Аэропорт Палам — воздушные ворота индийской столицы — работает с равным напряжением и днем и ночью. Огромные лайнеры, пересекающие океаны и высочайшие горные хребты, и рейсовые машины индийских линий подчиняются команде диспетчеров и послушно занимают отведенные под стоянку места. Здесь все та. к же, как и в любом другом аэропорту мира. Встречи и проводы, улыбки и слезы при расставании, дела и размышления, политика и быт — смешиваются тут воедино, создавая неповторимую атмосферу, присущую всем аэропортам мира. Одни спешат на посадку в самолет, другие — поскорее сойти на землю.
Так как меня никто не встречал, я быстро направился к стоянке такси. Но тут на плечо мне легла сильная рука, и я услышал знакомый голос:
— Куда вы спешите? Так и друзей можно не заметить!
— Навтедж! — я обернулся и попал в объятия коренастого бородача в тюрбане. На нем была простая куртка, холщевые панталоны и туфли на босу ногу.
— Навтедж! Откуда? — только и сумел я вымолвить от изумления. Ведь почти год от него не было никаких вестей, даже в журнале «Притлари», который он издавал вместе с отцом Гурбахш Сингхом, его статьи почти не печатались.
— Об этом позднее. А сейчас — куда вы спешите? В гостиницу? Так поедем вместе, по дороге и поговорим.
Таксист, такой же бородатый, как Навтедж, боролся с баранкой, пытаясь уберечь свою видавшую виды машину от нежелательных столкновений, старался, даже с несколько излишней лихостью, показать нам, на какую «бешеную» скорость способен его автомобиль. При этом он напевал что-то лирическое. Под шум колес и пение шофера Навтедж рассказывал:
— Вы, наверное, читали, что в нашем городе два месяца продолжалась забастовка текстильщиков? Знаете, я принимал в ней участие и был все это время невероятно занят.
— Подождите, Навтедж, ведь забастовка кончилась месяцев пять назад.
— Действительно закончилась, но ее последствия многие чувствуют на, себе и сейчас. Ведь я только что вышел из тюрьмы. По закону о превентивном заключении я получил шесть месяцев. Все-таки мы победили, почти все наши требования удовлетворены. Ничто не помогло предпринимателям — ни штрейкбрехеры, ни подкупы. Всего бастовало около тридцати тысяч человек, а за время забастовки арестовано свыше двух тысяч человек. Меня арестовали тоже, — с гордостью добавил он и замолчал.
Таксист всю дорогу тянул свою песню, у которой не было конца, но нас это нисколько не смущало. Глаза Навтеджа весело поблескивали:
— Мне здорово повезло, — продолжал он. — Ведь все мои родные уже сидели в тюрьме — и отец, и братья, и сестры. А я ни одного дня не провел за решеткой. Зато теперь отбыл полгода. Я горжусь этим. Вы, наверное, думаете: «Вот странно! Человека упрятали в тюрьму, а он гордится этим!» Знаете, ведь есть чем гордиться! Мы, интеллигенты, любим поговорить о народе, посетовать о его горестях, порассуждать о том, что вот если бы… Но многие ли действительно разделяют беды народные? А тут я оказался вместе с самыми простыми, рядовыми рабочими. И я был поражен: у них есть чему поучиться. Прежде всего — мужеству, честности, стойкости. Общений с ними дало мне громадный материал — я начинаю серию рассказов и очерков «Мои земляки». Следите за рекламой!
Я почувствовал, что это был уже не прежний Навтедж. Что-то в нем изменилось, Появилась уверенность в своих силах, внутренняя убежденность в. своих идеалах.
С тех пор прошло более двадцати лет, впервые мы встретились в 1959 г.: однажды я приехал в гости к Гурбахшу Сингху, который жил в небольшом городке Притнагаре. Гурбахш Сингх — писатель, оказавший огромное воздействие на умы пенджабцев. Он помогал им разбираться и в международных событиях, и в хозяйственных, и в семейных. Каждый, кто обращался к нему с письмом, был уверен, что в очередном номере журнала «Притлари», основанном Гурбахшем, в рубрике «Из моего окна» найдет ответ. Это был удивительный человек.
В тот приезд Навтеджа, его сына Ритураджа и меня сфотографировал сам Гурбахш. Я храню эту фотографию, но моих друзей уже нет в живых. Навтеджа не стало в 1978 г., а тремя годами раньше умер Гурбахш, отец современной пенджабской прозы. Шамп, старший сын Навтеджа, возглавил журнал «Притлари» и по-прежнему продолжал прогрессивную, демократическую линию, направленную против идеологов сикхского фанатизма, проповеди пресловутого Халистана.