Из блокнота индолога

ЧТО ЗНАЧИТ ОСТРИЧЬСЯ

Ночь в Дели. Тишина. За окном — тьма, вполне могущая служить фоном для романтической или детективной повести. За спиной — ровный шум кондиционера, гонящего в комнату приятную прохладу. На, столе — лампа, вокруг которой вьются мошки да поблескивают зеленоватым перламутром цикады. Если открыть дверь — внутрь ворвется волна влажного зноя, напоенная ароматом индийского жасмина и удивительно нежным, слегка напоминающим смесь лимона и чайной розы запахом цветка «царицы ночи». Его белые цветы, похожие на звездочки, слабо просвечивают сквозь стекло. Поздно, пора спать.

Кто-то постучал в дверь. Слишком тихо, робко. Вряд ли это кто-то с официальным визитом. Я подошел к двери и задал единственно уместный вопрос:

— Кто там?

— Это я, Дарбара Сингх, — последовал ответ.

Дарбара Сингх — мой шофер. Что случилось? Может быть, что-то случилось с его женой? Третьего дня он отвез ее в родильный дом. Его жена — настоящая красавица, и я уверен, что она достойна стать рядом с величественной по своей красоте Венерой Милосской и трогательно женственной Венерой Медицейской. Уже четыре года как они женаты, и вот Савитри должна родить первенца.

— Входи, Дарбара. Что случилось? — приветливо сказал я.

Он был явно взволнован. В руках он мял тюрбан, снятый с головы.

— У нас родился сын, — еле сдерживая слезы, бормотал он.

— Я рад и от души тебя поздравляю. Так все-таки, что же случилось?

— Я остригся, — грустно сказал Дарбара Сингх.

До меня не сразу дошел смысл его слов — на жаргоне шоферов тот же самый глагол может означать «врезался», «разбил машину» или еще что-нибудь в этом духе. В моем воображении сразу образовалась довольно живая картина: узнав, что родился сын, Сингх от радости погнал машину на большой скорости и, видимо, разбил ее, бедняжку, честно прослужившую добрых пять лет!

— Что с машиной? — суховато спросил я, хотя Дарбара мне очень нравился и приятнее было бы ограничиться лишь поздравлениями.

— Да с машиной все в порядке. Понимаете, я остриг волосы, — заявил Дарбара.

Я посмотрел на него и увидел, что он сбрил свои довольно длинные волосы, которые полагается носить всякому правоверному сикху. Как это понять? Ведь на это не пойдет ни один сикх. Что-то все-таки произошло.

— Садись, Дарбара, успокойся, — предложил я ему и сам опустился в кресло рядом. — Так все-таки, что же случилось?

— Сын умер…

Как некстати обратился я к нему со своими поздравлениями. Я так растерялся что не знал, о чем его еще спросить.

— Когда это произошло? — вырвалось у меня.

— Часа через три после родов, — тихо сказал он и вдруг зарыдал, — мы так молились, так молились! Сколько времени мы молились, чтобы родился сын! И вот она… божья милость!

Никогда мне не приходилось видеть Дарбару в таком состоянии.

— Я специально ездил в Амритсар, в Золотой Храм, — широкая спина красивого молодого человека содрогалась от рыданий. — Молились и мои родители, и родители жены, и вместе, и порознь. А бог не дал нам ребенка! Он украл его!

До этого мне не приходилось беседовать с Дарбарой на религиозные темы — я просто принимал его таким, каким он был, — типичный сикх с длинными волосами, упрятанными под аккуратно уложенный тюрбан, с бородкой, со стальным браслетом и кинжалом — кирпаном, хотя он был ему и не нужен. Он интересовал меня лишь как человек и работник. Не все ли равно, какому богу он поклонялся. Работал у меня и гуркх Рамбахадур из Непала, индус, прекрасный сторож, и мусульманин Моин-уд-дин, который аккуратно вел делопроизводство, и христианка Кальяни, она прекрасно печатала на машинке.

Что касается Дарбары, то его вера ему была не безразлична — с самого детства он рос с чувством глубокого к ней уважения, да- и к чужой тоже. Отец сумел дать сыну образование — Дарбара имел аттестат зрелости. Меня всегда поражала его способность самостоятельно оценивать события. Он всегда проявлял большой интерес к технике. Стоило послушать, как он увлеченно расспрашивал шоферов о новых машинах, о том, какие усовершенствования сделаны в каждой из них, в чем их смысл. Когда в Дели открылась международная промышленная выставка, каждую свободную, минуту он проводил там, изучая, а не просто рассматривая экспонаты.

И вот события его собственной жизни пришли в столкновение с тем, чему его учили с самых ранних, лет, — ведь если бог всемогущ, то почему он не мог свершить такую малость — подарить ему сына? Ведь никто из семьи и даже самых дальних родственников Дарбары не нарушал трех важнейших заповедей сикхизма — все они честно трудились, зарабатывая на пропитание, делились, если была в этом нужда, последним куском с ближним; почитали бога и совершали необходимые обряды.

Ну, уж все это чересчур прямолинейно, возразит изощренный теолог. Ведь идея бога — идея сложная, вырабатывавшаяся десятками веков. Сложная ли, не сложная — это в конце концов предмет теологических спекуляций, тем более что идея проверяется ее осуществлением. А вот здесь не осуществилась — и все тут!

Что я мог ему сказать? Горе у него было большое — умер сын, а вместе с ним вера: о» остригся, он отказался от ее завета.

И я мог лишь спросить Дарбару:

— Как сейчас чувствует себя Савитри?