Из блокнота индолога

ДОРОГА В ИНДИЮ

Разные побуждения вели людей в Индию, и не всегда они отправлялись туда по своей воле. Воля монарха Махмуда Газни привела в X–XI вв. великого среднеазиатского энциклопедиста Абу-р-Райхана Бмруни в эту замечательную страну. Человечество обязано Бируни гениальным описанием Индии его эпохи в «Китаб-аль-Хинд» (переведенном на русский язык и изданном в Ташкенте в 1963 г.). Поиск торговых связей сначала вел былинного Садко, а. затем в XV в. и самого реального тверского купца Афанасия Никитина в рискованные, весьма и весьма опасные странствия.

Афанасий Никитин увековечил себя во вдохновенно патриотическом и вместе с тем исполненном уважения и любви к Индии «Хождении за три моря» — книге, неоднократно издававшейся в СССР. В конце XVIII в. судьба забросила русского музыканта Герасима Лебедева в Калькутту, где вскоре он стал основателем бенгальского национального театра нового времени. Интерес к буддизму заставил И. П. Минаева оставить изучение китайско-маньчжурской письменности и заняться индийской, а в дни своих путешествий в 1870-х гг. на Цейлон (Шри-Ланку), в Индию, Непал и Бирму он стал уделять современности этих стран преимущественное внимание. Эти известные деятели науки так или иначе не только усматривали в Индии объект изучения, но и проявляли любовь к ней, ее народу, ее цивилизации. Значение их научного подвига особенно осознаешь сейчас, с высот, достигнутых современной наукой.

У автора данной книги, скромного последователя его выдающихся предшественников и учителей, путь в Индию складывался совсем по-иному. Мои родители представить себе не могли, что их сын станет индологом. Они просто хотели, чтобы я стал образованным человеком (в их понимании — инженером). Этому желанию способствовало и время — ведь я родился через двадцать дней после Великой Октябрьской социалистической революции. Читать я стал пяти лет от роду. Как бы ни было трудно, а с каждой получки отец покупал мне книгу. Однажды он положил передо мной том «Чудеса мира». В разделе «Азия» было много фотографий по Индии — Красный форт, мраморные решетки Тадж-Махала, каменный бычок Нанди из Танджорского храма., все то, что я потом увидел воочию, спустя сорок лет.

Одна фотография запечатлела прыжок с минарета одной из мечетей в пруд — крохотная фигурка с поджатыми в коленях ногами навечно повисла, в воздухе. Детское воображение было потрясено самой возможностью подобного прыжка, и я спросил отца:

— Зачем он делает это?

— Чтобы заработать себе на хлеб, — ответил родитель.

И это была суровая правда, которая врезалась в мою детскую память.

Затем в мои руки попала книга «Маугли» Киплинга и очаровала, меня дивным ароматом описаний индийской природы, пропитавшим ее. Я начал учиться в школе, и увлечение приключенческой литературой, во власть которой попадают ребята всех стран, захлестнуло, конечно, и меня. Среди книг, которые я с упоением читал, оказались и «Паровой дом» Жюля Верна, и «В трущобах Индии» Луи Жаколио, а там уже рассказывались иные, совсем не фольклорные и не вымышленные истории, слышались отзвуки борьбы индийского народа против колонизаторов. Я уже читал об этой борьбе — ведь моей «книгой для чтения» постепенно становилась и газета., а в 20-х годах на страницах советских газет Индия была частой гостьей — сообщалось о Махатме Ганди и Шапурджи Саклатвале, о Метилале Неру и его сыне Джавахарлале, о харталах и забастовках, о полицейских расправах и британских обстрелах повстанцев в Вазиристане и о многом другом.

Шли годы. Я стал студентом Ленинградского государственного университета, куда поступал с намерением изучать творчество У. Шекспира. Но случилось так, что на всех, сдавших экзамен успешно, вакансий не хватило. Среди неудачников оказался и я. Размышляя, что делать, мои «товарищи по несчастью» решили сменить литературу на языкознание и поступили на отделения германское, скандинавское, романское, славянское. Я тоже решил последовать их примеру, но мне предложили на выбор поступить либо на китайское, либо на древнеиндийское. Памятуя о том, что трудность «китайской грамоты» навечно вошла в русскую поговорку, я избрал себе древнеиндийское. Случайность? Да, случайность! Но я никогда не пожалел о сделанном выборе.

В то время я имел самое смутное представление о том чем, собственно, буду заниматься и что такое язык санскрит. К счастью, и подчеркну — к великому счастью, моими наставниками стали такие выдающиеся советские ученые, как академик Ф. И. Щербатской и его ученик профессор А. И. Востриков, индологи М. А. Ширяев, В. М. Бескровный, В. В. Краснодембский, позднее — академик А. П. Баранников.

Однако сейчас хочется рассказать не о них, а об одном из замечательных деятелей индийского национально-освободительного движения, ставшем одним из наших преподавателей, — о Вирендранате Чаттопадхьяе, о нашем дорогом Чато. Крепкий и подвижный, всегда собранный и энергичный, никогда не унывающий, весь — действие, он увлекал студентов самой своей личностью. В те годы Чато заведовал индийским отделом Музея антропологии и. этнографии Академии наук СССР и преподавал в нашей группе разговорную практику языка хиндустани, историю материальной культуры Индии и введение в индийскую этнографию. Он привлек меня к работе в индийском отделе музея, где я должен был описывать поступающие материалы.

Для правильного понимания современной Индии Чато устроил в нашей университетской аудитории нечто вроде постоянной выставки. Здесь были карты по этнографии, языкам, экономике, административному делению, фотографии руководителей национально-освободительного движения, коммунистов — узников Мирута, снимки соляных походов Ганди, демонстраций, митингов и т. д. Особенно драгоценные экспонаты — фотокопии листовок, титулы журналов, которые издавали различные организации, возглавлявшиеся деятелями индийского национально-освободительного движения. Конечно, для нас важнее всего было то, что создателем выставки оставался сам Вирендранат Чаттопадхьяя — непреклонный борец, посвятивший жизнь благороднейшему делу освобождения своей Родины от чужеземного ига.

Наряду с предметами, которые полагалось изучать студентам, занимавшимся древней Индией, нам приходилось изучать и современные индийские языки. Я выбрал бенгальский. И не случайно — единственно широко печатавшимся в переводах на русский язык индийским писателем был Рабиндранат Тагор. Еще в школьные годы меня очень увлекали его рассказы. Теперь открылась возможность припасть к этому изумительному источнику духовной красоты самым непосредственным образом. Но мне было этого мало — хотелось вступить в общение с гением бенгальской литературы. Я решил обратиться к нему с письмом. После двух школьных фраз на бенгали, я перешел на английский, над чем я тоже немало потрудился. Наконец я отправил это письмо авиапочтой. Возлагая все надежды на прогресс техники, на рекордные скорости, достигнутые R тому времени авиацией, я полагал, что уже через несколько дней оно ляжет на стол Р. Тагора, а недели через две-три придет ответ. Ответ-то пришел, но месяца через четыре.

К несчастью, письмо Р. Тагора погибло в Ленинграде вместе с моей скромной, собранной за студенческие годы индологической библиотекой во время одной из бомбежек. Какова же была моя радость, когда один из моих друзей, побывавший в Шантиникетоне, узнал, что в его архиве хранится не только мое письмо Р. Тагору, но и копия ответа мне. И он привез фотокопии и того и другого. Не буду пересказывать содержание своего письма — оно было бесконечно наивным и по-юношески прямолинейным. Ответ Тагора — кратким и великодушным. Высказав радость по поводу того, что в Советской России некий молодой человек интересуется его творчеством, великий писатель выразил надежду, что вскоре я сумею читать его произведения в оригинале. И заключил письмо, такими словами: «С моими благословениями — Рабиндранат Тагор».

С его благословения я и продолжал готовить себя к тому, чтобы стать профессиональным индологом.