Измена. Серебряная Принцесса

Глава 37

Николай передает мне пакеты и сообщает, что будет ждать столько, сколько потребуется. Благодарно киваю в ответ и направляюсь к низким железным воротам, за которыми виднеется двухэтажный кирпичный дом.

Захожу в открытую калитку, поднимаюсь на три ступеньки, нажимаю на потертую кнопку звонка и превращаюсь в комок ожидания. Слегка нервничаю. Это чувство всегда клубится под кожей, если я бываю где-то впервые.

Долго ждать не приходится. Дверь широко распахивается буквально через две минуты и на пороге меня встречает улыбающееся лицо Дарьяны. В ее глазах столько искренности, что моя скованность немного рассеивается.

На девушке фиалково-серые спортивные штаны и короткий черный топ, прикрывающий пупок. Волосы собраны в огромную гулю на голове, упавшую несколько вбок.

— Серебряник! — радостно восклицает Медная, — Ты приехала ровно в три!

— Ну, — неуверенно отвечаю я, — Мы же договаривались на это время? Разве нет?

Она, смеясь, машет рукой и радушно приглашает в дом, говоря:

— Да-да, именно. Проходи, давай, внутрь. А это еще что? Ты с ночевкой приехала?

— Нет. Это небольшие гостинцы…Вот, возьми, пожалуйста, — протягиваю ей несколько пакетов, — Там немного фруктов. И парочка шоколадных тортов. Я не знала, какой вкус тебе понравится больше всего, потому взяла три...

— Ты купила три разных тортика?! — ошарашенно выдыхает Медная, забирая пакеты. Мельком заглядывает в них и поднимает на меня суровые глаза, — И ограбила по пути сюда фруктовый магазин? Зачем столько всего? У меня аж руки сразу устали от тяжести. Северина, ты же понимала, что едешь ко мне домой, а не в лагерь беженцев, правда? — последний вопрос звучит с некоторым раздражением и я вмиг ощущаю себя в зыбкой луже неловкости.

Неужели я сделала что-то не так?

Обидела ее? Но как… почему?

У меня и в мыслях не было ничего дурного. Честно говоря, я лишь исходила из опыта своих поездок в гости к Уле. Уля, наоборот, всегда радовалась и даже присылала мне списки тех продуктов, которые были предпочтительнее. Ей нравились всякие редкие деликатесы и фрукты, а мне не составляло никакого труда их приобрести.

А про вкусы Дарьяны мне ничего неизвестно, кроме любви к шоколадным тортикам. Но я точно помнила, что она как-то рассказывала про двух младших братьев, вот я и подумала, что лучше взять больше, чем меньше…

— Извини, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть. Просто я не знала, что именно купить. Что вы в семье любите… Ели в следующий раз ты скажешь про свои предпочтения, то я…

— Может, мне лучше сразу же накатать тебе список? — усмехается она.

— Давай. — улыбаюсь и радостно киваю. — Уля так и делала.

Брови Медной взлетают вверх. На миг она смотрит так, будто я инопланетянин с зелеными рогами, а затем серьезно уточняет:

— Серебряник, как ты до сих пор выживаешь? Мне интересно, тебе не тяжело? Ты случайно деньги отца не раздаешь телефонным мошенникам.

— Конечно, нет. Почему ты так говоришь? Я совсем не такая наивная.

— Ага, вообще ни разу. Но я бы на месте твоего отца ни за что бы не доверила тебе код от сейфа.

— У нас нет сейфа.

— Ну, да, логичнее просто не говорить тебе о сейфе.

Понимаю, что она подтрунивает надо мной, но даже мысли не возникает на нее обидится, так как делает она это без всякой злобы.

Оставив пакеты, Медная наклоняется и достает из серого низкого шкафчика тапочки в цветочек.

— Возьми, пожалуйста, тапочки. У нас холодные полы. И в следующий раз учти, что можешь приходить без провизии. Свободно размахивая пустыми руками. Хорошо?

— Хорошо.

Подруга выпрямляется, снова берет в руки пакеты и иронично произносит:

— Хотя, кто я такая, чтобы лишать тебя радости, скупать для счастья своей милой подружки тортики?

— Дарьяна, — неожиданно долетает до нас женский голос, — Мне послышалось, что ты вымогаешь у друзей торты? Разве так мы тебя воспитывали? Это что за рэкет сладкоежки?

Из дальнего конца темного коридора выплывает женщина. Высокая, худощавая, в длинном бежевом хлопковом платье, с тонкой шеей и такими же густыми, как у её дочери, волосами. Карие глаза с любопытством и радушием устремляются на меня.

— Мам, тут даже ничего вымогать не приходится. Погляди, она нам притащила целый магазин.

— А ты хоть спасибо сказала? — уточняет у нее родительница, и Дарьяна, звонко хлопнув себя по лбу, говорит:

— Спасибо большое, Серебряник.

— В жизни ты ещё красивее, чем на фотографиях, Северина. — улыбается ее мама и я робко выдаю:

— Спасибо.

— Мама, — Дарьяна закатывает глаза, — Ты ведешь себя ужасно! Не смотри так на нее. Умоляю! Не позорь меня настолько откровенно. Вот, возьми пакеты с месячной провизией для своих шумных отпрысков и иди обратно на кухню.

— А почему это я тебя позорю? — ничуть не смутившись, отвечает хозяйка дома и забирает пакеты. — Сама без моей подсказки даже поблагодарить подругу нормально не могла. А я еще и позорю. Кстати, я — Елизавета Карловна, — с улыбкой обращается ко мне мама Дарьяны, — Но можешь звать меня просто тетя Лиза.

— Хорошо. Очень приятно. А я Северина.

— Ой, милая моя, это я прекрасно знаю. Из моей дочери сложно вытянуть информацию, но она часто говорила, что ты…

— Мама, всё, прекрати! Кошмаришь, прям жесть! Ты же её смущаешь! И меня тоже! Уходи уже, умоляю. — Дарьяна совершенно беспардонно толкает свою родительницу в спину.

Я с ужасом наблюдаю, ожидая, что Елизавета Карловна отругает своего ребенка, но та только смеется и, подмигивая дочери, вновь исчезает где-то в темных далях коридора.

— Извини, пожалуйста, — тихо вздыхает подруга, — Помнишь, я говорила, что мама у меня помешана на драгоценных, а ты как-никак знаменитость, так что…

— И вовсе я не…

Пытаюсь тихо опротестовать, но она только машет рукой:

— Знаю-знаю, я уже поняла, что послана тебе милыми ангелочками, чтобы помочь снять твои наглухо припаянные к сетчатке розовые очки с самыми забористыми искажениями. Пойдём, я покажу тебе, где у нас ванная. Ты же, наверняка, хочешь для начала помыть руки и только потом пойти секретничать в моей комнате.

Когда мы, наконец, добираемся до ее спальни, я позволяю себе с любопытством оглядеться по сторонам. Комната хоть и небольшая, но очень уютная. У Медной полно постеров на стенах. Известные актеры исключительно мужского пола красуются на стене возле ее кровати и прямо над рабочим столом. А еще у нее куча фотографий: с мамой, с папой, с братьями, еще с какими-то людьми, наверное, тети и дядя. И все они аккуратно помещены в рамки и поставлены на полки небольшого книжного шкафа.

В моей комнате нельзя найти ни одного постера — так как бабушка всегда учила, что утонченный вкус должен быть во всем, и место, в котором ты живешь, также непосредственно на него влияет.

Признаться, мне и самой никогда не хотелось вешать на стены звезд эстрады или кино. Только однажды на одной художественной выставке, на которую мы ходили с Зинаидой Львовной мне очень понравилась одна картина. На ней были изображены сочные океанские волны. Они казались столь реальными, что я не могла отвести от них глаз.

В галерее было два зала: один с работами известных художников, а второй с картинами новичков. И «Дыхание свободы» — так называлась та картина — висела во втором.

Помню, как восторженно обратилась к бабушке, уточняя, можем ли мы приобрести ту картину и повесить ее у меня в комнате. Но ей не понравился мой вопрос.

Она скептически посмотрела на волны, потом окинула меня строгим взглядом и спросила, понравится ли папе то, что я захотела купить какую-то посредственную мазню недрагоценного и никому неизвестного художника, который, по ее мнению, так и останется навсегда второсортным никчемным живописцем.

Внутренне во мне все взбунтовалось. Я хотела ответить ей. Хотела защитить того художника. Я была с ней совершенно не согласна, потому что верила, что картина не может быть посредственной, если, смотря на нее у тебя захватывает дыхание. Но к тринадцати годам я четко знала, что рядом с Зинаидой Львовной лучше быть послушной. Потому молча покачала головой, и мы ушли с ней в другой зал.

Чуть позже бабушка приобрела работу известного мастера. Та картина до сих пор висит в ее загородном доме. На ней изображен большой белый пудель. Но как бы она не осыпала ту работу хвалебными словами, во мне ничего не отзывалось при взгляде на ту картину. Но, конечно, я согласно кивала. Не могла иначе.

А со временем заметила, что при виде пуделей мне порой непроизвольно хочется отвернуться.

Выплываю из воспоминаний и говорю подруге:

— У тебя здесь очень мило.

Медная лишь улыбается в ответ и плюхается на небольшой темно-лиловый диван, на котором неведомым образом умещается более десятка самых разных подушек. Поймав мой взгляд, она весело поясняет:

— У меня нездоровая мания к милым подушечкам. Увидев такую вот прелесть, — берет в руки ту, на которой нарисованы пухлые котята, — Я просто не способна пройти мимо. Мама каждый раз грозится выгнать меня из дома, но, к счастью, пока её угрозы лишь словесные. А теперь садись уже, наконец, и расскажи, как прошел вчера день рождения Золотого. Наверняка, что-то случилось, я права? — её глаза смотрят так проницательно, будто им известна каждая деталь вечера.

Но я все же с усилием выдавливаю из себя тугое:

— Да, кое-что произошло.

Затем присаживаюсь рядом с ней и не замечаю, как рассказываю практически все, из того, что произошло.

Мне было жизненно необходимо высказаться. Рассказать про все те чудовищно странные события, которые произошли вчера. Держать их в своей душе оказалось непростым занятием.

После того, как мачеха привезла меня домой, я сразу же кинулась к себе в комнату. Но, проворочавшись оставшуюся часть ночи, так и не смогла сомкнуть глаз.

К тому же в пять утра на мой телефон поступило сообщение от Левы. В нем он называл меня своей серебряной крошкой. И это сочетание не вызвало на губах улыбку. Наоборот. У меня от ужаса и тревоги зашевелились волосы на голове. Правда, я быстро убелила себя в том, что, скорее всего, друг сильно пьян и плохо контролирует свою речь — только и всего.

А теперь, закончив со своей маленькой Оазисной историей, я сижу рядом с Медной и нервно наблюдаю за ее реакцией.

— Мдааа, подруга, дела… — тянет Дарьяна, почесывая кончик носа. — Признаться я чего-то такого ожидала от Золотого, когда узнала от мамы, что оказывается вчера был день его рождения. Извини, что так внезапно нагрянула, не предупредив. — она виновато улыбается. — Честно говоря, когда мама сказала про масштабную днюху в Оазисе 911, я даже немного заволновалась, как бы твой друг под градусом веселья не начал тебя тискать в разных темных уголках…

— Лева бы не стал! — тут же отражаю я.

— Но ведь он стал засовывать тебе в рот свой язык?

— Я не уточняла, что он целовал с языком, — чувствую, как кранею.

— Это понятно и без уточнений. — поглаживая одну из подушечек, отвечает Дарьяна, — И, надеюсь, теперь ты осознаешь, что он в тебя не только свой язык хочет засунуть?

Цепенею.

Где-то очень глубоко внутри эта мысль пульсирует тревожным красным огоньком. Она замаячила еще вчера ночью. Испугала, словно взгляды диких гиен. Но до того, как Медная задала вопрос, мне удавалось закрываться от пугающего сигнала, который мог разрушить мою многолетнюю дружбу. Я забрасывала его комьями убеждений, на которых друг за другом шли надписи «это была лишь глупая случайность…ошибка…ошибка.»

— Мы всегда были хорошими друзьями, — хватаясь за тоненькую соломинку, тихо, но твердо произношу я.

Дарьяна поднимает на меня глаза. Внимательно смотрит. Пытается в чем-то убедиться, а затем машет головой и говорит:

— Возможно, когда-то давным-давно вы ими и были. Но что бы ты не говорила, Серебро… Даже в тот день, когда он приехал за тобой в Малахитовый, было видно, что он смотрит на тебя не как на…ээммм… бесполого рубаху-друга. Я думала, ты сама все понимаешь. И потом, если раньше ты встречалась с Зимним, то сейчас уже свободна, вот Золотой и решил, что перед ним, наконец-то, открылись ворота серебряного дворца. А ты сама разве не хочешь с ним попробовать?

— Нет! — потрясенно качаю головой. — Для меня Лева только друг. Я к нему ничего не испытываю. И люблю его только, как друга. Так будет всегда.

— Он, конечно, тот еще самовлюбленный павлин, — размышляет вслух подруга, — Но мне кажется, если ты дашь ему шанс, он будет кормить тебя с золотой ложечки.

— Нет. Нет. Нет. Я не могу… Это невозможно. Меня никогда не … — щеки начинают гореть пламенем стыда.

Я еще никому в этом не признавалась, даже Уле. Может, потому что Уля никогда не сомневалась в том, что Золотой видит во мне только друга?

— Тебя физически к нему не тянет, да? — приходит на помощь Дарьяна.

Я благодарно киваю и решаюсь открыть ей страшную тайну.

— Понимаешь… Меня отталкивает его запах.

— Он что же, не моется? Золотые кошаки не любят водицу? — шутливо морщится Медная. — Но я в тот раз не ощутила, что от него воняет. От него за километр веяло туалетной водой и абсолютно бесячим самомнением.

— Да нет же. Он моется. От него никогда не воняет нечистотами. Но… у всех же есть свой индивидуальный запах. Ну, или это я очень чувствительна к ароматам… И… Левин меня отталкивает. Всегда отталкивал. — набираю в легкие побольше воздуха и быстро проговариваю, — Я даже специально подарила ему парфюм с ароматом, который мне точно нравится. Именно им, как ты заметила, тогда и веяло от Золотого.

Она ничего не отвечает, а я отчетливо понимаю, о чем Медная думает. И, конечно, не могу ее в этом винить. Наверняка, она пришла в ужас от моего признания.

— Я ужасный человек, да? Хочешь, чтобы я ушла?

Ожидаю, что Медная назовет меня дурной и отвратительной личностью. И прогонит из своего дома. Но вместо этого Дарьяна вдруг начинает громко смеяться.

Облегченно выдыхаю, надеясь, что не сильно разочаровала ее. А она вытирает слезы и восклицает:

— А ты коварная штучка, Серебряник! Я бы не додумалась до такого. Интересно, как бы я поступила в такой ситуации? Хммм… Ладно, об этом я подумаю позже. Итак, мы выяснили, что Золотого ты воспринимаешь не в качестве хищного кошака-соблазнителя, а как скунса-вонючку, но что ты теперь намерена с ним делать? Ты же не думаешь, что он отстанет?

— Не знаю. Я всей душой надеюсь, что он не станет поднимать эту тему.

— Конечно, не станет. Просто его рот снова решит присосаться к твоему. Но если ты точно не хочешь с ним встречаться, лучше опереди его поступательные действия и сразу обозначь границы дозволенного.

— Я не хочу его обижать. И быть грубой по отношению к нему тоже не хочу. Он же мой лучший друг.

— Тогда, — она громко вздыхает, — Тебе не остается ничего другого, как заняться с ним сексом. По-дружески. Чтобы не разрушать его ожидания.

— Что?!

— Ты же не хочешь его обижать?

— Нет, но…

— Но все же понимаешь, что секс из жалости — это не очень хорошая идея, да?

— Я и не собиралась.

— И не надо. А-то тебе придется заморачиваться и подбирать специальные затычки для носа. А еще обязательно начнешь сравнивать его с Зимним и тогда… — она продолжает шутить, а потом, что-то считывая по моему лицу, удивленно открывает рот, — Погоди-ка, вы разве с Зимним не предавались плотским страстям…

Не успеваю ответить.

— Ничего себе заявочки! У него кривой член? Или… почему ты его так долго мариновала?

— Я не знаю, какой у него… — зачем-то замечаю я. — И я ещё ни с кем этого не делала… Потому мы с ним ждали подходящий момент.

Но ему надоело ждать и он устроил его с Улей.

— Вот это сила воли у мужика… столько ждать… У него, наверное, все руки в мозолях.

С пылающими щеками, опускаю взгляд на подушку с пальмами и, пытаясь хоть как-то перевести тему, шепотом спрашиваю:

— А ты уже с кем-то это делала?

— Нет. — сразу отвечает Медная. — Но прежде чем принимать от кого-то кольцо, я точно устрою тест-драйв, чтобы потом не превращаться в госпожу-недотрах. — она придвигается чуть ближе ко мне, — Разве можно становиться чьей-то невестой, не занявшись с ним до этого сексом? Это же прошлый век, Серебряник. А вдруг весь талант Зимнего ушел в режиссёрскую стезю, Сева, а в постели он дуб дубом? Вдруг ты еще легко отделалась?

— Дарьяна. — я закрываю ладонями лицо, пытаясь сдержать смех.

Я многое ей сегодня рассказала, но о том, что проделывали со мной руки и губы бывшего жениха не расскажу ни одной душе даже под пытками. Это чересчур личное. Тайное. То, что крайне тяжело забыть. То, что заставляет тело глупо трепетать при малейшем воспоминании. И то, за что я жестоко корю себя каждый раз, но никак не могу стереть из груди.

— Ну, а что? — продолжает смешить Медная, — Только представь, как бы тебе было обидно. Потому, я считаю, что про такое лучше сразу узнавать. На берегу.

— Это уже не имеет никакого значения. — тихо отвечаю я и предпринимаю новую попытку сменить тему разговора, — А как ты считаешь, зачем меня забрала Констанция? Я вначале подумала, что это папа её послал, но он даже не знал.

— Может, она просто переживала за тебя?

— Переживала? Она? За меня? Скажешь тоже …

— А что? Она, кстати, очень приятная женщина. И не лицемерная, как многие другие богачки поменьше разливом.

— Ей просто удалось одурачить тебя, как и папу. — с обидой шепчу я.

Мне казалось, что Медная хорошо разбирается в людях, но, видимо, Конни может очаровать любого.

— Серебряник, я кое-что тебе скажу, но без обид, ладно? Я считаю, что, если мы хотим быть нормальными подругами, а не клубом змей-подхалимщиц, то нам следует быть откровенными друг с другом. Ты со мной согласна? Иначе — это никакая не дружба.

— Да, конечно. Говори.

— На самом деле, мне показалось, что это ты пренебрежительно относишься к своей мачехе. Да, я знаю, ты можешь сказать, что я видела вас первый раз в жизни и со стороны мне всего не понять. Но если она смотрит на тебя с теплом, то ты на нее — как на пустое место.

— Ничего подобного. Я с ней всегда вежлива и…

— Вот и я о том же! Ты рядом с ней жутко меняешься. Держишься чересчур вежливо и отстраненно. Ты даже ушла на кухню, когда мы с ней общались. А она, кстати, спрашивала у меня про тебя…

— Что? — я чуть не давлю воздухом.

— Да нет, ничего такого. Вроде как невзначай уточняла, все ли у тебя хорошо. Как давно мы общаемся, как время проводим и всякое такое.

— Это все её маски. Ты просто плохо знаешь Констанцию.

Нам приходится прекратить разговор, так как в комнату входит Елизавета Карловна с большим подносом в руках. На нем две чашки чая и две огромные тарелки, на каждой из которых по три кусочка тортика.

Когда мы с Медной заканчиваем чаевничать, то переходим к третьему, волнующему меня пункту.