Измена. Серебряная Принцесса

Глава 42

Смотрю по сторонам и возникает стойкое ощущение, будто мы с Кузнецовым перенеслись назад во времени. Где-то на полвека или даже чуть больше.

Поселок выглядит мрачно, уныло и немного пугающе. Он состоит из старых ветхих домов, чьи крыши грозятся обвалиться при малейшем порыве ветра.

В теле просыпается тревога. Она мирно спала, пока мы с Ильей добирались до этого места. А сейчас, вскочив, вспыхивает в груди и неприятно скользит по позвоночнику. Сжимаю пальцы, ставшие вдруг холодными, и очень надеюсь, что однокурсник не слышит насколько сильно грохочет мой пульс. Не хочу выглядеть трусливой и жалкой.

Наконец, машина медленно останавливается возле одного из деревянных домов. Двигатель замолкает. Тишина наваливается на салон. А потом где-то резко раздается глухой лай собаки. Заставляет вздрогнуть.

Умом понимаю, что надо потянуться к ручке, открыть дверь и выйти, но никак не могу заставить себя пошевелиться. Ноги словно окаменели. А внутри так и пульсирует внезапно замаячившее предупреждение. Оно подсказывает, что эта поездка многое изменит в моей жизни. Расставит какие-то из фигур в совершенно другом порядке. Но сиюминутное незнание пугает сильнее той собаки.

Я бы очень хотела отнести себя к списку бесстрашных личностей, но, увы, это совсем не так.

Илья спокойно спрашивает:

— Ты в порядке?

И вместо того, чтобы честно признать, что я довольно близка к бессмысленной потере сознания, удивляю себя и уверенно говорю:

— Да. — правда, по взгляду Кузнеца сложно поверить, что мне удалось его обмануть.

Он первым выходит из машины, обходит её спереди, а потом открывает мне дверь и протягивает руку.

Не оставляет больше времени, чтобы сильнее разогнать тревожность по крови.

— Я буду рядом. — просто говорит он.

И фраза странным образом успокаивает. В его голосе нет ни той отчужденности от всего мира, которая была в нем все то время, что я с ним знакома, ни тени сарказма. Я ощущаю участие. На редкость настоящее и подкупающее.

Вложив в его ладонь свою, покидаю салон.

— Спасибо. — благодарность тихо срывается с губ.

Кузнецов кивает, и мы бок о бок направляемся к дому. Но чем ближе мы подходим к нему, тем сильнее крепнет сомнение в том, что в нем кто-то живет. Однако, когда я уже готова повернуть обратно, дверь неожиданно широко распахивается и из нее выходит худая, но крепкая старушка.

— Доброго денечка! Это ж надо, какие молодые гости ко мне пожаловали? Вы случаем, не заплутали? — улыбаясь, интересуется она, протирая очки и нацепляя их обратно на нос.

— Добрый день! — отвечаю ей. — Дело в том, что ваш адрес нам дала одна журналистка. Ее зовут Матильда Рудольфовна Трель. Вы знаете такую? Я Северина Сереб…

— Я знаю, кто ты! — крепко схватив меня за руку, заявляет женщина. Затем прищурившись, бесцеремонно осматривает с ног до головы и радостно восклицает, — Вся в мать, пошла. Красавица наша! Называй меня баба Глаша. А эта Трель — мадама шибко любопытная. Приезжала ко мне пару раз, все пыталась унюхать сенсацию для своей газетенки. Она решила, что я умом давно тронулась. Так я не стала ее разочаровывать, так себя и повела. Но как бы она мне тут напомаженными губешками своими не улыбалась, открывать ей тайны твоей мамы я не стала. А она, змеюка такая, ребёнка ко мне послала. Ууух, видно, дурно её родители воспитали. А чего же мы стоим? Пойдёмте в дом! — она переводит взгляд с меня на Кузнецова, — А этот молодец кто будет? Жених что ль твой? Ан нет, не жених… Защитничек? Звать то тебя как, богатырь?

— Илья.

— О! Настоящий богатырь. Я как в воду глядела! И имя такое славное. Сильное. Ну пойдемте, ступайте за мной. Только не в дом. Забыла я, что там Данька стену на кухне красил, вонищи до сих пор стоит, аж крысы дохнут, лучше мы с вами в саду посидим.

И, не выпуская моей руки, старушка тянет за собой. Обогнув дом, мы оказываемся в небольшом и несколько заросшем, но от того не менее прелестном саду. В нем имеется крохотная чистенькая беседка, куда нас и усаживает хозяйка.

— Вы пока посидите, гости дорогие, а я компотик принесу. И блины захвачу! Они кажись у меня ещё оставались, если Данька бегемот все не слопал.

— Пожалуйста, не стоит беспокоиться. — пытаюсь возразить я. — Мы приехали только, чтобы…

— Да какие беспокойства! Я ж только рада! — она бросается было обратно к дому, как вдруг деловито у меня уточняет, — А ты матери своей сказала, что ко мне едешь?

От вопроса старушки становится не по себе. Она не знает, о том, что мамы давно уже нет, и радушно улыбается. Отчего-то по спине начинают бегать мурашки. Но принимаю решение не скрывать правду, потому шепчу:

— Моя мама умерла много лет назад.

— Типун тебе на язык, — хмурится женщина и сурово грозится мне пальцем, — Она не так давно меня навещала. Ясно мне все. Ничего она не знает, а-то тоже бы приехала. Ладно. Ждите. Я сейчас вернусь.

Старушка уходит, а мы с Ильей переглядываемся.

— Она думает, что мама жива…

— Может, она умеет общаться с призраками. — пожимает плечами староста.

Кузнец зевает, лениво вытягивает ноги, сцепляет руки за головой и беззаботно говорит:

— Сейчас она принесёт нам зачарованный компот, мы с тобой его вежливо выпьем и заснем, а старушка радостно зажарит нас потом в своей печи. Может, и Даньке что-то достанется. Если, конечно, он тоже не призрак.

— Это ужасная шутка. — шепчу я, боясь, как бы эта милая женщина не услышала Илью.

— А кто сказал, что я шучу? — невозмутимо интересуется он.

Через пару минут мы уже сидим с кисленьким вишневым компотом и тарелкой до верху наполненной блинами.

— Дрова колоть умеешь? — строго обращается женщина к Илье.

Тот молча кивает.

— Тогда сделай доброе дело, помоги старенькой бабушке, у меня вооон там они бесхозно валяются, да все ждут сильного богатыря, — морщинистой рукой она уверенно указывает в дальний угол сада, где брошены поленья. — Топор там же найдешь. Иди.

Однако уходить Кузнецов не спешит. Лишь переводит взгляд на меня.

— Ишь какой верный, гляньте-ка на него, на подругу свою поглядывает. Иди-иди, не съем я её. Мы о жизни чутка потолкуем. А ты как закончишь, еще вкусных блинов получишь.

Стараюсь незаметно кивнуть Илье. Он ловит мой сигнал, и только после этого встает и движется в другой конец сада.

— Хороший мальчишка, — улыбается ему вслед старушка, — Но сердце твое не ему отдано, да, Севушка? Удивлена? А я знаю. — и шепотом хитро добавляет, — Женишок твой покрасивше будет. Да не красней ты так. Так зачем же вы ко мне пожаловали? Журналистка тебя надоумила? Сказала, будто правду о матери своей узнаешь?

— Да.

— А знаешь, что правда порой может и боль причинить? Горькую правду готова будешь принять? Не пожалеешь?

— Готова. Не пожалею.

— Что ж. Тогда я тебе все расскажу. Все как было, так и выложу. А мамка твоя если рассердится, то и поделом ей. Давно пора было ребенку, признаться. Чего молчит, будто воды в рот набрала. — старушка наливает в свой стакан компота из графина и залпом его осушив, продолжает, — История наша начинается давным-давно. Я тогда еще молодой девкой была. Жизни не знавшей. Дура дурой, аж смешно, как вспомню те денечки.

Было нас трое подруг. Я, Зинка, да Любка. Мы с малых лет росли вместе и были не разлей вода. А когда нам шестнадцать стукнуло в наш поселок переехала семья Ромки Серебрейского. Ромка был видный малый. У нас все девки в деревне в него втюхались, кроме меня поди. Я уже тогда со своим Колькой вечерами гуляла и мне другого жениха не надо было. А Зинка с Любой вздыхали. Но Зинка слово с Любы взяла, что та на Ромку больше не позариться и отдаст его ей.

Зинка всегда среди нас самой шустрой была, а Любка больно сердобольной. И Зина так плакала, что Люба, дурная голова, согласилась. А Ромка возьми да влюбись в Любку!

Ох, что тут началось! Ромка на зависть всем стал за Любой ухаживать, цветы дарить, а Зина обиду в душе пригрела и припоминала подруге, что та ей обещала Рому не трогать. Люба краснела, аки мак, и так своего кавалера сторонились, и эдак. Но природа взяла свое и Любка на сносях осталась. А потом и Зинка понесла. Опоила она Рому, и замуж за него пошла.

— Но ведь Люба тоже была беременна от этого Романа. И любил он, по вашим словам, именно её? Тогда почему он вдруг женился на Зине? — непонимающе уточняю я.

— Зинкина семья была побогаче Любкиной и Рома оказался слаб духом, не пошел против воли своих родителей. Люба со дня их свадьбы из дому не выходила. Стыдилась своего положения. Я каждый день ходила её навещать, но для нее будто белый свет погас. Она намеревалась родить и отдать ребёночка в приют, а сама в монастырь уйти хотела. Ох, как у меня душа за подругу болела. Я сказала, что сама воспитаю её ребеночка, если она согласится. Колька у меня был хорошим, он не противился, только рад был.

Но Любка умерла во время родов, а Ромка, узнав, что возлюбленная его на тот свет ушла, вдруг взбрыкнул. Взбеленился, из дому ушел, да и отказался в семью свою возвращаться. Зина плакала, уговаривала. А он возьми, да условие поставь. Сказал, обратно пойдет, если Зинка его ребеночка от Любки примет.

А Зинка, хитрая, сразу согласилась. А вскоре и сама родила. И так у них появилось две девочки. Хорошенькие обе, и обе в отца своего. Светленькие, голубоглазенькие. Выросли бы дружными сестрами, если б Зина свой яд на детей не перекинула.

Девочки в детстве дружили, вся деревня не могла нарадоваться, глядя на них, но Зинке их дружба была ох как не по душе. Ромка с тех пор, как Любка умерла, запил. Он уже не следил ни за хозяйством, ни за тем, что в их доме творилось. Вот Зинка и начала потихоньку вымещать свою злость на ребенке, и свою дочь против Любкиной дочери настраивать. — баба Глаша тяжело вздыхает. — Ох и настрадалась, моя девочка. У меня сердце кровью обливалось. Я ее не раз забрать пыталась. Мне Зинкины угрозы были побоку, но девочка говорила, что не может оставить сестру и отца и сама возвращалась обратно в этот жуткий дом. А сестра её постепенно переняла все уроки матери, и стала Люблина дочь с утра и до вечера, словно каторжная, заниматься хозяйством. Она вырвалась только когда в университет в городе поступила. А потом приехала с женихом, — старушка недовольно скрещивает руки на груди и сплевывает на землю, — Лучше бы не приезжала. Такая же наивная душа, как её мать.

Она неожиданно замолкает, а я наблюдаю за ней и настороженно жду. Жду, что скоро грянет гром. И все мои убеждения промокнут и растворятся под проливным дождем…

— Ты погляди, как красиво руками работает, — забыв всякую злобу, мечтательно проговаривает старушка, поглядывая в сторону Кузнецова. — Так и не скажешь, что городской.

— Да, вы правы. — быстро соглашаюсь, чтобы нетерпеливо задать волнующий вопрос, — А что было дальше?

— А дальше увели у моей девочки жениха. Собственная сестра буквально из-под носа утащила. Гадина мелкая. И бесстыжая на свадьбу свою пригласила. Она только тогда ко мне переехала. Ох, как я молила её не ходить. Она ж исхудала и вся бледная, как накрахмаленная простыня, ходила. А она упрямо в ответ: «Баба Глаша, я должна все увидеть своими глазами.» И ведь пошла, дурочка. А пришла, будто с того света вернулась. Прямо на пороге дома упала на колени и вырвало ее. Долго рвало. Я думала, это горе ее выходит, а оказалось, ребеночек в ней растёт. — старушка ласково заглядывает в мои глаза и проводит мозолистой рукой по моим волосам.

— И что она сделала? Пошла и сказала своему бывшему жениху? — спрашиваю, понимая, что сама бы так не поступила.

Баба Глаша качает головой.

— Гордая она. Любка все же мягче была. А эта нет. Да и уехали молодожены в город. И Зинка переехала в другой поселок, побогаче. А девочка моя, хоть и страдала, но она вся в ребеночка ушла. Когда дочка её родилась она будто снова счастье обрела. Мы с ней порой еле-еле сводили концы с концами, но на жизнь не жаловались. А потом Зинка неожиданно нагрянула в село. Видать, не все свои пожитки забрала. И увидела мать с ребеночком.

Баба Глаша снова замолкает, а я нетерпеливо потираю ладони о скамеечку.

— Ну и что? Ну и что что увидела? Ей какое дело?

— Как это какое? Ее дочь ребеночка своего потеряла на раннем сроке. И больше детей иметь не могла. Вот и уговорили они её…

— Они уговорили ее отдать ребенка? — глухо спрашиваю старушку.

— Уговорили.

— Как она могла! Как она могла отдать своего ребенка! — сама не замечаю, как вскрикиваю и вскакиваю со скамейки. — Это из-за денег? Она продала им своего ребенка?! Отказалась?!

— А ну сядь на место! — строго велит баба Глаша, а меня аж потряхивает. — Чего людей от работы отвлекаешь? Аж богатыря нашего напугала. — и громче добавляет. — Продолжай, Илюшенка, чего ж ты остановился? Подруга твоя в добром здравии. Переволновалась чуток, так это не страшно для молодых.

— Илья, все хорошо. — кричу Кузнецову, и он снова возвращается к дровам.

Баба Глаша притягивает меня за руку к себе, заставляет сесть рядом и твердит:

— Она своим счастьем ради дочери пожертвовала. Хотела, чтобы та в достатке росла. Ты думаешь, она так сразу согласилась? Ха.мДа Зинка с её молодой змеюкой дочерью много раз к нам ездили. Эти две гадюки старались приехать, когда меня дома не оказывалось. Сначала деньги предлагали, а потом и запугивать стали. К нам даже какие-то бандиты захаживали, дом пытались отобрать. Да и всякие мерзкие угрозы кидали, тьфу, — она снова хмуро сплевывает. — А Зинкина дочь аж соловьем пела. Обещала для ребеночка лучшую жизнь, да и рядом с отцом. В полном достатке. И девочка моя согласилась. Но почти сразу передумала, как бумагу подписала. Только адвокатишка вертлявый попался, выхватил бумагу, когда она ее порвать попыталась. А другие бугаи тут же схватили её и меня за руки. Ох, как она плакала…

Старушка поворачивается ко мне, смотрит по-доброму, притягивает к себе и, обняв говорит:

— Вот и дочка её, узнав правду, плачет. Ну-ну, не плачь, Севушка. И не сердись на мать свою. Она и так столько всего вынесла.

Понимаю, что не обязана верить словам этой старушки. Но все же — верю. И меня ужасает от открывшейся правды. Потрясает. Мой мир полностью разрушен. Я выброшена куда-то на обочину боли и непонимания. И мне сложно осознать, как отсюда выбраться. Слезы застилают глаза. Тело бьет дрожь. Странно, что сознание не покидает и мне каким-то чудом удается трезво рассуждать и твердо задать вопрос:

— Но почему она мне до сих пор ничего не рассказывала? Почему?

— Говорю же, дура она. Боится признаться и посмотреть тебе в глаза. Думает, возненавидишь ее. Да и Зинка ее, видать, снова настращала. Сказала, ты умом тронешься, если про такое узнаешь. А я её давно вразумить пытаюсь и талдычу, да только зря, что правда всего дороже. Разве не лучше правда, Севушка? А, скажи?

Эта правда только что меня сломила и покрошила. Раздавила. Вывернула все нутро наизнанку. Я чувствую себя потерянной и растерянной. Весь тот мир, который я знала — оказался пропитан ложью. У меня будто отобрали компас, и велели каким-то образом найти путь к дому… Только я теперь уже не знаю, где мой настоящий дом. И кто я… Но несмотря на все это, не могу не согласиться с бабушкой Глашей.

— Лучше.

— Вот, хоть одна здравомыслящая голова! Тогда я тебе и другое кой-че расскажу. Мамка твоя — упрямая, не хочет ничего сделать. А ты послушай. У нас в соседнем селе бабка одна была, древняя, как мамонт, но дело свое знала. И я ходила к ней за советом. Так вот, она сказала, что отца твоего в свое время приворожили. Мачеха твоя хоть и умерла, но все еще держит его крепко за яйки. А чтобы раз и навсегда снять с него ложный дурман, надо найти красную маленькую подушечку, которая была спрятана под кроватью твоей мачехи. И сжечь эту подушку вместе с ее изображением.

— Изображением? Вы имеете в виду фотография?

— Ну там, чтоб лицо ее было.

— Я в такие вещи не верю.

— И это хорошо. Они тебя не тронут, пока ты в них не веришь. Но, видно, мать и отец твои верят, раз их тронуть смогли.

— Вы предлагаете найти ту подушку?

— А зачем ее искать? — баба Глаша достает маленький холощенный мешочек и кладет на стол. — Она в ней. На игольницу смахивает. Зинка в тот раз приезжала как раз за подушечкой. А Глашка уже все нашла. Я твою мать, как родную дочь люблю. Но она дура. Слишком, видите ли гордая, чтобы сжечь эту гадость. Говорит, настоящее чувство чарам неподвластно. А раз подвластно, значит, не настоящее. Тьфу. Я бы сама давно сожгла. Но так нельзя. Надо чтобы это сделал тот, кто-то связан с твоим отцом особыми узами.

— Вы хотите, чтобы я сожгла?

— Хочу. И прямо тебе вот говорю о том.

— А вдруг вы меня обманываете? — вытирая слезы, спрашиваю я. — Вдруг это все неправда? И вдруг эту штуку, о которой вы говорите, нельзя трогать?

— Молодец, девочка. Толковые вопросы задаешь. Вот, возьми-ка. — она протягивает мне пожелтевший конверт, — Здесь редкие фотографии с твоей мамой и с тобой, когда ты ещё крохой была. Я на них тоже мелькаю. Молодая еще, не такая дряхлая. А чтобы узнать, не сказки ли я тебе тут сочиняю, как домой вернешься, так матери и задай вопрос. Вот так в лоб и спроси. Скажи, баба Глаша мне все рассказала. Хватит правду скрывать. Ты по одному только ее взгляду сразу все поймешь.

— Я закончил. — раздается рядом голос Ильи.

— Ишь, какой шустрый, — улыбается ему старушка. — Так и мы уже все выяснили с Севушкой. Давай, богатырь наш, присаживайся, поешь еще пару блинчиков перед дорогой.