Кахатанна. Тетралогия (СИ)

Катарман Керсеб понятливо кивает, как школьник, хорошо понимающий, о чем идет речь на уроке.

— Я — Корс Торун, — надменно и величественно произносит старик. Как ни далека Имана от Варда, как ни различны проблемы этих двух континентов, но все же имя одного из величайших магов Арнемвенда хорошо известно великому магистру.

— Это большая честь для меня, — становится он прежним безупречным и изысканным рыцарем. — Прошу простить за неподобающий прием. Не ждал.

— Мы оба равно виноваты в недоразумении, — милостиво говорит Корс Торун. — Но у нас с вами столько общего, что эта крохотная мелочь, уверен, забудется через несколько секунд нашей беседы. Ведь я к вам с деловым предложением.

— И какого толка это предложение? — спрашивает великий магистр.

— У нас с вами есть один общий враг. Его необходимо уничтожить. Из нас двоих я знаю способ и имею средства для его уничтожения, а вы — силу, молодость и возможность сделать это красиво и быстро. Что скажете?

— Звучит заманчиво, — соглашается Керсеб. — Только вот что это за враг такой — общий?

— Та женщина, которой вы так интересуетесь, что даже теперь не перестаете о ней думать. А? — хитро прищурившись, говорит маг.

Великий магистр вспыхивает, но сдерживается и произносит довольно сухо, но все же спокойно:

— Положим, вы проведали о моей неудаче и хотите этим воспользоваться в своих целях. Но чем эта женщина могла навредить вам?

— Вы хоть знаете, с кем скрестили свой меч? — Вместо ответа Корс Торун барабанит желтыми пальцами, больше подходящими для мумии, по подлокотнику своего кресла. — Вы переживаете свое поражение и знать не знаете, что столкнулись с самой Кахатанной — Богиней Истины и Сути, а также имели несчастье встретиться лицом к лицу с небезызвестными всему Арнемвенду мечами Гоффаннона. Вам известно, кто ковал эти мечи?

— Кто? — Катарман Керсеб весь подается вперед, жадно впитывая каждое слово, произнесенное старым чародеем.

— Они выкованы на заре времен самим Курдалагоном, и в них божественным повелением вплавлены человеческие души — души тех, кто любил эту ведьму. Вот почему ни один из ныне живущих, равно смертный или бессмертный, не может рассчитывать завладеть этим оружием. Оно попросту уничтожит другого хозяина, возненавидев его за то, что он разлучил мечи с их обожаемой госпожой.

Джоу Лахатал мечтал заполучить эти клинки, но, подержав их в руках несколько минут, принял единственно правильное решение — похоронил в одном из своих заброшенных храмов. И если бы не этот олух Гоффаннон, то не видать бы их ни герцогу Арре, ни ей. И кто знает, сумела ли бы она достичь Сонандана, если бы мечи оставались в своей гробнице…

Ну ладно. Дело прошлое. Вы согласны стать моим союзником? Хотите отомстить той, кто называет себя Ингатейя Сангасойей?

— Очень хочу, Корс Торун. Но как я смогу это сделать, когда вы сами только что признали, что Кахатанна бессмертна, к тому же обладает таким мощным оружием? Теперь я не удивляюсь ни появлению драконов, ни тому, что жалкая горстка людей одолела моих лучших рыцарей, расшвыряв их как щенков. Кстати, кто были эти воины?

— Это были таинственные и загадочные сангасои, о которых на Арнемвенде ходит столько легенд.

— Неудивительно, скажу я, они стоят того, чтобы складывать о них легенды.

— Возможно. К тому же это были не простые сангасои, а рыцари полка Траэтаоны. Сам Вечный Воин обучал их, так что смертные противники им не помеха.

— Тем более хочу отомстить — и тем менее понимаю, как использовать мои жалкие силы с пользой?

— Вы задали мудрый вопрос, который говорит о том, что вы не зря занимаете кресло Великого магистра. У меня есть одна вещица — так, мелочь, на которую ни одно живое существо в мире не обратит внимания. Это камешек, осколок с просверленной в нем дырочкой, висящий на самой простенькой, непритязательной бечевке. Это осколок камня Шанги — единственной вещи в мире, с которой Кахатанна справиться не может. Она теряет себя при соприкосновении с этим предметом, и в этот момент с ней можно делать все, что угодно. Если вы согласитесь действовать так, как я подскажу, а я уверяю вас, что наши интересы будут соблюдены в равной степени и у вас не возникнет никаких трудностей с исполнением, — я отдам вам этот камешек. Тогда во время сражения вы должны будете приблизиться к ней и каким‑нибудь образом заставить ее коснуться осколка. Да хоть бросьте им в нее. Главное, чтобы они соприкоснулись хоть на мгновение, — и победа вам обеспечена. Ну как?

— Я практически полностью согласен. Но мне все же хотелось бы знать, чем вам так не угодила Богиня Истины?

— Ответьте мне, Катарман, — хищно улыбается старец, — вы верите в кого‑нибудь из богов? Истово, по‑настоящему — так, чтобы до дна души?

Великий магистр ордена унгараттов ничего не отвечает, только кривит презрительно губы, морщится. Рот все еще болит, разбитый страшным ударом рукоятки Тайяскарона: говорить — неприятно, а улыбаться или кривиться — больно.

— Я так и думал. — Корс Торун довольно потирает руки. — Многие мои коллеги и товарищи по профессии пришли к тем же выводам. Нынешние владыки Арнемвенда нам не по душе. Мир должен принадлежать смелым, бесстрашным, энергичным — словом, тем, кто заслуживает власти; а не тем, кто может ее захватить в момент смуты или унаследовать. Скажем, вы гораздо более серьезный претендент на трон Кортеганы, нежели Барга Барипад и его сопливое потомство. На Пэтэльвене закончилась и слава, и могущество рода. Но страдает от этого не только семья Барипадов (вот уж кто не пострадал!), но все королевство. С нашим миром та же ситуация. Новые боги, так же как в свое время и Древние, ничем не привлекательны для людей в качестве правителей. Мир копается в своих проблемах, а боги погрязли в своих. Нам нужен новый владыка. И такой есть, мы ждем его буквально в ближайшее время. Но сам факт существования Кахатанны нарушает все наши планы. Замечу, что тот, кто уничтожит ее, будет пользоваться особым расположением владыки. Хотел бы я быть на этом месте, молодой человек, но мне мешает возраст и немощность…

— Вы еще сильны и бодры, — вежливо откликается Непобедимый. — Я понимаю, к чему вы клоните, и принимаю ваше предложение. Моя цена — трон Кортеганы и Тиладуматти.

— Вы их получите, — твердо обещает Корс Торун. — И еще кое‑что в придачу. Только сделайте свое дело.

Он лезет в складки своего драгоценного одеяния — настолько дорогого и пышного, что на его фоне костюм Катармана Керсеба кажется нищенской власяницей, — и добывает оттуда серый, невзрачный обломок на грубой бечевке.

— Вот, — говорит Корс Торун торжественным шепотом. — Вот оружие против этой ведьмы. Удачи вам, магистр. И если вы с честью справитесь с этой проблемой, мне трудно описать благодеяния, которые за этим последуют.

Он еще раз ободряюще улыбается великому магистру, затем щелкает узловатыми пальцами с огромными, набухшими суставами и… растворяется в пространстве, даже не поднимаясь со своего места.

Катарман Керсеб разбирается в магии, он и сам неплохой маг, а потому его знаний хватает на то, чтобы сообразить, какой степенью могущества обладает только что посетивший его старик. То, что человек, имеющий такую безмерную власть, перешел на сторону нового хозяина, о многом говорит Непобедимому. И он тоже принимает решение. Это решение требует серьезных раздумий, и Керсеб погружается в них, забыв обрушить свой гнев на нерадивых слуг, которые со страхом сидят в соседних покоях.

А где‑то на другом краю мира, в далеком Хадрамауте, онгон, носящий имя Корс Торуна, принимается за новое дело во славу повелителя Мелькарта.

* * *

Грозный и могущественный Нингишзида — верховный жрец Ингатейя Сангасойи, так сказать, представитель Истины на земле — часто попадал в истории, которые трудно было назвать обычными. Он привык, кажется, ко всему: к явлениям богов, к присутствию Владыки Ада Хорэ, к существованию бок о бок с Великой Кахатанной и ее многочисленными друзьями; к тому, что мечи — живые, а Вечность — толстая, разноцветная, шумная и скандальная — носит имя Барнаба. Он как‑то сразу и вдруг стал приятелем многих бессмертных — в том числе Траэтаоны, га‑Мавета, Джоу Лахатала и прочих, о которых прежде и думать не мог без некоторого вполне понятного трепета. Он привык к тому, что с ослепительной, сверкающей вершины Демавенда могут в любую минуту спуститься громадные дети Ажи‑Дахака, а Змей Земли — Аврага Могой — привезет на своей необъятной спине Верховного Владыку Арнемвенда. Он даже привык к тому, что могущественного Барахоя нельзя посвящать ни в какие подробности, потому что хоть он и отец его богини, но она с ним дела иметь больше не хочет.

Всего этого вполне достаточно, чтобы человек достиг состояния душевного равновесия или сошел с ума. Нингишзида был уверен в том, что ему удастся сохранить свой рассудок, и за это он сражался на протяжении целого года. Даже отъезд Кахатанны из храма и последовавшая за этим необходимость лично утешать толпы безутешных паломников не выбили его из колеи. И все же наступил тот миг, когда Нингишзида бессильно уронил руки и утратил дар речи.

Это случилось, когда трое здоровенных детин уверенно протопали к храму, громыхая и позвякивая таким количеством нашитых на одежду безделушек, что птицы в рощице встревоженно упорхнули, — кто их знает, этих варваров?

— Это еще что за пугала? — простонал Нингишзида..

— Это трикстеры, — тихо прошептал один из младших жрецов, пришедших в Сонандан не более пяти лет назад.

В самом деле, трудно было представить себе более несуразное сочетание, нежели то, которое представляли собой стройные, изысканные, мускулистые жители Сонандана, одетые в яркие и легкие наряды, и тяжеловесные, грузные увальни‑трикстеры, обряженные в доспехи из шкур ящеров.

Они были мощными и высокими, их длинные волосы и пышные бороды, заплетенные в многочисленные косы, были украшены кольцами, перстнями и сережками. На головах громоздились меховые шапки, совершенно немыслимые в жарком климате Запретных Земель. В руках варвары сжимали огромные боевые топоры, но озирались по сторонам немного затравленно и диковато, похоже никому не угрожая. Конные воины Сонандана сопровождали их на некотором отдалении, чтобы не смущать еще сильнее.

Нингишзида вышел навстречу трикстерам, плохо представляя себе, какое дело могло привести в Храм Истины этих воинственных обитателей Аллефельда, о нравах и обычаях которых он был много наслышан от Каэтаны. Она хохотала до упаду, вспоминая свой несостоявшийся брак с трикстерским вождем Маннагартом, а также его невероятный гарем. Интересно, что сказала бы Каэ, увидев нынешних ищущих?

— Я Маннагарт! — рявкнул самый высокий, огненно‑рыжий детина, количество украшений на котором превосходило все мыслимые пределы. — Я приехал к своей жене, искать ее. Ее все ищут, и я тоже решил.

Конные сангасои, невозмутимые, сдержанные и серьезные, чуть не попадали со своих скакунов. Им пришлось изо всех сил вцепиться в поводья и на какое‑то время закрыть глаза, чтобы тела перестали сотрясаться в диких приступах хохота. К их чести нужно заметить, что все это происходило абсолютно беззвучно. И потому великан Маннагарт, на лице которого выражение собственного достоинства причудливым образом сочеталось с явным смятением, не был оскорблен у входа в храм.

Ищущего, если он уже пришел в храм, изгонять нельзя. Как эти трое олухов прошли через весь Вард и нашли Проход через хребет Онодонги, осталось загадкой. Нингишзида вдохнул, затем выдохнул, затем только решился спросить:

— Что же нужно тебе, Маннагарт, в Храме Истины? Каэтана! — брякнул вождь. — Поговорить. Мне нужно много говорить с ней. Отца Муругана убил этот великан, и теперь нам мало с кем можно говорить. Гайамарт тоже куда‑то запропастился.

Лицо трикстера стало неожиданно серьезным и грустным. Жрец подумал, что не ожидал увидеть на этой грубой физиономии такую гамму переживаний.

— Плохо в Аллефельде, — сказал Маннагарт. — Страшно. Прежде была нечисть, был Кодеш, но мы могучее племя. Нам страшно не было.

— Что же теперь беспокоит тебя, вождь?

Уважительное отношение было по душе варвару. Рыжий размяк и даже немного сдвинул меховое сооружение у себя на голове куда‑то вбок. Пожаловался:

— Жарко сильно.

— Пойдем в прохладное место, — величаво предложил жрец. — Ты отдохнешь от дальней дороги, твои люди отдохнут. — Неожиданно он вспомнил эпос о Маннагарте в исполнении Каэтаны и добавил:

— Нам принесут холодного эля.

Появление того самого вождя варваров в Сонандане граничило с невозможным. Но в последнее время Нингишзида жил на грани реальности, и ничего — получалось.

— Доложите правителю о прибытии гостей, — быстро приказал он одному из слуг. А сам отправился исполнять обязанности хорошего хозяина.

Второй слуга, озадаченный верховным жрецом на предмет холодного эля, побрел на кухню, бормоча под нос:

— У нас эля в глаза никто не видывал, где я ему отыщу это пойло?

Повар оказался сообразительнее и снабдил посланца огромным количеством напитков, отрядив вместе с ним маленькую армию поварят и кухонных слуг с подносами и подносиками, кувшинами и кувшинчиками, блюдами и блюдцами, а также предметами, названий которым в человеческом языке нет, а есть только в языке поваров, который, как известно, на несколько порядков сложнее и изысканнее.

Варвар благосклонно отнесся к тому, что элем гостеприимный жрец поименовал без разбору все прохладительные и горячительные напитки подряд. И поглощал предложенное в необозримых количествах.

— Совет нужен, — сказал он в перерыве между двумя выпитыми кувшинами, вытирая бороду ладонью. — Мы мудрые и великие воины, но и нам бывают нужны советы. Я пошел в храм, к жене.

Нингишзида поперхнулся.

— Великой Кахатанны нет, — сказал он. — А главное, у нее нет и не может быть смертного мужа.

— Она меня не полюбила, — печально признал варвар. — А я выгнал всех своих жен. Я дом новый отобрал, вот у этого. — Он ткнул пальцем в своего спутника. — Ей понравится.

Затем огляделся и признал:

— Тут красивее. Ладно, я тут останусь.

Возможное пребывание трикстерского рыжего вождя в качестве мужа богини на территории Храма Истины так потрясло Нингишзиду, что смешная сторона события полностью от него ускользнула. Зато возможные проблемы вызвали лихорадочный и тревожный блеск в его глазах. К великому облегчению верховного жреца, мудрый Тхагаледжа решил взять на себя эту задачу и прислал нескольких вельмож, дабы они сопроводили варвара в его летнюю резиденцию.

Трикстеры грузно затопали в указанном направлении, крепко вцепившись своими лапищами в серебряные кувшины с тончайшими винами. Они прямо на ходу опрокидывали их содержимое себе в глотку, а опустевший сосуд совали в руки немного растерянным слугам. Впрочем, все очень скоро признали варваров забавными, но не злобными.

Правитель Сонандана принял трикстерского вождя довольно благосклонно.

— И все же, могучий Маннагарт, что привело тебя в Храм Истины? Ты же понимаешь, что богиня не может быть твоей женой.

— Она была бы самой хорошей женой, — насупился великан. — Умная и догадливая. Не то что эти коровы, у‑у‑у… Беда у нас. На болотах мертвецы объявились, сарвохов доедают. Если сарвохов едят, нам туго придется. Война, говорят, будет.

— Кто говорит о войне? — спросил Тхагаледжа, невольно заинтересовавшись.

— Колдун говорит: «Жена твоя, Маннагарт, воевать будет с большим злом». Большое зло сидит в норе, заваленное огромным камнем. А найдутся те, кто камень откатит в сторону, и большое зло полезет на свет. И тогда моя жена встанет у него на пути. — Варвар задумчиво пожевал кончик своей толстой косы. — Когда женщины воюют, мужчине стыдно сидеть дома и нянчить детей… Моя жена — хороший воин: она отобрала руки у Энке и много чего еще отобрала у других.

— Сердце у Маннагарта, — вставил один из спутников вождя, за что получил крепкую затрещину.

— Зло везде. Когда полезет наружу, будет поздно, — забубнил дальше рыжий. — Пришел воевать сейчас, пока не поздно. Пришел спросить, куда вести воинов.

Тхагаледжа смотрел, слушал и… восхищался. Грубые, тупые, необразованные варвары, ставшие мишенью и источником огромного количества шуток и анекдотов, оказались по‑детски чисты. И присутствие зла почувствовали гораздо быстрее, нежели многие цивилизованные народы.

— Великая Кахатанна, — произнес он вслух, — делает все, чтобы камень от норы никто не смог откатить. Надеемся, что и войны не будет.

— Колдун сказал, будет, — стоял на своем Маннагарт. — Воинам долго идти. Куда приводить скажешь?

— Если начнется война, то главная битва будет здесь. — Правитель подумал, что негоже отказываться от возможных союзников, мало ли что может случиться?

— Ну, — сказал Маннагарт, поднимаясь, — тогда нам пора. Воинов соберем и вернемся. Каэтане скажите, муж приходил, два дома теперь есть, надо будет, третий — отберу. Ей понравится.

— Скажу, — заверил его Тхагаледжа, стараясь не расхохотаться в присутствии этого чудного жениха великой богини.

Он не удержался и вышел проводить вождя Маннагарта — честь, которую не оказывал ни наместникам, ни многим и многим знатнейшим вельможам. Но он не думал о чести. Он смотрел, как увешанные побрякушками увальни в меховых шапках, пыхтя и отдуваясь, плавясь на жаре, приторочили наспех собранные все тем же сообразительным поваром припасы в мешках к седлам своих диковинных скакунов; выслушал их отказ остаться хотя бы заночевать и долго глядел вслед этим невероятным воинам, собравшимся спасать мир на такой странный лад.

Он чувствовал себя так, словно уезжал кто‑то близкий и дорогой, а не неотесанные чурбаны, известные на весь Вард своей жестокостью.

По аллее спешил обеспокоенный Нингишзида. Завидев своего повелителя еще издалека, он ускорил шаг и вот уже стоит рядом, внимательно вглядываясь в глаза Тхагаледжи.

— Как вам эти гости, владыка?

— Ах, Нингишзида, я уже ничего не понимаю в этой жизни. Нам помогают Боги Смерти и жуткие варвары, а просвещенные, умные и тонкие люди либо равнодушны, либо находятся на противоположной стороне. Он пришел сказать, что приведет войска. И что отберет третий дом у своих подданных, чтобы угодить нашей дорогой Каэ. Вы что‑нибудь понимаете?

— Боюсь, что нет, повелитель. Зато другие разобрались моментально. Наш придворный летописец уже озаглавил новый раздел своей книги оригинально и с изюминкой: «Трикстеры в Храме Истины».

— Пусть его пишет, — вяло согласился Тхагаледжа. — Это ведь не худшее, что могло случиться в мире…

* * *

Пройдя несколько шагов в сопротивляющейся материи, из которой была соткана иллюзия камня, Каэ, ведущая за собой хранителя Банбери, наконец выбралась в просторный подземный ход. Здесь было тускло и нереально — ни темно, ни светло. Но идти можно. Со сводов, как и во всякой уважающей себя пещере, капала вода; что‑то шуршало и шелестело.

Перстень на ее безымянном пальце пульсировал так, что вся рука невольно дергалась.

— Неужели Арлон здесь спрятал талисман? — осипшим голосом спросил барон Вентоттен. — Ведь его не найдешь, даже если поседеешь от поисков.

— В этом вся суть, — рассмеялась она. — А какой смысл прятать там, где может отыскать кто угодно?

— Резонно, — вроде бы согласился барон, но тон у него был по‑прежнему неуверенный.

— Главное, чтобы здесь не было никаких неожиданностей. — Каэ вытащила оба клинка из ножен и вся подобралась. Что‑то такое ей показалось, крайне смутное.

— Вы знаете, — Банбери немного смущенно обратился к ней, — я слышу нечто, напоминающее мне голос. Тихий такой, слабенький, жалобный. Как если бы кто‑то голодный просил хлеба.

Почему‑то Каэ не понравилось это сравнение с голодным существом, но она ничего не сказала барону. Он мог бы это воспринять как намек на свое увлечение кулинарией.

Постепенно, по мере того как они углублялись в подземелье, тьма вокруг стала сгущаться. Не то чтобы она полностью лишила их возможности двигаться вперед, но принесла с собой неуютное чувство чьего‑то присутствия, похожее на детскую боязнь темных комнат, и оно, разрастаясь, становилось все острее и острее. Каэ не хотела лишний раз пугать барона и молчала, а Банбери считал неудобным говорить об этом впечатлении, исходя из того, что богиня все же женщина, а переносит трудности более стойко, чем он — потомок гордого и славного рода. И вообще, именно ему следовало бы вести ее за собой этими извилистыми, похожими на крысиные норы ходами, в которых пахнет склепом и…

Крысиные норы? Позвольте‑позвольте… Барон осторожно тронул Каэ за плечо:

— Госпожа, странное дело. Коридор стал узким и слишком петляет из стороны в сторону.

— Я заметила. Это неприятно, но у нас нет иного выхода. Приготовьте оружие, барон. Кстати, этот ваш голодающий дает о себе знать?

— Верещит просто неприлично, если позволительно выразиться таким образом.

— Позволительно, нам сейчас все позволительно.

Она напряженно думала о давнем совете Ан Дархан Тойона и Джесегей Тойона: камней несколько, а настоящий — только один. И их нужно отличить друг от друга.

Они достигли небольшой пещеры, когда два красных огонька неподвижно зависли в полумраке на уровне ее лица. Там, в глубине подземелья, смутно угадывались и контуры тела, но именно красные огоньки прежде всего обращали на себя внимание. Это ее чуть не погубило. Уже поняв, что это чьи‑то горящие глаза, она все еще смотрела, как они медленно надвигаются на нее. Тихо вскрикнул барон, со свистом рассекая воздух над ее головой своим мечом. Послышался мягкий, приглушенный звук: чьи‑то лапы топотали по каменному полу; тяжелое тело взвивалось в воздух и снова приземлялось. Затем почувствовалось смрадное прерывистое дыхание.

А потом тварь приблизилась, и Каэ содрогнулась от отвращения. Многое доводилось ей видеть, но никакой монстр не пробуждал в ней такого острого чувства неприятия, как эта гигантская крыса.

Чудовище оскалилось, обнажив ряд острых, сравнительно мелких зубов.

— Великие боги! — пробормотал Банбери у нее за спиной. В этом узком проходе барон не мог выбраться вперед, хотя отчаянно пытался это сделать. Но не локтями же ему пихать свою госпожу?

— Барон, приготовьтесь, — шепнула Каэ, приседая и выставляя Такахай и Тайяскарон на вытянутых руках.

Крыса прыгнула на нее в тот же момент, когда Каэтана взвилась в воздух. Противники встретились в полете. Ловкая тварь легко изогнулась всем своим огромным телом, пытаясь схватить врага. Размерами она лишь немного уступала лошади, и если бы этот маневр ей удался, то Каэ грозила бы немедленная смерть в пасти мерзкого животного. Наверное, сама мысль о подобной гибели взбодрила ее и заставила. двигаться намного быстрее, чем обычно. Она обеими ногами приземлилась на спину крысы и вонзила один клинок глубоко в глаз чудовища, а другим ударила поперек позвоночника. Тварь дико завизжала, забилась в конвульсиях и мелко задрожала. Такахай по самую рукоять проник в ее мозг, но агония крысы была гораздо длительней, нежели у любого другого существа при такой страшной ране. Черная в этом освещении, кровь пузырилась и булькала, стекая по густой вонючей шерсти на каменный пол пещеры.

— Осторожно, Банбери, не поскользнитесь, — сказала Каэ, обращаясь в темноту. — Банбери! Где вы?

— Он у меня, — тихо сказал кто‑то. — Этот выродок Ассинибойнов должен расплатиться за все шуточки своего веселого дедушки…

* * *

Невероятное это было создание: не человек, не скелет, не призрак, — словом, не живое существо. Правда, и не мертвое. Среднее.

Такое состояние является самым опасным как для самого существа, так и для тех, кто имеет с ним дело. Однако желающих обычно не находится, и немертвый озлобляется на всех и вся. Вот почему даже случайный собеседник рискует и жизнью, и душой, и тем, о чем обычно еще и не подозревает. Каэтане подобное создание тоже было опасно. Особенно, если учесть, что на шее у него висел предмет, насколько диковинный, настолько же и узнаваемый. И хотя Каэ воочию его никогда не видела, а только слышала о нем, но моментально признала в этом мерзком украшении талисман Джаганнатхи. Правда, «мерзкое» — не правильное определение для такого потрясающего украшения. Работа была великолепная, любая деталь выглядела уместной и выполненной с таким искусством, что дух захватывало. Однако сами сплетенные фигуры монстров вызывали настоящую дрожь отвращения.

Обладатель талисмана от своей драгоценности мало чем отличался. Такой же точеный, в богато украшенных латах, с высохшим лицом, на котором безумным пламенем горели два черных шара размером с грецкий орех — то были выпученные глаза, начисто лишенные век и зрачков. Лицо было безбровое, и вообще весь череп лысый. Рот больше напоминал шрам или прорезь, зубы сверкали даже в темноте. Длинные руки, ниже колен, обладали огромными, сильными кистями. Правой рукой существо держало за горло барона Вентоттена, а левой мерно помахивало кривым ножом.

— Я убью его, — спокойно, почти флегматично заявил обладатель талисмана. — Но сначала я побеседую с тобой, а его близость, такая приятная и живая, будет гарантией того, что ты не станешь на меня нападать, не выслушав.

— И что это за жажда — побеседовать в тиши? — Каэ напряженно прислушивалась. Как ни неприятен ей был этот незнакомец, но еще больше ее волновало возможное появление других гигантских крыс.

— Я провел здесь в одиночестве многие сотни лет. Ассинибойн поймал меня за поисками камня и оставил здесь, как он выразился, искупать свой проступок. Но я не испугался, а возненавидел и его, и всех его потомков. И поклялся отомстить. Я знаю, что ты нечеловеческой крови и мнишь себя бессмертной, но и я уже очень давно нечеловек. Мой господин не оставил меня и здесь. Я знал, что ты придешь, ждал этого и готовился.

Каэ подумала, что никогда не понимала, почему человек ли, бог ли, замысливший тебя убить или еще что‑нибудь столь же приятное сотворить с тобой, всенепременно станет разглагольствовать, хотя дураку ясно, что тянуть время на руку жертве, но не палачу. Впрочем, она совсем не собиралась знакомить обладателя талисмана с результатами своих размышлений.

— Кто ты? — спросила она, стараясь приближаться к нему на волосок в секунду, чтобы он ничего не заметил раньше времени.

— Это Бавеан Ахангаранн, — ответил внезапно барон. — Еще одна легенда, в которую я никогда не верил.

— Тебе легко было не верить в меня, ублюдок! — яростно прорычал немертвый. — Я и сам в себя, признаться, верю только иногда. Сотни, сотни лет в этих проклятых норах. Я его не нашел! Я его так и не нашел, ха‑ха‑ха!!! — Смех у него был такой же неприятный, как и манеры. — Ищи! Ты можешь найти камень. Если отдашь его мне, то смерть этого выродка будет безболезненной.

— Какого дьявола! — буркнула Каэ. Нашел кому угрожать, таракан высохший. Она была настолько зла, что сама себе изумилась. Чувство бешеного негодования, отвращения, кто знает еще чего, бурлило в ней с такой силой, что запульсировало сначала в висках, затем налились огнем кисти рук. Затем легкие всполохи побежали по лезвиям Такахая и Тайяскарона, но Бавеан, кажется, ничего не заметил.

— Вот! — Он бросил ей под ноги тихо стукнувшие камешки — пять или шесть тусклых кусочков. — Вот все, что я нашел за эти сотни лет. А теперь пришла ты со второй частью талисмана. Это знак судьбы, боги простили меня и жаждут выпустить на поверхность.

Она опять промолчала. Если говорить о знаках судьбы, то этот олух выполнил всю черную работу. Каэтана была практически полностью уверена в том, что осколки, которые валялись у нее под ногами, — это фальшивые камни, еще одна остроумная идея Арлона Ассинибойна, который стремился сохранить талисман храма Нуш‑и‑Джан в целости и неприкосновенности.

— Крысу ты выкормил? — спросила она мрачно, думая о своем.

— Кори сама кормилась на поверхности. Иногда дикари приносили ей жертвы, потому что принимали ее за ипостась своего божества, слишком мелкого и незначительного, чтобы о нем вообще говорить.

Каэ была благодарна Бавеану за его словоохотливость. Похоже, сотни лет жизни в этом подземелье приучили его к самовосхвалению, но отучили от осторожности. Он только что проболтался, что крыса была одна, а это меняло дело, особенно для Банбери Вентоттена.

— Отпусти хранителя! — приказала она.

Ахангаранн оскорбился:

— Ты в моей власти, и господин ждет не дождется чтобы побеседовать с тобой. Изволь говорить со мной почтительно.

— Если ты хочешь, чтобы с тобой вообще говорили, — рявкнула Каэ, — отпусти Банбери. Все равно камень может отыскать только он.

— Тогда мы станем искать вместе.

— Знаешь, Бавеан, возможно, когда‑то ты был привлекательным мальчиком, но теперь твой скелет не вдохновит даже некрофила. Отпусти хранителя, труп!

Странно, но он послушался ее. Вздрогнул и отступил на полшага, проскрежетав:

— Все равно здесь я хозяин. Я и мой великий господин.

Каэ даже думать не хотела о прекрасной встрече с господином того, кто носит талисман Джаганнатхи.

— Банбери, ищите камень…

Барон уставился на нее изумленно и даже немного обиженно:

— Вы хотите?..

— Да, хочу. Ищите камень, Банбери.

Она отошла к стене и уселась на холодный каменный пол, поерзав, чтобы устроиться поудобнее. Не самое идеальное место, чтобы предаваться размышлениям, но другого здесь не было.

— Арлон думал, что я погибну в этом подземелье, — шелестел у нее над ухом Бавеан. — Глупый магистришка не знал, каким могуществом обладает мой талисман. Он не почувствовал его. И когда он замуровал меня тут, вместе со своим камнем, он не предполагал, что я выживу.

«Стоп! — подумала Каэ. — А как же он тебя замуровал, если талисман дает такую невероятную поддержку? Неужели Арлон Ассинибойн сильнее Мелькарта? «

— Ты все время молчишь, — обиделся Бавеан. — И этот выродок молчит.

— Зато ты болтаешь за двоих.

Каэ машинально погладила рукояти своих мечей — какие‑то они были непривычно‑горячие, а ладони у нее прохладные: в подземелье не так уж и тепло. Она опустила взгляд на клинки: Бавеан Ахангаранн настолько был уверен в себе и своем повелителе, что не потребовал у нее даже оружия. Кажется, болтовня и самоуверенность погубили его.

Она крепко сжала рукоять Такахая, умоляя его про себя, чтобы он не ошибся, чтобы услышал, насколько смертельно важен будет единственный удар. И когда злобное существо, бывшее Бавеаном Ахангаранном, подошло поближе к ней, она, даже не поднимаясь с места, пронзила талисман Джаганнатхи острием своего меча.

На короткий миг яркая вспышка осветила все пространство подземелья: мелькнуло перед глазами Каэтаны бесконечно удивленное лицо Ахангаранна, плавящиеся у него на груди доспехи в том месте, где только что было украшение, горящее тело немертвого существа. Оно запылало синим светом и рассыпалось пеплом в считанные доли секунды. И только потом громоподобный рев потряс подземелье.

— Мы еще посчитаемся! — прогрохотало обвалом, затухая в необозримой дали.

— Вот и все. Пока. — Каэтана поднялась на ноги и подошла к барону Вентоттену:

— Как вы себя чувствуете, Банбери?

— Не могу поверить, что все так легко разрешилось. Но как… Впрочем, бестактный вопрос…

— Как я осмелилась? Сама не знаю. По‑моему, если бы негодяи меньше любовались собой, у них стало бы втрое больше жертв. Он столько болтал, что я поневоле задумалась над несколькими вопросами. И главное, что сообразила, — не может его хваленый повелитель быть властен в этом храме, правда не знаю почему. Иначе он бы давным‑давно и отыскал камень, и на поверхность выбрался. Другое дело, что талисман не бессилен — жизнь‑то он в этой твари поддерживал. Послушайте, барон, вам не кажется, что я болтаю даже больше, чем Бавеан? Кто он, кстати, такой?

— Он некстати, — ответствовал Вентоттен. — Госпожа, я, кажется, слышу голос камня.

— Так идемте же!

— Но здесь опять стена. Либо она настоящая, либо я не могу, в отличие от вас, проходить сквозь иллюзию.

— Нет, настоящая.

Каэтана попробовала несколько раз, но пришла к выводу, что ей стена не поддается.

— Очень мило, нам что — камень долбить нужно?

— Не знаю. — Барон выглядел растерянным и одновременно расстроенным.

— А где вы слышите голос?

— Примерно здесь. — И Банбери Вентоттен показал рукой на стену где‑то на уровне своих глаз.

— Может, не все потеряно.

Она подпрыгнула, пытаясь уцепиться за камень руками, и ее усилия оказались не напрасны — иллюзия существовала и здесь. Только на сей раз находилась на высоте человеческого роста, и пробиться сквозь стену здесь было немыслимо, а вот ухватиться и подтянуться — вопрос тренировки и способностей отдельно взятого индивидуума.

Через несколько секунд они уже стояли рядом в невысоком проходе, причем барону пришлось согнуться почти вдвое, а Каэтане — всего‑навсего низко наклонить голову.

— Ваш дедушка, доброй памяти, на самом деле был изобретателен. Позвольте, я пойду вперед. У меня есть такое ощущение, что это только начало пути. Ведь Арлон Ассинибойн не предвидел появления крысы и призрака Бавеана Ахангаранна. Думаю, у него в рукаве найдется пара карт для особо любопытных.

— В легенде есть место, где говорится о подземном водопаде и его обитателях.

— Послушайте, барон, это слишком. Вы не находите?

— Боюсь, меня никто не спрашивал, когда устраивали этот тайник. О! А вот и обещанный водопад.

Впереди действительно грохотало, и каменный пол немного ходил под ногами. Каэ сцепила зубы и приняла твердое решение не отступать.

— Камень там? — спросила она у хранителя.

— Насколько я могу слышать, да. А вот голодный голос умолк.

— Значит, это была несчастная душа, прикованная к талисману Джаганнатхи. Нет, не хотела бы я такого бессмертия.

Каэ замолкла, потому что грохот все усиливался, и ее вскоре перестало быть слышно. Водяная пыль столбом стояла в воздухе, отчего стены в проходе были мокрые и осклизлые, а пол скользкий. Идти стало труднее, а голова просто раскалывалась от шума и рева водопада. Эхо металось в каменном мешке, удваивая и утраивая звуки.

Когда она увидела тусклое сияние, то предусмотрительно встала на четвереньки и осторожно поползла по проходу, чтобы не свалиться в какую‑нибудь трещину, и почти угадала. Лаз обрывался вертикальной пропастью. Вниз уходила отвесная стена, потолок представшей ее взору пещеры терялся где‑то наверху, во тьме и мерцании. Рядом, всего в нескольких метрах, за завесой водяной пыли, низвергался в бездну бесконечный поток воды. А слева она нащупала вбитый в стену ржавый крюк.

Говорить или кричать было в равной степени бессмысленно — водопад перекрывал все звуки. Она обернулась к барону, застывшему за ее спиной в немом ожидании, и знаками попросила его оставаться на месте. В полумраке Каэ почти не видела его лица и волновалась, правильно ли он ее понял. Но делать было нечего. Еще раз, с силой нажав на плечо Вентоттена, заставляя его сесть, она показала сначала на себя, потом на выход. Подумала, что большего все равно не добьется. И полезла в отверстие.

Позже, много времени спустя, ей было немного неудобно перед милым старичком Арлоном Ассинибойном за те мысли, которые мелькали у нее в голове, пока она, повиснув между пропастью и каменным сводом, моментально вымокшая до костей, пыталась нащупать еще один крюк. Несколько крюков позже обломились под тяжестью ее тела, и она провисела несколько минут, пытаясь вскарабкаться выше и не желая даже думать о возвращении, которое казалось ей несбыточной мечтой. Если что и гнало ее к цели, то это упорство и злость. Жуткая злость на всю эту тьму и пустоту. Она ободрала руки об острые выступы белых скал, и они на несколько секунд окрасились ее кровью, которую тут же смыла вода, стекающая струйками вниз.

Вода и грохот. Наверное, это было страшно. Но она не успела испугаться. Наверное, это был подвиг. Но она не успела возгордиться. Наверное, это было невозможно. Но она успела это понять уже тогда, когда дело было сделано. На крохотном каменном выступе у нее над головой высилась шкатулка. Если глаза не обманули Каэтану, то она была высечена в скале вместе с той полочкой, на которой располагалась. С трудом цепляясь одной рукой за опору, едва касаясь ногами нижних крюков, она дрожащими пальцами едва отодвинула каменную плиту, закрывавшую этот «сундучок». Руки были мокрые, и она больше всего на свете боялась упустить камень вниз.

Он был невелик — всего с грецкий орех. И Каэ засунула его в рот, за щеку.

Спуск был еще хуже, чем подъем: во‑первых, она всегда боялась высоты, а скользкие камни водопада не придавали ей уверенности; во‑вторых, спускаться вообще труднее, нежели подниматься; в‑третьих — и это главное, — она должна была молчать как рыба. А это угнетало.

Ее не интересовало, как высоко она забиралась за камнем, как далеко вниз пришлось возвращаться. Просто, когда отверстие в белой стене разверстой пастью появилось на уровне ее пояса, она полезла внутрь, теряя остатки сил. А когда забралась в него, то с размаху рухнула на мокрый пол. И что‑то чувствительно повредила.

Но это не имело никакого значения.

* * *

Тяжело выдержать, когда почти сотня человек смотрит на тебя и молчит. Ничего не спрашивает. Ничего не говорит вообще. Просто молчит. И даже если ты вернулся с победой, то все равно почему‑то тяжело. И никто еще не ответил почему.

Куланн подошел к Банбери Вентоттену, который держал на руках бесчувственное тело Каэтаны. Они видели ее и после сражения, и после нападения Мелькарта. Но сейчас внешний вид богини поразил ее друзей и спутников: мокрая настолько, что вода ручьями стекала с ее одежды, разодранная в кровь, с изуродованными руками, смертельно бледная, она обвисла на руках у барона.

— Что? — наконец выдавил из себя военачальник сангасоев.

— Все в порядке. Она просто измождена до предела. Камень у нас.

Рогмо приблизился к Вентоттену и забрал у него Каэтану.

— Спасибо, — сказал тот, тяжело опускаясь на землю. — Признаться, я ничем ей не помог. Скорее мешал.

— Если она позвала вас с собой, значит, вы были ей нужны, — уверил его Номмо. — Идите‑ка к костру, барон. Вам нужно хорошенько поесть и отоспаться. Завтра будем говорить о делах.

— Ваша правда, барон, — ответил Банбери. — О! Чувствую запах жареной оленины, жаль, не найдется пару листочков мяты и две‑три горошинки перца, они бы значительно улучшили вкус…

… Она очнулась оттого, что руки нестерпимо болели.

— Ничего, ничего, — шепнул Магнус на ухо Каэтане, — потерпите. Сейчас все пройдет. Это мой особый состав, заживляет любые раны, даже самые серьезные. А у вас просто множество мелких царапин и ссадин. Только два глубоких пореза выше запястья, но и они не опасны.

— Спасибо за заботу, Магнус.

— Не за что. — Он пристальнее вгляделся в ее лицо и счел нужным добавить:

— Кожа не пострадает, даже самого маленького шрама не останется.

— Вот спасибо! — Она значительно повеселела. — А что с бароном?

— Достойный кулинар спит сном праведника. Он переприготовил нашу оленину, после того как нес вас на руках через все подземелье. Думаю, он выдохся сильнее, чем хочет показать.

— Камень?

— Банбери спрятал его в кошелек и отдал мне.

— Магнус, он мне нужен. Нужен прямо сейчас.

— Хорошо, — сказал чародей, доставая из складок своего черного одеяния кожаный кошель. — Вот.

— Дай его мне. — Каэ протянула перебинтованную руку ладонью вверх, и чародей осторожно опустил на нее прозрачный камень, светящийся ярко‑алым.

Пальцы сильно болели, руки не слушались, но она смогла вставить камень точно в оправу. И он не просто встал на свое старое место, а словно прирос. Теперь требовалось бы приложить недюжинные усилия, чтобы вынуть его из перстня. Каэ надела перстень на безымянный палец — единственный оставшийся свободным от мягких тряпиц, которыми обмотал ее руки Магнус. И перстень буквально прилип к коже. А потом тихий голос произнес прямо внутри ее головы:

— В мире осталось двадцать девять талисманов Джаганнатхи. Я могу найти двадцать семь из них. Говорить сейчас?

Она должна была бы удивиться, но сил на удивление уже не осталось. Осталось только чуть‑чуть, сущие крохи, чтобы сонно ответить:

— Завтра поговорим. И я тебя подробно расспрошу обо всем.

Номмо и Магнус услышали, что она разговаривает сама с собой, но это было не самое худшее следствие таких приключений, и они не стали даже обсуждать ее поведение.

* * *

— Госпожа Каэ, у нас гости! — Голос Куланна звучал немного удивленно. Самую малость, которую только мог позволить себе военачальник великой богини.

Она оторвалась от куска жареной оленины, которым только‑только собралась насладиться, и недовольно поморщилась:

— Снова война?

— Не думаю. Это эльфы. И они ищут Рогмо.

— Сейчас иду.

Каэ приходила в себя после путешествия по подземелью больше двух суток. Только утром третьего дня она смогла подняться на ноги и согласилась поесть. Именно в это время ее и прервали. Как всегда, весьма своевременно.

Эльфов было больше десятка. Высокие, тонкие, стройные, одинаково прекрасные — так что не разобрать, кто молод, а кто стар, — они мягкими шагами вышли из чащи леса и направились в сторону лагеря, который сангасои разбили среди развалин храма Нуш‑и‑Джан.

Воины стояли наготове, но признаков враждебности не проявляли. Сангасои были лучшими солдатами в мире: они умели размышлять и повиновались не слепо, а потому, что были убеждены в том же, в чем и их командиры.

— Мы ищем короля Рогмо Гаронмана, — произнес один из вновь прибывших, и голос его прозвучал как серебряная арфа.

— Это я, — сказал полуэльф, приближаясь к ним. — Кто вы и зачем меня ищете?

Его друзья с тревогой переводили взгляд с Рогмо на явившихся в лагерь эльфов, не зная, как им воспринимать это событие — с радостью или с опаской.

— Приветствую вас, добрые эльфы. — Каэтана подошла к ним, держа в руках кусок жареного мяса. Она понимала, что это недостойно ни ее положения бессмертной великой богини, ни царственных родичей Рогмо, но была так голодна, что решила на сей раз пренебречь приличиями.

— Кахатанна? — изумился один из эльфов.

— Да.

— Мы пришли искать только своего короля, а нашли не только его, но и Истину. И это перст судьбы. Разреши спросить: готов ли ты идти с нами, Рогмо, потомок Гаронманов, чтобы исполнить свое великое предназначение?

— У меня два предназначения: я хранитель талисмана и я обещал своему отцу Аэдоне и князю Мердоку ап‑Фейдли сделать то, что предсказано последнему из Гаронманов. Тебе решать, госпожа Каэтана, — повернулся Рогмо в сторону богини.

— Я справлюсь с талисманом Джаганнатхи, князь, — улыбнулась она, хотя эта улыбка далась ей нелегко. — Отправляйся к своему народу, у тебя не так много времени до того, что должно случиться. Мы оба очень хорошо это знаем. Будь достоин своего отца и всех, кто ушел в иной мир, чтобы нам стало легче и светлее жить. Но что это я? Кажется, начинаю говорить то, что принято в таких случаях. А это не всегда самое лучшее.

Она с ужасом, поняла, что так же было, когда ей пришлось прощаться с Бордонкаем, Воршудом, Эйей и Габией. Нужные слова приходили крайне редко. А может, их вообще не было — этих слов?

— Присоединяйтесь к нашей трапезе, — пригласила она эльфов, просто чтобы сказать что‑нибудь.

— С удовольствием, — ответил все тот же эльф. Его звали Манакор, и он приходился Рогмо двоюродным братом.

Манакор Гаронман принадлежал к одному из знатнейших эльфийских родов, и если бы князь Аэдона не сделал своим наследником полуэльфа‑получеловека Рогмо, то именно он должен был бы занять королевский трон. Однако благородная натура эльфов запрещала им устраивать перевороты, и никогда еще руки самого прекрасного народа Древней расы не обагрялись кровью их королей. Как только по Арнемвенду пронесся слух о том, кто нынче является наследником трона, сотни эльфов отправились во внешний мир — искать своего повелителя. Приближался урочный час — час расплаты, судьбы и свершений. Согласно древнему предсказанию, последний из Гаронманов должен был многое успеть, прежде чем имел право покинуть этот мир и отправиться к своим предкам.

Отряд Манакора побывал на побережье, где узнал последние новости: о том, что какие‑то воины разгромили Белый замок унгараттов в Малом Бургане, и о том, что в штурме замка принимали участие драконы. Немного позже достигла Иманы и весть о достойной смерти князя Мердока ап‑Фейдли, принесшего себя в жертву своему кровному брату — Йа Тайбрайя. И скорбь эльфов Иманы была несказанно велика.

Пройдя через всю Кортегану, Манакор и его воины вступили на территорию Ронкадора и от тамошних нимф проведали об истреблении каннибалов и об отряде, который это сделал. Судя по описанию, король Рогмо был среди чужеземных воинов.

Эльфам не так страшны души вечно голодных онгонов, мечущиеся в водах Эрен‑Хото. Они переплыли озеро и двинулись к Храму Нуш‑и‑Джан, так как именно там и надлежало быть хранителю Вещи, раз уж он прибыл на Иману. Они отстали от Каэтаны и ее воинов всего‑то на трое суток и прибыли вовремя, чтобы встретиться со своим новым королем.

Манакор дал знак эльфийским меченосцам, и они вынесли вперед корону и меч Гаронманов — символы королевской власти, принадлежащие старшему в роду вот уже несколько тысяч лет.

Рогмо пребывал в растерянности и тоске. Конечно, он понимал, что рано или поздно должен будет расстаться с Каэ и своими друзьями, чтобы вернуться к эльфам. Долг короля обязывал его делить все тяготы со своим народом, и предстоящая война с Мелькартом должна была стать для него временем испытания. Но он и помыслить не мог, что это случится так скоро. Ему было горько, тоскливо и печально, и он не знал, что предпринять.

Каэтана поняла, что творится на душе у наследника Энгурры.

— Пойдем, Рогмо, поболтаем, пока твои подданные будут наслаждаться трапезой в обществе наших друзей. — Она взяла полуэльфа под руку и ободряюще улыбнулась Кобинану и Могаллану, которым все события последних трех дней казались невероятным, чересчур реальным сновидением.

Они с Рогмо отправились в сторону развалин, и десяток сангасоев последовал за ними на почтительном расстоянии. Воины Куланна уважали право своей госпожи и полуэльфа на уединение, но не могли допустить какой‑нибудь нелепой случайности. Каэ рассмеялась, глядя на то, как ее дорогие сангасои пытаются притвориться, что их здесь вообще нет.

— Тебе тяжело, — начала она с середины, потому что так и не смогла придумать, с чего начать. — Я понимаю. Помнишь статуи в священной роще Салмакиды?

— Такого не забывают, госпожа.

— Я должна была оставлять моих друзей наедине со смертью и идти дальше. Наверное, это самое страшное, что я когда‑либо делала в своей жизни, — оставляла позади себя своих любимых и друзей. Какая‑то часть меня оставалась вместе с ними и поныне не вернулась назад, вот почему я чувствую их и теперь так, словно мы не расставались. Но это не избавляет ни от вины, ни от боли, ни от горя. Поэтому я имею право сказать, что понимаю тебя. Тебе сейчас невмоготу вообразить, что завтра ты проснешься в чужом месте и не увидишь ни Номмо, ни Магнуса, ни Барнабу, ни этого бродягу Тода — никого из нас. И даже если рядом будут родные и друзья, они не смогут заменить собой тех, кто ушел. Это и правда страшно.

Но посмотри на это дело с другой стороны. Ты отпустишь нас не на смерть. До смерти еще далеко, и мы успеем встретиться. А своему народу ты сейчас нужнее, иначе они могут потерять надежду. В это страшное время потеря надежды равносильна медленной смерти. Ты не можешь лишить эльфов права на жизнь. Я знаю, что предсказание, адресованное последнему Гаронману, не самое благоприятное. Но поверь, судьбы все‑таки нет. А если она и есть, то очень часто, возможно из любопытства, играет против правил. И в этом наш шанс.

Как видишь, чтобы талисман ожил, не понадобилась смерть хранителя. И я верю в то, что сумею сохранить жизнь Банбери Вентоттена. Он прекрасный человек, и никакой камень в мире не стоит даже нескольких дней, проведенных вместе с ним. Так что не все предсказания верны.

Ступай с эльфами, князь. Я буду ждать тебя. И все мы будем ждать тебя. Имея впереди такое будущее, глупо будет следовать предсказанию и умирать во цвете лет. Выполни предназначение и заплати другую цену.

Рогмо поднял на нее печальные глаза:

— Вы думаете, у меня получится быть их королем?

— Конечно. Почему ты сомневаешься?

— Они такие красивые, величественные, необыкновенные. Я только теперь почувствовал любовь к этому удивительному народу. А я так мало знаю о них.

— Узнаешь. У тебя все впереди, король Рогмо. Кстати, обязательно спроси наших друзей, вдруг кто‑нибудь из них захочет присоединиться к тебе. Я не стану удерживать никого, так что рискни.

— Спасибо, госпожа.

— Да перестань ты наконец. Уже договорились что я просто Каэтана. Мне эта ваша «госпожа» поперек горла стоит, как кость.

Полуэльф рассмеялся, взял ее за руку:

— Пойдем, объявим нашу волю подданным.

— Вот это дело говоришь, ваше величество. Негоже заставлять подданных так долго ждать. А то ведь они и передумать могут и отправятся назад, оставив своего короля нам, на память о народе эльфов.

— Вы и представить себе не можете, дорогая Каэ, сколько бы я дал за то, чтобы они передумали. Но мне кажется, мои родственники не из таких.

— Твое счастье, король Рогмо.

— А вот это спорный вопрос.

Они вернулись к костру и приняли участие в торжественном завтраке, посвященном появлению эльфов и прощанию с Рогмо. Полуэльф выглядел грустным и встревоженным. Как только улеглось волнение, вызванное сообщением о его скором уходе, он обратился к Хозяину Лесного Огня и Магнусу:

— Номмо, Магнус, пойдемте со мной. Мне будет очень плохо без вас и тоскливо. И нужно, чтобы кто‑нибудь помог мне не наделать глупостей.

— Ты уже очень взрослый, Рогмо, — грустно молвил крохотный альв. — И напрасно притворяешься маленьким мальчиком, который не способен управиться с собственным предназначением. Мне тоже будет плохо без тебя: я всегда любил тебя как своего сына, наверное, потому, что собственными детьми не обзавелся, и ты — это большая часть моей жизни. Я ведь и Энгурру покинул, чтобы не расставаться с тобой. И все же сейчас я отвечу тебе — нет. Нет, Рогмо, дальше тебе нужно идти вместе со своими родичами, чуть было не сказал — одному. Мое место возле госпожи Каэтаны, твое место на троне. Мы еще обязательно встретимся, но теперь наши дороги расходятся. Прощай, мальчик мой, береги себя.

— Магнус!

— Я согласен с Номмо. Мы не можем пойти с тобой: что мы будем делать среди прекрасных эльфов? Напоминать тебе о твоей человеческой сущности? Но именно сейчас это тебе нужно меньше всего. Я пойду в Сонандан, я мечтаю еще раз увидеть Храм Истины. Думаю, в нем накопилось очень много ответов на мои незаданные вопросы. А когда дороги судьбы сведут нас вместе, я буду рад встрече с тобой, мой добрый друг. И даже если я не доживу до того дня, когда эта встреча суждена нам, я ведь все равно останусь преданным твоим другом.

Слезы навернулись на глаза Рогмо, но в присутствии эльфов ему было стыдно их показывать. Он сделал над собой усилие и улыбнулся:

— Спасибо вам. Я догадывался, что вы откажете, но хотел дать себе хоть один крохотный шанс.

Прежде чем я уйду, хочу объявить свою волю и вам, и моему доброму народу. Я клянусь сделать все, что от меня зависит и более того, чтобы эльфы не пожалели о том, что я вступил на престол. Я клянусь служить своему народу верой и правдой и быть с ним в годину испытаний и в радости. Но в любой момент я могу уйти по дороге предков, и тогда нужен будет другой король. Если я умру бездетным — а мне кажется, что так оно и случится, — то свой трон я завещаю Богине Истины и Сути, повелительнице Сонандана и сопредельных земель — Великой Кахатанне. И пусть у нее мой народ ищет защиты и справедливости. Я полагаю, что лучшей судьбы эльфам не найти.

Каэтана изумленно посмотрела на Рогмо:

— Король! У тебя есть огромная родня, в жилах которой течет гордая кровь Гаронманов. Среди эльфов достаточно наследников престола, не говоря уже о том, что мы все желаем тебе долгих и счастливых лет жизни.

Князь Энгурры весело улыбнулся и спросил у Ма‑накора:

— А как думаешь ты, брат? Я правильно поступил или действительно нарушил какие‑нибудь неписаные законы?

— Не знаю, как насчет законов, — отвечал прекрасный эльф, — возможно, иные крючкотворы и нашли бы к чему прицепиться, да ведь это их хлеб. Но я думаю, что эльфы будут счастливы твоему распоряжению, и я от имени всей твоей родни соглашаюсь с твоим завещанием. И да будет известно всем, что отныне Кахатанна, Богиня Истины и Сути, объявляется наследницей эльфийского престола, и все эльфы клянутся ей в вечной верности и преданности, как только что клялись королю Рогмо. У меня при себе есть документ, дающий мне право принимать такие решения.

Каэ пыталась протестовать, но ее протесты не были приняты.

— Пора идти, — сказал Манакор. — Нас уже давно ждут.

Рогмо кивнул и обернулся к друзьям, которые гурьбой приблизились к нему. Они столько обсуждали предстоящий уход полуэльфа, но вот он должен покинуть их, а в это по‑настоящему никто поверить не может.

Они по очереди прощались с молодым человеком, который стал им близким и родным за время испытаний. И все никак не могли привыкнуть к тому, что говорят уже с королем эльфов, а не с простым меченосцем и даже не с князем Энгурры. Это было непривычно, но скорбь расставания была сильнее, чем все остальные чувства. Когда‑нибудь позже, отгрустив и перестав наконец печалиться, они будут с удовольствием вспоминать все подробности этого ясного, солнечного дня.

Рогмо обнял всех воинов. Особенно тепло он попрощался с теми сангасоями, с которыми находился в плену в Белом замке. Он долго тряс руку Куланну, и могучий военачальник отвечал ему крепким, мужским рукопожатием. А когда они наконец отошли друг от друга, то оба порывисто обернулись и бросились обниматься.

Барнаба долго‑долго всматривался в лицо Рогмо, прежде чем заговорить. А сказал он нечто странное, от чего эльфы, однако, исполнились почтением к своему королю:

— Я запомню тебя, Гаронман. Где бы я ни был, кем бы я ни был, мы с тобой родные, и время будет особенно относиться к тебе, обещаю.

Барон Вентоттен судорожно искал необходимые слова и наконец втиснул в руку полуэльфа листок бумаги.

— Как хранитель хранителю, — молвил он, волнуясь. — Рецепт того самого салата, который вам так понравился. Секрет семьи.

— Вы не представляете, как я это ценю, барон.

Затем пришел черед попрощаться с Могалланом и Кобинаном. Оба молодых рыцаря были потрясены событиями, которые произошли на их глазах.

— Счастья вам, — пожелал Рогмо своим новым друзьям. Они были ему симпатичны, но разлука с ними не так ранила сердце.

— Не волнуйтесь, ваше величество, — серьезно отвечали молодые люди, — мы отправимся в путь вместе с госпожой Каэтаной и постараемся охранить ее от бед. Мы сделаем все, что сможем.

— Спасибо, — потрясенно произнес Рогмо и только тут понял, что судьба Богини Истины для него важнее его собственной судьбы. И что он не ушел бы никогда от своих товарищей, если бы она не указала ему на его долг перед своим народом.

Номмо, Магнус, Каэ и встревоженный Тод стояли чуть в стороне. Когда все распрощались с полуэльфом, он подошел к ним и стал обнимать, уже не стыдясь своих слез. Они текли по его щекам, а он все не переставал обещать, что скоро, очень скоро вернется, придет, прилетит, если будет нужно. Маленький альв шмыгал носом и то и дело утирал глаза мохнатой лапкой, Магнус кусал губы, а Каэ…

Каэ стояла отрешенно, почти не чувствуя боли. Она все знала наперед. И она совсем не хотела быть Истиной в этот миг, предпочитая ошибаться, как простые смертные. Неведение — один из самых дорогих даров, которые боги могут предложить людям. Где бы найти того, кто предложит сей дар богам?

И когда Рогмо остановился напротив нее, она сказала:

— Прощай.

Полуэльф посмотрел ей в глаза и нашел там остальные, недостающие слова. А потом Тод долго бегал между уходящими эльфами и застывшими на месте спутниками Каэ, лаял, требуя, чтобы Рогмо вернулся либо Каэтана последовала за ним. Затем все понял и лег посреди дороги, уткнув нос в лапы. Ни Каэ, ни полуэльф не стали его звать, чтобы он сам смог выбрать свою дорогу. В конце концов Тод встал и печально поплелся к развалинам храма.

* * *

Корс Торун предложил Великому магистру ордена унгараттов помощь и поддержку в войне с Кахатанной и свое слово сдержал. Когда на следующий день Катарман Керсеб собрал отборное войско — цвет рыцарства Кортеганы, — старый маг снова навестил своего союзника.

— Вы готовы? — спросил он вместо приветствия, возникая возле стола, заваленного бумагами, за которым Непобедимый как раз набрасывал план боевых действий.

— Все готово, друг мой. Неясно только одно: Кахатанна опережает меня настолько, что я при всем желании не смогу ее догнать. Если она сейчас находится в Лунных горах, то оттуда до границы с Эль‑Хассасином значительно ближе, нежели из Большого Бургана. И чем бы я ни добирался, я все равно опоздаю.

— Да. Для нее время течет иначе, чем для нас, но все же течет. А мне время не подвластно, зато я могу укротить пространство. Я обещаю, что вы встретитесь с ней в Эль‑Хассасине. Прикажите войску построиться, а затем заведите его в какое‑нибудь темное помещение. Все, что мне понадобится, — это темнота да зеркало в рост человека.

— Вы пугаете меня, — сдержанно улыбнулся Катарман Керсеб. — Я полагаю, что речь идет о так называемой черной магии, строго запрещенной уставом ордена.

— Молодой человек! — воскликнул чародей. — Вы меня изумляете. В уставе ордена нет ни слова о покупке рабов для гладиаторских боев, о том, что Великий магистр имеет право посягать на жизнь своего монарха. Мало ли что еще запрещено вашим уставом? Вы что же, собираетесь терять все, приобретая ярлык законопослушного рыцаря?

— Это звучит убедительно, — согласился Керсеб. — Когда нужно быть готовым?

— Чем скорее, тем лучше. Через пару часов я появлюсь снова, чтобы участвовать в завершающем акте этого представления.

И маг исчез во вспышке пламени. Пламя он мог бы и опустить, оно ему было не нужно. Но он хотел поразить этим эффектом Великого магистра. Впрочем, зря. Катарман Керсеб не был впечатлительным никогда.

Своего повелителя боялись все рыцари, даже после его позорного поражения на арене. Он остался прежним Непобедимым и стал еще свирепее и еще жестче с того памятного дня. Желающих скрестить с ним мечи — а именно таким было наказание для ослушников — не находилось, и приказы магистра исполнялись с потрясающей стороннего наблюдателя скоростью и точностью. Что же касается мести воинам, разорившим Белый замок и истребившим множество унгараттов, то здесь воины ордена были едины в своем стремлении. Намерение Непобедимого одним ударом поразить и давних врагов в Эль‑Хассасине, и таинственных пришельцев поддержали все руководители ордена в той степени, в какой они могли выражать собственное мнение.

Поэтому возвратившийся через два часа в Большой Бурган верховный маг Хадрамаута обнаружил во дворе замка пятьсот всадников в полном вооружении. Все они стояли перед настежь распахнутыми дверями, ведущими в подземелье.

— Люди готовы, — кивнул головой Непобедимый.

— А вы? — хитро прищурился старый маг.

— Я давно уже готов, друг мой. И к этому странствию, и к остальному, о чем мы с вами недавно беседовали.

— Я помню, — склонил голову Корс Торун. — Камень Шанги при вас?

— Оставить его было бы равносильно тому, что я оставил бы дома свой меч, идя в сражение.

— Это было бы неосмотрительно!

Маг тяжелой поступью прошествовал к дверям в сопровождении Катармана Керсеба, облаченного в доспехи, при щите и шлеме. Они вышли на мощенный кирпичом замковый двор, где мальчик‑оруженосец еле сдерживал громадного гнедого скакуна. Завидев своего хозяина, конь призывно заржал и забил копытами, подковы высекли искры.

— Ну, ну, тише. — Великий магистр ласково похлопал коня по крутой шее. Лошадей он ценил и любил значительно больше людей. Может, оттого, что кони чаще спасали ему жизнь в битвах.

Он пригласил Корс Торуна пройти в подземелье и, взяв у одного из воинов факел, зажег его и двинулся вперед, освещая старику путь. Маг осторожно спускался по крутым полустертым ступенькам каменной винтовой лестницы. Следом слышались звуки шагов и цокот подков — это всадники по приказу своего магистра спускались вниз, осторожно ведя в поводу своих лошадей.

В огромном помещении, больше напоминающем бальный зал королевского дворца в Кортегане, нежели скромное пристанище аскетичных рыцарей, Корс Торун обнаружил невероятных размеров зеркало в тяжелой серебряной раме. Цена этой вещи была настолько велика, что маг, сам обладающий несметными сокровищами, уважительно покивал головой.

— Дороже него может быть только зеркало Истины, но оно хранится в Сонандане и уж точно не подойдет для наших целей. Ну что же, молодой человек. Прикажите вашим людям слушаться меня беспрекословно, чтобы не произошло несчастья. Мы вторгнемся сейчас в такие запредельные сферы, что малейшая ошибка может стать роковой.

— Люди предупреждены, мудрый Корс Торун, — заверил мага Непобедимый.

— В таком случае не станем терять время.

Старик подошел поближе к зеркалу и проделал несколько замысловатых пассов руками. При этом он все время говорил заклинания, произнося их строго и внушительно, как если бы требовал от предмета повиновения и покорности. Зеркало несколько раз мигнуло, в самой глубине блестящей его поверхности заколебалось легкое пламя, и наконец оно словно растворилось в темноте, исчезнув без следа, а на том месте, где только что была зеркальная гладь, виднелся проход, сужающийся словно воронка. К тому же воронка эта вращалась все быстрее и быстрее, как какой‑нибудь сумасшедший водоворот. Катарман Керсеб невольно попятился от этого пространственного вихря, что бушевал сейчас в пределах тяжелой серебряной рамы.

— Идите вперед, — приказал маг. — Ваши люди последуют за вами. Вы выйдете недалеко от Сетубала, будет ночь. Вы появитесь из могильного кургана, но не бойтесь этого. Пойдете на север, к утру достигнете города. Как поступать дальше — не мне вас учить. Кахатанна появится в Эль‑Хассасине несколько позже, но тут уж я бессилен предугадать точный срок. Так что ждите ее на месте. Прощайте, Катарман, и помните о камне Шанги и вашем обещании.

— До встречи, — молвил Великий магистр. Он решительно переступил раму и шагнул в глубину того, что еще несколько минут назад было зеркалом.

Вихрь схватил его и увлек во мрак. Стоявший позади унгаратт невольно вскрикнул, но быстро пришел в себя под пылающим гневным взглядом старого мага. Предупрежденные о некоторой необычности похода во славу ордена, рыцари нашли в себе силы последовать за своим магистром. И даже их кони покорно приняли свою участь.

Спустя полчаса Корс Торун стоял в одиночестве перед дверью в другое пространство, открытой его заклинаниями. Он внимательно осмотрелся по сторонам, вспоминая, все ли сделано, не забыто ли что‑нибудь важное. А когда убедился, что все в полном порядке, сделал руками простенькое движение, словно захлопывал створки ворот.

И зеркало снова тускло засветилось в полумраке подземелья. Маг улыбнулся своим мыслям, и улыбка у него вышла не человеческая, а какая‑то звериная, напоминающая жуткий оскал. И глаза полыхнули красным, правда на краткий миг. А потом он снова стал дряхлым стариком в роскошном, расшитом золотом и драгоценностями одеянии верховного мага Хадрамаута, верного друга и советника понтифика Дайнити Нерая.

* * *

Перстень оказался разговорчивым. Видимо, тысячелетия молчания надоедают даже вещи, и теперь, радуясь возможности отвести душу, он постоянно беседовал с Каэтаной, надоедая ей своей болтовней до такой степени, что она уже стала задумываться над тем, какое из зол большее. Теперь она не была настолько уверена в том, что не хочет наугад искать талисманы Джаганнатхи.

— … А пятый талисман, — восторженно бубнил ей в ухо перстень, — находится в королевстве Хартум, где сейчас находимся и мы, поэтому я бы посоветовал тебе, великая богиня…

— Послушай, — не выдержала Каэ, — я думала, когда надевала тебя, что ты просто будешь указывать направление. Никто не говорил, что ты еще умеешь советовать, готовить и воспитывать детей.

Талисман явно не уловил иронии в ее словах. Но обиделся.

— Я не примитивное орудие, да будет известно моей повелительнице. И я не закрываю глаза на тайны и загадки, а постепенно изучая скрытую природу вещей, добиваюсь значительных успехов…

— Две минуты помолчи, а?

Спутники, ехавшие вокруг Каэ, старались не вмешиваться в ее горячие споры с самой собой. А как еще объяснить тот факт, что милая и очаровательная женщина полдня проводит уткнувшись носом в луку седла и бормочет что‑то.

Она заметила недоуменные взгляды своих друзей только на второй день пути. Первый день она просто ничего не замечала из‑за тумана в голове, образовавшегося не без содействия болтливой вещицы.

— Прошу прощения, — молвила она немного смущенно. — Представляю, как я выгляжу со стороны, но вам придется включить в длинный список тягот пути еще и эту сомнительную радость. Наш талисман весьма искушен во многих вопросах и отвечает сразу на все. Беседа с ним — дело занимательное, но очень утомительное, поэтому предупреждаю, что буду отвечать невпопад, часто говорить глупости и вести себя как сомнамбула. Ввиду этого, огромная просьба — не допускать меня до совершения грубых ошибок, одергивать почаще, кричать порезче. Вот, собственно, и все.

Что же касается цели нашего пути, то вот что я знаю: сейчас на Арнемвенде есть двадцать девять талисманов Джаганнатхи. Один мы уже уничтожили. Ближе всего к нам находится тот, что хранится здесь, в Хартуме. Точнее — в столице страны, в Хахатеге. И если вы не против, то мы немедленно отправляемся в столицу. Если кто‑то хочет покинуть отряд, то я должна об этом знать.

Последние слова Каэтаны относились в основном к трем ее спутникам: Могаллану, Кобинану и барону Банбери Вентотгену, которым груз проблем, свалившихся разом на их плечи, был, в общем‑то, ни к чему. Она обвела их по очереди вопросительным взглядом. Но никто даже не шевельнулся.

— Своя рука — владыка, — прокомментировала Каэ.

Тут Могаллан подъехал к ней и нерешительно предложил:

— Если бы вы все согласились, то мы с Кобинаном мечтали бы идти с вами до Сонандана. Можно?

— Я еще не слышала, чтобы можно было запретить человеку идти или ехать туда, куда он хочет. Лично я согласна. Не знаю, как остальные.

Оба молодых рыцаря с тревогой обернулись к своим новым друзьям. Те энергично закивали головами.

— Как хорошо! — по‑детски просиял Кобинан. — А вы позволите на правах членов отряда вносить предложения?

— По‑моему, здесь все время вносят какие‑нибудь предложения, — пробурчала Каэ, адресуясь к своему перстню.

— Я не могу молчать! — запротестовал тот.

— Хорошо, не молчи. Но почему слышать тебя должна только я? Это что, особый вид наказания хранителю?

Перстень явственно фыркнул и, кажется, надулся. Но поскольку это была всего лишь только вещь, то по внешнему виду судить о ее настроении не удавалось.

— Мы можем показать короткую дорогу до Хахатеги, — предложил Могаллан.

— Это прекрасно, — обрадовалась Каэ. — А заодно расскажите мне о том, кто здесь правит и чего можно ждать от здешнего государя и его подданных.

— В Хартуме нет государя. В нашей стране правит государыня Феана. Она очень стара и немощна, — моментально ответил Кобинан. — Несколько лет тому назад государством правил таурт Эливагар…

— Таурт? — заинтересовался Магнус.

— Да. Так в Хартуме принято называть монарха. Эливагар был справедливым и добрым государем, а Феана занимала положение вдовствующей таурты‑матери, к ней шли за помощью и заступничеством. Народ любил обоих правителей, и целое десятилетие Хартум прожил безмятежной жизнью. Но однажды Эливагар поехал на охоту и вернулся в свой дворец уже в гробу. Что с ним случилось, никто не знает. Кто говорит — дикий вепрь, кто — взбесившийся ягуар, кто грешит на урроха, но я даже не знаю, что это за зверь. Обвиняют ядовитых змей и загадочных монстров. Самое страшное в этой истории, что егеря и рыцари, сопровождавшие короля на этой охоте, умерли в течение недели, один за другим, в страшных муках, так и не успев добраться до Хахатеги и поведать таурте Феане, что же на самом деле случилось с ее сыном.

После его смерти, а он погиб бездетным, Феана вступила на престол и стала править Хартумом мудро и рассудительно. Мы было понадеялись на время благоденствия, но через полгода после того, как таурт Эливагар покинул этот мир, Феана стала болеть. Все чаще и все сильнее. Последнее время она вообще не встает с кровати, и каждый день герольды оповещают людей на площадях о состоянии здоровья нашей государыни. Наследников у нее нет, и судьба королевства не ясна.

— Печальная история. — Лицо богини невольно омрачилось. — Сколько горя и бед в любом месте Арнемвенда — что в простой деревенской хижине, что в королевских палатах. Иногда мне кажется, что я не смогу ничем помочь людям, потому что просто не успею всюду.

— Это уже не твоя печаль, — строго одернул ее Барнаба. — Твое дело стараться успеть, вот это с тебя будет спрошено по всей строгости.

— Твоя правда. А что скажешь ты, Магнус, по поводу этого рассказа?

— Что здесь не обошлось без постороннего вмешательства. Но думаю, не надо быть магом, чтобы понять это. Отправимся в Хахатегу и на месте посмотрим, как нам быть. Кстати, Каэ, дорогая, как нам угомонить ваш перстенек? Он мне все уши прожужжал.

— Ты тоже слышишь его болтовню?

— После того как вы об этом сказали вслух, я решил обратить на него внимание. Похоже, он так этому обрадовался, что заговорил со мной. Признаться, я и сам теперь не рад.

— Нахал! — брякнул перстень.

Каэ подпрыгнула в седле.

— Если ты немедленно не успокоишься, я снова вытащу камень из оправы и закопаю его посреди дороги… И я это сделаю. Ты меня не знаешь, но поверишь, когда с тобой случится эта неприятность.

— Знаю, знаю, — хмуро пробормотал талисман. — Что же это за судьба у меня такая горькая?

Каэтана начала подозревать, что прежние боги так запрятали его не из‑за необычайной ценности, а исключительно из соображений собственного спокойствия. Ведь иногда выясняется, что здравый рассудок — это не такая уж бесполезная вещь.

В отличие от Ронкадора, дороги в Хартуме были хорошо наезженными трактами. Во всяком случае, они не испарялись на полпути, и к столице отряд продвигался довольно быстро, на ночлег останавливаясь на обочине, в лесу. Люди, конечно, устали от постоянного напряжения, но не жаловались. Все прекрасно понимали, что могло быть и гораздо хуже. Храм Нуш‑и‑Джан на удивление легко расстался с талисманом, и Каэ иногда задумывалась над тем, не последует ли неожиданное продолжение этого приключения.

Перстень периодически оповещал ее о местонахождении талисманов Джаганнатхи. Если верить ему, а не верить причин не было (собственно, для того его и разыскали, чтобы он мог вещать себе на воле), то большинство этих предметов находились на своих местах без движения. Но несколько активно передвигались по Арнемвенду, и это внушало опасения. Каэ представляла себе, что один талисман должен находиться у Корс Торуна. Второй — у графини Бендигейды Бран‑Тайгир, если она жива, или у ее наследника. Еще один талисман есть у пропавшего без вести Деклы, а также у Элоаха, брата короля гномов Грэнджера. Какой‑то из талисманов, похищенный из дворца Зу‑Л‑Карнайна, обретался неизвестно где. Их было пять из ныне существующих двадцати девяти, но на своих местах постоянно находились только двадцать. Четыре украшения принадлежали кому‑то, о ком Каэ понятия не имела. Но, поразмыслив, она решила, что это дело будущего. Сейчас главная задача заключается в том, чтобы отыскать пресловутый предмет в столице Хартума Хахатеге и уничтожить его. Тоже занятие не для слабонервных, если учесть, какое количество темной силы будет выпущено в пространство.

С этими мыслями она и заснула, свернувшись клубочком возле костра. Номмо заботливо накрыл ее теплым плащом и уселся вместе с Магнусом выпить винца и побеседовать о том о сем. Обоим друзьям отчаянно не хватало Рогмо. И особенно Хозяину Лесного Огня. Он выглядел осиротевшей бабушкой — маленький, мохнатый, печальный. И хотя Номмо храбрился изо всех сил и хорохорился, всем было очевидно, что он тоскует по своему другу. Даже теплые отношения, внезапно возникшие у альва с бароном Банбери Вентоттеном, делу не сильно помогали. Целыми днями Номмо бывал занят, сильнее прочих уставал во время долгих конных переходов, валился без сил возле костра; но наступала ночь, и маленькому человечку снилась Энгурра, замок князя Аэдоны, веселая молодая женщина, которой он подарил белочку — ручную, шуструю и такую же радостную, как и жена князя. Снился ему маленький Рогмо, еще не имеющий представления о своей великой и скорбной судьбе, — обычный мальчишка, гоняющий по лесу со своими сверстниками‑сильванами; снилось альву огромное пепелище разоренного замка и погребальные костры… Случалось, что он плакал во сне, и тогда Магнус, Барнаба или барон Вентоттен будто бы невзначай будили его и приглашали побеседовать в ночной тишине.

Могаллан и Кобинан с благоговейным ужасом наблюдали за тренировками, которые устраивал своим воинам суровый Куланн. Командир сангасоев неустанно повторял с солдатами воинскую науку великого Траэтаоны, и те подчинялись ему с охотой. То, что они вытворяли со своими мечами, казалось братьям невозможным. Иногда они пытались подражать, но быстро смущались, конфузились и возвращались к своему месту возле костра. Однажды сердце Куланна не выдержало зрелища, представшего его глазам, когда Могаллан и Кобинан своими силами отрабатывали некоторые приемы боя на мечах. Он рявкнул на них так, что душа у молодых людей моментально скрылась где‑то в пятках, а может, и в более надежном месте, но они невольно вытянулись по струнке.

— Марш заниматься с остальными, — скомандовал могучий сангасой, небрежно поигрывая своим топором. — А то вы всех кур погубите, если случится битва с вашим участием.

— При чем тут куры? — наивно поинтересовался Могаллан.

— Со смеху умрут. Марш в строй!

Рыцари хотели было обидеться и уйти, гордо подняв головы, но обнаружили себя стоящими в рядах прочих воинов и выполняющими какие‑то замысловатые движения клинками. Наука Куланна была столь великолепна, что они напрочь забыли об этом недоразумении с курами.

Так, через неделю отряд подъехал к необозримой крепостной стене. Она была ярко‑желтой, как новорожденный цыпленок, и ее цвет заставлял улыбаться. В остальном же стена была лучше многих виденных ранее — высокая, могучая, с надвратной башней. Тяжелые ворота, дубовые, окованные бронзой, охранялись и днем и ночью. Поскольку на дворе сияло жаркое солнце и многочисленная толпа желающих попасть в Хахатегу обливалась потом, не находя и клочка тени, стражи было немного меньше, нежели ночью.

Наряд воинов Хартума был прост и привлекателен своей функциональностью: светлые одежды и плащи из легкой, почти воздушной материи давали телу дышать; головы были покрыты кусками ткани, стянутыми серебряными обручами. Половина лица была закрыта тканевыми же масками, чтобы воины не глотали пыль, поднятую стремящейся в город толпой.

Ждать пришлось довольно долго. Но наконец подошла и их очередь, и Каэ с друзьями были пропущены в Хахатегу. Не успели они миновать ворота и очутиться на мощенной светло‑желтым камнем площади города, который утопал в зелени и искрился водой многочисленных бассейнов и фонтанов, как к ним на рысях подлетел юный всадник, разряженный с невероятной пышностью.

— Ты ли, прекрасная, являешься Каэтаной, принцессой Коттравей? — безошибочно определил он, обратившись к Каэ.

— Именно я.

— Тогда позволь отрекомендоваться — я внучатый племянник таурты Феаны, сайнанг Эльбеской. Сайнанг — это титул, соответствующий титулу герцога в Ронкадоре, например, — произнес молодой человек.

Он уже давно спешился и разговаривал с Каэтаной, стоя перед ее конем.

— Таурта Феана приказала мне немедленно разыскать тебя, как только проведала о твоем появлении. И приказала умолять тебя посетить дворец. Она велела передать, что встретила бы тебя лично, но тяжкий недуг приковал ее к кровати. — Лицо Эльбескоя опечалилось. И он добавил совсем неофициальным тоном:

— Это правда, принцесса. Бабушка старается, она молодчина, и редкий бы воин вынес столько страданий, сохранив рассудок, но двигаться она не может.

Каэ не стала спрашивать, откуда таурта Феана узнала о прибытии отрада сангасоев. Тем более она почувствовала, что никаких темных мыслей у сайнанга не было, и приняла приглашение.

— О! — воскликнул юноша. — А вон и моя свита пыхтит. Бедняги, я от них оторвался и поехал дворами. А им спесь не позволяет. Тащатся по центральной улице, жарятся на солнце, да и дорога длиннее. Но все же успели.

Куланн только‑только удивился, что родственник таурты прибыл без свиты и стражников, как они уже появились из‑за угла. Пышная процессия мулов и коней и огромных добродушных слонов, украшенных попонами и султанами из перьев. Звенели золотые и серебряные колокольчики, звякали доспехи стражей, одетых по такому торжественному случаю в сверкающую сталь, раскалившуюся на солнце, отчего смуглые лица воинов были покрыты капельками пота. Добрые три или четыре десятка сановников напоминали яркий цветник, который ползет куда‑то по своим делам. Барнаба с восхищением уставился на одного из первых всадников, ехавших в беседке на спине слона. Он был такой же толстый, такой же невообразимый и разноцветный, как и само Время. Пухлые пальцы вельможи были унизаны драгоценными перстнями, плащ больше походил на парус корабля, спускаясь чуть ли не до земли.

— Хочу такого же слона, — заявил Барнаба, повернувшись к Каэ.

— Вот закончится все, так хоть десяток. А пока не приставай.

— Ты вечно отмахиваешься от чужих проблем, — обиделся тот. — Ладно, подожду. Но учти, не меньше пяти.

— По рукам.

Сползший с разморенного мула сановник уже собрался было произнести речь, примерный текст которой, набросанный на листке, он сжимал в руках. Но Каэ бросила на юного сайнанга умоляющий взгляд, и умница Эльбеской все понял. Жестом остановил вещающего и приказал двигаться во дворец, где благородных гостей с нетерпением ждала таурта Феана.

* * *

Несколько часов путешественники приходили в себя от жары и усталости, отмокая в прохладных бассейнах и отдыхая на прохладных простынях. Все еще наслаждались покоем, тишиной и свежестью, когда Каэтана вызвала служанку и сообщила ей, что она готова навестить государыню. Некоторое замешательство вызвал ее категорический отказ оставить в покоях Такахай и Тайяскарон — к таурте нельзя было входить с оружием. Но подоспевший сайнанг разрешил проблему, взяв на себя смелость разрешить Каэ эту вольность.

— Они будут лежать где‑нибудь рядом, в ножнах, и никому не помешают, — пояснила Каэ.

— Хорошо, принцесса, — согласился Эльбеской. — Будет так, как вы того пожелаете. Это приказ таурты.

Комната государыни была пропитана тяжелым запахом притираний, снадобий и трав. Зашторенные окна почти не пропускали свет. Воздух здесь был еще более спертый, чем в остальной части дворца. Сайнанг вежливо пропустил Каэ вперед себя, вошел следом и закрыл двери. Слуги и телохранители за ними не последовали.

Таурта Феана лежала на огромном ложе, до пояса укрытая вишневым покрывалом. Она была такая маленькая и сухонькая, а кровать такая необъятная, что Каэ не сразу заметила государыню. Та лежала погруженная в полумрак спальни, словно в пещере, опираясь на груду подушек. Лицо ее было алебастрово‑белым и покрытым тонкой сетью морщин. Уголки рта были страдальчески опущены, а огромные черные глаза глубоко запали. Однако лицо еще хранило следы былой красоты — красоты неземной, удивительной и редкой. Каэтана ни к селу ни к городу подумала о том, что не знает ничего о муже Феаны и отце Эливагара. Больше всего богиню поразили волосы старой государыни — роскошные, золотистые, как у юной девушки, они жили собственной жизнью, окутывая королеву так плотно, что Каэ вначале и приняла их за одеяние.

Повелительница Хартума пошевелилась при ее появлении и подняла высохшую, тонкую до прозрачности руку.

— Я рада видеть тебя. Более того, я счастлива. Эльбеской, мальчик, посмотри, нет ли кого за дверью?

— Нет, бабушка.

— Вот и хорошо, — улыбнулась таурта. Улыбка осветила ее лицо, и оно внезапно просветлело. — Я знаю, кто ты и зачем прибыла на Иману, прекрасная богиня, — неожиданно сказала она, обращаясь к Каэтане. — Не бойся, я спокойно говорю это при моем внуке, потому что он заслуживает такого же доверия, как ты сама и как мой покойный сын Эливагар. Я не знаю, сколько еще смогу править Хартумом. Единственный мой наследник — этот юный сайнанг, но для него, прекрасного, молодого, еще не начавшего жить, — это страшное наследство, ибо он честный человек. И не перебивай меня, — строго сказала таурта, приказывая юноше молчать. — Сядь в сторонке. Я не для того ждала Кахатанну, чтобы воспитывать тебя в ее присутствии…

Да, я знаю, что ты — Богиня Истины. И твой путь привел тебя сюда за талисманом Джаганнатхи. Я рада, что дождалась. За этим талисманом стали охотиться вновь лет двадцать пять назад. Первый посланник пришел к моему супругу, таурту Кэдмону, и попросил уступить его повелителю некую вещь в обмен на покровительство и любые блага, какие пожелает иметь государь Хартума. Мы знали, что это значит. И прекрасно представляли себе, чем чреват отказ. Кэдмон, мой возлюбленный муж, был настоящим рыцарем, он и сына вырастил таким. Ни страдания, ни горе, ни угроза скорой смерти не принудили его открыть тайну талисмана. Он погиб через два года при невыясненных обстоятельствах. Но я и без выяснений знаю, что его убили сторонники Ишбаала.

Таурте было тяжело говорить, и она некоторое время хватала ртом воздух. Сайнанг подал ей кубок с каким‑то питьем, очевидно целебным, потому что ей заметно полегчало. Еще через минуту старая государыня продолжила свой рассказ:

— Ты, должно быть, удивлена, что все это мне известно и что я узнала о твоем прибытии. Открою тебе свою тайну. Я не человек. Я альсеида. Ты удивлена? Ты не представляешь себе, что альсеида может быть такой старой и уродливой?

— Ты прекрасна, Феана.

— Я была прекрасной. Я была ослепительной, когда встретила Кэдмона, человека Кэдмона, и полюбила его. Я ушла из своего леса и стала его женой. Хотя он предупреждал меня, что на его предках и на нем самом лежит проклятие — некая тайна, известная членам его рода. Но мне было все равно, я мечтала принадлежать ему, и моя мечта сбылась. Эливагар унаследовал внешность отца и его чистую душу.

После смерти моего супруга Кэдмона сын стал тауртом Хартума. Это было большим горем для меня, но я не могла ничего изменить. Еще когда посланник Ишбаала явился к Кэдмону, мы заранее попрощались и условились, что я постараюсь сопротивляться Злу столько, сколько будет моих сил. И что наш сын тоже постарается. О! Он был могучим и чистым душой, я уже говорила… Он выдержал десять лет. Он счастливо избежал многих ловушек, не поддался искушениям, перенес страдания. Его невеста умерла незадолго до свадьбы. Вот почему у Эливагара нет детей. А потом мы подумали, зачем обрекать еще одну невинную душу на горе и муки? Я знала, что он не вернется с той охоты. Он сам мне сказал, что к нему придет смерть. И я осталась одна — ждать того, кто должен спасти мир. Я понимаю, богиня, что тебе тяжко это слышать. Спасение мира — неблагодарное занятие и отнимает жизнь, не давая взамен ничего, кроме сознания выполненного долга. Но у тебя все получится. На свое горе, я владею даром прорицания. И я прорицаю тебе успех. Вряд ли ты будешь ему рада, но я не стану отравлять твою жизнь предсказанием того, что случится еще очень не скоро. Зачем? Это лишняя боль…

Таурта задыхалась, но продолжала говорить. И голос ее звучал все громче, все чище, все моложе, становясь голосом прекрасной альсеиды Феаны, полюбившей однажды человека.

— Я знаю, где талисман, и Эльбеской знает. Мой мальчик проведет тебя к тайнику, чтобы ты могла спокойно уничтожить этот ужас. Ты ведь знаешь, что, кроме тебя, никто не может этого сделать.

— То есть как это «никто»?

— Ни один бог, ни один смертный, ни одно существо иной крови не может разрушить талисман, не выпустив при этом в мир смертельное количество темной силы. И это только твой путь…

— Прекрасно, — сказала Каэ.

— Твой перстень укажет тебе, куда идти дальше. Он болтлив, но, в сущности, добряк и неглуп. А у меня есть огромная просьба к тебе.

— Я исполню ее, — пообещала Каэ.

— Мой внук одной крови с Кэдмоном и Эливагаром. На нем заканчивается их несчастный род. А талисман Джаганнатхи жестоко мстит тем, кто мог им воспользоваться, но не стал этого делать. Он убьет Эльбескоя, и только тогда земля Хартума будет чиста, когда ты уничтожишь это исчадие зла. Не противоречь мне, я знаю. И Эльбеской тоже знает, уже давно.

Так вот, я хочу, чтобы мой мальчик поехал с тобой. А после его смерти ты станешь тауртой Хартума. Только так я смогу быть спокойна за свою землю. Я понимаю, что ты не сможешь жить здесь, но ведь ты можешь поставить в Хартуме наместника. Того, кто будет править от твоего имени, кто заслуживает твоей дружбы и доверия. Обещай мне, что после смерти Эльбескоя ты сделаешь это…

— Феана! — Каэ даже задохнулась на полуслове. — Эльбеской юн, прекрасен и могуч. Он должен жить еще многие годы. Я не хочу обещать тебе то, что мне кажется страшным.

На глазах старой государыни показались слезы.

— Ты столько сражалась со злом, но все еще не веришь в его безжалостность и жестокость. Эльбеской обречен. Лучше, если он погибнет в бою. В противном случае он будет умирать так же, как я. А я не желаю ему такой смерти.

— Покажи ей, бабушка, — тихо произнес сайнанг. — Это нельзя описывать словами.

Государыня вздохнула и откинула покрывало. Когда взгляд Каэтаны упал на ее тело, она почувствовала, что кровь отхлынула от щек, голова закружилась, а сердце забилось быстро‑быстро.

У Феаны были поражены ноги, правый бок и часть левой руки. Тело в этих местах было высохшим, похожим на серую пыль, с изъеденными краями. Ни крови, ни ран, но от этого становилось только страшнее.

— Если бы я была человеком, — печально молвила альсеида, — я бы умерла в течение месяца. А так живу. Но поверь мне, это не лучший выход.

— А чем… — Каэ с трудом произнесла первые слова. Горло, сдавленное сочувствием и сопереживанием, отказывалось повиноваться.

— Чем лечить? — улыбнулась таурта. — Ничем, прекрасная богиня. Чем помочь? Только тем, о чем я тебя попросила. Эльбеской так же болен, как и я. Это проклятие талисмана. Пообещай, Кахатанна. Иначе мне нельзя будет умереть еще очень долго, а это бессердечно.

— Обещаю, — прошептала Каэ.

— Вот и хорошо, — расцвела таурта. Сайнанг укрыл ее покрывалом, она блаженно откинулась на подушки и продолжила:

— Мальчик отправится с тобой. Я останусь править Хартумом до тех пор, пока он будет жив, чтобы на тебя не наваливалось слишком много проблем сразу. Но когда его не станет, отправь сюда своего наместника. Я дождусь его и передам ему дела государства. После этого я наконец смогу уйти к моему Кэдмону.

И Богиня Истины низко склонилась перед той, которая была во много крат сильнее и мужественнее ее самой.

* * *

… А сколько удивительных вещей он предлагал! Сколько сокровищ, сколько тайн, сколько нездешних знаний. Власть и любовь. Вечное счастье и вечную молодость. И даже жизнь погибших друзей…

Талисман Джаганнатхи хранился недалеко от Хахатеги, в храме богини Эльон, супруги барахоя. Богини не было в живых уже несколько тысяч лет, но храм все еще стоял. Упитанный жрец с добрыми и веселыми глазами сперва принял Каэтану и Эльбескоя за влюбленную пару. И искренне обрадовался. Он так трогательно и заботливо смотрел на них, так старался осчастливить ласковым словом, поддержать не в меру серьезных молодых людей… Каэ было горько разочаровывать его. В какой‑то момент она вспомнила о Зу‑Л‑Карнайне.

То, что в Хартуме чтили память ее матери, не просто было приятно, но и придало ей силы.

— А разве Эльон числится среди живых богов? — спросила она у жреца.

— Любовь бессмертна, дитя мое. Любовь и ее дочь — Истина. И если тебе скажут, что в мире нет Истины, нет правды и Любви, что надежда умерла, не верь. Это просто слова. Назло времени и вопреки смерти Любовь откликается из любой дали. А Истина странствует по миру и освещает людям их путь, чтобы им светлее и легче было идти от рождения и до смерти.

— Спасибо тебе.

— А с чем вы пожаловали, дети мои? — поинтересовался жрец.

— С приказом таурты, — ответил Эльбеской. — Нам нужно пройти в подземелье.

— Это очень серьезно, — забеспокоился служитель Эльон.

— А я и не шучу, — вежливо, но твердо ответил юноша.

Прочитав свиток, скрепленный личной печатью таурты, жрец поник.

— Хорошее дело, важное дело. И я должен был бы обрадоваться. Но я скорблю, что, столь прекрасные и юные, вы пришли не для любви, а для героических свершений. Я думаю, что мир прекрасен тогда, когда герои ему уже не нужны… Ну да это все пустое. — И он повел их извилистыми коридорами в дальнюю часть храма.

Подземелье, в котором хранился талисман Джаганнатхи, вовсе не напоминало храмовое помещение. Это было прекрасно укрепленное для обороны место, перегороженное через каждые несколько метров каменными стенами толщиной в два‑три шага. Низенькие овальные двери затрудняли проход, и в них с большим трудом мог протиснуться человек среднего роста. Полному жрецу этот подвиг был не под силу, и он покинул своих спутников уже в самом начале подземного хода, снабдив Эльбескоя связкой ключей.

Сайнанг отпирал двери одну за другой и пробирался в проем. Следом шла Каэтана, держа наготове мечи. В этом не было явной необходимости, но какие‑то ошалевшие кошки скребли у нее на душе, и она решила не пренебрегать оружием. После пятнадцатой или шестнадцатой двери — от однообразия и постоянных физических усилий — она утомилась. Но ей пришлось вытерпеть эти скучные процедуры еще, как минимум, трижды, прежде чем юноша объявил, что они практически пришли.

Крохотная пещерка, облицованная обсидианом, с полукруглым сводом, на котором были прикреплены золотые звезды, была абсолютно пустой. И только в самом ее конце стоял каменный столб со вделанным в него мощным бронзовым кольцом в человеческую руку толщиной. От кольца отходила цепь не менее внушительных размеров, убегая в какой‑то совершенно уж крысиный лаз. Даже ребенок не мог бы пролезть в него.

Каэ вопросительно посмотрела на Эльбескоя.

— Не становитесь ни на красные, ни на белые плиты, госпожа, — предупредил он. — Только на черные, и очень осторожно.

Она опустила голову: пол и впрямь был выложен плитами трех цветов — черными, красными и белыми. И конечно, она бы никогда не задумалась над тем, что на большинство из них наступать опасно. Или все‑таки задумалась?

— А что под белыми и под красными? — поинтересовалась она.

— Ловушки, — просто ответил сайнанг. Он достал из кошелька, прицепленного к поясу, монетку и бросил ее на красную плиту. Раздался глухой удар, и через мгновение квадрат пола размером пять на пять плиток стремительно перевернулся. Монетка соскользнула с гладкой поверхности и беззвучно исчезла. Через несколько минут секция снова встала на место. Если бы в этот момент там очутился человек, то он вряд ли успел бы отреагировать и прыгнуть на полтора — два метра вперед.

Следующая монетка была брошена на белую плиту и вызвала действие другого, не менее остроумного механизма. Скрытые пружины с невероятной силой вытолкнули острые, блестящие копья, способные без труда пронзить человеческое тело, пусть и защищенное доспехами.

— Только черные не запускают механизмы, — сказал Эльбеской. — Сюда часто приходили те, кто хорошо разбирался в магии. Поэтому охранные заклинания не срабатывали. А работу кузнеца и механика магией не переспоришь. Вот почему мои предки устроили здесь обычную западню. Пошли?

И они, взявшись за руки, осторожно двинулись в конец пещеры.

— Думаю, что и это не все, — сказала Каэ, когда они добрались до места.

— Ваша правда, прекрасная госпожа. За цепь нельзя браться просто так. Нужно сначала принять меры предосторожности.

Юноша наклонился и чем‑то тихо звякнул у основания каменной колонны.

— А вот теперь можно.

Он потянул цепь, и она легко подалась, будто ее постоянно смазывали маслом. Бесконечные метры металлических звеньев появлялись из прохода, а результатов все не было. Но наконец что‑то стукнуло о край «крысиного лаза», и показалось последнее звено с прикованным к нему крохотным ключиком. Эльбеской присел на корточки, взял ключик в руки и спросил Каэ:

— Вы уже знаете, где он?

— Перстень твердит, что прямо передо мной, но я его не вижу. Каменная стена, и все тут. А где он на самом деле?

Сайнанг вставил ключик в крохотную дырочку в центре одной из черных плит. Ее невозможно было бы обнаружить в полумраке пещеры, если не знать точно, где она находится. И когда юноша повернул его в замке, каменная стена напротив Каэ бесшумно отъехала в сторону, открыв глубокую нишу. Глыба, закрывавшая это отверстие, была настолько огромной, что армии каменотесов пришлось бы долбить стену вручную, чтобы открыть этот тайник.

В нише лежал небольшой сверток.

— Что же вы? — изумился Эльбеской. — Уничтожайте талисман Джаганнатхи.

— А никаких сюрпризов больше не будет? — Каэ вытянула руку с клинком, концом лезвия зацепила сверток и подтащила его к краю. Достала талисман Джаганнатхи и положила его на каменный столб. Затем высоко занесла меч.

Талисман заголосил от ужаса и торопливо стал уговаривать ее остановиться, одуматься, пересмотреть свое решение. Он давал выкуп за свою жизнь, потому что искренне считал себя живым существом; а сколько удивительных вещей он предлагал! Сколько сокровищ, сколько тайн, сколько нездешних знаний! Власть и богатство. Вечную любовь и вечную молодость. И даже жизни погибших друзей…

И жизни еще не погибших, но стоящих на пороге смерти… И тогда она ударила.

* * *

— Едем в Эль‑Хассасин, едем, едем, едем, едем, — тараторил перстень.

— Да, едем! Только замолкни! — сказала Каэтана, подтягивая подпругу седла.

— Мы едем в Эль‑Хассасин! — возвестил перстень, словно сделал крохотное открытие. — А меня ты возьмешь?

— Нет!

— А я буду тихий‑тихий!

— Пока что ты все время громкий‑громкий.

— Мое дело искать и находить талисманы Джаннатхи, а ты недовольна.

Каэ задумалась. Живой характер перстня ее поражал. Она и представить себе не могла, что эта штуковина так работает.

Сайнанг Эльбеской подошел к ней неслышными, легкими шагами:

— Таурта Феана ждет тебя. Хочет проститься. Я уже собрался, Куланн построил отряд, и если ты прикажешь, то мы готовы выступать хоть сейчас.

— Хорошо. Тогда передай, пожалуйста, всем, что мы тронемся в путь, как только я вернусь от государыни. А ты идешь к ней?

— Нет, мы только что простились и договорились ибо всем. Бабушка мудрая женщина, она не любит долгих прощаний. Из нее слезинки не выдавишь. Так что я готов окончательно.

— И тебе больше не с кем проститься? — Каэтана понимала, что задает не совсем деликатный вопрос, и на ответ не слишком рассчитывала.

— Я уже попрощался со своими собаками и своими соколами. Жаль, ты не видела моих ловчих птиц. Они по‑настоящему хороши. А больше мне и на самом деле не с кем прощаться. Так странно вышло в моей жизни.

«Действительно странно, — думала она, идя по бесконечным коридорам дворца. — Такой красивый мальчик, и такая страшная судьба. Неужели у него нет любимой? «

Таурта встретила ее приветливо и ласково, словно это и не она вовсе заживо распадалась в прах, испытывая невыносимые страдания.

— Ты не представляешь себе, Кахатанна, какое облегчение я испытала, когда почувствовала, что талисман Джаганнатхи перестал существовать. Теперь и Эльбеской, и я — мы умрем спокойно. Ты пообещала мне самое главное — не оставить мою страну без покровительства и помощи; пообещай еще, что не станешь спасать Эльбескоя от гибели в сражении. Пожалей его.

— Я понимаю, о чем ты. — Каэ кусала губы. Она не могла себе простить собственную беспомощность, но что ей было делать, если она и впрямь была бессильна помочь?

— Не вини себя, — сказала таурта. — Смело отправляйся в путь. Скоро тебе предстоит новое сражение. Все, что я вижу, — это странная вещица, осколок камня на бечевке. Чем‑то он для тебя опасен, хотя любое другое существо в этом мире сочтет его абсолютно безвредным. Всадник с соколиными крыльями несет его… Я стала бесконечно слабой и многое вижу как в тумане. Прости меня, что так нелепо и путано говорю о столь важных для тебя вещах.

— Спасибо за предупреждение, — искренне произнесла Каэтана. — Спасибо за доверие, спасибо за молодого сайнанга. Он очень хороший, и я постараюсь облегчить и его жизнь, и его смерть.

— Я буду ждать, — сказала государыня. — Я буду ждать наместника Хартума.

— Ты удивительная женщина, Феана.

— Нет, — улыбнулась та, — я всего лишь любящая женщина. Знаешь, сколько раз я кляла и это королевство, и этот талисман, и долг перед людьми? Но всякий раз я думала, что мой дорогой Кэдмон находил что‑то важное в этих абстрактных для меня понятиях, и я терпела дальше. Я и сейчас терплю страдания только затем, чтобы, встретившись с ним, честно посмотреть в его глаза. Чтобы он не отвернулся от меня там, за гранью, понимаешь?

— Даже больше, чем ты себе можешь представить…

— Ну вот. А ты говоришь, что я сильная. Я просто люблю. Ну, прощай. У меня совсем мало сил осталось. Прощай и всегда оставайся такой, как бы тяжко тебе ни пришлось.

— Прощай…

Выходя из спальни, Каэтана последний раз обернулась и посмотрела на таурту. Та лежала среди подушек и покрывал, укутанная плащом золотых, прекрасных волос, — старая, больная альсеида, безмерно любящая человека по имени Кэдмон…

* * *

Они ждали ее на границе Хартума и Эль‑Хассасина. Все‑таки они были настоящими воинами, и потому зрелище было прекрасным, если отвлечься от сути.

Катарман Керсеб построил своих рыцарей клином и сам встал во главе отряда. Закованный в блестящие стальные латы, щедро украшенные золотом; в сверкающем шлеме, увенчанном соколиными крыльями и с сетчатым забралом; в драгоценном алом плаще, вооруженный длинным мечом — он был на самом деле хорош. Его воины ощетинились копьями и мечами, приготовившись к битве. Знамена и штандарты трепетали на ветру, а зеркальные щиты унгараттов нестерпимо сверкали на солнце, слепя глаза противнику. Их кони нетерпеливо перебирали копытами, норовя сорваться с места; немного в стороне отдельной группой стояли герольды и оруженосцы.

Куланн осадил своего скакуна шагах в двухстах от войска противника, осмотрелся.

— Чему‑то его научили, — нехотя признал он. — Вот только меня это не радует. Как он сюда успел, хотел бы я знать?

— Я бы тоже очень хотел это знать, — подтвердил Барнаба. — Он должен был остаться в другом времени и просто не успел бы преодолеть такое расстояние, даже если бы скакал во весь опор и день и ночь. Его здесь не может быть.

— Вполне может быть, — сказал Магнус хмуро. — Наш добрый знакомый Корс Торун не чурается черной магии. Так что ему ничего не стоило открыть проход в пространстве. Это делается при помощи обычного зеркала.

— Ты нас утешил, — сказал Номмо недовольным тоном.

А Каэтана смотрела на Катармана Керсеба, всадника в шлеме с соколиными крыльями, и думала о том, что он принес с собой на границу Эль‑Хассасина…

Сражение началось бестолково и неожиданно. Просто Катарман Керсеб махнул рукой и одновременно пришпорил своего гнедого, отличавшегося, по всей видимости, злобным нравом. Конь сорвался с места и стрелой полетел по направлению к ручью, по берегу которого проходила граница с Хартумом.

— Если он перейдет ручей, — жестко сказал сайнанг, — то это означает начало войны.

— А кто об этом узнает? — спросил Куланн. Могучий сангасой не боялся унгараттов, но их было очень, очень много. И они были настроены более чем решительно.

Воины Сонандана растянулись длинной цепью, и, когда сверкающий клин кортеганских рыцарей вонзился в их ряды, они моментально расступились, и унгаратты пролетели дальше, уносимые своими яростными конями. А сангасои тут же ударили им в спину.

Это был короткий и жестокий бой. Сколь бы ни был искушен в сражениях титулованный унгаратт, Куланн как военачальник стоил больше. Он моментально сориентировался в обстановке, и уже через несколько минут было сложно определить, кто кого атакует. Сангасои теснили врага по всему небольшому фронту. Крики и стоны раненых далеко разносились по широкому цветущему полю, где проходила нейтральная полоса. Благоухали цветы, привлекая своим ароматов огромных, ярких насекомых. Высокая, по пояс, трава моментально скрывала упавших, и их быстро затаптывали взбешенные, грызущие удила кони. Всадники сшибались на всем скаку, стараясь увеличить силу удара за счет собственного веса. Особенно часто это практиковали унгаратты, на которых были тяжелые металлические доспехи. У сангасоев было преимущество в мастерстве и ловкости. Они легко уходили от несущегося на них неотвратимого, казалось бы, клинка, выныривали из‑под руки противника и вонзали мечи в самые незащищенные части тела — в горло, в лицо, рубили горизонтально на уровне пояса, где заканчивался панцирь. На каждого солдата Куланна приходилось около пяти унгараттов и по два‑три хассасина, которых Катарман Керсеб взял своими союзниками.

Могаллан и Кобинан доказали, что не зря на них было помрачено столько времени на тренировках: они крошили всех, кто попадался им на пути, стараясь держаться возле госпожи и охранять ее тыл. Правда, это было весьма относительное «возле», ибо не находилось желающих случайно попасть под лезвия Такахая и Тайяскарона, свистевшие в воздухе блестящими молниями.

Каэтна пыталась пробиться к Катарману Керсебу, и он стремился ей навстречу. Словно двое возлюбленных, искали они друг друга на поле боя, обильно политое кровью и усеянном трупами.

Маленький Номмо под защитой двух воинов метал огненные шары в нападающих. Туда, где врагов было больше всего и сангасоям приходилось туго. От сиреневых шариков Лесного Огня вспыхивали металлические латы. Поле оглашалось истошными криками умирающих обожженных рыцарей.

Магнус пускал бесконечное количество ножей, стряхивая их с кончиков пальцев. Его противники быстро покрывались колючками вонзившихся клинков, так что становились похожими на дикобраза, и в корчах падали на землю. Ножи были прекрасные — доспехи пробивали безо всякого труда.

Эти двое серьезно помогали своим воинам, не давая численному перевесу противника решить исход сражения. И огромный лохматый пес нападал на врагов, сбивая их с ног тяжестью своего тела. Тод не лаял и не рычал, ему было некогда…

Куланн рубил своим топором сосредоточенно‑серьезно, как дровосек, у которого впереди еще куча дел и дров. Рыцари валились под его ударами, образуя неширокую просеку в своих рядах. Его белые одежды покраснели от чужой крови. Сангасои вообще выглядели страшно в этом бою — с окровавленными руками и лицами, в пропитанных кровью некогда белых одеяниях.

Они встретились прямо в ручье. Кони по колено стояли в быстрой воде, так близко, что сквозь шум сражения и крики раненых и умирающих Каэ слышала тяжелое дыхание Катармана Керсеба.

Дыхание у него было никудышное, за такое Траэтаона устроил бы ей хорошую взбучку. Но воин он был из лучших, и не стоило пренебрегать его мастерством и недооценивать противника. К тому же у него было огромное преимущество — камень Шанги. И Каэ не представляла себе, как ей справиться с этой проблемой. Но если она сама не покончит с Непобедимым, то он еще долго будет преследовать ее по всей Имане, а то и до Варда доберется. Это она знала, неизвестно откуда, но знала. И когда Керсеб бросился на нее, размахивая своим огромным мечом, она поняла, что теперь ей придется гораздо тяжелее, нежели на арене. Он собирался использовать камень Шанги с первых же секунд боя и не скрывал этого. И лихорадочно блестели глаза магистра под сетчатым забралом его шлема, украшенного соколиными крыльями.

Сражение кипело прямо в воде. Ручей окрасился кровью, и теперь уже розовая вода стремилась в земли Хартума. Сайнанг Эльбеской увидел, что всадник на гнедом скакуне, предводитель вражеского войска, угрожает Каэтане, и ринулся было на помощь, но его остановил высокий рыцарь в богатых доспехах — Ариано Корваллис, казначей ордена, чья должность отнюдь не была признаком его неопытности или слабости. В ордене унгараттов все так или иначе были убийцами по призванию. Сайнанг понял, что противник сильнее его, когда они обменялись первыми ударами. Но выхода не было. Эльбеской вспомнил предсказание таурты, но умирать не собирался, ибо все еще было впереди — и битва, и победа. Его помощь была так необходима друзьям. Он нанес несколько ударов практически вслепую и вдруг почувствовал, как остро резануло под правой лопаткой. И сразу прошло. Сайнанг не обратил на это ощущение никакого внимания, тем более что сражаться оно не помешало. И только когда перед глазами вдруг все поплыло, а мир закачался, будто положенный кем‑то на чашу весов, юноша понял, что его ранили. А когда меч стал неподъемно тяжелым и небо вдруг оказалось прямо над его лицом, низкое, теплое, уютное, как пуховая подушка, в которую хотелось зарыться и закрыть глаза, он понял, что ранен смертельно. А самой смерти он не заметил — она была милостива и пришла осторожно и легко, чтобы не нарушить яркий, цветной и радостный сон, в котором он показывал Каэтане своих ручных соколов…

Банбери Вентоттен и Могаллан одновременно поняли, что с их повелительницей вот‑вот случится беда. Она сражалась не как обычно, а слишком осторожно, явно чего‑то опасаясь. Они хотели прийти ей на помощь, но такой возможности не было ни у одного, ни у другого. Унгаратты и хассасины теснили воинов Сонандана. Их было слишком много, чтобы мастерство и умение могло решить исход сражения в пользу сангасоев.

Рыцари Катармана Керсеба наседали со всех сторон, и Банбери с ужасом заметил, как Каэтана едва уклонилась от удара руки магистра, в которой было зажато нечто, чего она явно боялась.

Трое воинов, охранявших Барнабу, были втянуты в общее сражение, толстяк остался абсолютно беззащитным перед лицом наступавшего врага. Двое бородатых хассасинов бросились к нему, размахивая клинками…

Каэтана успела пронзить одного из унгараттов, подвернувшихся под клинок, и изувечить другому правую руку, выведя его из строя. Но Катарман казался действительно Непобедимым. Не успевала она приблизиться к нему, как он выставлял вперед руку в латной рукавице с зажатым в ней камнем Шанги, и она моментально ослабевала, начинала терять контроль над своими действиями и была вынуждена отступать. Бежать от него также не имело смысла: он мог подобраться в тот миг, когда она будет окружена его рыцарями, и тогда ее уже ничто не спасало.

Спасти могло только вмешательство бессмертных. Но они находились по другую сторону реки времени, и эта река сейчас полыхала огнем: никаким богам ее было не преодолеть. Она бы попросила их о помощи, она позвала бы Тиермеса и Траэтаону, га‑Мавета, Арескои или Джоу Лахатала, но в той дали, в которой сейчас находились они, ее голос остался бы неслышным… Она уже ни на что не надеялась, и ее воины потеряли надежду, сражаясь из последних сил. Отступал, пятясь, насмерть перепуганный Барнаба. Пытался пробиться к повелительнице могучий Куланн, но его топор был перерублен вражеским мечом, и сангасой с трудом отбивался от наседающих рыцарей. И уже покатился грозный победный клич по окровавленному полю, возвещая успех унгараттов, когда в битву вмешались те, для кого времени не существовало…

Они вышагнули из распахнувшихся ворот пространства, за которыми Барнаба успел разглядеть диковинного вида мост, уходящий в никуда. Они выпрыгнули прямо в гущу сражения, и оно на миг замерло, прежде чем закипеть с удвоенной силой.

Их было шестеро, таких разных и непохожих, таких родных и знакомых. И не было такой силы, которая сейчас могла остановить этих шестерых, пришедших из запредельности одной только волей неистовой своей любви. Разве какая‑то армия может сравниться с вечностью и смертью?

Талисенна Элама, лучший воин аллоброгов, заступил дорогу хассасинам, преграждая им путь к Барнабе. Они еще не поняли, с кем имеют дело, и попытались атаковать его одновременно. Через несколько секунд они, хрипя, лежали в сочной траве. И последнее, что им запомнилось в этой жизни, — изумленное лицо толстяка. Гораздо более изумленное, чем может быть у человека, чудом избежавшего смерти…

А высокий рыцарь в серебряных доспехах врубился в толпу врагов. Двое огромных волков, седых, мощных, невиданных доселе на Имане, прыгали на горло коням, валя их одним страшным ударом. А затем алые волчьи пасти нависали над помертвевшими лицами всадников, и все заканчивалось — быстро и красиво. Так, как и привыкли «возлюбленные Смерти».

Смешливый, изящный красавец в строгом, изысканном наряде, неуместном на поле брани, вступил в поединок сразу с четырьмя унгараттами и как‑то незаметно уложил их всех, покончив с ними одинаковыми ударами. Когда он отыскал себе следующих противников, те попятились, но бежать им было некуда…

Маленький альв с обнаженным кинжальчиком подрезал сухожилия тем скакунам, которые оказывались в опасной близости от него. Он был такой крошечный, такой смешной и мохнатый — почему же не подходили к нему близко закованные в железо рыцари, почему старались обойти стороной его сородича, которого он явно защищал, закрывая своим телом?

А Катарман Керсеб, размахивая камнем Шанги, наступал и наступал на бледную как смерть женщину с двумя мечами. И плевать ему было, что она богиня. Он слишком ненавидел ее и имел слишком серьезные шансы уничтожить виновницу своего поражения и недавнего позора. Он оттеснил ее к такому месту, где сбились в плотную кучу два или три десятка сражающихся, и Каэ не могла никуда податься. Позади и по сторонам кипело яростное сражение, а впереди сверкал клинок, который она отразить не могла. Непобедимый приготовился к последнему, блестящему удару и был изумлен, когда его меч натолкнулся на секиру.