Кахатанна. Тетралогия (СИ)

Вокруг было полно драгоценных вещей, старинной мебели, тяжелого бархата и парчи, которой завесили окна и дверные проемы. Однако пахло затхлостью и сыростью, словно в пещере с земляным полом. Пахло жилищем, которое не любят и давно бросили. Даже странно, как все пришло в запустение за такой короткий срок — в углах висела плотная паутина, пыль покрывала все поверхности толстым, слипшимся слоем. Кое‑где пошла по дорогим шелковым шпалерам плесень, выедая яркие цвета. Безобразные пятна грязи заставляли привыкших к роскоши вельмож передергивать плечами от отвращения. И покои больше напоминали берлогу зверя, нежели обиталище человека.

— Отвратительно, — энергично кивнул первый советник. — Но мы обязаны пересмотреть здесь все.

— А вы не боитесь, что против нас обратятся заклятия, которые старик наложил на свое имущество? Охранное колдовство — я об этом много слышал, особенно на Имане. Там просто обожают эти штучки, — поинтересовался Эльваган. Страха в его голосе не было, да он и не испытывал этого чувства, хотя считал, что осторожность не помешает.

— Не такой уж я выживший из ума, как тебе кажется, — улыбнулся Вегонаба. — У меня с собой перстенек. С виду так себе, дешевая безделица, но если поблизости есть магический предмет либо предмет, над которым. было прочитано заклинание, перстенек оповестит нас, будь уверен.

— А, — облегченно выдохнул Дженнин. — Тогда приступим. А что мы ищем, собственно говоря?

— Видишь ли, — замялся Вегонаба. — Этого я и сам точно не знаю, но надеюсь, что распознаю это сразу, как только увижу.

— Безумие, — буркнул шаммемм, тоскуя по своему флагману.

Три часа спустя они все еще копались в бумагах колдуна. Вегонаба распотрошил огромный сундук и вывалил на необъятный стол его содержимое. Они с Эльваганом сидели утопая в глубоких креслах и с безразличием истуканов перебирали свитки и пухлые конверты. Занятие сие им опостылело до невозможности, они наглотались пыли, глаза начали слезиться, но долг был выше усталости. Молчали. Скрипели зубами. Изредка попадалось кое‑что интересное, и тогда бумаги бросали в плетеную корзину, которую Вегонаба отыскал под столом. Эти документы предполагалось просмотреть потом.

Шаммемму попался на глаза объемистый сверток, содержащий переписку Корс Торуна и некоего Дживы из Таора по поводу поисков драгоценного украшения, подвески из зеленого золота. Этот самый Джива был не то гробокопателем, не то грабителем, не то еще кем‑то похуже, но малым оборотистым и смекалистым. Даже Корс Торуна он не слишком боялся, что следовало из его писем. Дженнин особенно не вникал в перипетии поисков: его просто заинтересовало само украшение — нечто подобное, кажется, всегда болталось на шее самого мага, если он верно понял описание разыскиваемой вещи. Но тогда становилось неясно — не то искали очень давно, еще до рождения Эльвагана, не то в мире существовала еще одна такая штука, но кому это было нужно?

Сам не зная почему, Дженнин Эльваган остановился и задумался, вспоминая. Гадость редкостная, определил он про себя, и совершенно невероятно, чтобы какой‑нибудь сбрендивший ювелир решил заработать на этом деньги — в мире не так много покупателей с извращенным вкусом вроде Корс Торуна. Разве что это магический талисман и старый колдун разыскивал его именно по такой причине.

— Что‑то интересное? — поинтересовался Вегонаба.

Дженнин хотел было поделиться с советником своими соображениями, но потом вдруг подумал, что дело выеденного яйца не стоит и тот слушать не станет. Знаменитая осторожность шаммемма подвела его в первый раз, а интуиция смолчала.

— Да нет, — небрежно молвил молодой человек. — Досмотрю быстро эту пачку, но только для очистки совести — ничего важного я здесь не обнаружил.

— Ищи, — сказал Вегонаба. — Даже старый хитрец не мог абсолютно все утаивать абсолютно ото всех, должны остаться следы, хоть ниточки какие‑то…

— Ищу…

Воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом бумаг и пергамента да скрипом старых кресел.

Шаммемм внезапно заерзал на своем месте, завертел головой. Тихий шепот звучал у него за спиной, призывая немедленно взглянуть на что‑то весьма важное. Дженнин Эльваган был человеком сильным и волевым и по этой причине сопротивлялся голосу значительно дольше, нежели любой другой на его месте. Он пытался сосредоточиться на тексте, том самом письме хадрамаутского мага, в котором Корс Торун настрого запрещал Дживе прикасаться к украшению, буде последний это украшение обнаружит. В случае непослушания грозил страшными карами, за успех и четкое следование инструкциям, прилагаемым в конце письма, сулил золотые горы…

— Шаммемм, иди сюда, возьми свое будущее, шаммемм. Ты избран, ты призван, ты должен… — шептал странный голос.

Дженнин Эльваган, борясь с самим собой из последних сил, бросил короткий взгляд на руку советника Вегонабы. Тот сидел напротив, полностью погрузившись в изучение какого‑то документа, и молодому человеку не докучал. Судя по выражению лица, он вообще забыл о спутнике в эти минуты: что‑то важное советник все‑таки откопал. Его тонкая белая рука, украшенная неуместно дешевым на фоне остальных драгоценностей перстнем, была хорошо видна Эльвагану. Перстень выглядел обычной безделкой и никак на шепот не реагировал, из чего флотоводец сделал вывод — либо шепот ему грезится, либо никак не связан с магией. И то и другое показалось ему неопасным.

Дженнин поднялся из‑за стола, сжимая в руках бумагу с инструкциями Корс Торуна.

— Ты куда? — спросил первый советник, не отрываясь от работы.

— Скажу слугам, пусть отправят курьера на верфь. Хочу внести предложение…

Вегонаба отечески улыбнулся — серьезность Эльвагана нравилась ему, а способность работать не щадя себя вызывала уважение. Он еще раз искренне порадовался, что взял молодого человека с собой. С ним было безопасно, надежно и приятно общаться.

Адмирал‑шаммемм вышел в коридор и остановился в нерешительности, не зная, куда идти. Вкрадчивый шепот моментально пришел на помощь.

— Спустись вниз, лестница справа, — подсказал он уверенно.

Как заведенный двинулся Эльваган в указанном направлении. Даже не задумался над тем, отчего он так покорен и спокоен.

В течение нескольких показавшихся ему невыносимо долгими минут Эльваган бродил в полутемных помещениях пустого дворца. Обиталище мага было огромным, и без подсказки загадочного доброжелателя он бы и за полгода не нашел искомое. Однако голос уверенно руководил им, сообщая все новые ориентиры, и, подчиняясь ему, молодой человек спустился в подземелье без окон, находившееся ниже уровня моря. Здесь было еще более сыро, и не правдоподобно большие мокрицы ползали по черным, в липких, скользких потеках стенам, издавая шуршащие звуки.

Дженнин брезгливо отшатнулся — мокрицы были ему глубоко несимпатичны, а грязный и застоявшийся воздух подземного этажа раздражал и сильно затруднял дыхание.

— Толкни эту дверь, — сказал голос чуть громче.

Шаммемм огляделся: не видел он никакой двери ни прямо перед собой, ни за спиной. Голые стены, и только.

— Перед тобой, — повторил голос с нетерпением.

Дженнин сожалел о том, что оставил перчатки на столе в кабинете — вот они бы сейчас ему очень пригодились. Преодолевая отвращение, адмирал‑шаммемм протянул руку и уперся ладонью в пространство стены прямо перед собой.

Сейчас он являл собой странное существо: в одном теле помещались две абсолютно разные личности. Одна — не рассуждающая, полностью покорная незримому хозяину, приведшему ее сюда. Вторая — прежний Эльваган, гордый и независимый, волевой и сильный — живая легенда Хадрамаута. Второй недоумевал, первый будто бы знал, ради чего его призвали во дворец хадрамаутского мага, и, зная, благоговел.

Дверь — что удивительно — поддалась безо всякого сопротивления, бесшумно отворилась, обнаружив за собой полную темноту и всепроникающий могильный холод.

— О боги! — выдохнул Дженнин.

— Иди! — Голос, кажется, возражений не терпел. Даже минутных колебаний не переносил, но впервые в жизни шаммемм допустил подобное с собой обращение.

Кроме голоса, пославшего его в подземелье, слышался теперь еще один. И этот, второй, был сладким и нежным, призывным и… Что‑то он обещал, Эльваган не слышал, что именно, но уже понимал, что именно этого и жаждал с той минуты, как появился на свет. Он не колеблясь сделал пару шагов в кромешной темноте и с удивлением обнаружил, что глаза его стали различать неясные, размытые очертания предметов. Но он не слишком задержался на этой мысли.

Вот стоит перед ним зеркало в тяжелой раме, высокое, в полтора человеческих роста. Около него — два низеньких столика на тусклых бронзовых ножках, — шаммемм был уверен, что именно на бронзовых, покрытых зеленой патиной. Столики были сплошь заставлены разнообразнейшими предметами — флаконами, шкатулочками, коробочками, статуэтками. Одна из них изображала нечеловеческое существо — мощное, приземистое, державшее над головой довольно большой матовый шар размером с человеческую голову. Эльваган легко коснулся гладкой поверхности пальцами, не отдавая себе отчета в том, что делает, и шар готовно засветился молочно‑белым, осветив углы комнаты.

Не так уж она была велика, потайная комната во дворце Корс‑Торуна. Вторая часть души Дженнина, подчиненная молчащему уже голосу, доподлинно знала, что ее хозяин находится сейчас в святая святых хадрамаут‑ского мага.

Эльваган не испытывал ни страха, ни трепета. Он был уверен, что с ним ничего плохого не случится.

— Я здесь, — позвал его кто‑то. — Я так рад, что ты отыскал меня, Господин! Теперь я смогу дать тебе все, чего ты ни пожелаешь, — лучший в мире флот, не в этом мире, но во всех мирах, сколько их ни есть… Славу, заслуженную тобой, сражения, в которых ты прославишь имя Эльваганов, и… эльфийский трон — ты станешь королем Морских эльфов и братом великого Йа Тайбрайя!

Никто и никогда не слышал от шаммемма ни слова об этой самой потаенной, самой несбыточной и самой страстной его мечте.

— Где ты?! — крикнул он, обращаясь к незримому собеседнику.

— Здесь, Господин.

Дрожащими пальцами, действуя по наитию, Эльваган нашарил на узорной раме какой‑то неприметный листочек, щелкнул, и зеркало бесшумно пошло в сторону, открывая маленькую стенную нишу, в которой тускло поблескивало украшение из зеленого золота.

Надев его, Дженнин Эльваган, адмирал‑шаммемм Хадрамаута, потомок древнейшего княжеского рода, наконец понял, что значит быть по‑настоящему могущественным и великим…

* * *

Вегонаба уже начал было волноваться из‑за отсутствия молодого флотоводца, так что Эльваган появился как раз вовремя.

— Это ты, — облегченно выдохнул первый советник. — Хвала богам! А то я уже испугался, не попал ли ты в какую‑нибудь историю… Да что с тобой, Дженнин? Ты сам на себя не похож.

— Ошибаешься, советник, — холодно произнес шаммемм, и Вегонаба ужаснулся холодности и презрительности его тона. — Только теперь я стал похож на себя. Я рад и счастлив, что это наконец‑то произошло.

— Что ты говоришь?! — рявкнул рассвирепевший Вегонаба. — Ты забываешься, шаммемм. Никакие дружеские отношения не оправдывают ни грубость, ни наглость. Изволь немедленно извиниться! Если ты забыл, то я тебе напомню, что я старше не только по возрасту, но и по положению…

— Положение… — Эльваган усмехнулся краем рта. — Что ты знаешь о положении, ты — лакей оплывшего жиром понтифика? Ваше время минуло, и теперь я стану диктовать свою волю сперва Хадрамауту, а потом и большей части Арнемвенда.

Вегонаба молчал.

Он во все глаза глядел на подвеску из зеленого золота, ярко выделявшуюся на фоне темных одежд шаммемма.

— Ты надоел мне, советник, — лениво произнес Дженнин Эльваган. — И я даже не стану предлагать тебе свое покровительство, потому как хорошо знаю, что ты ответишь. Смирись с мыслью, что тебе пора умереть…

Первый советник не верил своим ушам. Несколько часов назад он зашел во дворец Корс Торуна с человеком, которого считал одним из самых честных, умных и отважных в стране, к которому относился как к сыну. И он не представлял, какая сила так могла изменить шаммемма. Надеясь на то, что наваждение уйдет и Эльваган снова станет самим собой, — нужно только найти для него правильные слова, заставить его понять, что им завладела страшная, чужая сила, — Вегонаба открыл было рот, но молодой человек опередил его. Он щелкнул пальцами, словно подзывал слугу. Не прошло и нескольких секунд, как за портьерой раздались странные звуки, будто мокрой тряпкой шлепали по каменному полу. Звуки были тяжелые, хлюпающие. И, приближаясь, они становились все громче. Наконец портьера заколебалась, словно под порывами ветра, и рухнула вниз.

В дверном проеме высилось кошмарное существо — огромное, мощное и бездушное. Вегонаба сразу узнал его: именно этот монстр был изображен на подвеске, которую носил когда‑то Корс Торун.

— О боги! — ужаснулся советник, поняв, что именно изменилось в Дженнине Эльвагане. — Подвеска! Как же я раньше не понял!!!

И старый вельможа протянул руку к груди адмирала‑шаммемма в безнадежной попытке сорвать с нее колдовское украшение. Дешевый перстенек, призванный определять наличие магии в том или ином предмете, ослепительно полыхнул разноцветными искрами, на миг затуманив зрение Вегонабы.

Отшатнулся в испуге Эльваган, судорожно вцепившись в талисман побелевшими пальцами, — мысль о том, чтобы расстаться с подвеской, была для него невыносимой.

Отвратительное существо, похожее на жабу, вставшую на задние лапы, — склизкую, бородавчатую, обзаведшуюся к тому же клыками, шипами, рогами и даже перепончатыми крыльями, — шлепало по направлению к первому советнику, оставляя за собой на полу влажные темные следы. Вегонаба попытался было позвать на помощь, но оказалось, что голоса нет и из горла вырывается сдавленное шипение. В этот момент тварь распахнула необъятную — во всю морду — пасть, и оттуда вылетел длинный липкий язык…

Стемнело необыкновенно быстро; и в высокое стрельчатое окно заглянула луна — желтая, мутная, сумасшедшая.

* * *

Предоставленные самим себе на время отсутствия Кахатанны, ее друзья развили бешеную деятельность. Они были столь активны, что Нингишзида двенадцать часов в сутки сожалел о том, что великая богиня не взяла их на сей раз с собой, а остальные двенадцать корил себя за то, что сам не составил ей компанию.

На западной границе было неспокойно. Нынешний правитель Джералана — Хентей‑хан — прислал татхагатхе Сонандана письмо, в котором сообщал о мятеже, поднятом его двоюродным братом Альбин‑ханом. Тагары, которые так и не смогли смириться с тем, что фаррский аита завоевал их страну, решили наконец сбросить ненавистное иго. И кто знает, как бы сам владыка Хеyтей отнесся к этому, если бы не творимые Альбин‑ханом и его приспешниками зверства.

Восставшие тагары начали с того, что ворвались во дворец бывшего правителя Хайя Лобелголдоя, перебили стражу, вырезали слуг, а самого старого хана ослепили, привязали к коню и несколько часов подряд таскали по степи. Только затем полуживого и истекающего кровью старика прилюдно казнили в Дарвешане — небольшом городке на севере от столицы. Народ ужаснулся этому злодеянию, и хотя прежде многие недолюбливали Хайя Лобелголдоя и возлагали на него вину за гибель хана Богдо Даина Дерхе, большинство людей сочли его убийство бессмысленной жестокостью. Рассвирепевший оттого, что его не поддержали жители Дарвешана, Альбин‑хан сжег весь город.

А вскоре была взята приступом крепость Тэджон. Ее защитников сбросили с высоких стен на воткнутые в землю копья.

Какое‑то время Хентей‑хан пытался справиться с бунтовщиками собственными силами, не желая звать на помощь Зу‑Л‑Карнайна. Он справедливо опасался, что в гневе и горе император не различит правых и не правых. Однако отряд Альбин‑хана вторгся на территорию Урукура и напал на кочевое племя саракоев, большинство мужчин которого служили в войске аиты. Тагары не пощадили ни женщин, ни стариков, ни детей. Даже верблюдов, собак и кошек убили и сожгли на одном огромном костре вместе с телами их хозяев.

Взбешенные саракои созвали Большой Желтый совет, который после недолгих споров постановил: возмездие! Только вмешательство Зу‑Л‑Карнайна не дало разгореться кровавой и страшной войне между двумя народами.

В своем письме Хентей‑хан предупреждал о том, что мятежный Альбин‑хан может предпринять безумную попытку напасть на Салмакиду или ее окрестности, и просил татхагатху Сонандана принять меры к защите. Естественно, он умолял Богиню Истины и светских правителей страны простить народ тагаров и не держать на него зла, при этом Альбин‑хан был объявлен вне закона. Владыка Джералана сообщал также, что одновременно отправляет гонца к Зу‑Л‑Карнайну с просьбой прислать войска для усмирения бунтовщиков, дабы не разгорелась гражданская война в и без того неспокойной стране.

Прочитав послание, Тхагаледжа приказал удвоить количество дозорных отрядов и высылать их на большее расстояние от столицы. Князь Малан‑Тенгри, обрадовавшись тому, что появилось хоть какое‑то дело для его скаатов, взял на себя охрану Шангайской равнины. На берегу Охи, ниже по течению, возводили под руководством Куланна еще одну крепость, и Магнус вместе с Номмо часто туда наведывались.

Конечно, разумнее всего было обратиться с этой задачей к бессмертным, но они покинули Салмакиду одновременно с Богиней Истины. Джоу Лахатал отправился в Тевер, как и обещал Каэтане. Арескои и га‑Мавет хотели навестить А‑Лахатала и остальных братьев, а также попытаться разузнать что‑либо о судьбе Шуллата. Когда они отправлялись в путь, в Сонандане все было спокойно, и все единодушно решили, что четырех фенешангов хватит для того, чтобы справляться с неожиданными трудностями, буде таковые вообще возникнут.

Они и возникли, словно на заказ.

Поздно вечером, когда утомленный, голодный Нингишзида приказал подать ужин к себе в рабочую комнату и сам прошествовал туда, чтобы разобрать старые свитки, он столкнулся у дверей с Магнусом. Видимо, молодой чародей уже давненько поджидал его, потому что жрец застал его сидящим на полу, на подстеленной мантии, и мирно дремлющим. Так что вернее будет сказать, что Нингишзида об него споткнулся.

— Что ты тут делаешь? — спросил он у Магнуса.

— А‑а, — обрадовался тот. — Похоже, что я успел заснуть, дожидаясь тебя. Кажется, мне даже сон приснился… Я к тебе по делу, Нингишзида: мне очень нужен твой совет.

— Давай зайдем внутрь, — ворчливо сказал жрец, но было очевидно, что просьба мага ему польстила.

Расторопный слуга, не дожидаясь отдельного распоряжения, притащил поднос, уставленный тарелками и тарелочками, а под мышкой держал высокую бутылку. Он быстро и бесшумно расставил принесенные блюда на столе, откупорил вино и растворился в темноте коридора.

— Я такой голодный, — пожаловался Нингишзида. — Сегодня был на приеме у владыки, пообещал остаться обедать, но так закрутился, что вспомнил об этом только сейчас.

— Так пошли за своей порцией, — рассмеялся Магнус. — Дай‑ка мне, пожалуйста, вон ту тарелочку. Да‑да, ту, над которой поднимается аппетитный дымок…

Несколько минут молча жевали. Наконец жрец не выдержал:

— Рассказывай, заговорщик. Знаешь ведь, что мне далеко не безразлично, что ты там удумал.

— Знаю, — согласился Магнус. — Оттого и пришел к тебе, а не к кому‑нибудь другому. Наверное, не правильно начинать с того, с чего начну я, однако выхода нет: я обязан признаться, что я — один из самых сильных магов этого мира.

— Не удивлен, — ответил Нингишзида, принимаясь за свиную ножку. — Я именно так и думал всегда. И госпожа Каэ тоже так считает, только она упоминала о том, что некоторые моральные принципы мешают тебе по‑настоящему заниматься этим ремеслом… или искусством.

— Искусством, — кивнул Магнус. — Госпожа Каэ всегда права. К сожалению, сейчас она настолько занята, что я не хочу ее преждевременно беспокоить. Видишь ли, я тут набросал чертежик. — Чародей вытащил из‑за пазухи сложенный вчетверо лист плотной желтоватой бумаги и, развернув, предъявил его Нингишзиде.

Жрец вытер жирные руки льняной салфеткой и только потом бережно взял чертеж.

— Так, так, — покивал седой головой. — Понимаю, понимаю… и это понимаю… а вот тут — извини… А здесь что?

— Сейчас все объясню. Сперва я нанес на карту Арнемвенда все места, где Каэ добыла талисманы Джаганнатхи, — видишь точки? Потом соединил их. У меня вышло что‑то крайне знакомое, но я долго не мог понять, с чем сие изображение ассоциируется. И только позавчера меня осенило — это же знак Лавара! Только неполный, недорисованный.

— Милый мальчик, — мягко сказал жрец, — я тебе верю на слово, но только учти, что я понятия не имею ни о каком знаке Лавара. И если ты хочешь, чтобы я что‑то понял, начни сначала.

Магнус помолчал, собираясь с мыслями, затем произнес:

— Каждый чародей может наложить на любой предмет или место охранное заклинание — запереть тайник, сделать его невидимым, недоступным, поставить возле него демона. Повторяю, что это может сделать любой сообразно своим способностям и силам. Естественно, что таких заклинаний может быть до нескольких тысяч, и разобраться в них довольно сложно. Вот почему самые сильные, самые могущественные маги, встречаясь с подобными сложностями, не пытаются разгадать, что именно изобрел очередной их коллега, а снимают запрет, пользуясь своим заклинанием. Знак Лавара — самый мощный отпирающий символ. И всего несколько магов (заметь, что я даже не говорю — человек!) могут им воспользоваться. Да и то не всегда.

— И как это связано с местами, где спрятаны талисманы?

— Я подумал, что когда Каэ как бы дорисует этот знак, то будет снято какое‑то заклятие. И мне кажется, что талисманы расположены таким образом неспроста, а с каким‑то умыслом.

— Насколько силен знак Лавара? — поинтересовался жрец.

— Настолько, что он может открыть путь к превращению в бога…

— Только не это! — воскликнул Нингишзида.

— Поэтому, мудрый, мне и нужен твой совет. Я не знаю, говорить ли Каэтане об этой возможности, советовать ли ей разыскивать талисманы в определенном порядке, или наоборот — утаить от нее эту информацию. Что впустит в наш мир знак Лавара — союзника или врага? Свет или мрак? Жизнь или мгновенную гибель? Мне страшно, жрец…

— Мне тоже страшно, — тихо сказал старик. — А ты уверен, что это не простое совпадение? Может, — добавил с надеждой, — здесь лишь случайное сходство?

— Это легко проверить, Нингишзида. Когда Каэтана вернется, мы спросим у Ниппи, где еще хранятся талисманы, и отметим эти места на карте.

— Нам только этой загадки не хватало, — поморщился жрец. — Вот ты пришел ко мне за советом, а я ничего дельного сказать не могу. Ошибиться боюсь. Скажу тебе молчать, а выяснится, что я отнял у мира его надежду. Посоветую довести дело до конца — и разразится катастрофа. Беда да и только… Ты вот что, Магнус. Никому не говори, пока суд да дело, а когда Каэ прибудет с Джемара, мы осторожно выясним, на самом ли деле тайники образуют этот твой знак. И уже после станем решать, как поступить. Согласен?

— Согласен! — весело сказал Магнус. — Спасибо тебе, Нингишзида!

— За что? — искренне удивился жрец.

— За то, что выслушал. Знаешь, насколько легче на душе стало.

— Знаю, — буркнул тот. — Настолько же, насколько у меня тяжелее…

* * *

Ночь прошла спокойно, а на рассвете золотистый дракон поднялся в воздух и сделал несколько кругов, пробуя силы.

— Ну как? — спросила Каэ тревожно.

— Вполне приемлемо, — ответил Аджахак. — Раны зажили, только в боку немного тянет. Но это не имеет никакого значения. Сейчас же и двинемся в путь. Ты‑то готова?

— Сказать тебе правду? — спросила Интагейя Сангасойя.

— Конечно, зачем мне твоя ложь.

— Я вообще никогда не буду готова к этим приключениям, а еще больше не буду готова к трагедиям и катастрофам. К смерти друзей и к боли. Я ведь безумно боюсь боли, дракон. Я боюсь уродства. Я боюсь такого количества вещей, что мне иногда становится смешно: как я вообще выживаю? Я боюсь предательства и никогда не буду готова к нему.

Поэтому на твой вопрос отвечаю смело: нет, не готова. Но, как ты говоришь, это ничего не значит. Двигаемся в путь!

— Ты действительно бесстрашна, как сам Ажи‑Дахак, — молвил дракон.

Они летели над выжженной землей, и огромная тень крылатого ящера легко перетекала между валунами и редкими кривыми деревцами.

Каэтана с благодарностью подумала о доспехах Ур‑Шанаби: несмотря на страшную жару, ей было легко и прохладно. Панцирь не стеснял движения, шлем и наручи неощутимо облегали голову и руки, оберегая от солнечных лучей, зноя и пыли. Такахай и Тайяскарон едва слышно звенели в ножнах за спиной.

— Ты что‑нибудь чувствуешь? — спросил Аджахак, кружа над приметной скалой — абсолютно белой на фоне красных камней.

— Да, кажется, слышу голос… Что скажешь еще?

— Скажу, что нас вышло встречать пышное посольство…

Каэ хотела было спросить, где это дракон увидел хоть одну живую душу, но тут в воздухе, прямо возле ее виска, что‑то коротко свистнуло. И щеку несильно обожгло, скорее ударом воздуха, нежели острием пролетевшей мимо стрелы. Несколько других стрел глухо ударились о золотую чешую Аджахака, но, конечно, не причинили ему никакого вреда.

— Отчаянные существа, — сказал дракон. — На меня редко нападают такие малыши.

Каэтана бросила взгляд вниз и увидела, как в тени скального выступа пытаются скрыться несколько темных силуэтов. С такой высоты она не могла разглядеть подробностей, но ей показалось, что фигур было пять или шесть, и отчего Аджахак назвал их пышным посольством — не понимала.

— Справа, — коротко бросил ящер. — И готовься к схватке.

Бесконечная толпа безобразных существ маршировала по направлению к белой скале, вздымая в воздух тучи песка и пыли. Каэ никогда прежде не видела хорхутов, но моментально узнала их. Поразило ее то, что твари, которых все считали дикими и звероподобными, действовали слаженно, четко и организованно.

Дракон опустился ниже, чтобы дать своей наезднице возможность внимательно все рассмотреть.

— Нам придется принять сражение. — Он словно прощения у нее попросил. — Настоящий Джемар там, под этой скалой. Вообще бессмертные способны попасть туда из любой точки этого континента — главное, успеть в тот короткий отрезок времени, когда это вообще возможно, но тебе лучше не пытаться — никто не знает, чем это может закончиться. Воспользуешься древней дорогой. Правда, чтобы ее достичь, придется повоевать.

— Это уже ближе к истине, — рассмеялась Каэ неожиданно. — Высади меня недалеко от этого места, и я сама о себе позабочусь. А ты не подвергай себя лишний раз опасности: только почувствуешь что‑нибудь странное или необычное — удирай. Поднимайся под облака. Надо будет — я тебя позову. Ты ведь услышишь?

— Конечно, дорогая Каэ. Ну, удачи тебе.

Аджахак гигантской птицей спланировал на каменистое плато, лежавшее немного выше белой скалы. Не садясь на землю, вытянул шею, и Каэ, словно с лестницы, скатилась с нее. Встала на ноги. Неуловимым движением выхватила мечи.

— Удачи! — прозвучало у нее в мозгу.

Гигантский ящер метнулся в ту сторону, откуда наступала армия хорхутов.

Конечно, Каэ предпочла бы, чтобы Аджахак все понятно и подробно разъяснил, но дракон считал ее равной себе, а потому лишних слов не тратил. Она должна была все сделать самостоятельно. Впрочем, ни думать, ни сожалеть, ни сомневаться ей было некогда. От скалы уже бежали в ее сторону несколько противников, каждый — раза в полтора выше ее и почти вдвое шире в обхвате. Хорхуты двигались стремительно и очень изящно; один из них на бегу поднял лук, стрела тонко пропела в воздухе и отскочила, ударившись о панцирь Ур‑Шанаби. Хорхут раздосадованно вскрикнул.

Интагейя Сангасойя так и не поняла — не то хорхуты не признали в ней богиню, оттого столь опрометчиво стремились навстречу собственной гибели, не то им было абсолютно все равно, кто перед ними, и жажда убийства перевешивала все остальные мысли и чувства, вместе взятые. Так или иначе, они набросились на нее одновременно — быстрые, ловкие и чрезвычайно сильные.

Каэ едва успела увернуться от удара лапы — или руки, — мускулистой и покрытой густым и плотным мехом, и длинные когти высекли искры при ударе о скалу. На камне осталось несколько глубоких борозд. Она даже загляделась в изумлении на это зрелище, и допущенная небрежность едва не стоила ей жизни, потому что двое других хорхутов прыгнули на нее. Один метил в лицо, другой — в шею; какими бы монстрами они ни казались, однако прекрасно понимали после первой неудачной попытки, что панцирь Ур‑Шанаби им не по зубам. Каэтана сделала несколько кульбитов, едва успев отшатнуться от броска одного из противников. Но все же он достал ее кончиком когтя, прочертив на шее красную полосу. Рана была неглубокой и неопасной, однако тут же вспухла и стала мешать движениям.

Она сделала несколько выпадов — двое противников, пронзенные насквозь, покатились куда‑то вниз, увлекая за собой лавину небольших камешков. Один так и остался лежать на плато, на самом краю, свесившись наполовину. Из его развороченного живота струей текла коричневатая, грязная на вид кровь.

Остальные немного замешкались. Было очевидно, что им приказали охранять ту самую древнюю дорогу, которую Каэ еще предстояло отыскать каким‑то образом, но они уже уяснили, что враг им попался серьезный, и теперь соображали, что бы еще придумать. Мозги у тварей работали быстро. Один из них развернулся и со всех ног кинулся куда‑то в сторону, прячась между камней. Каэ не сомневалась, что он побежал за подмогой. Оставшиеся четверо хорхутов теперь не нападали на нее, но преградили единственную узкую тропку, по которой можно было спуститься с плато. Крайний правый поднял с земли увесистый камень размером с человеческую голову. Лучник прицелился из лука. Время сейчас было на их стороне (и даже Барнабе претензий не предъявить, подумала Каэтана, приходя в ярость).

Следующие несколько минут выпали из ее жизни, слившись в один черно‑красный водоворот, состоящий из черных тел хорхутов, темной, почти черной их крови, красных камней и взметнувшейся к выжженному небу красной пыли. Перед глазами плыло кровавое марево. Она пришла в себя, когда от ее врагов остались изрубленные, ни на что совершенно не похожие куски. Ей было тошно.

Победа дала ей краткую передышку, и в эти минуты она сумела разглядеть, как ослепительной золотой вспышкой носился над армией хорхугов неистовый дракон, как он рвал их на части и калечил ударами могучего хвоста. Как проламывал черепа ударами крыльев и как в его огромной пасти исчезали по несколько тварей зараз.

Отдышавшись, она стала быстро спускаться вниз по тропинке. Камни здесь были буквально отполированы, она скользила на них, а песок осыпался из‑под ног. Каэтана мечтала быстрее миновать неуютное это местечко. Глаза слепило солнце и резала каменная пыль. Ныла шея, пораненная когтем хорхута, и даже панцирь Ур‑Шанаби не мог полностью избавить от мучений, вызванных страшным зноем. Во рту пересохло, и очень хотелось пить, но мечтать об этом не было смысла.

Она прошла шагов сто — сто пятьдесят по направлению к цели своего пути, когда дорогу ей преградила целая орава хорхугов, предводительствуемых диковинным существом. Существо это было гораздо большего размера и вместо шерсти покрыто плотной сухой чешуей зеленоватого оттенка. Голова его была безволосой, с острыми, прижатыми к черепу ушами. Грузное тело покоилось на тяжелых, толстых лапах, похожих больше на конечности рептилии, нежели на человеческие ноги, хотя тварь и была прямоходящей. И так же, как у сарвоха или мантикоры, лицо существа было вполне людским и даже в чем‑то обычным.

И было абсолютно ясно, что к своему предводителю хорхуты относятся с невероятным почтением, чуть ли не с подобострастием.

— Ты пришла с могучим союзником, маленькая богиня, — заговорило существо, роняя слова, словно неподъемные камни. — Но это не поможет тебе, Интагейя Сангасойя. Наш господин уже одолел тебя один раз…

— И отчего это всякий раз моих врагов тянет поговорить, объяснить мне что‑нибудь? — возмутилась Каэ. — Это же дурной тон. Ты кто?

— Я катхэксин, — размеренно произнес монстр. — Ты еще пожалеешь о том, что заявилась сюда…

— Только не заводи сначала свою песню, — огрызнулась богиня. — Просто не убийцы, а ораторы какие‑то. Ничего, я до тебя сейчас доберусь!

Она и впрямь была возмущена тем, что явившиеся уничтожить ее твари еще собираются поучить ее уму‑разуму, втолковать ей, что правы именно они. Она давно заметила, что торжество кажется существам такого толка неполным, если они пространно и нудно не изложат свое собственное мнение сразу по всем вопросам. И очень часто их это губило, потому что решают все не боги, не судьба и не расположение звезд, а коротенькие секунды, точнее — умение ими воспользоваться.

Вот и сейчас. Пока катхэксин вещал утробно свою речь, пока хорхуты рычали на нее, показывая клыки, демонстрируя таким незамысловатым способом свою ярость, она времени зря не теряла: прикидывала кратчайший путь до белой скалы. Ей нужно было преодолеть еще шагов семьдесят. Все это пространство было заполнено мохнатыми мускулистыми телами.

Панцирь Ур‑Шанаби не давал о себе знать, затаился. Видимо, драконий облик ситуацию к лучшему не менял. Мелькнула мысль о том, что Аджахак не предложил сопровождать ее по древней дороге — значит, драконам этот путь заказан. А жаль. Каэ чувствовала, как ярость захлестывает ее с головой — ярость холодная, трезвая, отнюдь не слепая. И талисман Джаганнатхи не мог бы сделать большего: она ринулась в бой, заставив катхэксина прерваться на полуслове — сияющее лезвие Тайяскарона по самую рукоять вошло в его чешуйчатое тело…

Хорхуты нападали на нее со всех сторон, но, толпясь на узенькой тропинке, мешали друг другу, Каэтана методично прорубала себе путь, пока не добралась до примеченного ею валуна, вспрыгнула на него, смахнув голову одному из атакующих монстров, и помчалась к белой скале, совершая длинные, порой опасные прыжки. Несколько раз хорхуты пытались загородить ей дорогу, но проще было остановить смерч или приливную волну.

Огромная тень Аджахака упала сверху: ящер закружился над толпой преследующих Кахатанну врагов, разметав их в разные стороны;

— Последнее усилие, — услышала Каэ его удивительный голос.

Она перемахнула через неровный выступ, оттолкнулась от стены обеими ногами, перевернулась через голову и приземлилась в нужном месте.

Белая скала вблизи оказалась гораздо выше, чем она могла себе представить. Словно ствол мертвого дерева, лишенного ветвей и листьев, упиралась она в выцветшее небо Джемара. Каэтана быстро осмотрелась: на этом пятачке пространства она была одна, враги остались далеко позади, израненные или мертвые.

— И что мне делать? — обратилась она к Аджахаку, уверенная в том, что он услышит и откликнется.

— Спускайся. — Дракон не замедлил с ответом. — Главное, помни, что сегодня — предпоследний день, когда открыт проход на второй — истинный — Джемар. Если за сутки ты не выберешься оттуда, то следующее тысячелетие проведешь в этом пространстве.

— Надеюсь, там будет спокойнее, — пробурчала Каэ, становясь у подножия белой скалы.

* * *

Чтобы дозорные отряды быстрее добирались до указанных мест, капитан Лоой предложил татхагатхе доставлять их вверх и вниз по Охе на уальягах — небольших быстроходных судах, которые строились только в Сонандане. Благодаря сложной системе парусов крутобокие уальяги с равной скоростью двигались как по ветру, так и против него, течение реки также не являлось для них серьезным препятствием.

— А знаешь, это прекрасная мысль! — обрадовался татхагатха, когда Куланн доложил ему об этой идее капитана. — Конечно, я сейчас же распоряжусь дать столько уальягов, сколько потребуется. Скажи Лоою, чтобы готовился к первому рейсу.

— А что ему готовиться? — пожал плечами князь Алглоранн. — Он только и ждет вашего согласия, повелитель. Лоой думает, что эти рейсы могли бы значительно помочь в поисках вражеских лазутчиков.

— Я с ним полностью согласен. Ступай, князь, передай ему, чтобы отплывал завтра же утром.

— Он рвется сегодня.

— Тогда пусть сегодня, я не собираюсь мешать нашему лучшему капитану принимать решения. Глупо было бы подвергать сомнению его опыт и знания.

Куланн легко поклонился своему повелителю и отправился на берег Охи, где капитан Лоой занимался инструктированием своих подчиненных. За то время, что они странствовали в обществе Каэтаны, Куланн и Лоой успели не только проникнуться взаимной симпатией, но и крепко сдружиться. Это было бы совершенно невозможно до путешествия на Иману: гордый князь Алглоранн, командир полка Траэтаоны — самого элитного войска в Сонандане, и простой моряк не могли бы сблизиться. И дело тут даже не в сословных различиях, но в разнице интересов, вкусов, привычек и взглядов на жизнь. Однако, пережив вместе опасности и горе, побывав в переделках, сражаясь бок о бок, они поняли, что исповедуют одни принципы, верны своей госпоже и превыше всего чтут честь и долг.

— Что сказал повелитель Тхагаледжа? — нетерпеливо спросил Лоой, когда Куланн придержал своего коня у самой кромки воды.

— Одобрил все, что ты предложил. Я очень рад за тебя, Лоой. Вот видишь, не стал посылать гонца, а сам явился к тебе, чтобы передать слова татхагатхи. Он приказал дать тебе столько уальягов, сколько потребуется. И ты можешь отправляться в путь, когда сочтешь нужным. Воины готовы и только ждут твоего сигнала.

— Это прекрасно, Куланн. Я изнемогаю от тоски и безделья; знаешь, как подумаю, что наша девочка где‑то совсем одна, без поддержки и помощи подвергает себя многочисленным опасностям, а я здесь, в тишине и покое, под защитой самой могучей армии мира, — мне поневоле становится грустно и неловко. Единственное, что я могу для нее сделать, — это хоть как‑то потрудиться, хоть двух‑трех врагов обезвредить.

— Я понимаю тебя, — кивнул головой князь. — Я тоже бешусь от сознания собственного бессилия. Тяжело сознавать, что почти ничего не можешь изменить… Ладно, я сейчас пришлю к тебе два десятка воинов, и ты будешь высаживать их на берег, там и тогда, где и когда сочтешь нужным. Но хотелось бы, чтобы верхнее течение Охи вы проверили как можно скорее. Ты слышал новости?

— Смотря какие, — откликнулся капитан.

— Насчет бунта в Джералане.

— Слышал, к сожалению. Ты думаешь, тагары осмелятся сунуться к нам?

— Все может быть. Сами тагары, возможно, и побоялись бы; но если предположить, что эти беспорядки вызваны не человеческой волей, то может случиться все, что угодно.

— Ты прав, князь. Ладно, присылай людей; через два часа я буду готов к отплытию.

— Постой, стремительный, — улыбнулся Куланн. — Неужели ты успеешь подготовить судно?

— Ты плохого мнения обо мне, князь. Уальяг давно готов, и задержка только за разрешением татхагатхи и за тобой — где же отряд?

— Бегу, лечу, несусь выполнять твой приказ, доблестный капитан!

— И поторопись…

Уальяги двигались по реке абсолютно бесшумно; матросы искусно обращались с парусами, и суда плыли против ветра и течения. Двадцать следопытов Куланна сидели по трое‑четверо в каждом из них, ожидая приказа высадиться на берег. Часа три прошли в полном молчании и тишине, перемежаемой лишь плеском воды и хлопаньем парусов. Лоой отдавал приказы при помощи знаков, понятных только членам его команды.

Его рука описала в воздухе замысловатую кривую, затем он сжал пальцы в кулак и после секундной паузы выбросил вверх большой палец. Повинуясь этому приказу, один из уальягов немедленно двинулся к правому берегу, сплошь поросшему дубами. Двое воинов Куланна соскользнули в воду, погрузившись по пояс, и двинулись к нависающим над рекой кустам. Один из них подтянулся на руках и тут же исчез, словно растворился среди буйной зелени, а второй остался на месте, чутко прислушиваясь к каждому звуку. Когда из глубины леса раздался крик сойки, он махнул на прощание своим спутникам и тоже исчез из виду.

Следопытов высаживали через каждые пять‑шесть километров, пока не оставили последних на широкой песчаной отмели.

Вечерело. И капитан Лоой приказал поворачивать суда назад, к Салмакиде.

Как и всегда в вечернее время, на реке было тихо и безветренно. Матросы едва слышно переговаривались между собой, но капитан их не останавливал — дело было сделано, и соблюдать тишину особой необходимости он не видел.

Лоой устал и проголодался, а поэтому откинулся на скамье, прикрыл глаза и стал со вкусом мечтать о горячем ужине, теплой постели и заслуженном покое. Через день им с командой нужно было снова выходить в плавание, чтобы отвезти следопытов на сей раз вниз по течению. Но до этого было еще так далеко. Капитан нарочно долго и обстоятельно размышлял о жарком и легких розовых и желтых виноградных винах, ибо знал, что в противном случае станет беспокоиться и волноваться о своей госпоже: Магнус имел неосторожность обронить в разговоре несколько фраз насчет того, что Каэ может остаться на Джемаре на неопределенно долгий срок, если не успеет выбраться оттуда до сегодняшнего утра. И Лоою не давали покоя тревожные мысли. Он десятки раз заново обдумывал и взвешивал свое поведение. Вряд ли он мог сделать больше, чем уже сделал, но мрачные предчувствия буквально одолевали его. Усилием воли капитан заставил себя думать о печеной индейке.

Индейка была привлекательной приманкой, и ее хватило минут на пять‑шесть. Затем мысли его вновь перескочили на Джемар, на предстоящую войну с Мелькартом, на восстание в Джералане… Лоой настолько расслабился, что даже не сообразил сразу, что вокруг вдруг стало тесно и шумно.

Матросы метались по небольшой палубе уальяга — кто‑то хрипло выкрикивал проклятия, кто‑то пытался поставить дополнительный парус. Четверо налегали на весла изо всех сил.

— Капитан! — заорали ему прямо в ухо.

Лоой вскочил на ноги, но тут же был сбит мощным ударом в грудь.

— Да ты что, капитан?! Жизнь надоела?

В обычной обстановке матроса, допустившего такое обращение со своим командиром, следовало бы строго и примерно наказать, однако в обычной обстановке такое обращение вообще было невозможно. Лоой видел, как несколько коротких, тяжелых стрел с черным оперением вонзились в палубу и нос уальяга, едва не поразив одного из матросов. По темному берегу носились неясные, смутные тени, ржали лошади и слышалась громкая чужая речь.

— Тагары, Жнец их выкоси, — прохрипел матрос, придавливая Лооя к доскам палубы. — Дождались голубчиков!

Капитан увидел, как один из уальягов, плывущих позади, потерял управление и его отнесло течением к берегу. Несколько коротких вскриков, пролетевших над тихой рекой, стали безжалостным свидетельством гибели его команды.

Хотя нападающие и застали сангасоев врасплох, те быстро пришли в себя. Засуетились, ставя паруса и выводя уальяги на середину реки. Оха была слишком широкой, а вокруг было слишком темно, чтобы враги могли нанести еще больший урон своими стрелами. Перекрикиваясь, матросы обнаружили, что убитых среди них нет, есть только несколько раненых. Капитан поднялся с палубы и принял на себя командование.

Теперь сангасои торопились в Салмакиду, чтобы предупредить своих о вторжении тагаров за хребет Онодонги. Но тагары прекрасно понимали, что отпускать противника живым нельзя, иначе он поднимет тревогу и тогда их участь будет решена.

Этим отрядом командовал Тайжи‑хан — друг и соратник Богдо Даина Дерхе. По чистой случайности он не принимал участия в том сражении, когда погиб от рук тхаухудов его обожаемый повелитель. И теперь цель и смысл своей жизни Тайжи‑хан видел в том, чтобы отомстить за смерть Богдо Даина Дерхе, погубить аиту Зу‑Л‑Карнайна, лишить его теперешней власти и могущества. Тайжи ненавидел фаррского полководца и эту ненависть перенес на все, что было дорого его смертельному врагу. Именно по этой причине он добровольно вызвался пересечь хребет Онодонги и разведать обстановку в Запретных Землях. Всему Барду было известно о любви, которую испытывает император к Интагейя Сангасойе, и Тайжи‑хан мечтал хоть чем‑нибудь повредить великой богине. Он понимал, что это лучший способ причинить боль Зу‑Л‑Карнайну.

Предводитель тагаров не был ни глупцом, ни мечтателем. И он знал, что до самой Богини Истины ему не добраться. Но все же в его власти было пролить кровь ее подданных, разведать слабые места в обороне Салмакиды, чтобы потом использовать эти сведения.

Когда Альбин‑хан поднял бунт и жестоко расправился с предателем Хайя Лобелголдоем, Тайжи‑хан понял, что наступил его звездный час. Он немедленно прибыл к мятежному хану и предложил ему свои услуги, а также тысячу всадников, готовых вступить в схватку с любым противником по первому его слову. Кстати, Альбин‑хан был ближайшим родственником Богдо Даина Дерхе и после смерти Хайя Лобелголдоя и Хентей‑хана имел все права на престол.

Будучи приверженцем древней религии своего народа и поклоняясь Небесному пастуху Ака‑Мана, Тайжи‑хан считал остальных богов Арнемвенда узурпаторами и ненавидел их столь же искренне, сколь и земных своих врагов. Интагейя Сангасойя была ему ненавистна вдвойне.

Когда уальяги сангасоев обрисовались в вечерних сумерках, Тайжи‑хан не колебался ни секунды. По его приказу тагары обстреляли небольшие суденышки. Однако в темноте и на большом расстоянии поразить цели было слишком трудно, и теперь перед нападавшими стояла непростая задача — не дать уйти своему врагу. Правда, на счастье нападавших, ветер стих и паруса на уальягах безжизненно повисли. Тагары как раз собирались пересекать Оху и для этой цели соорудили довольно неуклюжий и громоздкий плот. Правда, для их отряда одного плота было мало, но теперь он пришелся как нельзя более кстати. Тайжи‑хан приказал лучшим своим лучникам догнать медленно уносимые течением уальяги и расстрелять всех. Судна же велел захватить и привести в качестве добычи.

Плот столкнули в воду. С десяток дюжих воинов импровизированными веслами принялись отчаянно грести, направляя его вдогонку за кораблями сангасоев. Лучники же, как только преследователи приблизились на достаточное расстояние, начали стрельбу.

Капитан Лоой мгновенно оценил обстановку.

— Так мы не уйдем — они просто перестреляют нас, словно перепелов. Единственный выход — это атаковать их.

Матросы согласились с мнением своего капитана.

— Лай! — крикнул капитан. — Правь на середину и плыви в Салмакиду! Предупреди о тагарах! Мы задержим их!!!

Если матросы и подумали, что капитану Лоою следовало бы самому отвезти это сообщение, то они ничем не выдали своих мыслей. По опыту знали, что с командиром и в удачное время долго не поспоришь. А приказы нужно выполнять. Лай поплыл вниз по течению, а прочие уальяги, бросив якоря, преградили путь плоту, на котором выстроились в три шеренги безжалостные лучники тагаров.

Сангасои недаром слыли великими воинами — и когда плот приблизился, они бросились на врагов, вооруженные ножами и топорами. Они сталкивали их в воду и топили. Они били шестами и просто душили голыми руками, если больше не было никакого оружия. Один из уальягов подошел к берегу, и его команда набросилась на конников. Сражение кипело одновременно на реке и на берегу.

Тайжи‑хан, перед которым вырос мускулистый сангасой в мокрой одежде, обнажил кривую саблю, приготовившись легко справиться с врагом, но не тут‑то было. Сангасой так ловко орудовал длинным матросским ножом, что успел дважды или трижды ранить тагарского предводителя, прежде чем на помощь последнему пришли его воины. Спасая командира, они не стали церемониться с отчаянным сангасоем и вонзили тяжелое копье ему в спину, прямо между лопаток…

— Капитан! — выкрикнул кто‑то с мукой в голосе. — Капита‑ан!!!

И черное звездное небо буйным водоворотом закружилось над Лооем.

Когда на место сражения прибыл отряд Куланна, то оказалось, что матросы и сами справились с этой работой. Около полусотни тагаров мертвыми валялись на берегу, и поодаль сбились в тесную кучу их приземистые лошади. Еще около двух десятков окровавленных тел лежало на мокрых бревнах плота, который волны Охи колотили о камни на отмели.

Измазанный в земле и крови, пошатываясь, один из моряков подошел к Куланну и, коротко глянув, доложил:

— Мы их, князь, отправили попасти облака. Многие утопли, тут уж не обессудьте. Зато никто живым не ушел. Только горе у нас случилось, вот оно как…

— Спасибо, друг, — уже начал было говорить князь Алглоранн, но тут страшная догадка поразила его, и он прервался на полуслове. — Лоой? — Ему показалось, что он выкрикнул это имя, но на самом деле — едва прошептал немеющими губами.

— Он, — скорбно согласился матрос. — Его предводитель ихний одолеть не смог, потому убили подло и бесчестно — в спину.

Капитан лежал вверх лицом с широко открытыми глазами. Рассветное небо отражалось в них, словно в крохотных озерцах. Почему‑то никто не смел опустить ему веки — скорее всего надеялись на чудо. Щеки Лооя были бледно‑восковыми, почти белыми и уже холодными. Куланн прикоснулся тонкими пальцами к сонной артерии, проверил пульс. Никаких признаков жизни. Машинально положил тяжелую ладонь на лицо друга, закрыв ему глаза.

Князь потряс головой, не веря случившемуся. Ему казалось, что он видит дурной сон и стоит только напрячь волю, как он проснется и Лоой снова будет рядом — живой и веселый.

— Боги! — прошептал Куланн. — Боги!!! Неужели вы не в силах хоть что‑нибудь сделать?!

— Разве что попробовать, — тихо сказал кто‑то, опускаясь на корточки возле безутешного князя.

Он обернулся в изумлении и увидел, что с ним разговаривает Астерион. Бог Ветра глядел на командира сангасоев с состраданием и грустью.

— Если ты поможешь мне…

— Все, что угодно! — горячо молвил Куланн.

— Я только что от Каэ, бедняжка, если бы она знала… — Слова Астериона ничего не объяснили князю Алглоранну, но он и не стремился их понять. Единственное, что было сейчас значимым для него, — это то, что бессмертный пообещал вернуть его друга в мир живых.

— Я сделаю все, что ты прикажешь, — повторил он, стараясь говорить четко и спокойно. Он знал, что боги не любят истовых верующих и сторонятся фанатиков, боги ценят достоинство.

— Тогда вскрой вену — мне понадобится свежая кровь.

Куланн не задавал лишних вопросов. Он отрезал от своей амуниции тонкий кожаный ремешок, туго перетянул руку выше локтя и быстро провел острым лезвием поперек вены. Кровь хлынула темно‑красным потоком.

— Хорошая кровь, живая, — неизвестно чему обрадовался Астерион.

Он легким движением разорвал на груди Лооя рубаху, обмакнул длинный, изящный палец в кровь Куланна и одним взмахом начертил на груди мертвеца странный и сложный знак. Красная полоса сперва вспыхнула ярким, слепящим светом, затем потускнела и уже через несколько секунд совершенно впиталась в кожу Лооя, не оставив по себе никакого следа.

— Что теперь? — спросил князь Алглоранн.

— Теперь перевяжи свою рану и ступай по своим делам. Займись телами тагар, окажи помощь раненым матросам, распорядись всем… Сюда вернешься через полчаса, раньше не приходи!

Последняя фраза прозвучала как приказ. И Куланн безропотно подчинился прекрасному богу. Он только один раз обернулся, чтобы посмотреть, что делает Астерион с телом Лооя. Однако тот продолжал сидеть с безучастным видом, глядя вдаль, на восходящее солнце. Его кудри и плащ вились в прозрачном воздухе, невзирая на полное безветрие, — ведь они сами были частицей ветра.

Полчаса промелькнули, словно одна минута. Алглоранн метался по берегу, распоряжаясь относительно раненых и убитых, просматривал немногочисленные документы, начертанные на лоскутах овечьей кожи, которые были найдены на груди убитого предводителя тагаров. Большинство из них являлись картами окрестностей Сонандана, а одна — очевидно — изображала тайные тропы через хребет Онодонги. Куланн настолько увлекся своими мыслями, что потерял счет времени. Очнувшись, он со всех ног бросился на берег, туда, где в прежней позе сидел Астерион.

— Это ты? — спросил он, не поворачивая головы. — Ты вовремя пришел, сейчас начнется преображение, или возвращение, — назови как хочешь. Должен сказать, что я только что совершил подвиг.

— Оживил Лооя? — осторожно произнес Куланн.

— Да нет, здесь я почти ни при чем. Но зато я просидел полчаса не двигаясь!

В этот момент капитан Лоой издал слабый горловой стон. Попытался приподняться, но не смог и тяжело рухнул обратно на траву.

— Боги! — Куланн бросился к другу, обхватил его мощными руками, прижал к себе, баюкая словно ребенка. — Живой… Как ты, дружище?

— Спина болит здорово, — едва слышно ответил капитан. — Очень болит, но не беда. Мне казалось, что я уходил очень надолго…

— Все прошло, все прошло, Лоой. И теперь все будет очень хорошо. Здесь Астерион, я, толпа воинов и матросов…

— А тагары?

— Их перебили. Твои ребята — молодцы, настоящие воины. Ты можешь открыть глаза?

— Попробую, — прохрипел он.

Голубоватые веки дрогнули, взметнулись с заметным усилием ресницы.

И Куланн едва удержался от возгласа: серые прежде — глаза Лооя переливались теперь всеми цветами морской волны.

* * *

Белая скала оказалась на поверку чем‑то совершенно иным.

Каэтана едва успела ступить в тень, протянуть руку, чтобы коснуться горячей шершавой поверхности, как плоть камня распахнулась, втягивая ее в себя. Падения не было. Было впечатление, что она тонет в болоте, вязнет, задыхаясь без воздуха, и жидкая грязь заливает гортань.

Все кончилось так же внезапно, как и началось.

Под ногами оказалась твердая поверхность, и Каэ, не удержавшись, упала, ударившись головой обо что‑то острое. Шлем Ур‑Шанаби смягчил удар, но в глазах слегка потемнело. Не дожидаясь, пока муть растает, она приняла боевую стойку. И только после этого осмотрелась.

Вокруг был незнакомый и удивительный мир. Впрочем, все миры, до сих пор виденные ею, были по‑своему удивительны и незабываемы.

Она находилась на берегу огромного искрящегося водоема, плоские, пологие берега которого густо поросли высокой травой. В этом измерении Джемар был освещен голубым солнцем, богат зеленью и водой. Справа возвышались ослепительные скалы — видимо, на поверхность выходило месторождение хрусталя. Многочисленные кристаллы отражали голубой свет и рассыпали вокруг брызги огня. Смотреть было больно, и голова моментально разболелась.

— Куда идти? — произнесла Каэ вслух.

— К талисману идти, — сварливо сказал Ниппи, и она чуть было не подпрыгнула на месте.

— Ффу ты, напугал…

— Надо помнить о близких тебе существах, тогда тебя ничем не испугаешь, — наставительно сказал перстень. — Ты со мной почти двое суток не говорила. Не совестно?

— Представь себе, нет, — огрызнулась Каэ.

— Какие же вы все‑таки, боги, жестокие и неблагодарные существа, — констатировал Ниппи. — И ведь приходится мириться.

— Искренне советую тебе быть терпеливым и кротким, — произнесла она. — И не лезь под руку, никакие талисманы меня сейчас не интересуют. Меня волнует, где находятся Тиермес, Траэтаона и остальные.

— Здесь я тебе не помощник, — важно сказал Ниппи. — Я не в состоянии определить, где находятся эти незначительные существа…

Он не договорил. Каэ в раздражении хлопнула себя по кисти правой руки, и перстень жалобно вскрикнул:

— Избиение! Жестокие и несправедливые кары! О боги, боги, как это на вас похоже!

— Молчи, знаток, — шепнула она.

Остановилась, замерла на месте с закрытыми глазами и внезапно ощутила непреодолимое желание двигаться вправо. Откровенно говоря, Каэ все еще не могла привыкнуть к преимуществам своего божественного происхождения и всегда подвергала сомнению свои прозрения и открытия — особенно те, что делались при помощи интуиции. Но все же она была не настолько глупа, чтобы сейчас ими пренебречь: все равно никакого иного способа обнаружить пропавших бессмертных не было. И она послушно двинулась в сторону сверкающих хрустальных скал. Ниппи бурчал что‑то невразумительное, но очень тихо и ее действия вслух не комментировал.

Памятуя о том, что времени на все дела ей отпущено чуть больше двадцати трех часов, Каэ торопилась. Она почти бегом пересекла зеленую широкую равнину, иногда скрываясь в траве почти полностью — растения здесь, под благодатным голубым солнцем, были в рост человека, — добралась до звенящего ручья с прозрачной голубой водой. Здесь она почувствовала, как отчаянно и давно хочет пить. Кахатанна сорвала с головы шлем Ур‑Шанаби и, повинуясь безотчетному движению, зачерпнула им живительной влаги. И тут же буквально всей кожей ощутила, что вода безопасна — свежа и прохладна. Она жадными глотками осушила весь шлем и еще один вылила на себя. Эта процедура взбодрила ее и придала сил.

— Спасибо, — сказала Каэ, обращаясь к ручью.

Странно, но она была уверена в том, что он не только слышит, но и понимает ее. Ручей в ответ что‑то прожурчал, и несколько маленьких волн, совершенно невозможных при полном безветрии, ударились в берег возле ее ног. Казалось, вода прикоснулась к ней, привлекая ее внимание. Она понимала, что ее поведение граничит с безумием, но и сам этот мир тоже являлся плодом чьего‑то гениального безумия, и она уступила.

— Я слушаю…

Ручей заволновался в своем песчаном ложе, заплескался, три стремительные рыбины, невесть откуда взявшиеся, остановились возле Богини Истины, помахивая хвостами, — их вытянутые, сильные, гибкие тела были яркого оранжевого цвета, и не обратить на них внимания было просто невозможно. Рыбы нетерпеливо тыкались носом в прибрежные камешки, отплывали на несколько шагов, затем поворачивали против течения и снова подплывали к тому месту, где стояла Каэтана. Более недвусмысленного приглашения она давно не видела.

— Иду, иду, не волнуйтесь.

Ручей, казалось, обрадовался ее понятливости, и рыбы поплыли вниз по течению. Каэ двинулась за ними, отметив попутно, что хрустальные скалы остались правее и выше.

Она не знала, сколько шла, следуя за оранжевыми рыбами. Наверное, прошло около полутора часов. Равнина и скалы давно скрылись из виду, она торопилась, солнце неумолимо ползло по небосклону, и тени становились все длиннее. Каэтана уже утомилась, но даже самой себе об этом, упрямо сцепив зубы, не говорила. Несколько раз поливала себя водой из ручья и выпивала несколько глотков, отчего сразу становилось легче.

Внезапно она остановилась, прислушиваясь: впереди что‑то рокотало и ворчало, словно не вовремя разбуженный дракон. Тут и рыбы в ручье заволновались, словно пытались обратить ее внимание на себя. Течение явно усилилось, и они развернулись обратно. Каэ сообразила, что их работа выполнена и дальше она предоставляется самой себе.

— Благодарю, добрые друзья, — сказала она, нарочно обращаясь в пространство поверх ручья. Вряд ли сами рыбы обладали таким развитым разумом, скорее кто‑то невидимый избрал этот волшебный способ довести ее до места назначения. Каэ не боялась, что ее обманули, — в глубине души она была уверена в том, что идет в правильном направлении. Просто таинственный доброжелатель значительно облегчил ей тяготы пути и сэкономил много времени.

Через пару десятков шагов равнина резко обрывалась, в воздухе висела водяная пыль, и ручей низвергался с невысокого уступа крохотным, но шумным водопадом. Вода скапливалась в маленькой впадине, образуя очаровательное озерцо. А на противоположном берегу этого озерца возвышался значительных размеров валун, внутрь которого вела не то нора, не то пещера в человеческий рост высотой. Нужно ли говорить, что Каэтану с неодолимой силой тянуло именно в эту нору?

— Я не хочу, — пожаловалась она невесть кому. — Опять блуждания под землей, какие‑нибудь грызуны или ядовитые гады. Или бредовые порождения Тьмы…

— Мир не настолько разнообразен, — наставительно ввернул Ниппи. — Просто ты — неисправимый идеалист. А так ведь все очень просто: все существа делятся на жертв и палачей, даже если тебе неприятно об этом слушать. И потому хорхуты и тот червяк в заброшенном городе ничем друг от друга не отличаются. И этот, как его, катхэксин…

Пока он развлекал свою госпожу таким оригинальным манером, Каэ искала способ добраться до валуна. Однако ни тропинки, ни даже мало‑мальски пригодного спуска не наблюдалось. Оставался единственный выход: вздохнув, она просто сделала еще один шаг, рухнув в озеро. И в несколько гребков добралась до берега — оно все‑таки было очень маленьким.

Вблизи валун оказался еще больше, чем выглядел с высоты уступа.

Такахай и Тайяскарон впервые за все время пребывания в этом пространстве напряглись и задрожали у нее за спиной.

— Понятно. — Каэ обнажила свои верные клинки. — Хорошо, что вы у меня есть. Все не так страшно.

И она шагнула в черное отверстие.

Идти пришлось очень долго, по колено в воде. Мускулы ног ныли и сопротивлялись, Каэ и сама считала эти бесконечные странствия одним большим издевательством, и только мысль о Тиермесе и Траэтаоне подстегивала ее, придавая сил. Мечи все время трепетали и едва слышно звенели, но в норе было темно и тихо — нападать на богиню никто не собирался. Она уже утратила все понятия о времени, когда впереди забрезжил рассеянный желтоватый свет.

Ей пришлось согнуться в три погибели, чтобы протиснуться в маленькое отверстие. Если бы не панцирь Ур‑Шанаби, она бы осталась без кожи и мяса на плечах, но шкура дракона, соединенная с лунным светом, выдержала и эти нагрузки. Обломились под ее неистовым натиском какие‑то камни, с плеском упали под ноги. Нора немного расширилась, и Каэ смогла протолкнуть себя внутрь. Но воды она все‑таки нахлебалась. Пока выбиралась на открытое пространство, все время думала, что это западня высшей пробы — если поставить воина у выхода, то ее уничтожат в мгновение ока и она защититься не успеет и не сможет. Однако все обошлось — и в этом она увидела невероятное везение.

Видимо, то место, куда она попала, находилось ниже уровня поверхности. Иными словами — под землей. Просто Каэтана настолько невзлюбила подземелья, что пыталась определить это понятие какими‑нибудь другими словами. Так ей становилось легче, хоть это и был чистейшей воды самообман. Она стояла у высокой стены, сложенной из голубых с золотыми узорами плит. Вымощенный белым мрамором пол был по щиколотку залит водой, и в этом своеобразном бассейне шныряли шустрые рыбешки. Из темных трещин росли водоросли. Они медленно колыхались в каком‑то сонном, гипнотическом танце. Какие‑то предметы валялись, брошенные и ненужные, под ногами. Большинство из них были покрыты грязью и патиной, потеряв свой первоначальный облик. Некоторые же тускло блестели, выдавая свое благородное происхождение.

Больше всего это место было похоже на тронный зал в каком‑нибудь разрушенном дворце. Где‑то вдалеке, возле противоположной стены, она увидела четыре фигуры, распятые на фоне голубых плит.

— О боги! — выдохнула Каэ.

— Все‑таки ты пришла! — сказал кто‑то.

Она молниеносно обернулась — справа от нее, возле двери, которой только что здесь не было, стоял гигантских размеров катхэксин в золотой с бриллиантами короне, а возле него толпились катхэксины помельче, хорхуты и какие‑то иные небольшие, незнакомые ей существа.

* * *

— Это наш мир, — спокойно молвил владыка‑катхэксин. — И я здесь — единственный бог. Поэтому не хватайся за мечи — это бесполезное занятие, маленькая богиня. Бессмертные посильнее тебя не смогли ничего поделать с моей властью и могуществом, зачем же повторять чужие ошибки?

Громадное существо прошлепало по воде к какому‑то возвышению, куда трое хорхутов уже волокли золотой трон, поражающий своим великолепием. Вообще, Каэ чувствовала не страх, не ужас, но удивление. Невероятные сокровища и жалкое, полуразрушенное место, могущество, способное одолеть даже такого бога, как Тиермес, и нелепое существование — это не складывалось, не совмещалось в ее разуме. Она откровенно не понимала, что здесь происходит. Зато понимала, что ей угрожает нечто более страшное, чем просто смерть и развоплощение.

— Чего ты хочешь? — спросила она у царственного катхэксина, стараясь потянуть время. И вместе с тем — именно времени ей отчаянно не хватало.

— Чего хочу? — Существо поудобнее устроило на троне свое невероятное тело. — Сейчас все расскажу подробно. Кстати, Интагейя Сангасойя, меня зовут Сокорро — это чтобы тебе было удобнее ко мне обращаться. И сделай одолжение — не стой, я не буду нападать на тебя сам и своим подданным не велю, поэтому отдохни, это лучшее, что ты можешь сделать, ибо все остальное ты проиграла в тот момент, когда попала в наш мир… — Катхэксин сделал паузу и добавил вполголоса:

— Однако ты быстро нашла нас, это делает тебе честь. Я был уверен, что ты будешь блуждать по Джемару еще несколько дней.

Каэ предусмотрительно умолчала о доброжелательных рыбах и про себя решила, что еще не все потеряно. Она пока еще жива — а это уже что‑то.

— Думаю, тебе уже ясно, маленькая богиня, что ты останешься в нашем мире на ближайшую тысячу лет, а при теперешнем раскладе это все равно что навсегда. Там, наверху, повелитель Мелькарт сможет исполнить все, что задумал… Нет, нет, послушай и не делай скоропалительных выводов. Нас здесь неисчислимое множество — ты одна. Твои друзья тебе не помогут, они беспомощны. И мне было бы жаль убивать тебя, Кахатанна. Я предложил бы тебе гораздо более выгодную сделку.

— Это безумие какое‑то, — сказала Каэ негромко.

Но Сокорро был прав. Заполнившие огромный зал хорхуты и катхэксины стояли у стен толпой, переминаясь с ноги на ногу. И нечего было даже думать о том, чтобы одолеть их в рукопашной схватке. А потом, Каэ чувствовала, что броситься в бой было бы не только неразумным и опрометчивым поступком, но еще и недальновидным. Если владыка‑катхэксин настроен лирически и не прочь поболтать, то почему бы и нет. Он чувствует себя в полной безопасности, он может безнаказанно расправиться с ней так, как сделал это с Тиермесом и Траэтаоной, Вахаганом и Веретрагной, и это значит, что он не лжет и не бахвалится попусту — какие‑то возможности у него на самом деле есть. Что ж, подумала она зло и весело, пусть сам и расскажет, что знает.

— Вели подать мне кресло, Сокорро. Если я нужна тебе живой, то не дай мне умереть от усталости. Ты заинтересовал меня, повелитель. Я была уверена в том, что хорхуты — существа разумные, но не мудрые. А о существовании твоего народа вообще никогда не слышала. И еще, Сокорро, я умею проигрывать достойно. Твоя взяла — будь же последователен.

— Что ты понимаешь под последовательностью? — Катхэксин наклонился вперед, внимательно слушая.

— Ты ведешь себя куда более достойно, чем многие и многие мои противники, и мне будет очень приятно, если ты станешь продолжать в том же духе.

Сокорро некоторое время разглядывал ее своими огромными желтыми глазищами, затем широко улыбнулся, продемонстрировав двойной частокол острых зубов:

— Я знаю, что тебе страшно, маленькая богиня. И тем более я уважаю тебя за твою выдержку и невозмутимость.

Он махнул тяжелой рукой в сторону своих хорхутов, и те со всех нег кинулись куда‑то за полуразрушенные колонны. Не прошло и минуты, как они выскочили, таща не менее роскошный золотой трон, нежели тот, что занимал их повелитель. С низкими поклонами трон поднесли к Кахатанне и установили на постаменте так, чтобы она могла расположиться лицом к Сокорро. И Богиня Истины с огромной радостью уселась на него, воспользовавшись возможностью выбраться наконец из воды.

— Ты хочешь есть? — самым любезным тоном спросил Сокорро.

— Пока еще нет, но уверена, что в скором времени проголодаюсь. Так что пусть твой повар начинает готовить прямо сейчас.

Если бы кто слышал Каэ со стороны, то наверняка бы решил, что она забрела в гости к своему старому другу, где чувствует себя как дома.

— Рад слышать, что ты не теряешь аппетита. — Сокорро несколько раз хлопнул в ладоши, и непрерывно кланяющиеся хорхуты скрылись в каком‑то из проемов. Каэ вздохнула, сняла с головы шлем Ур‑Шанаби, встряхнула уставшей головой, расслабилась. И с интересом огляделась.

В огромном зале царило еще большее запустение, чем ей показалось с первого взгляда. Когда‑то стройные, высокие резные колонны теперь серыми грудами лежали по углам зала. За этими развалинами многое было плохо видно, но ей удалось разглядеть широкие трещины и проломы, через которые в тронный зал попадали хорхуты и катхэксины. Вьющиеся и ползучие растения темно‑зелеными гирляндами свешивались с потолка и обвивали развалины. Полуистлевшие знамена, вышитые шелком и золотом, свисали с мачт. Разобрать, что на них когда‑то было изображено, теперь представлялось невозможным.

— Странный у тебя вкус, Сокорро, — обратилась она к своему хозяину. — Неужели хорхутам нужны эти линялые тряпки? Я думала, их разум устроен иначе, чем человеческий. А этот зал явно строили люди.

— Ты права, маленькая богиня, — кивнул катхэксин. — Когда‑то давно он и принадлежал людям или кому‑то им сродни. Но вот уже много сотен лет здесь властвуем мы — и потому все здесь изменилось. А этот дворец я приказал оставить в таком виде, дабы тешить свое самолюбие — мне приятно видеть, что мои верные слуги сделали с ним. Мерзко? Зато откровенно, согласись.

— Ты удивительное существо, Сокорро, — искренне молвила Каэ. А про себя подумала: «Главное, не уточнять».

— Я необычное существо, — согласился катхэксин. — Вижу, маленькая богиня, что Мелькарт, боясь тебя, не заблуждался, потому что ты — тоже существо необычное. И это заставляет меня говорить с тобой начистоту. Выслушай мои предложения. Ты готова?

— Готова, Сокорро.

— Очень хорошо. Итак, ты видишь, что властью, данной мне Мелькартом согласно нашему с ним соглашению, я могу уничтожить любого бессмертного на Арнемвенде, если он попадет в мое пространство. Признаюсь, мне было нелегко заманить Веретрагну и Вахагана, к тому же не они были мне нужны. Долгое время я колебался, удастся ли мой план, однако воспрял духом тогда, когда мне попались твои друзья. Знаешь, я ведь до нынешнего дня формально выполнял свою часть соглашения, и все бессмертные, включая тебя, мне были безразличны. Мелькарт сказал — я выполнил. Однако теперь я понимаю, что получил гораздо больше, чем хотел: ты не так уж и проста, маленькая богиня. Стань моей женой, роди мне детей, и тысячу лет спустя они выйдут из этого мира на поверхность, на Арнемвенд, и станут единственными и полновластными его хозяевами. Существа, в чьих жилах будет течь наша кровь, непобедимы: им не будет страшен ни Мелькарт, ни его приспешники, ни любой другой противник.

Каэ немного опешила. Если бы прямо сейчас ее начали убивать, она бы сопротивлялась до последнего, к этому она готовилась с самого начала. Но заиметь в качестве супруга катхэксина — это было слишком даже для нее. Но ни один мускул не дрогнул на ее лице.

— Там, наверху, может не остаться вообще ничего, Сокорро. Если Мелькарт вторгнется на Арнемвенд, он все уничтожит и ничего не создаст взамен. Вряд ли нашим детям будет чем править.

— Ты не умеешь лгать, Кахатанна, — неожиданно мягко прервал ее катхэксин. — Ты сидишь и думаешь, как бы отсюда выбраться и не опоздать. Я прав?

— Прав…

— Ты действительно не умеешь лгать.

Сокорро всмотрелся в нее внимательно:

— Когда‑то у меня был отец. И у меня была сестра. Я только‑только готовился к тому, чтобы унаследовать корону, а сестра была самым дорогим для меня существом в этом мире. Здесь ведь не так много дорогого… Мои предки уже несколько тысячелетий правили этим Джемаром, уничтожив предыдущих жителей. Немногочисленные их потомки до сих пор служат моему народу, они тупы и бессмысленны. Мы зовем их дапаонами… Иногда древней дорогой, что идет от Белой скалы, сюда попадали хорхуты… Но не об этом речь.

Мелькарт заключил соглашение еще с моим отцом: он отдал ему верхний Джемар в обмен на ряд услуг. Меня продали помимо моей воли и желания. И сестру тоже… Правда, обещанного мы не получили, но Мелькарт в этом как бы и не виноват. Он вообще умеет так все повернуть, что постоянно остаешься ему должен.

Катхэксин понурился. Каэ слезла со своего постамента, хлюпая водой, подошла к нему и оперлась на подлокотник его трона. Теперь она смотрела на это огромное существо снизу вверх, но ей не было страшно — наоборот, только теперь она кое‑что начала понимать. Правда, ей было странно видеть, что свирепый катхэксин может быть к кому‑то привязан.

— Рассказывай, что было дальше, — попросила она.

— Отец отдал Джератту, это случилось в прошлом тысячелетии, в тот промежуток времени, когда сюда можно попасть извне. За сестрой пришел онгон Мелькарта и забрал ее с собой.

— Зачем?

— Они хотели отдать ее в жены какому‑то определенному человеку, но такой все не рождался. Я не знаю, что с ней случилось потом… Знаю только, что Мелькарту был нужен ребенок, который бы родился на свет от катхэксинов и этого человека.

— Очень туманные сведения.

— Мы здесь вообще живем как в тумане. И это трудно выдержать, потому что это пространство значительно меньше верхнего мира. И здесь бывает тоскливо и одиноко — мы ведь разумны и не настолько свирепы, как нас себе представляют жители Арнемвенда.

— Прости, Сокорро, — кашлянула Каэ смущенно. — Жители Арнемвенда понятия не имеют о том, что вы существуете на свете. Я сама только сегодня познакомилась с твоим сородичем…

Она не договорила, вспомнив, что знакомством это назвать нельзя.

— Убила? — полюбопытствовал катхэксин.

— Да, — ответила она, стараясь взглянуть ему в глаза.

— Все‑таки ты совершенно не умеешь лгать. Я не держу на тебя зла, маленькая богиня, ибо понимаю, что он просто не оставил тебе другого выбора. И раз ты стоишь здесь, передо мной, значит, он мертв. Все очень просто… Кстати, почему ты стоишь передо мной? Садись, пожалуйста.

Он протянул огромную лапу и помог Каэ взобраться на свой постамент.

— Ну и что мне теперь делать?

Каэтана отметила, что он не отобрал у нее оружие и подпустил к себе слишком близко. Так что при желании его можно было легко убить. Вот только… Вечное «вот только». Но она не могла этого сделать.

— Здесь пять талисманов, — прошептал Ниппи. — Пользуйся моментом.

Катхэксин заглянул ей в глаза:

— А ведь он прав, твой невидимый советчик. Воспользуйся этим моментом — всему миру известно твое мастерство.

— А как я освобожу своих друзей?

— Ты дальновидна, маленькая богиня, — рассмеялся Сокорро. — Значит, ради них ты останешься здесь навсегда.

— Не думаю, — процедила Каэ сквозь зубы.

Она никак не могла решить для себя, пытаться ли поговорить с этим диковинным существом как с равным, как с союзником, а не врагом. И тут Сокорро сделал первый шаг. Он понизил голос и прошептал:

— Я и сам не знаю, как их освободить. У тебя в запасе есть около семнадцати часов и один маленький шанс. В том случае, если ты доверишься мне.

— А какой смысл тебе помогать мне, Сокорро?

— Простой. Ты не умеешь лгать, ты пришла в неизвестный и полный опасностей мир за своими друзьями, поэтому у меня есть все основания довериться тебе. Джератта снится мне каждую ночь — это не просто сны, маленькая богиня. Мы с ней близнецы, и наша связь глубока и прочна. Ей плохо, я знаю и чувствую это, но я не в состоянии ей помочь. Там, на поверхности, я не буду обладать могуществом и властью, я буду просто одним из многих диковинных существ и любой бог твоего мира с легкостью уничтожит меня до того, как я выполню задуманное. Но тебе это может удаться.

— Что?

— Отец заключил соглашение с Мелькартом, но теперь здесь хозяин я. И я заключу договор с тобой — я помогу тебе, а ты там, на поверхности, найдешь Джератту и отпустишь ее на свободу. Если она мертва, утешишь ее душу. Я знаю про Храм Истины… Ну как, ты согласна? — И поскольку Каэ продолжала молчать, добавил:

— Это ведь более приемлемое условие, нежели просьба стать моей женой?

Она мягко положила ладонь на его мускулистое плечо, ощутив, как вздуваются и опадают его мышцы. Подумала про себя, что катхэксин заслуживает и любви, и верности. И что — как это ни невероятно — она способна дать ему хотя бы первое.

— Я верю тебе, Сокорро. И я отвечу согласием на твое предложение.

— Тогда слушай, — горячо зашептал тот. — Через несколько часов наступит момент, когда является сюда некто — то ли тень, то ли развоплощенный бессмертный. То, что он говорит, мне непонятно. Но тебе его нужно увидеть и услышать — он поможет тебе, маленькая богиня. А пока поешь и отдохни. Вскоре тебе потребуются все силы.

Повинуясь приказу своего повелителя, хорхуты приволокли в зал горы разнообразнейшей снеди и водрузили на постамент, предварительно сняв с него золотой трон. Каэ недолго думая уселась на край импровизированного стола и подтянула поближе к себе блюдо с небольшими ломтиками мяса.

— О, вкусно!

— Хочешь вина?

— Вообще‑то да. А где ты его возьмешь?

— Мы нашли древние винные погреба… Хорхуты вина не пьют, катхэксины — тоже. Поэтому погреба остались в неприкосновенности. Сейчас я прикажу принести.

— Сокорро, расскажи мне об этом месте. Почему вы живете тут, если я видела там прекрасный мир? Ручей, озеро, равнина, роща… Зачем вы заточили себя в этих развалинах?

Сокорро грустно усмехнулся:

— Поскольку мы с тобой стали союзниками, я скажу тебе правду. Это не мы заточили себя здесь, это нас заточили. Мы пленники этих развалин, Каэ. И искупаем грех своих отцов. Когда‑то здесь жил гордый и смелый народ дапаонов…

— Постой! Ты же сказал, что дапаоны — это вот те существа, ты сказал, что они тупы и неразумны.

— Да, — согласился Сокорро. — Но ведь мы говорили о нынешних дапаонах, а не о том, кем они были прежде. А прежде это был народ ученых и магов — и его маги были искусными, слишком искусными, сказал бы я теперь. После Первой войны с Мелькартом кому‑то из победивших пришло в голову, что было бы прекрасно спрятать здесь какие‑то драгоценности магического свойства. Они считали, что здесь эти вещи будут еще в большей безопасности, нежели наверху. Но ведь и этот мир все время развивался. Почти одновременно произошли два события: маги дапаонов обнаружили талисманы, а катхэксины стали разумной расой.

Скажу тебе сразу — дапаоны считали верхний Джемар небом. И когда наступали дни Взаимопроникновения миров, никто не выходил отсюда на поверхность — это было строжайше запрещено. А нарушавших запрет чаще всего убивали хорхуты. Некоторые возвращались израненными, покалеченными, уродами. И тогда жрецы объявляли, что это небо карает нарушивших священный закон. Да, чуть не забыл главное: дапаоны понятия не имели о том, что отсюда можно уйти по своей воле — о существовании Белой скалы тогда вообще никто не знал. А бессмертные по каким‑то своим причинам не навещали нижний Джемар, даже раз в тысячу лет. Тысяча лет — огромный срок для слабого и жалкого человеческого существа: история отходит в область преданий, мифов и легенд. Короче, с этими днями Взаимопроникновения и россказнями об Арнемвенде вышла целая путаница. Возникла новая религия, велись войны, маги и ученые спорили с пеной у рта — и каждый из них ошибался… Грустная история, правда? И еще сразу скажу, что я не знаю, откуда вообще появились катхэксины. И не стану строить домыслов.

Просто, если ты заметила, дапаоны были настоящими крохами — тебе по пояс. Слабыми и беспомощными. Им даже хорхуты казались чудовищами. И жили они не больше чем сорок — пятьдесят лет — смехотворный срок… Вот почему, когда катхэксины стали разумными, человечки начали использовать их в качестве слуг. Сперва осторожно, потом все чаще и чаще. В конце концов мы постигли и их науку, и их магию, а дапаоны постепенно вырождались — кровь у них была слабая, нежизнеспособная.

Талисманы, найденные их магами, оказались этому народцу не по зубам. Дапаон, владеющий подобным талисманом, сгорал буквально в несколько дней, не успев толком ничего понять. Магические предметы переходили из рук в руки — среди наших бывших хозяев начался настоящий мор. И тут катхэксины восстали — момент был наиболее удобный, а мы уже давно не понимали, почему дела обстоят именно так, почему дапаонам дозволено вершить наши судьбы.

Войны, по сути, не было. Мы перебили почти всех, оставив лишь самых мудрых, самых знающих. В этом и была наша основная ошибка — какой‑то из магов проклял катхэксинов за предательство. Он призвал на помощь страшные силы, поручив им вечно следить за исполнением этого заклинания. Он пожелал нам что‑то вроде того, чтобы мы всегда владели этим дворцом и этими подземельями, чтобы мы однажды взвыли от тоски и прокляли ту власть, которой так добивались.

Самые старые из нас помнят этот день. Они говорят, маленький, окровавленный маг, такой жалкий, уже побежденный, стоял в этом самом зале над телом своего погибшего короля и призывал проклятие на наши головы. Он обрек нас на вечное пребывание в этом дворце и дворцовых лабиринтах.

Знаешь, — сказал Сокорро после длинной паузы, — я ведь хорошо представляю себе, как это было. Вот здесь, около этой колонны, дапаона разорвали на клочки. Видишь, у нас и когти, и клыки, и естественная броня — кто нам мог противостоять? Ему сперва не поверили, весь ужас своего положения наши предки осознали уже потом, когда выяснилось, что они действительно не могут выйти за пределы дворца. Все катхэксины, находящиеся за его стенами, в тот же час умерли злой смертью.

— Постой, а как же тот, которого я несколько часов тому назад видела на поверхности?

— Это отдельная история… Он выбрался туда еще во время Взаимопроникновения миров, которое предшествовало восстанию катхэксинов. Естественно, что сделал он это исключительно по приказу своего господина‑дапаона, в мятеже не участвовал, а следовательно — проклятие на него не распространялось.

Хорхуты же считают нас прирожденными своими владыками: отчего — опять же не знаю, но это нам очень помогает. Мы общаемся с внешним миром только с их помощью.

— А Мелькарт может проникнуть сюда?

— Только как голос — бесплотный, бессильный что‑либо изменить. Его онгоны приходили обычным способом, когда хотели заключить соглашение, я уже рассказывал тебе об этом… Зато над теми, кто находится на поверхности, он властен.

— Не понимаю, — Каэ пожала плечами, — зачем же мне так мешали, когда я хотела сюда попасть, если заведомо было известно, что ты на стороне Мелькарта? Я же была нужна ему здесь?

— Не совсем так, маленькая богиня. По‑моему, он пробовал все варианты подряд: если тебя убьют хорхуты там, наверху, — прекрасно, если же нет, возможно, мне удастся с тобой совладать.

— Объясни мне еще вот что, Сокорро. Со мной справиться проще, чем с любым бессмертным, — я не владею никакой особенной силой. А по сравнению с Тиермесом я просто несмышленое дитя. Как же вышло, что ты смог одолеть их обоих — и Жнеца, и Траэтаону? Признаюсь тебе по секрету, что я их считала непобедимыми.

— Так оно и есть, дорогая Кахатанна, — сказал катхэксин.

Протянул руку, прикоснулся к ее волосам. И сделал это так ласково, что у нее что‑то дрогнуло в душе. Она улыбнулась и невольно потянулась к нему всем телом, радуясь этому жесту, как радовалась вообще любому проявлению нежности.

— Ты прекрасна, — сказал Сокорро, откровенно ею любуясь. — Ты прекрасна, ты неповторима, ты не умеешь лгать и не приемлешь лжи. Ты отрицаешь ее самой своей сутью, правильно?

— Говорят, что это так, только вот я этой своей способности не ощущаю. Приходится верить на слово.

— Тогда поверь мне — тебя нельзя обмануть, и ты обмануть не в состоянии. Я вижу, что, несмотря на мой чудовищный вид, я тебе не неприятен, более того — ты испытываешь ко мне симпатию. А ведь этого не может быть, правда? Помимо того, что я монстр, я еще несколько часов тому назад собирался тебя уничтожить, заключить здесь, словно в темнице, собирался погубить весь верхний мир, не дав тебе возможности покинуть мое царство…

— Но ведь этого больше нет? — спросила она немного растерянно.

— Нет, конечно.

— А что касается твоего чудовищного вида, то лицо у тебя очень красивое. Правда, выглядишь ты необычно, но ведь это так естественно: ты не человек, следовательно, не по‑человечески и сложен. Во всяком случае, ни ужаса, ни отвращения ты не вызываешь. А твоими глазами я просто любуюсь.

— Спасибо, милая богиня, — тихо прошептал катхэксин. — Давно я не слышал таких добрых и таких радостных моему сердцу слов. Так о чем мы говорили?

— О том, что я слабее многих бессмертных, которые и на самом деле могут считаться непобедимыми. Тогда как же Тиермес?

— Они с Траэтаоной свалились сюда, но мы их ждали и приготовили им простенькую, но действенную ловушку: ты думаешь, их держит какая‑то страшная злая сила? Отнюдь — они сражаются друг с другом и с собственными страхами в плену у собственного же сознания. А оттуда нет возврата, потому что этого врага не победить. Смертный просто уничтожил бы себя: несколько дней без сна, еды и воды — и он мертв! Бессмертный попадает в темницу навсегда. Хочешь, открою еще одну маленькую тайну?

И когда Каэ кивнула головой, Сокорро продолжил:

— Когда ты зашла в этот зал, здесь бродило множество наваждений, одно страшнее другого. А мы собрались посмотреть, как ты будешь с ними сражаться в течение многих дней подряд. Никто не думал, что ты просто увидишь нас и даже не обратишь внимания на эти несчастные призраки…

— Боги, боги! Как все просто!

— Бесконечно просто. Для тебя.

— Бедные мои. Помоги им!

— Немного позже, когда ты встретишься с тем существом, иначе возникнут сложности. Я же говорил тебе, что сам не могу освободить их, хотя мне и неудобно отказывать в твоей просьбе. Я надеюсь, Он поможет… Ты же не хочешь рисковать попусту?

— Ты прав, как это ни горько. Хорошо, повелитель, а что я могу сделать для твоего народа?

— Мой народ ничего так не желает, как вырваться отсюда. За это он готов служить и Мелькарту, и кому угодно — злому, темному, чуждому, лишь бы добиться исполнения этой мечты. Мы живем очень долго — слишком долго, и по человеческим меркам мы почти бессмертны. Те дапаоны, что стоят сейчас в толпе моих подданных, даже помыслить не могут о том, что когда‑то все было иначе, наоборот. И хорошо, что не могут…

— А талисманы? — спросила Каэ.

— Талисманы потеряли к моему народу всякий интерес. Они ведь не могут покинуть этот дворец вместе с катхэксином. А дапаонов они по‑прежнему убивают, только еще быстрее, чем тысячи лет тому. Достаточно пары минут. При моем отце их замуровали в какую‑то из стен. Здесь, надеюсь, они и сгинут навсегда.

— Но ведь онгоны Мелькарта могут отобрать их?

— Никто им не позволит этого сделать. Пусть я и проклят, пусть я не могу покинуть этот дворец, но в его пределах я почти всемогущ. Во много раз могущественнее слуг Мелькарта. Сам он не может проникнуть к нам, а талисманы, покорные его воле, на нас не обращают внимания.

— Остаются хорхуты…

— Остаются, — чересчур спокойно согласился Сокорро. — Но мы ведь прекрасно понимаем, что эти талисманы — наша дополнительная гарантия. А осторожность нужно соблюдать всего несколько суток раз в тысячу с лишним лет. Правда, — встрепенулся он, — хочешь, я отдам их тебе?

Каэ с тоской подумала, что сил уничтожить их здесь и сейчас у нее не хватит.

— Я их даже не могу отыскать, — шепнул Ниппи. — Знаю, что целых пять, но направления не чувствую. Только тень присутствия… На ближайшую тысячу лет они здесь в безопасности.

И она ощутила невероятное облегчение оттого, что не нужно заниматься немедленными поисками и…

— А мы обречены, — внезапно прервал ее размышления катхэксин. — Мелькарт вряд ли выполнит свою часть соглашения. В отличие от тебя он умеет лгать. Он ведь отец лжи. И поэтому я еще раз прошу тебя, пообещай мне, что ты отыщешь Джератту, как только у тебя появится эта возможность, но не станешь слишком затягивать с этим.

— Обещаю, Сокорро. Я найду ее…

— Ешь, маленькая богиня. Это вкусно. — Катхэксин пододвинул к ней поближе плоскую тарелку с розовыми ломтями остро пахнущего мяса.

— Что это?

— Не спрашивай, не важно, что это, важно, что оно очень вкусно…

— Ты прав, — согласилась Каэ, подумав, что в подземельях вряд ли водятся свиньи, коровы, куры или даже дичь.

Хорхуты притащили глиняную бутыль, и Сокорро ударом когтя буквально срезал ей верхушку. Каэ приложилась к ней не без опаски, но уже через минуту пила древнее вино с выражением блаженства на лице.

— Вот это настоящее сокровище, — сказала она.

— Верю на слово, катхэксины не чувствуют вкуса этой жидкости. Мы пьем воду.

— Тоже верно.

Кахатанна обратила внимание на то, что толпа слуг Сокорро как‑то странно затопталась у трещин и проломов стен, бросая на своего владыку короткие умоляющие взгляды.

— Что это с ними? — спросила Каэ.

— Приготовься, сейчас появится тот, о ком я тебе говорил. А мои подданные его боятся. — И Сокорро величественным жестом отпустил всех. Не прошло и минуты, как зал опустел.

Воцарилась тишина, и только тяжелые капли срывались с карниза, гулко ударяясь о гладь воды. У Каэ звенело в ушах — не то от эха, не то от напряжения.

Он вышел прямо из стены — не из трещины, как делали это подданные Сокорро, но как это и полагается призраку. И двинулся прямо к Каэтане, не касаясь поверхности воды. Следов он тоже никаких не оставлял. Это был тот самый диковинный гость, что явился Нингишзиде в пламени Истины в далеком отсюда Сонандане. И вместо лица у него был овальный провал, сквозь который можно было рассмотреть старую, когда‑то коричневую ткань капюшона. На призраке была истрепанная хламида, каштановые с сединой волосы мягкими завитками ложились на плечи.

Она узнала его сразу:

— Олорун!

Он протянул к ней руки, и Интагейя Сангасойя, Богиня Истины и Сути, бросилась в объятия своего брата — странного бога Олоруна, мудреца и вечного странника.

— Я знал, что ты придешь! Как я рад слышать тебя после стольких лет разлуки…

От внимания Каэтаны не ускользнуло, что ее брат произнес «слышать» вместо «видеть».

— Что с тобой, Олорун?

Бессмертный обнял ее еще раз, его руки были почти бесплотными, и все же она чувствовала их прикосновения, тепло, нежность.

— Меня почти что и нет, девочка. Я настолько не существую, что уже не в состоянии тебя видеть. Только слышу и могу говорить. Я прикован к этому месту больше, чем любой катхэксин. Так уж сложилось. Но ты здесь, и это главное: надеюсь, я успею все тебе рассказать… — И тут же добавил серьезно:

— Надеюсь, ты понимаешь: все, что я сам знаю. Того, что мне неизвестно, в мире гораздо больше. А кто это там так громко дышит?

— Это Сокорро — правитель.

— Владыка всех катхэксинов, хорхутов и дапаонов? Что ж, если он на твоей стороне, то ты превзошла мои ожидания. Здравствуй, Сокорро.

— Здравствуй и ты, — ответил владыка дапаонов странным голосом. Олоруна побаивался и он.

— Как ты очутился здесь? — спросила Каэтана, ощупывая Олоруна.

— Это долгая история, дорогая моя девочка. И ты сама прекрасно знаешь, кто мог так жестоко расправиться со мной.

— Неужели он всесилен? — с тоской спросила она.

— Нет, конечно. Но я оказался слабее. Впрочем, на победу я и не рассчитывал, мне просто нужно было кое‑что проверить. И то, что я все еще существую, это уже много. Когда я понял, что сила моя иссякает и вскоре Олоруна не станет, ибо там, на поверхности, Мелькарт способен был дотянуться до меня, я отправился на Джемар и затаился до тех пор, пока не наступил день Взаимопроникновения. Я воспользовался этим миром, чтобы укрыться от нашего врага. Как видишь, мне это помогло.

Олорун мягко улыбнулся:

— Только не скорби обо мне — это ненужное, бесцельное состояние. Я жив и еще долго буду жить. А для тебя главное — отстоять Арнемвенд.

— Расскажи мне о себе, — попросила Каэ умоляюще.

— Не могу, к сожалению. Иначе ты останешься здесь. Я и сам невероятно рад тебя слышать, но не надо от радости становиться глупцами.

Начну с главного: когда я писал Таабата Шарран, я был уверен, что однажды известный нам мир придет к своему концу. И я оказался прав. Но только когда стала подтверждаться моя правота, возникло дополнительное условие, которое полностью разрушило все предыдущие построения. И это условие — ты, дорогая Каэ. То, что ты делаешь вот уже долгое время, — абсолютно невозможно. Ты превзошла себя, и это не похвала, а констатация. Ты — Богиня Истины, но ведь испокон веков повелось, что Истин есть бесконечное множество — все зависит от того, что подходит для данного мироустройства. И вдруг ты заявляешь, что Истина одна, и выстраиваешь вокруг пространство, целый мир, которого просто не могло быть до тебя: Смерть рядом с тобой вдруг начинает ценить чужую жизнь, трусы становятся храбрецами, убийцы — героями, люди покидают Мост, чтобы прийти к тебе на помощь, — а это вообще немыслимо, девочка!

Недавно ты сумела стать сродни драконам, и они признали тебя существом своей крови. И выяснилось, что на Арнемвенде есть одна‑единственная Истина на всех. Ты доказала то, что прежде считалось невозможным.

Может, ты сумеешь опровергнуть и неизбежный конец этого света? Главное — найти подходящую цену, как ты говоришь. Понять, что нужно отдать, чем заплатить за то, чтобы жизнь восторжествовала…

А теперь, Каэ, дорогая, освободи их и торопись обратно. Времени осталось совсем немного.

Каэтана обернулась к Сокорро, и он кивнул ей дружелюбно и весело.

— Отпускаю, отпускаю. Как все‑таки действует присутствие этого призрака.

Олорун осуждающе покачал головой, но возражать не стал — берег время. Только еще раз на прощание обнял Каэтану, пытаясь согреть ее своим теплом и любовью, Бог Мудрости знал, как они потребуются ей в дальнейшем.

А катхэксин тем временем поторопился к торцевой стене, на которой виднелись темные распятые силуэты четырех фигур. Не дойдя до них нескольких шагов, он воздел огромные когтистые лапы к сводам зала и произнес нараспев несколько фраз на тягучем, незнакомом Каэ языке. Повинуясь его приказу, фигуры тяжело зашевелились и мешками плюхнулись в воду.

Каэтана бросилась к ним.

Часть 2

В летней королевской резиденции, что на окраине Сетубала, на самом берегу лазурных вод Тритонова залива, двое нынешних владык Эль‑Хассасина только что поднялись из‑за обеденного стола. Правду говоря, не просто поднялись, но выскочили самым неподобающим образом, повергнув вышколенных слуг в смятение и ужас. Слугам вообще было непросто привыкать к прихотям новых правителей после того, как долгие годы они служили мрачному и грозному Чаршамбе Нонгакаю.

— Что‑то ты плохо выглядишь, Рорайма, — сказал Меджадай Кройден, когда убедился в том, что их не могут услышать посторонние. — У тебя усталый вид и глаза красные. Но мы же не на марше — и неделя выдалась спокойной.

— Все в порядке, Медж. Просто плохо спал, — отмахнулся Рорайма. — Снилась какая‑то гадость, теперь даже не помню, что именно.

— Может, хочешь отдохнуть после еды?

— Нет, иначе я совсем обленюсь. Мы и так почти ничего не делаем с тех пор, как заняли трон Чаршамбы…

Кройден только плечами пожал — он никогда не стремился к верховной власти и все еще не мог до конца привыкнуть к мысли, что казавшийся вечным как бог Чаршамба покинул этот мир и что власть в Эль‑Хассасине теперь принадлежит ему — Кройдену — и Рорайме Ретимнону.

Любому политику прекрасно известно, что если после смерти короля его преемник сразу не занимает престол, стране грозит долгая и кровавая междоусобица. А поскольку владыка Эль‑Хассасина умер бездетным, не оставив наследника, государство чуть было не уподобилось кораблику, попавшему во власть шторма. Однако военачальники Чаршамбы были мудры и многоопытны: Харманли Терджен вызвал троих основных претендентов на трон в Сетубал, а им хватило разума не начинать войну за власть.

В парадном зале был созван Большой совет, на котором собралось более четырехсот представителей самых знатных и уважаемых семей. В громадном помещении негде было яблоку упасть, и только возвышение, на котором стоял трон Чаршамбы Нонгакая — известный всей Имане трон, имевший форму черепа, — пустовало. Чуть поодаль был поставлен длинный тяжелый стол, за ним расположились десять главных вельмож королевства. В центре сидел Харманли Терджен, некогда старший, а теперь, после смерти короля, великий магистр ордена хассасинов.

По мнению окружающих, именно он в первую очередь мог рассчитывать на корону, ибо ему подчинялись все рыцари ордена, а также тайные и сыскные войска. Формально был в королевстве и министр финансов, однако казна всегда находилась в распоряжении короля и его главного советника, так что сейчас Харманли держал в своих руках неисчислимые богатства. А золотой запас — это уже и есть реальная власть. Советники и министры Чаршамбы не привыкли иметь собственного мнения, слепо повинуясь приказам лишь двух людей. Надо ли говорить, что после смерти последнего из Нонгакаев они автоматически признали своим господином все того же главного советника и великого магистра.

Тех сил, которыми он сейчас обладал, было вполне достаточно для того, чтобы стать королем, не созывая Большой совет. И то, что он все же это сделал, у большинства вызвало не только естественное уважение, но, с другой стороны, и откровенное непонимание.

Вельможи Эль‑Хассасина, присутствовавшие на совете, навсегда запомнили, с какой удивительной легкостью был решен столь важный и сложный вопрос, как проблема престолонаследия. Все они, собравшиеся здесь, не имели никаких прав на королевскую корону, однако им предстояло решить, к кому из претендентов они примкнут, кого поддержат. Сделать этот выбор предстояло немедленно, потому что минуты сейчас решали их дальнейшую судьбу и благополучие. Откровенно говоря, никто не ожидал такой прозорливости и дальновидности, такой выдержки и терпения от жестких и агрессивных военачальников.

Первым слова попросил Харманли Терджен, тогда еще слабый, едва оправившийся от увечья, которое он получил в бою на Медовой горе Нда‑Али. Обрубок его руки был замотан во много слоев мягкой и легкой ткани и плотно привязан к боку, чтобы великий магистр не причинил себе боль неосторожным движением. Харманли был смертельно бледен, под глазами у него лежали иссиня‑черные круги, волосы поседели за ту кошмарную ночь, однако держался он по‑прежнему прямо и был исполнен решимости до конца выполнить свой долг.

— Друзья и соратники! — торжественно начал он. — Мы собрались здесь, дабы решить судьбу одного из величайших государств Иманы, да и всего Арнемвенда. Сейчас, после трагической и внезапной гибели нашего короля Чаршамбы Нонгакая, я вижу два варианта развития событий. Либо мы найдем в себе достаточно мудрости и силы, чтобы удержаться от соблазна завладеть короной Эль‑Хассасина, и разумно и — главное — сообща решим, кому она должна принадлежать по праву, либо наши личные чувства и амбиции перевесят, и тогда я предрекаю скорую и страшную гибель великой страны. Матарии и унгаратты уже с надеждой смотрят на восток, ожидая, когда же мы сами выполним за них всю грязную работу, когда перегрызем друг другу глотки и им останется только прийти и взять то, что уже некому будет защитить.

И потому я спрашиваю: согласны ли вы выслушать меня от начала и до конца?

Зал взорвался приветственными криками.

— Хочу сразу сказать, что я не претендую на трон! Я не желаю завладеть короной Нонгакаев и потому вправе считать себя объективным судьей. Согласны ли вы, друзья и соратники?!

Одобрительный гул пронесся под сводами.

— Я уверен, что наш король согласился бы со мной: трое вельмож и славных воинов, равно любимых и народом, и рыцарями ордена, могут считаться возможными преемниками его власти. Это… — Терджен сделал паузу, набрал полную грудь воздуха и громко выкрикнул подряд три имени, — Меджадай Кройден! Рорайма Ретимнон! Ондава Донегол!

Двое названных им военачальников и один великий адмирал были самыми прославленными воинами, самыми уважаемыми и знатными вельможами и давно считались национальными героями Эль‑Хассасина. Лучших наследников и желать было невозможно. И все же — кто из них станет королем? Ондава Донегол встал со своего места, поднял руку вверх ладонью, призывая к тишине.

— Я счастлив, что здесь, в этом зале, возле этого пустующего трона прозвучало и мое имя! Это значит, что я прожил жизнь не зря, что я сделал для своей страны достаточно, чтобы она вспомнила меня в свой трудный час и решила доверить мне свою судьбу. Это великая честь, и я ценю ее превыше всего.

Эта же честь побуждает меня тут же, на месте, поклясться, что я и всегда буду защищать свою горячо любимую страну, буду проливать за нее кровь, а если потребуется — то отдам и жизнь.

Но я должен напомнить вам о том, что вы все и сами прекрасно знаете: как Харманли Терджен любит свой орден и никогда не променяет высокую честь быть его магистром ни на что другое, так я люблю море. Море и корабли. А потому я не вижу возможности занять трон Нонгакаев — это было бы сделано мной не по праву, даже если бы совет сейчас решил этот вопрос в мою пользу. Я — морской человек. И добровольно отказываюсь от всех возможных прав на престол в пользу сухопутных…

В зале зашумели и заволновались; это — в большинстве своем — морские офицеры, а также близкие друзья Ондавы Донегола пытались убедить его не отказываться заранее. Однако доблестный адмирал тяжело стукнул кулаком по столу, и этот резкий жест возымел‑таки свое действие.

— Я прошу преданных мне людей не пытаться за меня решить мою судьбу. Заранее предупреждаю, что никогда не соглашусь стать королем Эль‑Хассасина. Что же касается двух оставшихся вельмож, то я считаю их обоих равно достойными. И если сегодня кто‑то из них будет избран нашим владыкой, то я первый принесу ему клятву верности!

Адмирал с облегчением откинулся на спинку своего кресла и спросил у сидящего рядом Терджена:

— Ну что ты скажешь? Я был убедителен?

— Ты удивил меня, Ондава, — отвечал тот. — Я еще больше стану уважать тебя с этой минуты. Надеюсь, что ты поможешь мне — сейчас наступает отчаянный момент. Если наши военачальники не решат дело миром, то страшно подумать, во что выльется их противостояние… Чаршамба допустил всего одну ошибку, и как он за нее заплатил!

Меджадай Кройден и Рорайма Ретимнон переглянулись. Им предстояло решить, пожалуй, наиважнейшую задачу, какая только случалась в их жизни. И обоим было не по себе. Потому что начинались явные трудности.

Меджадай Кройден носил звание уруха — это был высший воинский чин в стране. И Рорайма Ретимнон, и Ондава Донегол официально подчинялись ему. К тому же Меджадай был отличным воином — солдаты верили ему и были готовы идти за своим урухом в огонь и в воду. А если учесть, что большая часть населения Эль‑Хассасина являлась солдатами и Харманли Терджен не встал у него на пути, то сила сейчас была на его стороне.

С другой стороны, Рорайма Ретимнон принадлежал к более знатному роду и на сословной лестнице стоял на две‑три ступеньки ближе к трону. Придворной знати он казался более приемлемой кандидатурой, нежели Меджадай Кройден. Ретимнон командовал конницей, и конные рыцари безоговорочно поддержали бы его. Столкновение этих двух гигантов могло привести к самым страшным и непредсказуемым последствиям. К какому из претендентов примкнут Харманли Терджен и Ондава Донегол — оставалось только догадываться.

В зале начался шум, все заговорили одновременно и громко, каждый пытался привлечь внимание к себе. Благородные господа, забыв о приличиях, вскакивали ногами на скамьи, чтобы оказаться выше остальных, кричали, выхватывали из ножен клинки. Словом, вели себя не лучше, нежели крестьяне на ярмарке.

— Сейчас только не хватает, чтобы они начали резать друг друга, — шепнул Терджен, наклоняясь к Меджадаю Кройдену. Лицо верховного магистра побелело еще сильнее, если это вообще было возможным — рана давала о себе знать.

— Что ты предлагаешь?

— Объединиться…

И не успел урух как следует расспросить своего старого товарища, как Терджен снова встал со своего места и зычно прикрикнул на распоясавшихся придворных. Видимо, дух Чаршамбы Нонгакая все еще незримо витал в тронном зале, потому что они послушались главного советника. Моментально притихли и даже, кажется, испугались.

— Я хочу предложить вот что, — сказал Харманли Терджен ровным и бесцветным голосом. — Самое страшное для нас сейчас — это потерять голову, утратить власть… Я уже говорил об этом. И теперь я думаю, что нам имеет смысл просить обоих военачальников принять корону, разделить ответственность за судьбу государства поровну. Так, как они делают это на поле боя…

А ни для кого из присутствующих не было секретом, что именно союз Кройдена и Ретимнона неизменно приводит к успеху. Поодиночке они были хоть и неплохими, но отнюдь не великими полководцами, тогда как вместе представляли грозную силу, с которой приходилось считаться как военачальникам, так и политикам других государств Иманы.

Вельможи переглянулись; остальные в зале затаили дыхание: здесь и сейчас решалась судьба всего королевства. Меджадай и Рорайма не торопились — они‑то всегда найдут способ договориться, однако что станут делать их потомки? И мудрый Харманли Терджен, уловив их колебания, мгновенно понял и причину.

— Что же касается будущего, то мы всегда сможем решить проблемы путем расширения территории нашей страны. Если детям наших владык станет тесно в Эль‑Хассасине, то к их услугам вся Имана. А Ронкадор или Кортегана — не такой уж плохой или завалящий кусок пирога, чтобы отказываться от него!

— Харманли! — восторженно обратился к нему Кройден, глядя, как ликуют все четыреста вельмож. — Теперь я понимаю, почему так велик был король Чаршамба Нонгакай — в главных советниках у него был ты. Так что учти, этот пост тебе покинуть не удастся!

* * *

Теперь, спустя довольно долгое время, Меджадай Кройден и Рорайма Ретимнон даже не в состоянии были представить, что все могло произойти иначе. Владыки Эль‑Хассасина были практичны и разумны — что толку рассуждать, как повернулось бы колесо Судьбы, если оно уже как‑то повернулось?

Последние дни они были поглощены каким‑то странным на взгляд непосвященного занятием. Раз в два дня придворный скульптор вкупе с гончарами, резчиками и двумя архитекторами сооружали на огромном столе маленькую копию какого‑нибудь куска Арнемвенда, руководствуясь при этом многочисленными картами и подробными описаниями. Владыки требовали воспроизвести все, вплоть до мелочей: насадить крохотные деревья, возвести горы или холмы, расстелить пустоши, провести реки и создать озера и моря.

Первое время мастера только плечами пожимали, удивляясь прихотям своих господ, теперь же вошли во вкус и выполняли работу с явным удовольствием. Они чувствовали себя кем‑то вроде Творца, и оказалось, что подобная роль может принести немало радостных минут.

Скульптор же населял созданные пространства крохотными существами, по большей части солдатами самых разнообразных армий мира. Из‑за того, что ему пришлось прочитать массу книг в королевской библиотеке, чтобы выяснить детали вооружения и костюмов, он увлекся историей оружия и теперь взахлеб рассказывал о нем первому попавшемуся собеседнику, вгоняя того в священный ужас — говорить этот добрый малый мог сутками.

Когда же работа бывала выполнена и сотни фигурок расставлены на макете, за дело принимались оба короля. Теперь их часто можно было застать в библиотеке — где и располагался упомянутый стол — склоненными над диковинной этой игрушкой.

— А я вот так! — торжествующе объявлял Ретимнон.

— А он вот так!

— Тогда я пущу конницу в обход…

— Я бы тоже пустил, — сокрушенно говорил Меджадай. — А вот он поступил иначе, совсем наоборот сюда… и сюда.

— А этого не может быть!!!

— И я думаю, что не может. И сараганцы были полностью согласны с нашим мнением — ну и где они теперь?

— Одним богам ведомо, что он творит!

Следует пояснить, что владыки Эль‑Хассасина внимательно изучали тактику и стратегию боев, проведенных аитой Зу‑Л‑Карнайном. И пришли к неутешительному для себя выводу, что даже малая толика его гениальных идей никогда бы не пришла в их головы. То есть они бы с треском проиграли любое сражение, затеянное с фаррским полководцем.

Тем жарким, солнечным днем они, едва успев наскоро перекусить, выскочили из‑за обеденного стола, дабы вновь предаться своему излюбленному занятию, и уж совсем было отбились от сопровождающих их сановников и слуг: в отличие от величественного Чаршамбы обоим нынешним королям было не по себе, когда десятка три или четыре бездельников неподвижно стояли рядом и смотрели им в рот, а возразить было нечего, ибо в этом и заключается священная обязанность придворных. Оставшись в душе простыми солдатами, Рорайма и Меджадай неуклонно стремились упростить и сократить многочисленные церемонии, дабы отвоевать себе хоть немного свободы. Они как раз собирались скрыться в библиотеке, когда вышколенный рыцарь, носящий цвета и герб дома Тердженов, припав на одно колено, торжественно возгласил:

— Главный советник и великий магистр — Харманли Терджен — просит аудиенции у их величеств по делу чрезвычайной важности!

— Проси! — сказали владыки хором.

Харманли Терджен, изрядно постаревший с того времени, как он встретился с Кахатанной, переступил порог зала. Низко склонился. Терджен был человеком строгих правил, а потому всегда соблюдал этикет, напрочь забыв о том, что с нынешними владыками его связывала некогда закадычная дружба.

— Здравствуй, Харманли, — сказал Меджадай Кройден. — Что за дело чрезвычайной важности привело тебя во дворец и отчего ты не появлялся на наши глаза уже три или четыре дня?

— Все из‑за того же дела, ваше величество, — ответил главный советник. — Я бы попросил личной аудиенции, с глазу на глаз.

— Будет тебе такая аудиенция!

Рорайма небрежным взмахом отпустил всех, кто в этот миг находился в зале. Через неполных две минуты огромное помещение опустело, только трое мужчин устроились возле широко распахнутого окна, выходившего прямо на море.

— Плохо дело, — коротко сказал Терджен, едва они остались одни.

— А что? По‑моему, Кортегана и Ронкадор присмирели, золотой шеид не в состоянии дать сколько‑нибудь серьезный отпор, остальные государства в том же положении, разве что Хартум… — заговорил Рорайма. — Но ведь это все — только вопрос времени. Сейчас мы соберемся с новыми силами, и тогда Имана будет нашей.