Кахатанна. Тетралогия (СИ)

— Не все так благополучно, как тебе докладывают твои министры, — сказал Терджен, поморщившись. — Мне не хотелось бы разочаровывать вас, но я слышал такую пословицу: предупрежден — значит вооружен. И я явился вооружить своих повелителей. Беда притаилась совсем неподалеку…

— Можешь даже не продолжать, — прервал его Меджадай. — Хочешь, я сам угадаю: где‑то в районе Нда‑Али?

— Лучше бы ты ошибался, владыка, — вздохнул Терджен.

Даже наедине с обоими королями он не позволял себе прежней фамильярности, разве что вел себя чуть свободнее, чем с Нонгакаем.

— Значит, я угадал, — продолжал настаивать Кройден.

— Ты абсолютно прав, повелитель. Вокруг Медовой горы творится что‑то темное и загадочное.

Хассасины недаром получили прозвище Безумных и вот уже больше тысячи лет не расставались с ним. Харманли Терджен долгие годы занимал самое высокое положение в ордене Безумных Хассасинов, и оно было завоевано ценой адских усилий. Поэтому Меджадай Кройден и Рорайма Ретимнон понимали, насколько серьезной должна быть проблема, чтобы заставить заволноваться одного из самых хладнокровных, жестоких и отважных людей Иманы.

— Рассказывай все, что ты знаешь, — приказал Рорайма.

Всему Эль‑Хассасину было доподлинно известно, что у Терджена повсюду имеются свои глаза и уши. Сеть его шпионов и осведомителей была настолько обширной и усовершенствованной, что даже покойный Чаршамба Нонгакай — так и оставшийся для своих подданных непререкаемым авторитетом абсолютно во всех вопросах — неоднократно высказывал главному советнику свое благоволение. Никто не сомневался в том, что глаза‑уши Харманли Терджена вполне способны доискаться до истины и на дне морском, и под землей. То, что подводные или подземные твари немы и неразумны, их не смутит. И значит, Харманли Терджену известно очень многое, больше, чем кому бы то ни было. А если великий магистр о чем‑то не имеет понятия, то сами боги не смогут вызнать больше.

Вот такое мнение — и вполне справедливо — бытовало не только среди простых граждан Эль‑Хассасина, но и на вершинах власти.

— В окрестностях Нда‑Али стали пропадать люди, — начал он спокойным и ровным тоном. — Этим нас не удивишь, и особой беды бы в том не было, но пару раз пропали выехавшие на охоту рыцари — со свитой и при полном вооружении. Мы заволновались, навели справки. И вот что выяснилось — люди стали пропадать с той памятной ночи…

Голос Терджена прервался. Ему потребовалось буквально несколько секунд, чтобы справиться с собой, и постороннему взгляду его смятение было незаметно, однако ни Кройден, ни Ретимнон не были посторонними. И они отметили, что да, конечно, всего лишь несколько секунд — но все же они потребовались неустрашимому верховному магистру.

— Беда даже не в том, что они исчезают там, а в том, что это происходит по абсолютно разным причинам…

— То есть?.. — поднял Кройден правую бровь.

— Изволь, владыка, выслушать мои пояснения: если в лесу завелась хищная тварь, то ее жертвы так или иначе будут найдены со следами когтей или клыков на телах — или на том, что останется от их тел.

Если это дело рук сумасшедшего мага, тогда налицо будут признаки применения колдовства, явные или скрытые следы заклинаний. Но нет такого волшебства, которое можно было бы сделать абсолютно незаметным — наши колдуны отыскали бы виновного, добыли бы его из‑под земли и призвали к ответу.

То же самое можно сказать об убийцах, бунтовщиках и о ком угодно вообще. Или — о чем угодно…

— Ты вполне понятно все объяснил, Харманли. Так что же случилось у Нда‑Али?

— Все, владыка, — с тоской во взгляде ответил главный советник. — Все наихудшее, что можно себе вообразить. Первую жертву, которую удалось отыскать, нашли в жутком состоянии. Кстати, это средний сын маттея Пелентонга, но установить его имя удалось только благодаря тому, что сохранились обрывки плаща несчастного юноши…

— Бедный маттей, — вздохнул Кройден.

Граф Пелентонг долгое время сражался под его началом, и особенно отличился во время войны с Ронкадором. Именно тогда он получил и звание маттея — командира двухтысячного отряда. Трое его сыновей, несмотря на молодость, тоже занимали высокие военные посты. И Кройден, и Ретимнон благосклонно относились к юношам. Известие о смерти одного из них искренне огорчило королей Эль‑Хассасина.

— … а сам он, как бы это сказать, был неузнаваем, — продолжал между тем Терджен.

— Изуродован?

— Хуже. Такое впечатление, что его пережевали и выплюнули, владыка. Именно так выглядит кусок пережеванного мяса.

— Это ужасно! — воскликнул Ретимнон.

— Да, повелитель. Но это только начало: следующую жертву нашли висящей вниз головой, с содранной кожей. Ею оказался один из егерей, сопровождавших молодого Пелентонга. Нужно ли говорить, что сраженный горем граф вместе с сыновьями и преданными вассалами был полон желания отомстить за эту нелепую и страшную смерть? Они прочесали всю округу, весь лес у подножия Нда‑Али… — Терджен остановился.

— Ну и что? — с нетерпением спросил Кройден.

— Граф вынужден был вместо одних похорон устраивать двое. Он лишился и младшего сына. А также потерял четверых латников.

— Это уже серьезно, — встревожился Ретимнон. — Что же ты предпринял?

— Сперва, владыка, я объявил окрестности Нда‑Али запретной зоной, выставил посты на дорогах, ведущих к ней, дабы они поворачивали проезжих назад, указывая им иной путь туда, куда тем необходимо попасть. Желающих же достигнуть самой Медовой горы приказал доставлять прямо к себе, в орденский замок, чтобы потом подробно их расспросить. За три последних дня я потерял пять рыцарей ордена и трех солдат тайного войска. Все они умерли смертью загадочной и жестокой.

Кройден и Ретимнон переглянулись, как делали всегда, когда у них возникали сомнения. Казалось, что они ищут друг у друга поддержки и одобрения.

— Что же ты думаешь по этому поводу, Харманли? — спросил Меджадай. — Я не знаю человека мудрее и хитроумнее тебя. Что ты скажешь нам?

— Я боюсь выговорить вслух свою догадку, повелитель. И тем более боюсь, что считаю ее верной. Я полагаю, что узник горы Нда‑Али, то существо, что заперто в ее недрах, — сам Ишбаал восстал против нас. И я не знаю, где искать спасения и защиты.

— С чего бы это великому Ишбаалу восставать против своих детей? Чем мы прогневили его?

— Я отвечу тебе, владыка. Король Чаршамба — хоть я и не смею осуждать его, ибо он сделал все, что было в человеческих силах, — не смог воспрепятствовать Интагейя Сангасойе и допустил ее в пещеру Ишбаала. Думаю, божество наше гневается. И еще думаю, что каким‑то образом оно стало свободнее в своих действиях.

— Что делать, Харманли? — шепотом спросил Ретимнон. — Здесь не помогут ни войска, ни даже атака доблестных рыцарей… Что делать?

— Дайте мне полномочия, владыки, — ответил главный советник. — Я хочу съездить в княжество Ятту, в знаменитый магистериум. Это займет не так уж много времени, если обратиться за помощью к магам. Думаю, там мне удастся узнать причину столь необычного поведения нашего божества. Еще я считаю необходимым созвать жрецов Ишбаала из храмов Бахр‑Бала и Аджа‑Бала. Беседовать с ними я предоставлю верховному жрецу Исиро Талгару. Только после этого я осмелюсь ответить на ваш вопрос, думаю, что любые иные действия будут столь же бесполезными, сколь и преждевременными.

— Ну что же, — сказал Кройден. — Ты, Харманли, как всегда, прав. И хоть ты и не любишь вспоминать, как славно, случалось, проводили мы время за кувшином доброго вина, мы с Ретимноном этого никогда не забудем. А потому, друг, поступай, как считаешь нужным. Мы доверяем тебе как товарищу по оружию. Это ведь вернее, чем доверие, которое один царедворец в состоянии испытывать к другому.

Рорайма Ретимнон только кивнул головой, подтверждая слова соправителя. Ему было не по себе. И он не знал, стоит ли говорить остальным, что сию минуту он припомнил, отчего были неспокойными его ночи: Медовая гора Нда‑Али вот уже неделю преследовала его в кошмарных и тягостных снах.

* * *

Когда Золотому шеиду Тиладуматти — Теконг‑Бессару — сообщили о том, что во дворец явился человек, заявляющий, что он приплыл с далекого Гобира, правитель только отмахнулся как от мухи. Ему было не до безумцев и не до дворцовых сплетен. Положение в стране стало угрожающим, а помощи от Кортеганы, чьи рыцари обычно решали все текущие проблемы, ждать не приходилось.

Баргу Барипада от смерти и изгнания спасла только загадочная гибель короля Чаршамбы Нонгакая. Это событие вынудило хассасинов отвести войска обратно на исходные позиции и отозвать в Эль‑Хассасин армаду Ондавы Донегола. Однако побережье было полностью разорено, а Штайр, Малый Бурган и десятка два городов поменьше разрушены и сожжены.

После гибели Катармана Керсеба король Кортеганы остался без того единственного полководца, который мог противостоять военачальникам Эль‑Хассасина и уравновешивал чаши весов. Орден унгараттов не признавал Барипада в качестве своего предводителя и сейчас был раздираем на части интригами и борьбой за кресло верховного магистра. Эта внутренняя маленькая война разразилась как нельзя более некстати, но в государстве не было человека, способного взять бразды правления в свои руки. Угроза нападения хассасинов отступила, но никуда не исчезла. Даже такой недалекий политик, как Барга Барипад, понимал, что стоит только Кройдену и Ретимнону немного подождать, и волнения — естественные при смене власти в любой стране — улягутся. А бесчисленные полчища жаждущих крови хассасинов снова вторгнутся на территорию соседних государств.

Все эти невеселые думы одолевали Золотого шеида. Собственная армия Тиладуматти практически не существовала. Даже охрана его персоны осуществлялась рыцарями‑унгараттами. Эль‑Матария, правда, была грозной крепостью, но умелых защитников можно было пересчитать по пальцам. И потому Теконг‑Бессар не рассчитывал отсидеться за мощными стенами.

Придворные всегда считали его недалеким и слабохарактерным человеком и терпели только как представителя древней династии — человека, которому поклонялся народ. Однако они очень удивились бы, узнав, что думает про них Золотой шеид.

До тех пор, пока орден унгараттов, точнее говоря — Катарман Керсеб и король Барга Барипад, практически правили Тиладуматти, взамен гарантируя Теконг‑Бессару безмятежную жизнь, он соглашался с подобным положением вещей. По своему характеру правитель Тиладуматти был человеком не тщеславным, не властолюбивым и не агрессивным. И, сознавая, что никакими военными талантами не обладает, Золотой шеид предоставлял право работать другим. В конце концов он без особых сложностей и проблем получал то, к чему стремились и остальные его царственные собратья.

Теперь же Теконг‑Бессар отчаянно искал выход из тупика. Обращаться к матариям было бесполезно — они могли войти на территорию его страны только как завоеватели. Слишком давно, слишком сильно матарии и унгаратты ненавидели друг друга, чтобы двумя‑тремя указами можно было уничтожить эту взаимную ненависть. К тому же, думал шеид, просящий всегда в проигрышном положении. По той же причине отпадала Доганджа. Игуэй был государством не менее слабым, чем Тиладуматти, его армия была небольшой и не слишком хорошо подготовленной — так что тягаться с закованными в сталь хассасинами ей было не по зубам. Правда, Игуэй был беден и его помощь Золотой шеид мог с легкостью купить за незначительную для казны Тиладуматти сумму. Но то, что дешево стоит, дорого обходится.

Самым мощным государством запада был, вне всяких сомнений, Хартум. Однако таурт Хартума был богат настолько, что запросто мог скупить всю Иману, если бы ему того захотелось. Теперь же, когда там правит наместник Кахатанны — герцог Талламор, обращаться к нему за содействием вдвойне бесполезно. Ведь именно унгаратты пленили в свое время его таурту и использовали ее в качестве гладиатора. Где‑то в глубине души Теконг‑Бессар был уверен, что беды, свалившиеся на Кортегану, уходят корнями именно в этот просчет Катармана Керсеба. И хотя сам шеид мог клясться, что не знал об этом вопиющем происшествии, напоминать всей Имане о том, что именно в его стране гладиаторские бои велись вообще безо всяких правил и были наиболее жестокими, ему не хотелось.

Хартум отпадал.

Царство Тонгатапу в качестве союзника и защитника вызвало у хмурого Теконг‑Бессара невольную улыбку. Дикари Тонгатапу были свирепы и кровожадны, каннибализм не считался у них чем‑то из ряда вон выходящим. А золота они не ценили, и вообще было неясно, как их привлечь на свою сторону, ибо детей Ишбаала они боялись панически. К тому же дальность расстояния от Тонгатапу до Тиладуматти сводила на нет все возможные варианты: дикари не пользовались верховыми животными. На пеший путь у них ушли бы месяцы.

Мелкие государства, такие, как Хандар, Ятта, Цаган или Астерия, вообще были не в счет.

Риеннские острова ждали исхода будущей войны, дабы пасть к ногам победителей.

Положение было безвыходным.

В ярости Теконг‑Бессар сломал какую‑то хрупкую костяную статуэтку из тех, что во множестве украшали его покои. Давая выход накопившейся злости, рванул тяжелый шелковый занавес. Тот рухнул на инкрустированный пол вместе с золоченым карнизом. Раздался грохот, на который моментально сбежались слуги. И шеид не без удовольствия пнул одного или двух ногой. Но делу это помочь не могло, и он постарался взять себя в руки.

Тиладуматти нужен был союзник. Сильный, заинтересованный, по возможности честный. Такого Теконг‑Бессар не знал. И чтобы немного развеять досаду, злость, чтобы прийти в себя, дабы со свежими силами приняться за решение проблем, правитель стал придумывать себе развлечение. Человек, заявляющий, что прибыл с Гобира, внезапно всплыл у него в памяти. Золотой шеид нетерпеливо стукнул золотым молоточком по подвешенному гонгу, и в зал, кланяясь, вбежала толпа разряженных слуг.

— Путешественника ко мне, — обронил шеид. — Вина, сладостей, музыку…

Пока придворные и слуги суетились, исполняя приказ, Теконг‑Бессар подошел к карте Арнемвенда, висевшей на стене. Карта с невероятным искусством была нарисована красками на огромном полотне голубого шелка. Ее выкупил у библиотеки Риенна еще отец нынешнего шеида. Она стоила целое состояние пятьдесят лет тому, но и сейчас редко где можно было встретить что‑то подобное.

— Гобир, Гобир, — задумчиво пробормотал он. — Явное вранье, но любопытно послушать.

Небольшой по сравнению с Бардом или Иманой, Гобир находился к западу от последней, отделенный полосой бурных вод океана Торгай. Несколько раз на этот континент отправлялись экспедиции Хадрамаута, Аллаэллы и — независимо от них — Эль‑Хассасина, Хартума, Кортеганы и Доганджи. Все корабли добирались до разных мест на побережье Гобира, и сведения соответственно были различными. Большинство экспедиций просто не смогли проникнуть в глубь континента, не сумев пристать к скалистым отвесным берегам, возле которых волны кипели и бурлили, словно в котле. Несколько флотилий были почти полностью уничтожены — корабли попадали в водовороты, разбивались в щепы о подводные скалы, были затянуты стремительным течением и выброшены на камни. Некоторые — просто растаяли в тумане без следа.

Приставшим в другой части побережья повезло несколько больше. Они оказались на раскаленной, безводной поверхности, где ничто живое не могло продержаться более нескольких часов. Корабли, запас пресной воды на которых был ограничен, не могли долгое время стоять у этих берегов в надежде на то, что команда найдет где‑нибудь источник или колодец. Несколько отчаянных попыток такого рода, закончившихся мучительной гибелью десятков людей, навсегда разохотили остальных.

О Гобире ходили всякие небылицы и слухи, но доподлинно известно было только одно — этот континент недосягаем и для жизни непригоден. А потому все молчаливо согласились считать его как бы несуществующим. Соответственно, и боги утратили к нему всякий интерес, ибо бессмертным нужны верующие, а не пустые, дикие пространства.

— Посланец с Гобира! — возвестил один из слуг, мягко стучась лбом о толстый ковер.

Теконг‑Бессар махнул пухлой белой рукой, унизанной перстнями.

Двери распахнулись, и в зал вошел тот, кто назвал себя посланцем с Гобира.

— Долгих лет счастливого правления и спокойного и радостного перехода в следующую жизнь, — произнес он тяжелым басом. Затем поклонился, но выражение его лица свидетельствовало, что делает он это безо всякого на то желания, скорее против собственных убеждений.

Золотому шеиду, который привык к коленопреклоненным фигурам своих подданных, вообще не показалось, что ему кланяются. Однако он не стал придираться к этикету. Дело в том, что человек потряс его воображение. И Теконг‑Бессар милостиво указал ему на низенький диванчик, перед которым уже выставляли, торопясь, на отдельный столик бесчисленные блюда, кувшины и кубки. Топтавшихся у двери музыкантов Золотой шеид отослал назад одним коротким движением, посчитав, что посторонние звуки могут ему помешать.

От его гостя исходило странное обаяние, обаяние сильной и волевой личности — мудреца, художника или поэта. Только необыкновенные люди моментально так организуют пространство вокруг себя, что в нем становится спокойно, свободно и… интересно. Именно три давно забытых ощущения посетили Теконг‑Бессара: покой, свобода и искренний интерес к собеседнику.

— Я рад видеть человека из столь отдаленных мест, — сказал он после паузы. — Я рад, что люди Гобира слышали о нашем государстве и были настолько дружелюбны, что прислали посланца. Назови себя, странник, и давай выпьем за твое честное имя.

— Меня зовут Баяндай, шеид. И я с удовольствием выпью с тобой.

Теконг‑Бессар чуть было не подавился своим же вином, но сумел сохранить на лице приветливое выражение. Этот Баяндай интересовал его все больше и больше.

— Ты прибыл как путешественник или как официальное лицо?

— Как посол, Теконг‑Бессар. У тебя есть то, что нужно нам, у нас есть то, что нужно тебе. Давай поменяемся и будем рады.

— Однако, — пробормотал правитель Тиладуматти, не привыкший к лобовым атакам, — я не стану спрашивать тебя, Баяндай, что же так нужно тебе. Не из безразличия, а потому, что хочу ближе узнать тебя. Не считай меня невежливым, но знаешь ли ты, что весь цивилизованный мир уверен в том, что Гобир пустынен и безлюден? Я не могу просто так, на слово, поверить тебе. Хотя… хотя мне этого очень хочется. И именно потому, что мне этого хочется, я столь терпеливо слушаю тебя. Пей, Баяндай. Вино у меня хорошее.

— Хорошее, — согласился человек. — Ну что ж. Ты правильно обрисовал нашу с тобой проблему, и, значит, ты не настолько туп и недальновиден, как тебя описывают.

На сей раз Теконг‑Бессар все же подавился и закашлялся. Баяндай поднялся со своего диванчика и хлопнул шеида по спине громадной ладонью. Тот моментально перестал кашлять и удивленно воззрился на своего гостя.

— Тебя волнует, отчего я не прибыл с пышной свитой, если я действительно посол. Ты переживаешь, не обману ли я тебя, и ты уже склонен считать меня лжецом, чтобы обеспечить себе отступление, чтобы — если я окажусь безумцем или авантюристом — мог сказать, что ты все прекрасно знал, но просто развлекался…

Золотой шеид удобно развалился в кресле и стал внимательно слушать. Гость был прав.

— Ты столь спокойно впустил меня в свои апартаменты не потому, что доверился мне, а потому, что там, там и там, — гость небрежно указал открытой ладонью в разных направлениях, — засели в засаде твои охранники. И ты чувствуешь себя в полной безопасности. И происходит это потому, что ты не сталкивался с настоящими убийцами.

— Ты пришел убить меня? — серьезно спросил Теконг‑Бессар. Страха он не испытывал — какое‑то странное волнение, чуть ли не азарт.

— Нет, конечно, — ответил Баяндай немного удивленно. — Иначе ты был бы мертв, шеид.

Занавеси заколыхались: это охранники пришли в движение.

Приготовились.

— Я хочу договориться. Кроме этих четверых, нас никто не слушает?

Теконг‑Бессар коротко глянул на гостя. Он не только безошибочно указал на потайные простенки, где обычно прятались лучшие из возможных на Имане телохранителей, но еще и определил их число. Это было уже серьезно. Откровенно говоря, правитель Тиладуматти не сомневался в том, что Баяндай явился договариваться. Достаточно было на него посмотреть, чтобы определить, что представляет собой этот чужак, и поверить, что его слова не были пустым бахвальством.

Перед шеидом стоял высокий, сухой человек, широкий в кости. Одежда его была дорогой, но функциональной и не стесняла движений. Она плотно облегала его мощное, гибкое тело. И не было ни единой складки, ни единого украшения, за которое его можно было бы ухватить. Волосы Баяндая были коротко острижены, что, впрочем, весьма шло к его удлиненному лицу. Лицо было красивым, но хищным и жестким: крупный, изогнутый нос, миндалевидные глаза, прямые брови. Его кожа загорела до оттенка темной бронзы. А движения человека с Гобира поражали грациозностью, точностью и быстротой.

«Да, — подумал Теконг‑Бессар. — Убьет и не заметит». А вслух ответил:

— Никто не должен слушать, но стены имеют уши — у вас так не говорят?

— Говорят, — кивнул гобирец.

— Тогда скажу так: надеюсь, что никто…

— Откровенно, шеид. И отплатить я должен той же монетой. Сейчас я отвечу на все твои вопросы, а ты можешь не трудиться их задавать. Я сам все знаю.

Во‑первых, мы никогда не хотели и не стремились к тому, чтобы о нас узнал целый мир. Посланников Гобира не так уж редко можно встретить в разных странах мира, но их жителям ни к чему знать, с кем они имеют дело.

Во‑вторых, по той же причине я был послан к тебе без свиты и не произвел того шума, который обычно сопровождает приезд любого официального посольства. Когда мы с тобой договоримся, ты поймешь, что я был прав.

— Кажется, я уже понимаю, — сказал правитель. — Ну, Баяндай, теперь скажи, о чем конкретно ты хотел со мной поговорить.

— Мы внимательно следим за событиями по всему миру. И мы уверены, что Тиладуматти сейчас переживает не лучший период своей истории. Твое государство, шеид, осталось без защиты. Более того, оно существует под постоянной угрзой вторжения противников. У тебя есть золото, но ты не можешь нанять армию, потому что на Имане нет такой силы, которой можно было бы доверить твой народ. Такой армии, которая бы лояльно относилась к твоим подданным, была достаточно велика, чтобы справиться с твоими врагами, но не настолько многочисленна, чтобы захватить власть в стране. Чтобы она покупалась за золото, но довольствовалась при этом обещанной платой, а не стремилась ограбить тебя до нитки.

— Ты верно обрисовал ситуацию, — согласился Теконг‑Бессар. Его интерес к этому странному человеку стремительно перерастал в восхищение.

— Я предлагаю тебе такую армию, шеид. Выслушай, что ты можешь купить за свое золото: каждый из нас готовится к сражениям с момента появления на свет. Наши младенцы растут в специально созданных условиях — гораздо более сложных, чем можно увидеть в действительности. С детских лет нас учат обходиться без еды и питья, без воздуха. Затем мы постигаем искусство убийства. И мы действительно искушены в этом ремесле. Скажу тебе откровенно, что жалкие потуги унгараттов вызывают у нас только смех и презрение. Это я могу продемонстрировать тебе, когда ты того пожелаешь, чтобы не испугать тебя и не вызвать у тебя подозрений ненужным поступком. Я хочу, чтобы ты полностью доверял мне и всем моим людям, если решишь купить наши услуги. Мы верны тому, кто нас нанял. Нас нельзя перекупить даже за большее количество золота. И еще — у нашей армии есть огромное преимущество, которого не имеет ни одна воинская часть твоей Иманы…

— Какое же? — нетерпеливо спросил Теконг‑Бессар.

— Мы живем слишком далеко отсюда, и Имана абсолютно чужда нам. Поэтому ты всегда будешь гарантирован от того, что мы захотим захватить Тиладуматти; остальные страны тут же ополчатся против нас. А даже мы не выдержим войны с целым континентом.

— Это мысль, — задумчиво молвил Золотой шеид. — Знаешь, Баяндай, говорить с тобой — сплошное удовольствие.

— Что ты решил?

— Я согласен. Заметь, я даже не стал раздумывать над твоим предложением. Единственное, чего я хочу, — это узнать ваши условия. Какое количество золота хочешь ты за свои услуги и что кроме золота может потребовать ваша армия?

— Все, что нам нужно помимо золота, мы возьмем у твоих врагов. У тебя же мы возьмем только оговоренную плату. При этом все захваченные у врага ценности — в том числе и золото — отдадим тебе как нанимателю. Если нам что‑то потребуется, мы постараемся договориться с тобой, выплатив стоимость ценной вещи. Ты согласен с такими условиями?

— Ты странно говоришь, — заключил внезапно Теконг‑Бессар. — Я не понимаю, что именно, но что‑то мне кажется удивительным, а потому вызывает подозрения. Видишь, я с тобой искренен. И я очень хочу, чтобы ты рассеял мои сомнения. Я ведь вижу, что вас учат быть проницательными, тонкими и точными в суждениях.

— Ты говоришь то, что думаешь, шеид. А ты делаешь это редко. И потому мне приятно слышать от тебя хвалебные слова. А беспокоит тебя то, что я с кажущейся легкостью отказываюсь от всего, что превышает еще не оговоренную плату. Значит, думаешь ты, либо плата будет так высока, что мне придется отказаться, либо неизвестный тебе народ обманет тебя и надеется захватить нечто гораздо дороже денег. Либо, думаешь ты в тревоге, передо мной стоит безумец — и с какой стати я поверил ему, что на Гобире вообще могут жить люди? Ведь все доказывает обратное. Я прав?

— Ты прав, — наклонил голову шеид. — А теперь возрази мне.

— Твои подданные, когда мы собирали сведения о тебе, владыка, судили о тебе по тому образу, который ими самими был выдуман. Они говорили, что ты глуп и слабоволен. Что ты — всего лишь яркая вывеска для унгараттов, которые и здесь являются полноправными хозяевами. Однако я рассудил иначе. И встреча с тобой подтвердила мои мысли — ты умен, хитер и дальновиден. Просто тебе не было смысла ссориться с Кортеганой, если она гарантировала твоему царству мир и покой.

Так и мы — если судить нас по меркам твоего народа — должны обмануть тебя, потому что дороже золота в твоем мире нет ничего. Мы же, выросшие в суровых условиях, знаем цену капле воды и крошке хлеба. Золото нужно нам для достижения нашей цели, но не является ею. Ты понимаешь меня?

Если мы согласимся друг с другом, то оговорим возможные исключения из установленных нами же правил. Это устраивает тебя, шеид?

— Да, — твердо ответил Теконг‑Бессар.

— Теперь скажи, хочешь ли ты, чтобы этот разговор остался только нашей с тобой тайной? — И Баяндай пристальнее и дольше всмотрелся в глаза шеида.

Мгновенная искра понимания вспыхнула между этими разными и не похожими друг на друга людьми. И шеид прикрыл глаза, соглашаясь.

— Тогда сядь удобнее, мой будущий хозяин, — безо всякой связи с предыдущим предложил гобирец. — Ты устал, и тебе нужно расслабиться. Откинься назад.

В последних словах его Теконг‑Бессар услышал недвусмысленное распоряжение и подчинился не задумываясь. Баяндай в тот же миг развернулся на каблуках, и выброшенная вперед правая его рука, украшенная плотным кожаным браслетом, описала в воздухе широкий полукруг. Раздался негромкий свист, глухой звук от удара и протяжные хрипы. Трое телохранителей, до сих пор стоявших в простенках, путаясь в шелковых портьерах, упали навзничь. В горле каждого из них торчал короткий стальной шип. Четвертый выскочил из своего укрытия с обнаженным клинком в руках. Тяжелая сабля металась в воздухе пойманной бабочкой, и Теконг‑Бессар уже хотел было приказать охраннику остановиться — ведь у Баяндая не было никакого оружия. Однако он передумал: ему представлялся прекрасный случай увидеть своих солдат в действии. Гобирец наверняка не стал убивать противника, чтобы показать товар лицом.

Надо признать, что ему это удалось.

Он несколько раз легко уклонился от смертоносных, казалось бы, выпадов воина, нырнул под его руку и всего лишь одним легким прикосновением к шее телохранителя заставил того замереть в неудобной позе.

— Колдовство? — почему‑то шепотом спросил Теконг‑Бессар.

— Нет, шеид. Медицина. Здесь проходят важнейшие артерии. Он парализован, но это временно. А вот так, — и Баяндай надавил ладонью на затылок несчастного, — вот так — мертв.

— Великолепно! — воскликнул шеид. — Сколько человек в армии, которую ты мне предлагаешь?

— Столько, сколько ты купишь, шеид.

— И все они умеют делать то же самое?

— Конечно.

— Я приглашаю тебя отобедать со мной. А потом мы вернемся в кабинет и обсудим все детали, а главное — цифры.

Теконг‑Бессар шагнул вперед, выказывая таким образом свое полное доверие гобирцу. Темнокожий, изящный шеид казался похожим на подростка на фоне мощного Баяндая, но это сравнение его почему‑то не смущало. Скорее напротив, нравилось. Проходя мимо гонга, он ударил в него золотым молоточком и, когда слуги появились на пороге, небрежно приказал:

— Приберите там…

* * *

В Лунных горах было неспокойно. Обитавшие там гномы не раз замечали каких‑то странных существ, не принадлежащих к известным им расам. Очевидно, что существа эти не являлись животными, ибо на окраинах гномьих поселений, глубоко в недрах гор, в старых, заброшенных шахтах или на берегах подземных озер, находили следы их явно разумной деятельности: кострища, черепки глиняной посуды, украшенной неизвестным орнаментом, обрывки выделанной кожи. Существа были осторожны, знакомства со своими соседями сводить не хотели, и их бы оставили в покое, потому что Древние народы умеют считаться с желаниями остальных, однако были все причины предполагать незнакомцев виновниками трагедий, что в последнее время часто случались в гномьем царстве.

Король Грэнджер находился в некотором замешательстве. С одной стороны, он прекрасно понимал, что все эти события являются звеньями одной цепи, а цепь имеет конкретное название. И название это — война с Мелькартом. С другой стороны, знание его было чисто академическим, а подданные обращались к нему за конкретной помощью: пропадали без следа их дети, гибли одинокие путники. Даже работать малыми командами, без охраны, стало опасным.

Нордгард гудел. Королю докучали непрошеные советники, а тот главный, кто должен был советовать, молчал. Наместник Грэнджера, гном Раурал, думал. Думать он любил и процесс этот обычно обставлял со вкусом. Он запирался в своем жилище, курил трубку, пил огромное количество горячительных напитков из любимой глиняной кружки, в которой, по слухам, умещалось полведра. И молчал. На стук в дверь не откликался, а если посланцы короля или непрошеные гости слишком уж раздражали его, демонстрируя решимость добром или силой ворваться в его апартаменты, выливал на них с балкона таз ледяной воды.

Меры были простейшие, но обычно помогали.

Но не на сей раз.

Четверо дюжих стражников вытащили Раурала из его добровольного заточения, невзирая на протесты и угрозы казнить на месте без суда и следствия, подхватили под руки и отволокли прямиком к трону короля Грэнджера. Там и оставили вплоть до дальнейших распоряжений.

— Ну‑ну, — сказал Раурал, поднимаясь.

У гномов королевская власть сильна, а вот с выражениями почтения не клеится. Гномы — все сплошь существа независимые, мудрые; почти все — маги или мастера. Шапку ломать перед кем бы то ни было у них выходит плохо. И короли Нордгарда к этому уже давно привыкли.

— Не нунукай! — прикрикнул Грэнджер с высоты своего резного трона.

Трон сей был настоящим произведением искусства и вызывал жуткую зависть у всех земных и неземных властителей. Морские эльфы как‑то раз предлагали за него несметные сокровища, включая и Зеркало Предвидения, но гномы отказались.

— Тебя бы потаскали по всему Нордгарду вверх ногами! — возопил Раурал, задирая голову. Борода его торчала разлапистым веником.

Нужно заметить, что в качестве наместника Грэнджера и его главного советника почтенный гном занимал жилище, располагавшееся в пятидесяти гномьих шагах от королевского дворца.

— Переживешь! — заключил Грэнджер, словно поставил жирную точку. — А теперь излагай. Я томлюсь, а это опасно. Могу стать беспощадным и свирепым и учинить жестокие расправы.

— Это над кем же?

— Над глупыми советниками, которые даром пьют свой эль.

— Тогда меня это не касается, — заявил Раурал.

Грэнджер спустился с трона, на который забрался только для пущей важности, и устроился на лавке за накрытым столом.

— Везде и всюду дела решаются во время обеда, — рассудительно заметил он. — А почему, спрашивается? А потому, что отобедавшее существо не в пример более сговорчиво, с одной стороны, понятливо — с другой, и симпатично собеседнику, откуда ни глянь.

— Справедливо, — согласился Раурал. — Знаешь, Грэнджер, королю, как никому другому, необходимо быть симпатичным в глазах окружающих. Таких же симпатичных, что само собой разумеется.

— Садись, — буркнул король. — И говори, что это за напасть нас одолела. Только про Мелькарта чтобы я не слышал ни слова. Про Ишбаала тоже! Мне эта компания надоела. Мне гномов защищать надо, а не рассказывать им историю от праотца.

— Извини, но тогда мне придется молчать, — пожал плечами советник. И принялся уписывать за обе щеки. Ему всегда нравилось, как готовит королевский повар, — нравилось еще в те времена, когда повар этот был его собственным. Это уж после он отдал его Грэнджеру, кажется уступил в день рождения короля.

— Что, все‑таки они? — понурился тот. — И никуда от них не денешься. Что на этот раз?

— Знаешь, Грэнджер, нутром чую, что творится вокруг доселе невозможное. И даже могу объяснить почему.

— Объясняй.

— Наша дорогая Каэ умудрилась здорово насолить супротивнику. Сегодня я получил последние новости: она была на Джемаре, и спроси меня, на каком…

— Спрашивать не стану, эльфу ясно, что стояли дни Взаимопроникновения миров. Конечно, она попала куда надо. Она это умеет.

— И все‑то ты знаешь, — огорчился Раурал. — Даже неинтересно. Если ты такой умный, сам лови наших тварей. А то рассуждать ты мастер…

— Не бубни, — примирительно молвил. Грэнджер. — Толкуй дальше.

— Астерион был, он и сказал нашему разведчику…

— Шпиону, стало быть, — не мог не встрять король.

— Шпиону! — рявкнул Раурал. — Даже если и шпиону, то что в этом такого особенного, а? Рецепты они, что ли, воруют? Они наш покой стерегут!

— Ага, покой. Разогнались, окружили со всех сторон и стерегут… Ладно‑ладно, какая разница. Что Астерион поведал?

— Мне кажется, тебе вовсе неинтересно, что поведал Астерион, — ехидно заметил советник. — Но я продолжаю: он сказал, что Каэ заперла пять талисманов на ближайшие тысячу лет в нижнем Джемаре. Воображаешь?

— Кажется, да, — неуверенно протянул Грэнджер.

— И это не все! Сейчас вне досягаемости Мелькарта шестнадцать милых украшений. А тех, что в руках его сообщников, гораздо менее. Вот и выходит, что он суетится, потому что иначе ему теперь невозможно.

— Это радостная новость, — сказал Грэнджер, опрокидывая в себя кружку эля. — Но и горестная, ибо всему миру придется несладко… А что с нашими новыми соседями?

— Я пересмотрел старые книги, король. Во время Первой войны с Мелькартом они уже появлялись в нашем королевстве. Это веталы.

— Вулкан взорвись! — стукнул король кулаком по столу так, что посуда подпрыгнула. — Только не это!

Ужас Грэнджера мог быть понятен только гному. Веталы были вампирами, обитавшими под землей. Там, понятно, живых существ было слишком мало и гномы являлись их основной добычей. После Первой войны с Мелькартом их много осталось в Нордгарде, и гномы долго и отчаянно сражались с этими порождениями мрака. Огня веталы не боялись, хоть и сторонились, поэтому надеяться отпугнуть их таким образом было бесполезно. Несколько тысяч лет тому назад способ борьбы с ними был найден, и недра Лунных гор были освобождены от всякой нечисти. В течение следующего тысячелетия способ, как заклинание, передавался из уст в уста, являлся неотъемлемой частью многих завещаний и даже вышивался на полотенцах и салфетках шелковыми нитями. Гномы жили долго, но бессмертными все же не были, и оттого чудесный секрет постепенно терял свое значение. Молодые жители Нордгарда, в глаза не видевшие ветал, утратили интерес и к самому способу борьбы с ними.

Об этом и думал Грэнджер, услышав страшную новость.

— А теперь, король, приготовься к самому худшему. Я поставил с ног на голову весь Нордгард и выяснил, что должны делать добропорядочные гномы, когда их навещают такие вот существа. Оказалось, особенно ничего делать не нужно, стоит только обратиться в королевскую сокровищницу, дабы оттуда выдали имеющийся запас добрых старых клинков, которые кто‑то из наших предков обложил каким‑то там заклятием. Бьюсь об заклад — оно было похоже на ругательство. Текст заклятия приводится во многих источниках: во всех по‑разному; разночтения такие, что волосы в бороде завиваются сами, притом мелкими кольцами, — цирюльник не нужен. Несколько добровольных помощников отыскали самых старых жителей Нордгарда. Эти старые хрычи полдня сидели в своих тележках посреди моей гостиной, хлебали эль и ругались всеми известными и неизвестными мне способами. Они предложили еще пять‑шесть новеньких, с иголочки, вариантов. И тогда я сказал себе: «Раурал, дружище, верно, ты спятил! Ступай в сокровищницу и пошарь там на предмет необходимого. Из пары сотен мечей хоть несколько десятков просто обязаны были сохраниться». А на самом деле, Грэнджер, я надеялся отыскать их все — ведь из королевской сокровищницы ничего никогда не пропадало, за исключением того печального случая с Элоахом.

Но я ошибся. И ты, король, верно, уже обо всем догадался.

— Да, — буркнул Грэнджер. — Догадался, хотя лучше бы я работал себе в забое, добывал камни и не думал обо всей этой мерзости. Небось братец постарался? Все уничтожил.

— Представь себе, да. Мыслю, что это случилось уже после того, как он нашел талисман Джаганнатхи, иначе неясно, как ему удалось проделать эту работу.

— Какая теперь разница?!

— Интересно все же. А сейчас я поведаю тебе о самом худшем…

— О боги! Есть еще что‑то худшее?! — Грэнджер в ужасе таращился на своего советника, вид которого, надо сказать, мало соответствовал сообщаемым им ужасам.

— Выяснив; что у нас дело с мертвой точки не сдвинется, я отправил гонца к нашему другу — королю эльфов, Рогмо Гаронману, с просьбой одолжить на недельку‑другую Древнее оружие наших старых соседей по этой планете, намекая при этом на возможность ответной услуги по его личному выбору. Рогмо перекинулся парой слов со своими подданными, и те, естественно, отказались разлучаться со своими мечами хоть на несколько минут. Так что я был вынужден скрипя зубами пригласить сюда эльфийское воинство. Откровенно говоря, я предпочел бы ветал, нежели их постоянные сетования на узость наших ходов и лазов, низкие потолки, сырость и грязь… Ну ты ведь сам знаешь, чего в состоянии удумать эти аристократы духа.

Однако поразмыслив, представил себе, что ты снова начнешь зудеть, как пчела по весне, намекать на дармовой эль и незаслуженное жалованье, а потому решил — получай, Грэнджер, то, что сам выпросил!

Некоторое время король сидел молча. Затем сказал:

— Подлец! Какой же ты подлец, Раурал! Дай я тебя поцелую от всего сердца!

* * *

Рогмо был невероятно рад видеть своих старых друзей. А король Грэнджер из кожи вон лез, чтобы порадовать чем‑то своего эльфийского венценосного брата.

С тех пор как Рогмо проводил Богиню Истины обратно на Вард, ему отчаянно не хватало чего‑то. В его душе возникла маленькая пустота, словно он вдруг обнаружил дверь, ведущую в потайную комнату, куда ни ему, ни кому‑либо другому ходу не было. Несмотря на множество обязанностей, которые свалились на него сразу по принесении клятвы на верность и вечное служение своему народу, он чувствовал себя невостребованным. Это было странно еще и потому, что свободного времени, кроме как на непродолжительный сон, у Рогмо теперь не хватало.

Вместе со своими ближайшими родственниками и самыми родовитыми эльфами он путешествовал по всей Имане, собирая под флаг Гаронманов разрозненные, малочисленные, угасающие семейства. И везде видел примерно одну и ту же картину: эльфов преследовали несчастья, смерти и горе. Будучи же отдаленными друг от друга, они не могли противостоять этим обстоятельствам. Так что судьба Аэдоны многократно повторилась и отразилась в прочих эльфийских семьях.

Многие эльфы были во вражде друг с другом. Истинному врагу даже не стоило беспокоиться о том, как расправиться с ними, — они сами уничтожали себя в бесконечных междуусобицах, поединках и стычках.

Рогмо стоило немалых усилий призвать своих подданных к порядку. Особенно тяжело ему приходилось потому, что он был наполовину человеком. И прекрасные, гордые существа не могли признать его превосходство — мешала вечная натянутость в отношениях с людьми. Так что предложение — или, правду говоря, отчаянный зов — Раурала пришлось кстати. Рогмо выпал прекрасный случай помочь своим друзьям, а затем навестить Хахатегу, чтобы погостить несколько дней у наместника Хартума. Достойный Банбери Вентоттен, ныне герцог Талламор, давно уже звал его к себе, соблазняя аппетитными кушаньями и возможностью поговорить о Сонандане и его прекрасной правительнице. Теперь Рогмо мог с чистой совестью заехать к нему на неделю, а то и больше.

Несколько раз Рогмо видел во сне Салмакиду, священную рощу со Статуями, Куланна, Магнуса и Номмо. Причем князь Алглоранн сообщил о смерти капитана Лооя, и Рогмо проснулся весь в слезах. Несколько дней метался в тоске и отчаянии, не зная, как быстрее связаться с Сонанданом, и тут словно боги услышали его молитвы: явился Астерион и заверил короля эльфов, что да — опасность такая существовала на самом деле, так что сон его вещий, но теперь капитан Лоой жив и здоров благодаря Кахатанне, а большего он, к сожалению, сказать не может. Разве что передать сердечный привет от всех далеких друзей.

Все эти события во всех подробностях Грэнджер, Раурал и Рогмо со смаком обсудили при встрече. Засиделись они допоздна, а всего не переговорили. Утром Рогмо во главе своих воинов должен был идти разыскивать вампиров. Раурал проводил эльфийского короля в отведенные ему апартаменты, но не ушел сразу, а присел на край кровати. Задумался. Свечей зажигать не стали, а так и остались в полной темноте.

— Никак не могу привыкнуть к тому, что ты теперь человек, Гаронман.

— А я никак не могу привыкнуть к тому, что я теперь эльф. Так что же нам с тобой делать? — рассмеялся Рогмо.

— Думать, думать, добрый король.

— Над чем?

— Веталы твоим ребятам не страшны. Скорее беречься нужно тебе. Правда, я надеюсь на то, что все обойдется и ты отправишься в Хахатегу. Когда отправишься, посмотри дорогой по сторонам. В последнее время на твою долю выпало немало неприятных минут, и ты озабочен проблемами эльфов, а ты погляди, как живет вся Имана. Потому что мне ее жизнь не нравится все больше и больше. Знаешь, ты ведь вырос в лесу, оттого поймешь меня лучше, чем могут понять подземные жители, — затишье теперь такое, как случается перед грозой. И оттого еще страшней.

— Понимаю, — отозвался Рогмо из темноты. — Неестественная тишина: ни птиц, ни мелких тварюшек, никого. Только небо хмурится все сильнее и грозит…

— То‑то и оно, что грозит. Как ты думаешь, Рогмо, чем оно нам грозит?

— Не знаю, — честно ответил полуэльф. — Я очень одинок с тех пор, как остался со своим народом. И эльфы это чувствуют. Но они так устроены, что им это кажется в порядке вещей — король и не должен быть доступен. Король для них — это средоточие загадок, тайн, мудрости и силы. А я все равно не такой. Мое чувство долга мечется постоянно между Иманой и Вардом, а где душа, даже не спрашивай.

— Чего тут выспрашивать, когда и так видно.

— А Зло подбирается, я это чувствую. Ваши веталы, мои эльфы, которых теперь трудно разнять, все не поделят чего‑то, бесконечные войны. Имана живет как под занесенным мечом. На Варде сплошные беспорядки. Только бы она успела…

— Ты о талисманах мыслишь? — не то спросил, не то утвердил Раурал.

— Да.

— Должен тебе сказать, что Элоах ухитил из королевской сокровищницы не один талисман, а два.

— А я догадывался, — признался Рогмо.

— Откуда?

— А очень просто: помнишь, при первой встрече ты упомянул Деклу, которого погубил Элоах?

— Как не помнить. Помню всенепременно.

— А я видел, что делает эта вещь. И потому понимаю, что отдать ее вот так, запросто, не может никто. Чтобы погубить Деклу, Элоаху нужно было хоть на время уступить ему свое украшение. Но это невозможно сделать — значит, было еще одно.

— Тебе бы преступления раскрывать, а не на троне сидеть, — восхитился Раурал. — А то иди к Грэнджеру советником, на мое место! Даровой эль будешь пить. И дел всего ничего.

— Извини, откажусь.

— Ну как знаешь. Мое дело предложить. — Раурал откашлялся.

— Послушай, гном, — серьезно сказал Рогмо. — Может, эльфы и не понимают ничего в ваших загадочных подземных душах, но мне твои намерения видны как на ладони. Что ты хочешь сообщить мне по секрету? И зачем мнешься? Разве мы не друзья?

— Друзья‑то друзья, — ответил Раурал таким тоном, словно пожал при этом плечами. — Только ты все же Гаронман, а это, может статься, важнее.

— Тогда плюнь на Гаронмана и поговори с тем человеком, которого встретил как‑то в пещере. Помнишь, когда ему на голову свалился такой смешной бородатый гном в огромных башмаках?

Раурал набрал полную грудь воздуха.

— Видишь ли, Рогмо, я пока не говорил об этом Грэнджеру и никому вообще не говорил и даже мечтаю скрыть ото всех происходящее. Но только веталы — это еще не вся беда. Дело в том, что на окраине Нордгарда, там, где гномьи поселения подходят близко к поверхности и — чего греха таить — люди как бы и не люди, а происходят от соединения пылких наших сородичей с не менее пылкими человечьими женщинами… Так вот, там упорно ходят слухи, что твои эльфы убивают!

— Не может быть!

— Я так и знал, Гаронман, что ты мне не поверишь, — печально вздохнул гном. — Ты прости, что мешал тебе отдыхать…

— Да нет, Раурал, я тебе верю. — Рогмо вытянул руку, схватился за что‑то мягкое и теплое. — Не уходи, это нужно обсудить!

— А ты не щиплись! — так и взвился тот.

Защелкал чем‑то в темноте, оказалось, что огнивом. Посыпались искры, замерцало алым. Через некоторое время комната эльфийского короля наполнилась крепчайшим табачным дымом — Раурал закурил свою любимую трубку.

— Там у меня есть сын, я его очень люблю, — начал он без предисловий.

И то, что сказано это было настолько откровенно, наполнило душу Рогмо теплом и нежностью к этому странному существу: такому сильному, доброму и одновременно ранимому. А гном между тем продолжал, попыхивая:

— Так интересно вышло: мать его — ну вроде такая красавица, что мне все завидовали поначалу. И влюблен я был как мальчик — камни ей носил пригоршнями, золото. Когда сын родился, я вообще чуть с ума не сошел от радости, такой ладный мальчонка у меня вышел… А потом она сбежала, взяла золото, взяла камни и сбежала в город. С ее внешностью да с теми богатствами, что она накопила за время нашей — с позволения сказать — любви, она могла купить любой титул.

— И где же она сейчас? — осторожно спросил Рогмо.

— А с чего бы я стал ее искать, дружище? Сына‑то она тут оставила. Так что к ней я чувств никаких не испытываю — ни ненависти, ни любви. Не нужна она мне, а камней не жалко — их тут столько, что она умерла бы на месте, когда узнала.

А сын вырос, сейчас ему уже сорок, и по человечьим меркам он взрослый. Деньжат хватает, хозяйство крепкое: отец небось не забывает. Я бы и в гору его взял, но человеки в нашей тьме и сырости быстро лишаются здоровья. А в нем много человечьей крови, потому, выходит, она сильнее против нашей, хотя человек сам по себе слабее и недолговечнее. Вот и объясни мне этот парадокс…

Раурал снова запыхал трубкой, а Рогмо сидел тихо. Его очень встревожили слова гнома об эльфах‑убийцах, но прерывать друга, когда он рассказывал о самом дорогом для него существе, было как‑то неприлично. Нельзя.

— Вот сын мне и шепнул на ухо пару слов. Он‑то у меня умный, понимает, каково быть не таким, как людям привычно. И никого огульно не обвиняет, но до истины доискаться все же просил. Говорит, что на болотах появляются эльфы — светящиеся, стройные, прекрасные. И вооружены они прозрачными клинками. Ловят эти эльфы всех подряд — людей, гномов заблудившихся, лесной народец — и уничтожают беспощадно. Вроде и не вампиры, но кровь им для чего‑то нужна.

И от этого мне страшно, потому что в старых книгах, Рогмо, я не только о веталах читал, а и об этих существах тоже. Сын мой близко к ним не подходил, боги миловали. А так не худо было бы узнать, какого цвета у них глаза, потому что ежели сплошь черные, то горя не оберешься. И тогда веталы эти с их ненасытностью и свирепостью нам покажутся безобидными мотыльками.

— Кто это такие? — спросил Рогмо почему‑то шепотом, будто таинственные убийцы могли услышать его.

— Морлоки, — ответил Раурал.

* * *

— Во время Первой войны с Мелькартом многие эльфы, поддавшись соблазну, встали на сторону врага. Винить их в этом нельзя, скорее уж стоит укорить за неосмотрительность, ибо враг искусил самых отчаянных, самых юных и неопытных, горевших желанием изменить этот мир к лучшему.

Первая война случилась на заре времен, когда люди только‑только стали осваивать Арнемвенд. Они теснили Древние народы, страшились их, иногда без причины были жестокими и агрессивными. Короче — люди вели себя как испуганные дети, каковыми и являлись на самом деле. Однако Древние народы оказались в странном положении: в отличие от детей люди были способны причинить им немало горя и боли. И потому просто ждать, когда они вырастут и станут разумнее и добрее, возможности не было. Оттого легко нашел Мелькарт союзников против людей и богов, допускавших эти несправедливости, среди многих и многих существ Древней крови.

Нечестно было бы упоминать только об эльфах, когда и все прочие не избежали той же участи. Люди не остались в стороне, но об этом известно более всего, и потому рассказ о людях опустим.

Правил эльфами тогда легендарный Гаронман. Самый великий король этого народа, который когда‑либо рождался под солнцем Арнемвенда. Некоторые склонны считать его и первым, однако это будет ошибкой. Роду Гаронманов положено было начало уже довольно давно, и легендарный владыка был третьим, кто носил это славное и гордое имя.

Тяжко было эльфам во время войны проливать свою же кровь, горько было и невозможно. И когда война завершилась и мир лежал в развалинах и пожарищах и не было ни надежды, ни утешения, Гаронман проклял предателей и отступников, запретив им даже называться эльфами. И было дано им имя морлоков. Предание гласит, что Гаронман изгнал их и только Гаронман может одолеть их. И только Гаронман может даровать им прощение. Ибо именно прощения втайне жаждут свирепые и кровожадные морлоки.

Что же касается их страсти к убийствам и крови, то, говорят, не могут они обойтись без нее; вместе с кровью пьют они жизненную энергию, которую отобрало у них проклятие их короля.

Потом все в мире пришло к равновесию, и морлоки были вынуждены скрываться, ибо зла в мире было не слишком много, а ровно столько, сколько бывает. Однако же пророчество говорит, что настанет день, когда мир придет к своему концу и в очистительном пламени падет. Тогда все поменяется местами и потеряет смысл; Зло, что питается страхами и сомнениями, снова войдет в силу, и тогда морлоки явятся на свет, дабы найти Гаронмана и получить прощение.

Все дело в цене, которую должен будет заплатить за это прощение их король… — Раурал захлопнул толстую книгу. — Вот, собственно, и все вразумительное, что мне удалось отыскать о морлоках. Ничего конкретного, заметь, так что проблема все равно остается твоей.

— Это не радует меня, дружище, — признался Рогмо. — Хочу надеяться, что справлюсь с ней.

— Да ну, брось хандрить. Чтобы ты и не справился… — В голосе гнома не слышалось особенной уверенности. — И все же я рад, что сказал тебе об этой напасти, словно камень с души снял. Я постараюсь пока на корню пресекать всякие слухи, потому что только войны между гномами и эльфами нам сейчас не хватает для полного счастья. Но и ты постарайся все решить в скором времени.

— Договорились, — сказал Рогмо. — Ты не волнуйся, я ведь прекрасно понимаю, что морлоки могли и дальше искать себе жертвы где угодно. Просто пришел их час, и они специально явились в Нордгард, чтобы наши народы рассорились в самый решительный момент. Все ясно — примитивно, зато действенно. И ведь если у них получится, то мы с тобой не сдержим праведного гнева наших подданных. Я потороплюсь. Где можно их найти вернее всего?

— У подножия Лунных гор, возле озера Эрен‑Хото.

* * *

… На рассвете эльфы двинулись в поход. Правда, рассветом это можно было назвать только условно, потому что под землей разница во времени ощущалась слабо, а после и вовсе исчезала.

Освещая себе дорогу сияющими жезлами и клинками, высокие и стройные воины длинными колоннами входили в тоннели, следуя за гномами‑проводниками. Видя эльфов и гномов вместе, легко можно было понять причины их всегдашней неприязни, ведь они являлись противоположностями буквально во всем. Гномы были приземистыми, кряжистыми, крепкими, словно вырезанными из своего любимого камня. Эльфы — тонкими, гибкими, стройными, почти прозрачными. Первые были суровы, неприхотливы и грубоваты; вторые — изысканны, изящны и аристократичны… Сравнение можно было продолжать до бесконечности, но факт оставался фактом: они были разными. При этом и те и другие тщательно, но безуспешно скрывали, что любят и восхищаются друг другом.

Вот так смешно и нелепо это выглядело.

Эльфы чувствовали себя в подземельях немного не в своей тарелке. Невозможность носиться верхом по обширным открытым пространствам, отсутствие деревьев и бездонного неба над головой угнетали их. Однако король приказал, и они были исполнены решимости выполнить приказ.

Веталы, чувствуя приближающееся воинство, старались забиться в самые дальние, самые глубокие и недоступные норы, шахты и провалы. Основной трудностью этого похода являлось то, что вампиры подземелий могли просачиваться в любую, даже самую тоненькую щель, откуда их почти невозможно было выгнать. Однако Древние народы издавна владели магией. И в бой с веталами вступали заклинатели: повинуясь их словам, горы расступались, трещины расширялись, над провалами повисали мосты, сложенные из камней, не имеющих под собой никакой опоры.

Вооруженные своими светящимися лунными мечами, эльфы безжалостно уничтожали врага. Отчаявшись, веталы, которым было уже негде прятаться, стали нападать; это жалкое сопротивление было моментально подавлено. Правда, чтобы добраться до самых окраин гномьего царства, потребовалась не одна неделя, зато можно было с уверенностью сказать, что злобные вампиры больше не станут беспокоить подземных жителей.

Нордгард был очищен от нечисти, и ничего особого эльфы в своем подвиге не видели, что отчасти было справедливо, потому что перед лицом мощной их армии разрозненные злобные веталы выглядели жалкими.

И вот наступил день, когда Рогмо прощался с Грэнджером и Рауралом недалеко от того места, где выходил на поверхность самый большой, парадный тоннель. Истосковавшиеся по солнцу, небу и звездам, эльфы с нетерпением ждали окончания церемонии, чтобы вернуться в привычный мир.

Они устали от нескончаемых подземелий.

— Прощай, Рогмо, — сказал Грэнджер, крепко обнимая рослого полуэльфа на уровне талии. — Спасибо тебе и твоим подданным, вы нам сильно помогли. Очередь за нами; зови не задумываясь. Мы всегда рады встрече.

— Прощай, — сказал король эльфов, недоумевая про себя, отчего избрал именно это, столь нелюбимое им слово.

— Помни, — сказал Раурал.

Все вокруг удивились. Рогмо протянул ему руку:

— Буду помнить, дружище.

Затем не выдержал и тоже обнял ворчливого советника. Тот ради такого дела даже трубку вынул изо рта.

И длинные колонны эльфов двинулись наконец в обратный путь. Но сначала — к озеру Эрен‑Хото.

* * *

Жрецов Ишбаала расспросить так и не пришлось.

Задыхаясь от волнения и плохо скрываемого изнеможения, маттей Пелентонг, посланный накануне с поручением в Бахр‑Бал и Аджа‑Бал, пытался объяснить своим повелителям, что же с ним случилось.

Меджадай и Рорайма слушали.

Когда Харманли Терджен отправился в Ятту (они не стали у него допытываться, каким образом он намеревался сократить время пути, считая, что магия не касается владык Эль‑Хассасина), оба короля занялись служителями Ишбаала. Поскольку переживший потерю двух сыновей граф Пелентонг горел жаждой мести, они сочли его лучшим из возможных посланцев. С одной стороны, не слишком долгое путешествие должно было развеять маттея и повернуть течение его мыслей в другую сторону; с другой, объяснив ему крайнюю важность его поручения, Рорайма и Меджадай надеялись на то, что он блестяще с ним справится. Ведь это было и его личным делом.

Тем страшнее было им, когда шатающийся, едва стоящий на ногах после многодневной сумасшедшей скачки граф Пелентонг явился в летнюю резиденцию. Он принес невероятные известия: все храмы Ишбаала, которые он посетил, были разгромлены, а их жрецы убиты жесточайшим способом. Все изображения Ишбаала осквернены. При этом преступники не оставили никаких следов.

Местные власти пребывали в полном замешательстве, что не помешало им казнить сотню‑другую ни в чем не повинных людей. Панику это только усилило, просто хассасины паниковали беззвучно, молча, чтобы не навлечь на себя еще большие неприятности. Совершенно очевидно, что истинных виновников этого страшного происшествия ни в Аджа‑Бале, ни в Бахр‑Бале не нашли, как ни пытались втолковать обратное аукары‑градоправители разъяренному маттею.

Храмы были выжжены изнутри, а потому не оставалось ни малейших надежд на то, что какие‑либо свитки, книги или записи могли сохраниться. Огонь был настолько силен, что Пелентонг обнаружил расплавленные золотые кляксы у закопченного и растрескавшегося алтаря. Очевидно, когда‑то это были золотые статуэтки, либо посуда, либо — вообще подсвечники. Маттей сделал на основании находок следующий вывод: храмы Ишбаала уничтожили не люди. Он не представлял себе, какой человек сможет пройти мимо храмовых сокровищ; какой человек сможет позволить золоту плавиться у него на глазах. Только существо не‑человечьей крови, презирающее золото, способно так поступить.

Граф Пелентонг не разочаровал своих владык. Он и впрямь был тем человеком, которого следовало послать с этим поручением, потому что, несмотря на охвативший его ужас, он не ринулся к своим королям, дабы переложить всю ответственность на их плечи, но остался там на некоторое время, чтобы провести расследование. К сожалению, аукары слишком запугали простой люд своими ненужными и поспешными казнями. Поэтому все боялись сказать лишнее, мялись и молчали. Угроза пыток не подействовала; да Пелентонг и не стал всерьез об этом думать — он ведь понятия не имел, кого конкретно нужно пытать. Ему были необходимы добровольные свидетели. Граф был уверен в том, что не мог никто ничего не видеть. Так не бывает в огромном городе, где на храмовой площади толпятся сотни нищих и бездомных.

Правда, почти всех их — распространявших слухи — и казнил в глупом рвении аукар Аджа‑Бала, а уж потом последовал его примеру и градоправитель Бахр‑Бала. Маттей не взял на себя смелость предать аукаров жестокой казни, но заключил обоих под стражу, чтобы владыки Эль‑Хассасина решали судьбу этих тупиц и трусов — ведь только тупостью и трусостью можно было объяснить их поведение. Закованных в железо градоправителей везли следом; они должны были достичь столицы к утру, если повелители возжелают их допросить лично.

И все же кое‑каких успехов матгей добился. Он нашел в обоих городах по несколько человек, избежавших смерти. Они были профессиональными нищими и имели особый вес в преступном мире. Потому их прятали за определенную плату. Выяснив эти подробности, граф Пелентонг предложил укрывателям сумму втрое большую за возможность побеседовать с их подопечными и даже дал слово рыцаря, что не станет преследовать ни тех, ни других, удовлетворившись устным свидетельством.

Здесь граф остановился, выжидательно глядя на своих королей. Он понимал, что его поступок был беспрецедентным, однако и ситуация ему соответствовала. Меджадай знаком дал понять, что не осуждает маттея и понимает, что священное слово рыцаря было дано преступникам ввиду крайней необходимости.

Двое свидетелей выжили в Аджа‑Бале и трое — в Бахр‑Бале. Может, их нашлось бы еще больше, однако, услышав главное, маттей не стал терять драгоценное время на поиски остальных. Пелентонг подробно, стараясь не упустить ни одной детали и мелкой подробности, передал владыкам слова одного из нищих, справедливо рассудив, что всякая мелочь может пригодиться магам и мудрецам, когда они станут разгадывать эту тайну.

Человек этот, чье имя никто толком не смог запомнить, рассказал, что все случилось около полудня. Это время, когда в храм идут толпы людей, жрецы суетятся, а нищие собирают самые щедрые пожертвования. В характере людей пытаться откупиться мелочью от любого божества, даже такого, как Ишбаал, которому на добрые дела смотреть не хочется. Но поскольку служители этого грозного и мрачного бога постоянно требуют от посетителей храма денег, то и нищим никто не отказывает. Хоть медяк, но попадет в протянутое деревянное блюдо либо в подставленную ладонь. Оттого места поближе к ступеням ценятся выше.

Те люди сразу привлекли его внимание. Ведь в Эль‑Хассасине народ сплошь буйный и даже в храм идет без особого почтения: женщины наряжаются побогаче, мужчины хвастают дорогим оружием. Не принято входить в храм Ишбаала так, словно нет на земле места священнее. Происходит это еще и по той причине, что все хассасины от мала до велика знают, что их жестокий бог на самом деле живет в недрах Медовой горы Нда‑Али и его храмы — не более чем способ связаться с его духом, не более чем дань преклонения перед ним.

Потому целая процессия — человек десять — пятнадцать — в темных длинных одеждах, в капюшонах, надвинутых на самое лицо, выглядела несколько нелепой на фоне шумной и разряженной толпы. Тот нищий протиснулся к ним поближе, рассуждая так: что раз уж они настолько благочестиво настроены, что поступают вопреки давним традициям, то, может, и подадут больше. Он подполз к одному из этих паломников и подергал его за полу темного одеяния, умильно заглянув снизу вверх ему в лицо. И тут же отшатнулся в ужасе.

Он не разобрал всего, потому что большая часть лица паломника была скрыта в тени, однако глаза его он каким‑то образом разглядел. И он утверждал, что они были сплошь черные. Огромные и черные, словно обсидиановые.

Паломники бесцеремонно растолкали толпу; однако вместо протестов или хорошей драки, которую непременно учинили бы неистовые хассасины в подобном случае, все поспешно разошлись. Нищий и сам почувствовал животный ужас, настоящую панику. Оглядевшись по сторонам, увидел, что и его товарищи по ремеслу тоже как‑то странно озираются и лица у них перекошенные. Он и решил не испытывать судьбу, а уносить ноги, пока цел.

Спеша убраться подальше, он заметил только, как поднялись к дверям храма эти невероятные существа и как захлопнулись тяжелые бронзовые двери, едва они ступили за порог.

* * *

— Все ясно и все сходится, — сказал Харманли Терджен, когда его повелители удалили из зала Малого совета всех посторонних. — Маттей Пелентонг — разумный человек, и он сделал больше, чем смог бы на его месте кто‑либо другой.

— Что тебе ясно? — нетерпеливо спросил Рорайма.

— Те туманные фразы и намеки, которыми я по горло насытился в Ятте. Теперь, выслушав доклад маттея, я понимаю, что никаких намеков никто не делал — мне все рассказывали простым и четким языком, только вот я не был готов принять истину. А она печальна, мои повелители.

Когда я переступил порог здания магистериума, мне навстречу вышел какой‑то невероятный старик, похожий на ожившую мумию, и сказал, что меня уже с нетерпением ждут. Им было известно о том, что храмы Ишбаала разорены, а жрецы убиты. Но жители Ятты не поклоняются нашему богу, оттого смотрят на вещи трезвее; правда, я подумал, что это ересь…

Не стану утомлять вас подробностями: мне поведали, что погром в храме учинили приспешники второй — и главной — сущности Ишбаала.

— Это еще что за вторая и главная?

Меджадай Кройден был готов к любым неожиданностям, но Ишбаала привык почитать с младых ногтей и разные толкования своей религии умел искоренять только огнем и мечом. Существование какой‑то второй, скрытой, главной части его божества повергло отважного воина в ужас.

— Нам придется привыкать ко многим неприятным вещам, владыка, — склонился перед ним Терджен. — Мне самому многих усилий стоило сдержаться и не покарать нечестивцев, позволивших себе столь вольно рассуждать о нашем божестве. Однако я очень рад, что мне удалось соблюсти приличия.

Знания не несут радости и облегчения, а одну лишь печаль и ответственность, сказал мне тамошний глава.

Выслушай же ответ магов Ятты: все, что случилось в Эль‑Хассасине, — и трагическая гибель сыновей Пелентонга, и смерть многих наших воинов, и погибшие храмы — все это произошло с ведома и по одобрению самого Ишбаала. Но деяния сии были совершены не его приспешниками, а некими морлоками — проклятыми эльфами, которые служат повелителю Зла, Мелькарту.

— Стой, — поднял руку Ретимнон. — Я вообще ничего не понимаю. Какие морлоки? Какой Мелькарт? Я был уверен, что Ишбаал гневается на нас за то, что мы допустили смерть короля и утратили два талисмана — главное наследие Нонгакаев.

— Талисманы тоже сыграли свою роль, но не это главное. Все эти события предопределены заранее. Маги Ятты утверждают, что мир приходит к своему концу и Зло поднимает голову. Морлокам нужна кровь, Мелькарту нужна власть над этим миром, Ишбаалу нужна свобода…

— А разве он несвободен?

— Нет, конечно. Он не обитает в горе Нда‑Али, но заточен в ней и не имеет возможности выбраться наружу. А потому он своей силой призвал на помощь Мелькарта, являющегося его большей и гораздо более могущественной частью…

— Ничего не понимаю, — упрямо повторил Меджадай Кройден.

Ему казалось, что сейчас, прямо у него на глазах, рушится весь его мир. Теперь он не знал, как поступать, что делать, и тяжесть ответственности давила на него, словно весь небесный свод.

— Объясни подробнее, Харманли.

Великий магистр вздохнул:

— Владыки! Вынужден признаться, что я не создан для таких сложностей. Я никогда не считал себя глупым человеком, однако здесь разум бессилен; здесь нужна вековая мудрость, которой нет у нас. Я уверен, что Чаршамба знал гораздо больше, нежели мы, но и он оказался бы неподготовленным к тому, что происходит здесь и сейчас. Без понимания мы окажемся бессильны предпринять верные шаги. Я устал от собственной беспомощности и глупости — всего сутки я провел в магистериуме, а кажется мне, что долгие годы вырваны из моей жизни. Безумцем, несчастным узником, вышедшим на свет из своего подземелья впервые за десятки лет, чувствую я себя сейчас. И горестно мне, что не могу я дать своим владыкам взвешенный и мудрый совет — потому что проблема лежит вне времени и пространства.

— Терджен прав, — согласился Рорайма Ретимнон. — Что же нам делать, если наш бог оказался столь вероломен по отношению к своим детям? Долго ли будут продолжаться кровавые трагедии, этого не сказали маги?

— Всегда. Морлокам нужны реки крови, смерть же невинных увеличивает силу Ишбаала и Мелькарта. Маги Ятты посоветовали звать на помощь эльфов.

— Они не согласятся, — наморщил лоб Рорайма, соображая, что Древнему народу не прикажешь, а зла хассасины причинили им столько, что на добровольное сотрудничество рассчитывать не приходится.

— Маги сказали — если эльфы не захотят помогать нам, нужно напомнить им о проклятии Гаронмана. И тогда они явятся сражаться с морлоками…

— Ты слышал когда‑нибудь об этом проклятии? — обратился Рорайма на сей раз к Меджадаю.

— Нет, — ответил тот. — Да разве люди могут что‑либо понять в делах эльфов? И нужно ли тебе знать больше? По мне, все тайны у них грязные и отвратительные. Не люблю я эльфов.

— И я не люблю, — сказал Ретимнон. — Не за что. Особенно теперь. Но скажи мне, Харманли, как же мы дозовемся эльфов? Куда гонца отправлять?

— В Хахатегу, — невозмутимо ответил Терджен. — Герцогу Талламору, а он найдет способ передать.

— Герцог может и не захотеть.

— Маги сказали, герцог захочет. Нужно только не забыть о проклятии.

Меджадай дернул за шелковый шнур, вызывая слугу, дежурившего в передней. Была уже поздняя ночь, и тот явился заспанный, отчаянно стараясь скрыть сей факт от грозных своих владык.

— Вина и холодного мяса, я голоден, — бросил Меджадай.

Когда легкий ужин был принесен, все трое набросились на еду.

А потом говорили до самого рассвета, до тех пор, пока в распахнутом окне не стало подниматься из моря яркое солнце Чеджудо…

* * *

— Я искал их повсюду, но ни одного морлока не нашли мои воины, — так закончил Рогмо свой рассказ.

Он уже третий день гостил в Хахатеге, у наместника Каэтаны, Банбери Вентоттена. Этот славный человек был живым свидетелем недавнего прошлого, которое казалось Рогмо самым прекрасным, что случалось в его жизни. В первый же вечер они с бароном засиделись допоздна, поглощая в неограниченных количествах знаменитый салат, приготовленный по фамильному рецепту Вентоттенов, и вспоминая о своих приключениях.

Банбери, получивший вместе с наместничеством в Хартуме титул герцога Талламора, с тоской вспоминал о своей гостинице Ноттовей в далеком Ронкадоре, о том дне, когда большой отряд остановился у него на ночлег, о Кахатанне и Бордонкае. Воспоминания его были светлыми и радостными, и даже трагическую гибель сайнанга Эльбескоя он теперь воспринимал как благо, как прощение, дарованное молодому человеку.

— Я очень изменился, дорогой Рогмо, — сказал Вентоттен. — Вот, возьмите эту чашку: горячий шоколад с ванилью и цукатами — это так вкусно, что мировая скорбь моментально покинет вас. Посмотрите на меня, я стал неисправимым оптимистом. Я верю в возможности нашей драгоценной госпожи — она сумеет переиначить любое предсказание. Выше голову, король! Заметьте, что все, что касалось ее, сбылось либо наполовину, либо на треть, а то и вовсе позабылось за ненадобностью.

Ну, сказал какой‑то старый ипохондрик, что мир клонится к закату, — и что с того? Пускай себе клонится, главное, чтобы после наступил рассвет. Морлоки — это, конечно, неприятно, однако я уверен, что вы в состоянии покончить с ними раз и навсегда.

— Ваша уверенность вселяет в меня надежду, однако, боюсь, вы ошибаетесь, — ответил король эльфов.

— Меня пугает ваше настроение, — признался герцог. — Не вы ли готовы были умереть только для того, чтобы дать жизнь Вещи? И что же — стоило нашей дорогой госпоже избавить вас от неизбежного, вы начинаете жаловаться на жизнь. А ведь вы живете сверх нормы уже достаточно долгий срок — ну так оправдайте же его. Дорогой Рогмо, я уже немолод и поэтому точно знаю, что не бывает полной безысходности. Не может все быть совсем плохо.

— Вы правы, Банбери, — сказал Рогмо, прикрывая глаза от наслаждения. Шоколад с ванилью оказался настолько восхитителен, что превзошел все ожидания. — Вы правы, просто я захандрил. Я люблю свой народ, я выполню свое предназначение, но мне все‑таки не по себе среди них — таких прекрасных, сияющих и холодных. С ними меня связывает долг, но как же мне не хватает Салмакиды, маленького храма, стоящего над озерами, ажурных мостиков, старого парка, похожего на дремучий лес! Как я истосковался по фонтану с веселым дельфином; знаете, герцог, там есть такой фонтанчик — в центре круглого бассейна вздымается зеленая стеклянная волна, а на ней будто летит улыбающийся дельфин. Одни только боги знают, отчего мне так не хватает этого дельфина!

— Оттого, наверное, что он веселый, — тихо ответил Банбери Вентоттен.

— А еще я смертельно тоскую по священной роще, по ручью, который протекает через нее, по скульптурам, стоящим по обе стороны ручья. По утрам, когда солнце только‑только выплывает на край небосвода и никто не ходит по этим местам, Каэ отправляется поговорить со своими друзьями. И даже если кому‑то случается застать ее там, то все уходят, потому что есть вещи, которые нельзя видеть.

Номмо и Магнус разговаривают в беседке. Куланн муштрует своих воинов, и они стонут от него. А все равно ни за какие блага не променяли бы его ни на кого другого. Барнаба шастает по парку, путается у всех под ногами и жует хурму или медовые печенья. А верховный жрец Истины в длинных белых одеждах пытается оказаться одновременно всюду, и у него это отчасти получается…

А еще, Банбери, вдруг, внезапно воздух начинает мерцать и переливаться серебром и ртутью. И появляется он — Жнец, Древний бог, самый опасный, самый грозный… В любом другом месте этой планеты люди бы с криками бежали прочь, сходили бы с ума от ужаса, умирали в конце концов! А здесь один жрец кричит другому через полпарка: «Передай госпоже, что пришел Владыка Ада Хорэ! И скажи виночерпию, чтоб подавал к столу зеленое!!! „И Вечный Воин, сидя верхом на своем драконоподобном коне, смеется: „Ради меня так не бегают. Любят здесь тебя, Жнец“. И Тиермес отвечает: «Так ведь и я их люблю“.

Рогмо замолчал, сжимая в побелевших пальцах серебряную чашку из‑под шоколада. Желваки у него на щеках перекатывались, словно король эльфов испытывал сильную боль.

— Вы невероятно счастливый человек, Рогмо, — сказал Вентоттен. — Вы так тоскуете по этому волшебному месту, и мне искренне жаль, что вы не там, но рассмотрите дело с другой точки зрения: я, например, этого вообще никогда не видел. И обречен тосковать по несбыточному, по тому, чего у меня не было ни одного раза в жизни. Ни одной минуты. Вы понимаете, насколько это страшнее?

— Кажется, да, — ответил Рогмо.

Посланцы Эль‑Хассасина прибыли на четвертые сутки.

* * *

Орден унгараттов переживал смутные и нелегкие времена. Найти замену Катарману Керсебу в столь краткий срок было делом невыполнимым. Угроза войны с Эль‑Хассасином пугала даже самых отчаянных: в ордене учили не только сражаться, но и думать. И все рыцари понимали, что шансов на победу у унгараттов сейчас нет. Ронкадор тоже не оставлял надежд на лучшее — матарии, кажется, стремились вернуть все кровавые долги.

Единственным утешением было то, что всегдашняя борьба за власть в ордене приутихла — теперь только безумец мог принять бразды правления без сомнений и колебаний. Несмываемым пятном на репутации ордена являлась и нелепая история с пленением Интагейя Сангасойи — если бы унгараттам удалось одолеть ее в честном бою и завладеть известными на весь Арнемвенд мечами Гоффаннона, то позора бы не было. Однако юная богиня оказалась сильнее, и даже бесконечные слухи, распространяемые шпионами по всему континенту, из которых следовало, что богиня использовала всю силу бессмертного существа против смертных рыцарей, мало помогали. Потому что вся эта история, наспех состряпанная, звучала глупо и неубедительно. Ничего удивительного не было в том, что в нее никто и не верил. В первую очередь те, кто должен был ее рассказывать.

Вот почему старший магистр Эльмарен Уджайн пребывал в сквернейшем настроении. Сегодня прибыло письменное распоряжение от короля Барги Барипада, изобилующее таким количеством глупостей, что стыдно было его читать. А воспротивиться… Вот Эльмарен и высчитывал, можно ли воспротивиться приказу короля; по всему выходило, что именно теперь и нельзя. Хотя… был у него один план, который мог разом переменить положение вещей. Только Эльмарен Уджайн не знал никого, чтобы обратиться за советом и помощью, чтобы просто поговорить. Его запросто могли предать — нынче в ордене еще и не то случалось.

Несколько дней подряд Уджайна одолевала заманчивая идея: что если атаковать Тиладуматти? Рыцарских замков на территории этой страны более чем достаточно, и никаких сомнений нет в том, что унгаратты, обитающие в них, не станут поддерживать шеида Теконг‑Бессара. А о золотом запасе Тиладуматти ходили легенды по всей Имане. Конечно, Хартум гораздо богаче, но в Хартуме помимо неисчислимых сокровищ есть еще озеро Эрен‑Хото и Лунные горы, населенные гномами и эльфами. Опять же — теперь это королевство принадлежит Интагейя Сангасойе. Вспомнив о богине, Уджайн раздраженно сплюнул. Нет, нет, к демонам этот Хартум — потом горя не оберешься: боги мстительны, злопамятны и злокозненны. Достаточно вспомнить о том, что Кахатанна одновременно разрушила Большой Бурган при помощи драконов, а сама в то время, как древние ящеры кружили над стенами, выбивала зубы Керсебу.

Старший магистр невольно закрыл рот рукой. Нет, он больше не допустит ошибок. Золотой запас Тиладуматти, знаменитая казна Теконг‑Бессара — вот то, что ему сейчас нужно. Захватив эту страну, орден снова воспрянет духом. Купит оружие, отстроит крепости. И сможет с новыми силами встретить армии хассасинов. Иначе ордену унгараттов грозит гибель. Было, правда, у Уджайна одно сомнение — все же нынешний король Кортеганы являлся потомком основателя ордена, самого Пэтэльвена Барипада, и негоже было так с ним поступать. Многие рыцари могут не согласиться на это предприятие именно из‑за уважения к особе монарха. Надо заметить, что на личность короля им было глубоко плевать, однако он являлся тем самым символом, за который они умирали на протяжении веков. Возлюбленные смерти — унгаратты — должны были иметь какую‑то идею.

«Что ж, — подумал Уджайн, — значит, короля мы возьмем с собой. Он будет знаменем нашей победы».

Окончательно убедившись в том, что идея его не так уж и безумна, как казалось поначалу, он велел трубить сбор. И ровно в полдень выступил перед своими собратьями, стоя на перевернутой бочке посреди мощеного двора. Замок унгараттов в Кайкосе был велик, и более двух тысяч рыцарей одновременно выслушали его зажигательную речь.

Выслушали и одобрили.

Вечером того же дня послали гонцов во все концы Кортеганы и в Тиладуматти. Оповестили и короля Баргу Барипада. Оказалось, что его величество в целом одобряет затею, советует только не мешкать, чтобы не дождаться вторжения армий Кройдена и Ретимнона.

Через неделю Эльмарен Уджайн был единогласно избран великим магистром ордена унгараттов и принес присягу. А спустя три часа после этого значительного события длинные колонны всадников двинулись по направлению к границе Тиладуматти.

* * *

Хотя Теконг‑Бессар больше любил город‑крепость Эль‑Матарию, который стоял на самом берегу моря Тирелл, официальной столицей являлась древняя Маягуана. Именно сюда и должны были приплыть в самом скором времени обещанные Баяндаем войска.

Уже несколько недель прошло с тех пор, как явился ко двору Золотого шеида этот удивительный человек, а восторг и восхищение, которые он вызвал у владыки, все не угасали. Баяндай оказался на редкость сдержанным, и даже после того, как было заключено соглашение, отказался разглашать тайны своего народа. Теконг‑Бессар не слишком настаивал, понимая, что много знать в данном случае просто опасно. Не подписали они никаких бумаг, заключив договор только на словах, ибо Баяндай с неподражаемой улыбкой спросил:

— Ты же не собираешься после обмануть нас?

— Нет, — отчаянно замотал головой Теконг‑Бессар, вспомнив, с какой легкостью расправился гость с его охраной.

— Вот видишь, нам не нужно письменного подтверждения твоего согласия. А мы, поскольку золота не получали, тебя и подавно обмануть не сможем. Логично?

— Действительно, — сказал шеид.

Единственное, что он узнал о своих наемниках, — это то, что называют они себя лурдами, убивать умеют в совершенстве, а обещания выполняют неукоснительно. Похоже, что законов в их мире вообще не было, все строилось только на строгом соблюдении давно установленных правил. Видимо, лурдам и в голову не приходило, что кто‑то из них может нарушить данное слово; это они считали качеством других обитателей Арнемвенда.

Отправляясь в путь, Баяндай пообещал, что вернется спустя три недели. Каким образом он собирается обернуться до Гобира и обратно за такой короткий срок — Теконг‑Бессар решил не выяснять. И две с лишним недели ждал довольно спокойно, развлекаясь тем, что строил догадки о происхождении народа лурдов и о том, почему они не завоюют себе любую страну и не станут там жить. Диковинным образом он был абсолютно уверен в собственной безопасности. Баяндай за одну‑единственную беседу сумел убедить его в том, что слово лурдов крепче камня, а Золотому шеиду он пообещал поддержку, защиту и верность.

В середине третьей недели с границы примчался взмыленный всадник и сообщил, что армия унгараттов в полной боевой готовности движется к Маягуане. Несколько крепостей, находящихся на северо‑востоке Тиладуматти и только формально принадлежащих этой стране, открыли ворота перед своими братьями по ордену. Сейчас армия встала на отдых, но должна вот‑вот двинуться в путь. А в царстве нет реальной силы, способной ей противостоять. Похоже, что дней через десять они окажутся в столице, и тогда правление Теконг‑Бессара придет к концу.

Мрачный шеид вернулся в свою опочивальню, где его осмелился побеспокоить сановник, занимавшийся иностранными делами. Он принес кучу депеш, однако Теконг‑Бессара они уже не интересовали. Ему было абсолютно все равно, поддержал ли Барга Барипад идею этого похода или оказался таким же бессильным, как и он сам.

В последний день третьей недели Золотой шеид Тиладуматти отправился на смотровую площадку самой высокой башни Маягуаны. Он твердо решил ждать до полуночи, и если лурды не прибудут сегодня, то никто не сможет помешать ему броситься вниз с этой головокружительной высоты. Может, это был и не самый лучший выход, но Теконг‑Бессар не хотел становиться ни заложником, ни изгнанником, ни входить в историю как монарх, заколотый в своем дворце рыцарями противника или того хуже — собственными придворными‑предателями. Мысли шеида одолевали самые невеселые, и он рассеянно попивал вино, неподвижно уставясь в одну точку на светлом горизонте.

Спустя два часа он заметил, что точка эта значительно увеличилась в размерах; а еще через час стало ясно, что это несколько кораблей под всеми парусами несутся по зеленым волнам моря Сейбо.

* * *

… Каэтана бросилась к ним.

Хлопоча над телами бессмертных, она не заметила, как исчез, будто растаял легким облачком, Олорун. Как скрылся в одном из проемов Сокорро. Она была целиком и полностью поглощена своими друзьями. Справедливости ради нужно отметить, что за Веретрагну и Вахагана она все же беспокоилась гораздо меньше.

Не прошло и минуты, как Тиермес снова начал сиять неземным серебристым светом. Он легко вскочил на ноги, расправил изумительные драконьи крылья и воскликнул, словно пропел:

— Я победил! Ты видела, Каэ, как я победил?!

Она кивнула головой, соглашаясь. Ей было трудно что‑либо объяснять Тиермесу — драгоценные минуты и так утекали, словно вода сквозь пальцы. Рядом завозился Вечный Воин. Поскольку он был военачальником, то всегда видел печальный результат, даже если глаза его видеть этого не хотели.

— Ты здесь, — заявил он. — Это хорошо, потому что мы живы, остались собой и… Не помню, что случилось. Куда делись тела этих чудовищ?

Каэ отвела взгляд:

— Знаешь, Траэтаона, тебе все равно не нужны мертвые тела. Давай побыстрее смотаемся отсюда, а то закончится отведенное нам время и останемся мы здесь искать эти самые тела до скончания вечности. — И, заметив, что оба бога собираются спросить о чем‑то, оборвала их:

— Вы можете просто поверить мне на слово?

— Придется, — проворчал Траэтаона.

Наклонился, поднял из воды все еще бесчувственные тела Веретрагны и Вахагана и, пробормотав: «Хилая нынче молодежь пошла», двинулся к выходу.

Тиермес оказался придирчивее.

— А где кони? — спросил он, обращаясь к Каэ. — А где эти отвратительные существа? Как ты вообще сюда прорвалась?

— Жнец, уймись с вопросами. Коней нам сейчас вернут, мой ждет меня на поверхности. И давай убираться отсюда быстрее. Иди вперед, я тебя догоню.

Тиермес изобразил изумление на своем прекрасном лице, но тоже двинулся туда, где по всем законам логики и разума должен был находиться выход из зала. Однако такового не обнаружил. Видимо, он попытался сделать что‑то с пространством, потому что обернулся к Каэтане и спросил серьезно:

— Что с нами было? Я не могу перенести нас на поверхность…

— Не ты здесь хозяин, Жнец. Может, ты бы и совладал с этим сварливым местечком, но у нас на самом деле нет времени. Иди, прошу тебя, сейчас все образуется.

Тиермес услышал в ее тоне не просто просьбу, а отчаянную мольбу. И уступил. Упрямство не красит никого, даже бога, богу оно вообще противопоказано. Правда, Каэтана не учла, что просить Жнеца уйти вперед еще не означает возможности скрыться от него вообще. Тиермес знал обо всем, что происходит за его спиной. Со странной улыбкой наблюдал он за тем, как выводят из огромного пролома в стене его коня, коня Траэтаоны, щерящегося оскаленной пастью, и скакунов Веретрагны и Вахагана.

Видел, как прощается с Каэ громадное чудовище — катхэксин в золотом венце на лысой чешуйчатой голове. И то, как Богиня Истины прижалась к груди этого монстра, обхватила его за шею руками и поцеловала — искренне, порывисто и вместе с тем нежно, — тоже видел Владыка Ада Хорэ. Он старался не слушать, как прерывисто шепчут они, расставаясь, но все равно не мог избежать этого знания.

— Я найду ее и отпущу на свободу. Живи спокойно.

— Прощай, маленькая богиня, — отвечал катхэксин. — Мы вечно будем ждать тебя.

* * *

Огромный золотистый дракон описал широкий круг в воздухе и опустился на каменное плато, пригнув шею. Каэ забралась на него, рухнула в полном изнеможении.

— Аджахак, меня нет. Я умерла.

— Не совсем. У тебя еще много дел, — ответил ящер.

— Здравствуй, Аджахак, — молвил, подъезжая, Траэтаона. — Это ты сегодня работаешь конем нашей девочки?

— Так вышло. — В голосе дракона звучали нотки классической скромницы.

— Спасибо, что побеспокоился о нас, — поблагодарил Тиермес. — Не представляю, что бы мы без вас делали.

— Благодарность Жнеца — сокровище, которое нужно хранить пуще зеницы ока, — церемонно сказал Древний зверь. — Если ты и впрямь благодарен мне, то давай договоримся: в случае, если душа моя попадет в Ада Хорэ, ты будешь к ней милосерден.

— Договорились, — кивнул Тиермес.

Пока они с Каэтаной выбирались на поверхность, она успела рассказать им все, что знала сама о народе катхэксинов, о хорхутах и дапаонах. Тоскливо, отворачивая лицо, чтобы слез не было видно, сообщила об Олоруне.

— Думаю, это он спас вас. И еще, конечно, помогло то, что сила Мелькарта в этом месте иссякает. Иначе ничего бы у меня не вышло.

— Что‑то я не помню случая, чтобы у тебя ничего не вышло. — Траэтаона наклонился, чтобы поцеловать ее.

Двух коней он вел в поводу. Веретрагна и Вахаган были перекинуты поперек седел, они все еще находились вне сознания. Видимо, им здорово досталось, да и пробыли они на нижнем Джемаре гораздо дольше остальных.

Тиермес уже успел послать зов Джоу Лахаталу, а затем Арескои и га‑Мавету. Кто‑то из Новых богов должен был явиться на Джемар, чтобы забрать своих братьев. Так и вышло.

Сам Змеебог поджидал недалеко от Белой скалы, коротая время разговорами с Аджахаком. К моменту его появления Древний зверь уничтожил всех хорхутов в округе, и — как результат — эта часть Джемара стала на самом деле пустынной. Теперь, оглядывая поле битвы, дракон думал, что он немного перестарался. Мало того, что тела убитых валялись повсюду живописными грудами, — изменился пейзаж. Вывороченные скалы, разметанные по всему плато обломки камней — каждый размером с хороший дом, глубокие борозды, оставленные чудовищными когтями, и множество прочих деталей, которые были созданы исключительно при вмешательстве грозного сына Ажи‑Дахака.

— Впечатляет, — сказал Джоу Лахатал, озираясь по сторонам.

За своими братьями он явился в колеснице, отлитой из белого золота и запряженной крылатыми змеями. Алый плащ сверкал и переливался на солнце, доспехи сияли ослепительной белизной.

— Рад, что тебе понравилось, — отозвался дракон. — Но, по‑моему, чуть‑чуть чрезмерно. Чрезмерность же граничит с безвкусицей. А этого я уже немного боюсь.

— Полно, Аджахак! Они другого и не заслуживали, — рассмеялся Змеебог.

— Не торопись так рассуждать, мальчик мой, — наставительно заметил дракон. — Художник должен во всем знать меру и оставаться достойным этого гордого звания.

— Тебе виднее, — с невольным уважением сказал Лахатал. — А теперь, прости мне мое нетерпение, что здесь произошло? Где Каэтана, где все остальные?

— На вопрос, что произошло, я тебе отвечать не стану, пусть сами рассказывают. Тем более что я ничего почти не знаю: я тут хорхутами занимался, а остальное как‑то проскочило мимо. На второй вопрос ответить проще — внизу, под нами. — И дракон грациозно склонил шею, указывая головой на камни.

— Что там можно делать?

— Знаешь, Змеебог, мы с тобой разной крови: вот даже твои змеи шипят и косятся на меня. Но я бы хотел, пока есть время, сказать тебе вот что — твои братья умудрились провалиться в другое пространство, попав в него во время Взаимопроникновения двух миров. Эта история очень старая и очень грустная, а они со своей охотой на хорхутов оказались в центре событий, не зная ни начала, ни конца. Наша Каэ рискуя жизнью вытащила их оттуда, заодно еще прихватила Траэтаону и Тиермеса…

— А те что там потеряли?! — ахнул Джоу Лахатал.

— Твоих же братьев… Так вот, не просто будь ей благодарен, а вырази это действием. Запрети своим братьям охотиться здесь. Эти несчастные чудовища не заслуживают того, чтобы убивать их, они заслуживают сожаления. Поверь мне.

— Прости, Аджахак, только я что‑то не замечаю, чтобы ты пожалел их. — Джоу Лахатал еще раз выразительно огляделся.

— У меня не было выхода. Но я здесь в первый и, надеюсь, в последний раз. И уж тем более не на охоте.

— Это так.

Они бы еще долго обсуждали этот вопрос, но тут земля затрепетала, выпуская из своих недр странную компанию.

Чумазая, уставшая и страшно веселая Каэтана ехала в одном седле с божественным Владыкой Ада Хорэ. Тиермес выглядел как обычно, словно это не он только что побывал на краю гибели — еще более страшной для бессмертного, нежели для простого и уязвимого существа. Он весь мерцал серебристо‑голубым светом, а драконьи крылья трепетали, сложенные, за его спиной. Траэтаона возвышался рядом на своем драконоподобном скакуне и то и дело вытягивал тонкую смуглую руку, чтобы пригладить Каэтане ее спутанные волосы. Веретрагна и Вахаган все еще не пришли в себя, а потому позы не изменили.

Джоу Лахатал мигом забыл про свое достоинство и необходимость стоять в сверкающей колеснице, чтобы произвести выгодное впечатление. Он выскочил из нее и помчался навстречу Кахатанне, перемахивая через громадные валуны. И на лице его сияла счастливая улыбка.

— Здравствуй, Каэ, дорогая.

Она обняла его, свесившись с седла. Произнесла жалобным голосом:

— А теперь заметь, какие вы все красивые, и только я похожу на метелку из перьев, которой обычно вытирают пыль.

— Ты самая прекрасная метелка в мире, — порывисто сообщил Джоу Лахатал. И тут же призадумался — было ли сказанное комплиментом или сейчас грозный Жнец решит вопрос престолонаследия в пользу га‑Мавета?

Но никто не рассердился. Первым захохотал дракон, потом Каэтана, а потом и остальные присоединились к этому безудержному веселью.

— Ну, забирай своих томных красавцев, — хохотнул Траэтаона.

Веретрагну и Вахагана с предосторожностями погрузили в колесницу.

— Мне нужно покинуть вас, — сказал Змеебог, беря вожжи.

Змеи зашипели, изогнули прекрасные гибкие тела, покрытые яркими узорами, расправили крылья.

— А позже я явлюсь в Салмакиду. Каэ, я ведь был в Тевере, как ты и просила, и выяснил много интересного.

— Буду ждать тебя, — помахала она рукой на прощание.

Казалось, раскаленные камни Джемара порядком надоели всем, и бессмертные торопились покинуть это место. Жара была невыносимая; снова мучила жажда. Стоял полный штиль.

— Хоть бы немного прохладного ветра, что ли, — пробормотал Траэтаона, протирая изящной рукой слезящиеся от пыли глаза. — Отсюда явно нужно исчезать поскорее.

— Так чего же мы ждем? — спросила богиня.

— Наверное, глотка свежего морского воздуха — в меру солоноватого, в меру прохладного и влажного, а главное — нежного и легкого, — произнес у нее за спиной шелковый голос.

Все расцвели улыбками. Вечно юный Астерион сидел недалеко от них на белом пушистом облачке. Он скрестил под собой ноги, будто находился на уютном диванчике. Голову подпер ладонями и в такой позе рассматривал своих друзей и родственников веселыми глазами. Плащ и волосы вились над ним. Он легко дунул в сторону дракона, и тотчас же запах горного луга, снега и свежей воды окутал Древнего зверя. Тот зажмурился от удовольствия, подставляя бока налетевшему ветерку:

— Ветер Демавенда!

— Рад доставить тебе удовольствие…

Каэ в это же время жадно глотала свежий, влажный морской воздух, и соленые брызги летели ей в лицо.

— А вам что, дорогие мои?

— Дождь, — хором ответили оба бога. — Сильный дождь.

Астерион простер руки к небу ладонями вверх, и над головами обоих бессмертных появилась пухлая темная туча, из которой хлынул теплый ливень. Подождав, когда все отдохнут от зноя и немного расслабятся, Бог Ветра снова обратился к Каэтане:

— Что с талисманами, дорогая Каэ?

— Они запечатаны в другом пространстве, Астерион.

— А это можно приравнять к уничтожению?

— В каком‑то смысле да. Их никто оттуда не достанет, кроме меня.

— Ты позволишь мне сказать об этом в Сонандане?

— А кому ты хотел бы об этом сообщить в первую очередь? — заинтересовалась она. Обычно ветреный — что являлось основой его сущности — Астерион никогда не стремился участвовать во всех делах; он предпочитал изредка наведываться в разные концы мира, выясняя попутно все, что его интересовало. Он мог помочь, но на долгую и кропотливую работу его не хватало. Поэтому поведение бессмертного казалось более чем непривычным.

— Я хотел бы поговорить обо всем с Магнусом. Этот чародей даже меня заставил прислушаться к своим соображениям. Я бы хотел кое‑что проверить. Ты не против?

— Конечно нет. Отправляйся прямо сейчас.

— Я так и сделаю. Я буду в Сонандане раньше вас всех.

Астерион спрыгнул со своего облака, но не опустился на землю, а попал в порыв знойного и сухого ветра Джемара, закрутился и растаял в нем. Этот фокус он проделал явно для того, чтобы позабавить остальных.

— Он всегда умел стремительно передвигаться, — сказал в пустоту Траэтаона. — Бьюсь об заклад, что он сию секунду уже беседует с Магнусом.

— А тебе нужно больше времени? — заинтересовалась Каэ.

— Немного. Около пяти‑шести минут. Мне пространство представляется плотным и вязким. И я какое‑то время трачу на то, чтобы сориентироваться.

— Садись, — сказал дракон. — Я уже готов пересечь океан.

Когда Аджахак был готов подняться в воздух, Каэ обратилась к Тиермесу:

— А вы как же?

— Траэтаона возьмет моего скакуна и отправится прямиком в Сонандан отсыпаться и отдыхать. А я, если ты не против, провожу вас с Аджахаком.

— Как это? — мило удивилась она.

— Очень просто. Я подумал, ты ведь очень давно не видела летящего бога, так давно, что могла даже позабыть. Вот я и хочу доставить тебе удовольствие.

Если бы кто‑то в это время посмотрел на безоблачное небо, то увидел бы удивительную картину.

Над безбрежным пространством океана Локоджа огромной птицей парит золотистый дракон. На его шее едва можно различить крохотную фигурку. А рядом, мерно взмахивая мерцающими перепончатыми крыльями, летит ослепительный Тиермес, прозванный Жнецом.

И его серебристо‑голубое тело почти сливается с небесным сводом.

* * *

Магнус сидит над своим чертежом в дальней комнате огромной библиотеки. Он не вылезает отсюда вот уже двое суток подряд, и только добросердечные слуги, приносящие ему еду и питье, не дают магу упасть без сил. Спать он решительно отказывается, только иногда, когда глаза устают, нетерпеливо прищелкивает пальцами, наспех творя заклинание. Оно‑то и помогает ему продолжать работу.

Астерион появляется в комнате внезапно. За окном уже ночь, хотя на Джемаре солнце светит вовсю.

— Ну как? — спрашивает Бог Ветров нетерпеливо.

— Все зависит от того, что ты сейчас скажешь.

— Что я скажу? Вот тут, но это весьма приблизительно, потому что находится — как бы это объяснить? — этажом ниже. В другом пространстве. Они не уничтожены, но заперты в нем, и Каэ говорит, что никто, кроме нее, их оттуда не достанет через тысячу лет.

— Почему именно через тысячу?

— Потому что проникнуть в это пространство можно только раз в тысячу с лишним лет.

Магнус серьезно занимается своим чертежом. Астерион с интересом наблюдает за работой мага. Полностью поглощенный своим занятием, молодой чародей вынимает недостающие предметы из воздуха, как это обычно делают бессмертные, раскладывает по полочкам, видным только ему, а потом по мере надобности снимает оттуда.

— Потрясающе, — говорит бог. — Ты давно так умеешь?

— Как? — не поднимая головы, спрашивает Магнус. — А‑а, так… Конечно, это же совсем просто.

— Интересно, что ты еще считаешь совсем простым, — бормочет Астерион негромко.

Пока он пытается понять, каким образом Магнусу удается управляться с пространством — ведь заклинаний, как его коллеги, он не читает и даже не похоже, чтобы он произносил их про себя, — молодой чародей находит искомую точку.

— Ну и ну! — произносит он, откидываясь на спинку стула. — Я и сам не ожидал. Она все‑таки сделала это, Астерион. Вот он — знак Лавара. И теперь остается решить всего один вопрос — что с этим делать?

— Как это что? — Бог Ветров смотрит на мага с безграничным изумлением. — Немедленно открыть проход тем, кто до сих пор не может выбраться из западни. Ведь моим братьям только этого знака и не хватает… Ну, может, не только его, но попробовать стоит. Неизвестно, правда, где и как. И скажи правду, твои учителя никогда не рассказывали тебе о сущности этого знака?

— Весьма приблизительно, — говорит Магнус. — Насколько я представляю себе, он может снять любую печать. То есть абсолютно любую. И потому можно выпустить на волю как добро, так и зло.

— Дорогой мой! — восклицает Астерион. — Так не читай же его над чем попало. Или используй свою волю, чтобы при наложении знака Лавара вызвать именно то, что тебе необходимо. Или того, кто тебе необходим. Ты не будешь против, если в первый раз это попробую я?

— Кто я такой, Астерион, чтобы быть против?

— Ты, — серьезно говорит Бог Ветров, — самый сильный чародей, который когда‑либо рождался под этим небом, даже если это небо еще ни о чем не подозревает…

Внезапно бессмертный прерывает себя на полуслове, прислушивается.

— Извини, Магнус, — бросает через плечо. — По‑моему, я нужен на Охе…

В темной библиотеке смертельно уставший чародей роняет голову на стол. Стол, конечно, твердый, но он этого не чувствует. Он уже спит.

* * *

Лурды выглядели более чем странно, и на какой‑то краткий миг Теконг‑Бессар усомнился в правильности своего выбора. Но отступать было поздно, да и некуда.

Люди с Гобира прибыли на трех кораблях; была их всего тысяча, разбитая на сотни; все десять сотников беспрекословно подчинялись Баяндаю, из чего Золотой шеид сделал вывод, что его гость является персоной еще более важной, нежели он считал. Сотни выстраивались во дворе замка, распаковывали тюки, в которые были уложены их вещи и оружие. Командиры лурдов отправились в конюшню, где заранее предупрежденные конюхи делали все, чтобы угодить этим статным, сильным людям с лицами каменных изваяний. Правда, иногда сотники вежливо улыбались, но под их улыбками подданные Тиладуматти терялись, смущались и испытывали безотчетный ужас.

Приблизительно так и должны чувствовать себя обычные люди, когда палач, занося топор над их головой, решает вдруг по‑дружески улыбнуться.

Стражники скептически рассматривали прибывших, вполголоса споря, как обернется дело: в пользу унгараттов или на руку шеиду.

— Нет, они, правда, люди сильные и ловкие, это сразу видно, — втолковывал один из охранников своим товарищам. — Но ведь без доспехов их просто раздавят. Конница налетит и затопчет — унгаратты сплошь в броне их так сразу не достанешь. А эти ну ровно червяк земляной — мягкие, гибкие, тощие и податливые.

— Авось знают, что делают, — неуверенно возражал другой. — Не могут лурды эти ничего не знать о доспехах. Да ты сам посуди — ты их клинки заметил?

Воцарилось почтительное, чуть ли не торжественное молчание. Охрана мельком увидала мечи прибывших воинов и надолго потеряла дар речи. Недавно вся Кортегана гудела от страсти к мечам Гоффаннона… Так вот, мечей Гоффаннона охранники шеида не видели, но зато видели лурдские клинки.

— Клинки и впрямь драгоценные, — согласился не колеблясь спорщик. — Но одним клинком жив не будешь. Господа рыцари недаром придумали полное вооружение и доспехи. Ты ж погляди — клинки тоненькие, ежели топором против них, то от мечей лурдских ничего не останется.

— А я говорю — останется! — не выдержал первый охранник.

Они бы еще долго спорили, но тут один из лурдов, несильно размахнувшись, перерубил бревно с человека толщиной. Он вовсе не красовался, и на застывших с открытыми ртами охранников внимания не обращал — просто проверял остроту меча.

— Ах ты!.. — отреагировала толпа.

Во двор замка высыпала целая толпа слуг, поваров, придворных и воинов внутренней охраны. Слух о прибытии диковинных людей, нанятых шеидом для войны с унгараттами, моментально облетел столицу, и у стен крепости уже бесновался простой люд, изнывая от желания хоть одним глазком поглядеть на пришельцев.

Теконг‑Бессар досадливо поморщился, когда ему доложили о непосредственной реакции его добрых граждан.

— И что ты посоветуешь сделать, Баяндай? — спросил он. — Разгонять толпу силой я не могу. Было бы абсолютной глупостью настраивать против себя своих подданных в столь неудачный момент. А терпеть их выходки я тоже не намерен.

— Ты позволишь мне заняться этим делом? — с легкой улыбкой спросил лурд.

— Конечно. — И Теконг‑Бессар всплеснул пухлыми руками, всем своим видом показывая, что он полностью поддерживает Баяндая в любом начинании, и даже спрашивать не стоило.

Тот скользящими шагами прошел через весь зал, отворил дверь и… ничего не сделал: ни голоса не подал ни махнул, даже мускулы на его лице не дрогнули, насколько мог со своего места заметить шеид. Однако спустя несколько секунд перед Баяндаем так же бесшумно и внезапно возник один из его лурдов. Был он на полголовы ниже своего предводителя и немного шире в кости; Но так же коротко острижен; одет в кожаные одежды — облегающую безрукавку с глубоким вырезом на груди, узкие штаны и кожаные наручи. Тонкая талия была перетянута широким — в две ладони — поясом, за которым тускло поблескивали рукояти кинжалов.

— Мадурай, — обратился к нему предводитель, — те люди во дворе замка и за стенами ведут себя нескромно. Они мешают.

Лурд склонил стриженую голову, и в его правом ухе сверкнула бриллиантовой каплей серьга. Так же молча удалился из поля зрения шеида, и Теконг‑Бессар не смог понять даже, в какую сторону он направился.

Мадурай же выскользнул с черного хода, открыл боковые ворота замка и вышел наружу. Толпа бесновалась прямо у центрального входа, вопила, кричала; большинство собравшихся, особенно те, кто прибыл в последние полчаса, понятия не имели, зачем вообще здесь находятся. Человек в толпе — это совсем не то же самое, что он же, но в одиночестве. Толпа пробуждает самые низменные инстинкты, причем происходит это моментально и не объясняется ничем.

Граждане Маягуаны прыгали, делали непристойные жесты, улюлюкали. Кто‑то внезапно завопил:

— Смерть чужакам!!! Зачем нам чужаки?

— Правильно! — поддержал его второй голое. — Унгаратты, хассасины, теперь эти… Люди! Что же с нами делают? Что же мы, на своем горбу всю жизнь кого‑нибудь возить будем?!!

— Унгаратты в трех переходах от столицы! — вы крикнул истеричный голос. — Если мы выдадим им шеида и чужаков, они пощадят нас!

— Верно! Верно! — раздались вопли и справа, и слева.

Волнующаяся многотысячная толпа не поняла, когда как появился перед ней высокий, бронзовокожий человек с коротко остриженными светлыми волосами. Одет он был настолько необычно, а стоял в такой свободной и раскованной позе, что все поневоле затаили дыхание, рассматривая его. Видимо, по чистой случайности стоял он на таком месте, что был хорошо виден отовсюду. Даже те, кто стоял в задних рядах, могли свободно его разглядеть.

— Друзья мои, — мягко произнес Мадурай, — вы утомились, ожидая загадочных лурдов. А это нехорошо. Вам следует идти по домам, друзья мои.

Толпа вздохнула как один человек. Ничего угрожающего не было ни в словах, ни в интонациях странного воина. Однако всех охватил ужас. Они почувствовали, что виновны перед ним, а он волен карать и миловать по своему усмотрению. Людям стало страшно, и они попятились, отступили. Всего на один или два шага, но начало было положено.

— Может, вы хотите что‑нибудь сказать моему командиру? — столь же спокойно продолжил Мадурай, и его указательный палец внезапно уперся в какого‑то толстяка, стоявшего в первом ряду. — Наверное, ты? Или ты? — Указующий перст переместился на соседнего человечка, моментально ставшего жалким и испуганным.

— Нет, нет, господин!

— Тогда что же вы делаете здесь? — спросил лурд жестко.

Все стали переглядываться, недоумевая: кажется, вообще перестали соображать, и толпа, поволновавшись, начала медленно разваливаться. Задние ряды уже мчались со всех ног по направлению к Маягуане.

— Убирайтесь, друзья мои, — посоветовал Мадурай и улыбнулся.

Его улыбка подействовала сильнее любой угрозы. И спустя несколько минут холм был чист. Лурд довольно огляделся по сторонам, затем снова вошел в замок через боковые ворота.

— А вы, — бросил охранникам, — немедленно на стены. Начать готовиться к обороне замка! — рявкнул так, что у солдат уши заложило. Спотыкаясь, роняя на ходу мечи, они кинулись врассыпную, словно стайка кроликов.

Слуги и придворные попятились при виде Мадурая и не стали дожидаться, пока он обратится конкретно к ним, — сами исчезли в недрах замка.

Лурд отправился к своим товарищам, им предстояло готовиться к большому сражению.

* * *

Аджахак доставил Каэтану в Сонандан уже под утро. Небо медленно серело, Салмакида еще спала; Храм Истины тоже был тих и спокоен.

— Наверное, Траэтаона не стал никого оповещать о своем прибытии, — предположил Тиермес. — А то бы Нингишзида донял его заботой и расспросами о тебе. Думаю, наш Вечный Воин завалился в какой‑нибудь беседке и спит как суслик. Набирается энергии.

— Он очень правильно решил, — одобрила Каэ. — А то не миновать бы нам теплой встречи.

— Ну, дети мои, — вмещался в их разговор дракон. — Отпустите старую, полудохлую ящерицу, и она тоже последует примеру мудрого Траэтаоны. А потом можете беседовать под открытым небом сколько вашей душе угодно. Только не жалуйтесь никому на усталость — вас все равно не поймут…

— Конечно, конечно, — сказала Каэ, спускаясь с шеи Аджахака на руки Тиермеса. — Извини. Еще раз благодарю тебя за помощь.

— Скоро увидимся, — пообещал дракон.

Он поднялся в воздух и стремительно понесся к Демавенду.

Каэ и Тиермес остались стоять недалеко от храмового парка; как‑то само собой вышло, что Владыка Ада Хорэ все еще держал на руках свою драгоценную ношу. Заметив это, он опустил ее на землю со всей осторожностью.

— Что ж, — сказал, улыбаясь, — если хочешь, я сейчас же отправлюсь в Курму, к твоему Зу, и расскажу ему, что ты вернулась и все благополучно закончилось. Думаю, он уже знает, что ты улетела невесть куда на драконе, и теперь империя разваливается на части от его стенаний.

— Не дразни его, это нехорошо, — мягко укорила Каэтана.

Она смотрела на Тиермеса странным, долгим взглядом, и глаза ее — влажные, лучистые — сияли ярче утренних звезд.

— Что с тобой? — встревожился Жнец.

— Ничего особенного. Просто, когда ты исчез там, на Джемаре, я ощутила пустоту. Я пыталась, но так и не смогла себе представить, что буду делать без тебя, если случится самое непоправимое.

— Постой‑постой, — прервал ее Тиермес. — Это не правильно!

— Что не правильно? — изумилась Каэтана.

— Обычно я говорю тебе о своих чувствах, а ты прерываешь меня и даешь понять, что все, что было когда‑то, — было когда‑то. И к настоящему не имеет отношения. Не отбирай у меня мой хлеб и не вторгайся на мою территорию. Я грозен и свиреп, когда защищаюсь.

Странное это зрелище — растерянный владыка Царства Мертвых.

Богиня Истины — хрупкая, маленькая, такая слабая на фоне величественного сияющего Жнеца — подошла к нему вплотную, встала на цыпочки и обвила его руками. Движение это было отнюдь не дружеским, а полным чувства и тоски по нему.

Недоумевающий Тиермес легко подхватил ее на руки, приблизил свое лицо к ее — залитому слезами, отчаянному:

— Да что с тобой?

— Знаешь, Тиермес, вдруг этот мир и вправду придет к концу? Вдруг мне не удастся то, что задумано? И я вовсе не хочу умереть до того, как ты узнаешь, что я совсем не случайно спустилась тогда в Ада Хорэ… Что я, я люблю тебя.

Тиермес хотел было спросить: «А как же Зу‑Л‑Карнайн? «— но он был слишком мудрым, слишком древним существом, чтобы выяснять для себя очевидные истины.

Каэтана любила не так, как может любить простое смертное существо. Будучи бесконечной по своей природе, она могла вместить в себя бесконечное количество душ.