Кахатанна. Тетралогия (СИ)

На рассвете их разбудило звонкое пение сигнального рожка. Каэтана, Бордонкай, Ловалонга и Джангарай подскочили с первыми его звуками и стали собираться, не теряя ни секунды. Эйя, Габия и альв слегка повозились, иа ложах, пытаясь оттянуть минуту подъема.

— Скорее, — ингевон потянул альва за мохнатую ногу, высовывавшуюся из‑под покрывала, — сражение скоро начнется.

— Не началось же еще, — буркнул Воршуд, натягивая покрывало на голову. — Прекрати меня дергать, пожалуйста, сейчас встану.

— Каэ, — обратился Эйя к Каэтане, которая уже успела умыться и теперь, свежая и довольная, надевала перевязь с мечами, — я хотел спросить вас, можно ли будет нам с Габией превращаться в волков, если мы получим более или менее серьезные ранения? Наши раны так быстрее затягиваются.

— Знаю, — ответила Каэ. — Думаю, что можно. Вряд ли во время битвы вам станут задавать бестактные вопросы…

У входа в палатку послышалось деликатное покашливание.

— Это я, — раздался голос Агатияра. — Можно войти?

— Конечно! — весело откликнулась Каэтана.

— О, вы уже готовы! — восхитился советник, входя внутрь. — Что значит великолепные солдаты. Правда, император вот уже несколько часов как проснулся и донимал меня вопросом: «Ты не спишь, Агатияр?» Вообразите, мне так надоело все время отвечать, что сплю, — и я предпочел проснуться.

— Бедный Агатияр, — сказала Каэ.

— Не страшно — отоспимся после сражения. Я, собственно, по просьбе Зу. Он хочет, чтобы вы во время сражения находились рядом с ним. — И, заметив моментально погрустневшее лицо Бордонкая, поспешил добавить: — Это в самой гуще схватки.

Бордонкай просветлел. Воршуд же пробурчал что‑то невразумительное.

— Император велел спросить, не хочешь ли ты, о альв, остаться в обозе, дабы не подвергать свою драгоценную персону превратностям битвы? — продолжал Агатияр.

— Но намного ли я драгоценнее госпожи, императора, тебя и всех прочих? — сурово спросил альв. — Нет, спасибо, не хочу.

— Я почему‑то так и думал, — одобрительно кивнул советник. — Тогда через десять минут мы с Зу ждем вас около шатра императора. Оттуда аита поведет свои войска на штурм города.

Он. повернулся и собрался уходить. У самого выхода остановился и, не оборачиваясь, произнес:

— На всякий случай, если другого уже не представится… Мне действительно было крайне радостно встретить таких людей, как вы. В конце жизни подобные встречи значат гораздо больше, чем в молодости.

И Агатияр вышел быстрыми шагами.

Сражение с самого начала стало развиваться прямо противоположно намеченному плану. Императорские войска еще не успели построиться на поле, стенобитные орудия только‑только подвезли к стенам, а защитники города уже начали бой. Тяжелые камни, пущенные из метательных орудий, врезались в стройные ряды тхаухудов, нанося серьезный урон.

— Откуда у них в пустыне камни? — удивился Эйя.

— Здания поразбирали, — бросил через плечо Зу‑Л — Карнайн и закричал трубачу: — Труби отступление, пусть отойдут назад и перестроятся.

Во все стороны понеслись конные гонцы, чтобы передать командирам полков приказ императора.

Но армия аиты не была бы непобедимой, если бы его военачальники дожидались приказов на каждый случай. К тому времени, когда посланники домчались до полков, воины уже были построены в длинные шеренги и отошли на безопасное расстояние от городских стен.

— Надеюсь, камни у них когда‑нибудь закончатся, — сказал император. — Не буду же я зря губить людей. Агатияр одобрительно хмыкнул.

— Хорошо же. — Зу‑Л‑Карнайн взмахом руки подозвал к себе одного из тагарских сотников, которые группой стояли в отдалении, и отдал ему несколько негромких приказов.

Практически сразу после этого со стороны лагеря раздался жуткий скрип. Обернувшись, Каэ увидела, что приближаются влекомые множеством верблюдов осадные башни, собранные, очевидно, этой ночью, потому что накануне никаких башен они не видели. Неуклюжие сооружения, сколоченные из дерева и обитые железом, были выше стен ал‑Ахкафа и с трудом передвигались по полю сражения, увязая колесами в песке. Страшная тяжесть делала их громоздкими и неповоротливыми, но все же у башен было неоспоримое преимущество — на вершине каждой находились лучники‑саракои, известные на весь Бард своим искусством. Повинуясь приказу императора, они начали обстреливать защитников города, как только те оказались в пределах досягаемости их стрел.

Люди на стенах города стали падать один за другим. с отчаянными криками.

Император еще раз взмахнул рукой, и с осадных coоружений полетели горящие стрелы. Они попадали в цель одна за другой, и вскоре в городе занялось несколько серьезных пожаров.

— Теперь им придется заняться своими делами слегка отвлечься от нас, — улыбнулся император.

Каэтана с любопытством оглядела его. Верхом на пр красном гнедом скакуне, закованный в блестящие стальные доспехи, увенчанный золотым шлемом с белыми перьями, аита был очень и очень хорош собой. Его глаза возбужденно сверкали, он сиял улыбкой, демонстрируя великолепный ряд зубов, — юный император радовался битве, упивался ею. А чувство страха, казалось, было ему неведомо.

— Не понимаю, — обратился он к своим новым друзьям, — на что рассчитывает этот мятежник. Не нравится мне его уверенность. Что же он приготовил?

— Думаешь, владыка, что все‑таки приготовил? — серьезно поинтересовался Ловалонга, и сразу стало ясно: говорят два солдата, два военачальника, а не просто демонстрируется вежливое любопытство.

— А ты как думаешь?

— Я не знаю всех деталей, аита. Но думаю, что, если Дахак Даварасп не полный безумец, он утаивает какой‑то козырь, который пустит в ход только в самом крайнем случае. Значит, в момент, который покажется нам выигрышным, переломным, когда победа будет близка, нужно быть готовыми к любым неожиданностям.

— Дельный совет, — обрадовался Зу‑Л‑Карнайн. — Я и сам так считаю.

Некоторое время обе стороны обстреливали друг друга из баллист, катапульт и луков. Копейщики враждующих сторон не без успеха демонстрировали свое искусство. Император не хотел начинать атаку, чтобы не губить множество людей, но понимал, что нет смысла долго стоять у стен города в ожидании изменения ситуации. В этом положении обе враждующие стороны могли находиться еще много дней.

— Я не могу стоять у стен города очень долго, — промолвил аита, обращаясь к Каэтане. — Здесь пустыня, а у нас нет воды. В городе же много источников. Мы сойдем с ума от жары, наши животные взбесятся. Нам нужно действовать быстро и решительно.

Наконец отборные отряды пехотинцев, шедшие за императором от самой Фарры, пошли в атаку. Они несли Длинные осадные лестницы и тараны. Защитники города высыпали на стены, швыряя на головы осаждающих камни, горящие угли, забрасывая их копьями и метательными ножами. Несколько раз волна тхаухудов накатывалась на стены и уходила обратно, оставляя во рву вязанки колючих кустарников, собранных в пустыне. Отряды землекопов шустро работали под прикрытием щитоносцев и лучников, засыпая ров в тех местах, где сражение было потише. Пехотинцы отвлекали на себя внимание защитников, а тагары приставляли лестницы на тех участках стены, откуда жители ал‑Ахкафа уходили в самые горячие точки обороны.

Так могло продолжаться довольно долго, пока аита наконец не разглядел, что защитники на стенах опять перестраиваются. Он моментально велел трубить построение коннице.

— Зачем? — удивилась Каэ.

— Думаю, они поняли, что еще немного — и мы полезем на стены. Сейчас на месте Давараспа я бы сделал вылазку с самыми свежими силами и продемонстрировал припрятанный сюрприз.

Армия императора быстро и слаженно перегруппировала боевые порядки и приготовилась к битве.

А потом зазвучали протяжным стоном трубы, городские ворота распахнулись и оттуда с гиканьем хлынула конница.

Впереди всех, сопровождаемый двумя знаменосцами, летел неистовый всадник в зеленом плаще — князь Да‑хак Даварасп.

Это было воистину страшное сражение. Словно одержимые демонами пустыни, княжеские войска сражались так, как люди сражаться не могут. Смертоносной косой прошлись они по рядам тагарской конницы и смяли левое крыло войск Зу‑Л‑Карнайна в одном неистовом порыве. Их было слишком мало, чтобы взять тагаров и саракоев в клещи, но они вырубали их, словно молодой лес. И хотя тагары не побежали, но дрогнули и отступили, нарушая боевые порядки.

Затем, в мгновение ока перестроившись, узким и мощным клином воины ал‑Ахкафа врубились на полном скаку в ряды тхаухудов. И облетевшими листьями падали с седел могучие рыцари — краса и гордость армии Зу‑Л‑Карнайна.

Аита сидел, побледнев от ярости, и в напряжении кусал себе губы до крови. Он уже несколько раз порывался вмешаться в ход этого дикого и непредсказуемого сражения, но что‑то останавливало, заставляя задуматься и прислушаться. Такую отчаянную смелость он уже однажды встречал на своем веку — в ущелье Джералана. И битву с воинами Богдо Дайна Дерхе запомнил на всю жизнь.

А Дахак Даварасп вел себя не просто как смелый воин или разумный полководец. С дерзостью бессмертного существа, презревшего обстоятельства и судьбу, он носился по полю брани. И везде, где мелькал его зеленый плащ, сражение закипало с новой силой. Наконец Зу‑Л‑Карнайн одним движением руки отстранил пытавшегося что‑то возразить Агатияра, выхватил из ножен меч и, указывая им на ал‑Ахкаф, вскричал:

— Вперед! Победа с нами!

Через несколько минут маленький отряд наших друзей оказался в самой гуще схватки. Аита рубился яростно, со всем восторгом юности и со всей ненавистью, на которую он сейчас был способен, — ненавистью и болью за гибель своих лучших воинов, которых привей под стены ал‑Ахкафа, пообещав славу, а не могильный покой. Верные телохранители неотступно следовали за императором, защищая спину, — а в бою это самое главное.

Каэтана фехтовала как автомат. Выпад, обманное движение, удар в горло. Уход в сторону, двойной поворот кисти, развернуть храпящего коня, удар «падающий лист». Пол‑оборота, меч в левой руке, удар поперек лица. Противники валились из седел, а она, закусив губу, повторяла и повторяла: «Выпад, пол‑оборота, удар…»

Каэтана была так спокойна не от отчаянной храбрости. Она не считала Таабата Шарран истиной в последней инстанции и, что бы там ни предсказывал Олорун, была уверена, что из такой мясорубки живыми уйти не удастся. Минутой раньше, минутой позже. Умирать, правда, не хотелось. Поэтому собственное участие в сражении Каэтана про себя называла «маршем активного протеста против покушения на ее драгоценную персону». Пока что «марш протеста» вроде бы достигал своей цели.

Эйя и Габия сражались как одно целое — четырехрукое, двуглавое чудище, у которого глаза имелись и на лице, и на затылке. Краем глаза отметив мельницу со сверкающими лопастями, которую представляли собой близнецы, Каэтана подумала, что, быть может, и на этот раз обойдется. Во всяком случае, энтузиазма у противника на их фланге заметно поубавилось. Ловалонга и Джангарай вырвались вперед, рубя в капусту насмерть перепуганных всадников ал‑Ахкафа, и те расступились пропуская Дахака Давараспа.

Зу‑Л‑Карнайн настойчиво стремился к своему врагу но сражение перешло в настоящую свалку, где сбились в тесную кучу люди, кони, верблюды. Со всех сторон неслись стоны, крики раненых, раздавался лязг оружия. Мертвые не падали из седел — только безвольно клонились к шеям коней, — ибо падать было некуда, настолько плотно сбились войска на том крохотном пятачке, где решались судьбы сражения, ал‑Ахкафа, да и всей империи.

Рядом с Каэтаной раздавался мерный стук, пробивающийся сквозь шум битвы, и громкое дыхание «и‑ах, и‑а‑ах». И отборная гвардия Дахака Давараспа попятилась при виде закованного в железо башнеподобно‑го исполина Бордонкая, размахивающего своей секирой. Ущербная Луна ходила взад и вперед, как маятник. На прямом движении она крушила панцири, как скорлупку, и разрубала грудные клетки, а на возвратном сносила головы, отчего кровь вокруг Бордонкая хлестала ручьями. Плащ его намок, а с доспехов и гривы коня текла дымящаяся алая жидкость. «Странно, что я не теряю сознания», — подумала Каэ. Она снесла голову с плеч противника, в чем не было особой ее заслуги: воин как завороженный смотрел на Бордонкая, покрываясь мертвенной бледностью, и на Каэтану внимания просто не обратил.

— Вот это и есть усмешка судьбы! — произнесла она вслух, перевела взгляд на соседнего воина и замерла.

Перед ней на чалом скакуне, облаченный в зеленый плащ, заляпанный кровью, сражался князь Дахак Даварасп. Но не это испугало Каэтану. Просто ей стало понятно, отчего так развивается битва и Зу‑Л‑Карнайн проигрывает ее окончательно и бесповоротно. Ей стало понятно, что вряд ли она будет погребена по‑человечески, потому что ей предстоит умереть здесь и сейчас. И хотя к самой возможности гибели она относилась философски, но такой способ умереть ее несказанно обидел.

За спиной у Дахака Давараспа, усмехаясь бледными губами, возвышался рыжеволосый и зеленоглазый воин в шлеме из черепа дракона. Сам Арескои со своими воинами явился на поле брани, чтобы принять участие в этом сражении. И не было спасения тем, кто волею судеб стал его противником.

Ветряная мельница Эйя — Габия замедлила свое движение и снизила обороты. Закрыли собой, как живым щитом, Каэтану Джангарай и Ловалонга, понимая, как ненадежен и жалок этот щит перед лицом неистового бога. Смешались и отступили телохранители аиты, не привыкшие сражаться против бессмертных, ибо повелось полагать, что бессмертные боги всегда находятся на их стороне. Как мертвый штиль в центре тайфуна, образовался пятачок тишины в самой гуще гремевшего сражения.

Где‑то там, словно на краю вселенной, вырвавшиеся из кольца войск ал‑Ахкафа саракои топтали верблюдами бегущего противника. Лезли на стену дикие тагары под командованием Хентей‑хана, сына Хайя Лобелголдоя; развернула смертоносную змею гвардия копьеносцев. Бесстрашные ветераны с копьями наперевес спешили на помощь своему повелителю, готовые сражаться за Зу‑Л‑Карнайна и с Богом Войны, и с Богом Смерти, и со всеми остальными богами, которые будут иметь глупость выступить против аиты. И неистовые тхаухуды мечами вырубали себе просеку в рядах княжеской дружины, уже оправившись от первого потрясения. Но все они были слишком, слишком далеко. Где‑то там крохотная, лазоревая на белом точка — Агатияр потрясал саблей, понукая войска, не нуждающиеся в понукании" а здесь, в этом замершем от ужаса мгновении, надменный Арескои смотрел в глаза Каэтане. И смерть отражалась в зеленой глубине его вертикальных зрачков.

В этой тишине решался исход битвы. Ни один смертный, даже беспредельно отважный Зу‑Л‑Карнайн, не мог помыслить себе выступить против бессмертного. Каэтана тронула коня, понукая его двинуться вперед на Дахака Давараспа и Арескои. Не от храбрости, нет. Из боязни стоять на месте, бессильно и безвольно опустив руки.

И тут тишина лопнула и разлетелась на части от яростного рыка. И гигант Бордонкай, высоко занеся свою секиру, ринулся на зеленоглазого бога. Нечто похожее на замешательство и удивление отразилось на бесстрастном до сих пор лице рыжеволосого. Страх промелькнул в раскосых глазах Дахака Давараспа; и он рванулся в сторону, оставляя Бордонкая лицом к лицу с Арескои — Убийцей Дракона. Но казалось, гиганту неизвестно, что перед ним стоит всемогущий Победитель Дракона Гандарвы. Неизвестно или, более того, просто наплевать.

Арескои неуловимым движением вынул из воздуха секиру — точную копию Ущербной Луны — и сказал:

— Спасибо, смертный. Давно у меня не было такого развлечения. В благодарность за это ты умрешь легко. — Голос у него оказался таким же холодным и бесстрастным, как и взгляд. Но Бордонкай, похоже, не собирался умирать.

Такого сражения не помнила земля со времени войны богов и титанов. Арескои был быстр и стремителен. Бордонкай казался высеченным из камня. Он был на полголовы выше бога и шире его в плечах. Рядом с ним исполин Арескои выглядел хрупким юношей.

Секиры вздымались и падали, высекая брызги искр, — еловно два огромных кузнеца ковали божественный меч. Было видно, как ходят мускулы гигантских тел; и испуганно вздрагивало небо над головами воинов.

— Отойди, смертный, ты храбро сражаешься, и я пощажу тебя. Отойди и пропусти меня к ней.

Бордонкай даже не ответил. Он изогнулся в седя выбросил тело вперед и нанес сокрушительный удар сещ кирой по черепу дракона. Оглушенный Арескои пошатнулся в седле — не то от удара, не то от изумления. И хотя крепче стали был шлем из черепа Гандарвы, Ущербная Луна оставила на нем глубокий след, подобный шраму.

А Бордонкай не останавливаясь вздымал и опускал секиру.

На черных доспехах Арескои одна за другой появлялись глубокие вмятины, по бледному лицу поползла красная тонкая струйка — кровь у бога оказалась вполне человечья. И Арескои громоподобно взревел, словно ураган пронесся над притихшей степью.

И тогда за спиной брата появилась желтоглазая смерть Бордонкая — Малах га‑Мавет.

Каэтане было ясно, что Зу‑Л‑Карнайн проиграл это сражение, а она проиграла не только свою жизнь и судьбу, но жизни и судьбы тех, кто разделил с нею ее ношу. Армия аиты не разбежалась только потому, что все были одинаково напуганы. Напуганный Дахак Даварасп, неизвестно чем заплативший за такое божественное вмешательство, застыл каменным истуканом. Но было совершенно ясно, что, когда падет Бордонкай, войска ал‑Ахкафа начнут свое победное наступление и ничто не спасет тех, кто выступил против князя Урукура и его бессмертных покровителей.

Бордонкай же, прекрасно понимая, что сулит ему появление Черного бога, тем не менее пытался дотянуться в последнем рывке до Арескои. И даже Малах га‑Мавет приостановился, замерев перед этой безумной отвагой.

Где‑то вовсю кипело сражение, и Каэтана увидела, что тагары, никогда не считавшиеся со стратегией и реальностью битвы, разрушили северную башню ал‑Ахкафа, нагромоздив во рву переправу из собственных тел, а лучники саракоев одного за другим расстреливают защитников на стенах. И если бы не два бога, вмешавшиеся в ход сражения, Зу‑Л‑Карнайн к вечеру взял бы город. Эти мысли пронеслись у нее в голове с быстротой молнии. А когда она отвела взгляд от городских стен, то увидела, что за считанные секунды ситуация снова изменилась. На поле битвы появилось еще одно действующее лицо.

Между Бордонкаем и братьями‑богами восседал на коне стройный, как тростинка, воин. И сам он, и его оружие, и доспехи — вернее, полное отсутствие таковых, — и даже конь вызывали изумление людей. Громадное животное с одним рогом во лбу и драконьей мордой с оскаленными клыками было сплошь покрытo зеленоватыми чешуйчатыми пластинами. Эта естественная броня делала дивную лошадь совершенно неуязвимой. Всадник же, в полную противоположность своему скакуну, был гибок и изящен. Ростом он не уступал ни Арескои, ни Малаху га‑Мавету, но выглядел моложе и светлее. На лице его блуждала милая рассеянная улыбка. Налетевший ветер растрепал ничем не прикрытые серебристые волосы — всадник был совершенно седым.

Он обернулся к Каэтане, и она охнула. Узкое тонкое лицо с высокими скулами было ей известно с незапамятных времен, но кто это, она вспомнить не могла. Знакомыми казались и высокие изломанные брови, и разноцветные глаза — один черный, другой зеленый. Зрачки их, кстати, были не вертикальные, а самые что ни на есть обыкновенные. Тонкие длинные пальцы небрежно поигрывали уздечкой. Доспехов на всаднике почти не было. Только широкий металлический пояс с наборными пластинами, короткой юбочкой закрывавшими живот, да невероятной работы наручи от запястья до локтя на изящных нежных руках. На нем была легкая безрукавка с глубоким вырезом. И на гладкой коже шеи на простом шнурке висел какой‑то талисман.

Каэтана глядела на него во все глаза, силясь вспомнить, но только смутные неясные образы носились перед глазами.

Двухголосое существо Эйя — Габия внезапно выдохнуло:

— Траэтаона?!!

Неведомо как очутившийся рядом Зу‑Л‑Карнайн возбужденно прошептал Каэтане прямо в ухо:

— Это первое сражение, в котором я в лучшем случае играю роль слона, но не ферзя. Я ведь был уверен, что Траэтаоны не существует.

— А кто это? — одними губами спросила Каэтана. Если император и удивился, то она этого не увидела, потому что во все глаза смотрела прямо перед собой — на невиданную лошадь и дивного всадника. Тем не менее ответил:

— Древний Бог Войны, предшественник Арескои.

События на поле брани тем временем стремительно развивались.

— Когда двое бессмертных не могут справиться с одним смертным, этот смертный нравится мне больше. Я принимаю его сторону. Сразимся?

Траэтаона казался хрупким на фоне трех исполинских фигур: совсем не таким грозным и мрачным, как Малах га‑Мавет; не таким надменным и безжалостным, как Арескои; и вовсе не таким яростным и могучим, как залитый кровью врагов Бордонкай. Но оба бога попятились назад, услышав его предложение, и Малах га‑Мавет сказал:

— Зачем тебе этот смертный, великий Траэтаона? И зачем тебе сражаться с нами? Разве мы не одной крови?

Но звонко рассмеялся в ответ юный Древний бог:

— Я истосковался по битвам, га‑Мавет. Этот воин тронул мою душу…

Его конь, грозно нагнув голову и выставив вперед рог, двинулся на противника.

Арескои неуверенно переглянулся с братом, затем сжал зубы с такой силой, что заходили желваки, и прошипел:

— Хорошо, воин! Ты сам этого хотел.

Каэтана не заметила, когда и как расступились люди и остановилось сражение у стен ал‑Ахкафа. В несколько неуловимо коротких секунд расчистилось большое пространство. Враждующие стояли плечом к плечу, затаив дыхание и глядя на то, чего смертным не удавалось увидеть на протяжении многих тысячелетий. Разве что в начале мира были люди свидетелями таких битв.

Арескои протрубил в огромный золоченый рог, и звук его разнесся по всему пространству, сотрясая небеса. И поднял черное знамя га‑Мавет.

На звук рога из небытия вышло призрачное войркю Арескои — войско демонов и мертвецов. Эта третья армия в считанные мгновения заполонила все окрестности. Тревожно ржали кони, кричали верблюды. В ужасе застыли на стенах солдаты Урукура, не понимая, что происходит внизу. Воины Арескои разворачивали свои полки, угрожая Траэтаоне и так и не отступившему Бор‑Донкаю.

— Не многовато ли, братец? — рассмеялся Траэтаона в лицо Новому Богу Войны. — Не бесчестно ли выпускать против меня все свое войско?

— При чем тут честь? — искренне удивился зеленоглазый. — Может, хоть так мы тебя одолеем…

— Хоть и бесчестно, но откровенно. Это уже хорошо. — Траэтаона коротким кивком отослал Бордонкая назад: — Это моя битва, воин.

И тот послушно отступил, заняв место чуть, впереди Каэтаны и Зу‑Л‑Карнайна,

Призрачные войска стояли в боевом порядке. Самыми первыми под черным знаменем га‑Мавета высились две фигуры: Зат‑Бодан, Бог Раздора, и Зат‑Химам, Бог Ужаса. Зат‑Бодан имел уродливое тело красного цвета, кривые когти и зубы и острые, прижатые к голове уши. Из пасти его высовывался змеиный раздвоенный язык. Зат‑Химам был величиной в два человеческих роста и покрыт чешуей. Вместо лица у него была морда древней рептилии с немигающими глазами без век. Его очертания постоянно расплывались, менялись, таяли, не давая возможности сосредоточить на нем внимательный взгляд, ибо доподлинно известно: то, что можно рассмотреть и постичь, не так страшно. И только неизвестное и непонятное способно вызвать настоящий ужас.

Герои прошлых тысячелетий, павшие на полях битвы или давшие некогда обет служить после смерти Арескои, составляли основную часть войска. Но были в нем и адские псы, и рогатые змеи, и отвратительные грайи, разжигавшие в сердцах людей жажду мщения, зависть и злобу. Непобедимо было войско Победителя Гандарвы.

— Люблю войну, — сказал Траэтаона, обнажая легкий и тонкий, как и сам он, меч.

Его конь без понуканий бросился вперед и огромными клыками вцепился в красное уродливое тело Зат‑Бодана. Тот взвыл и истаял мелкими клочьями дыма. Бросившегося на Траэтаону Зат‑Химама конь пронзил своим витым рогом. И ужасом наполнились глаза Бога Ужаса. Он выл и корчился, не в силах освободиться, пока Траэтаона не отсек ему голову неуловимым, почти ленивым взмахом меча. Лишенный телесной оболочки, демон исчез с поля битвы.

А Траэтаона прошел по рядам армии Арескои, сея в них опустошение. Как спелые колосья под серпом опытного жнеца, беспомощно падали некогда великие и могучие воины, способные поспорить с самим Арескои в силе и выносливости. Но Траэтаоне не было равных ни среди людей, ни среди богов. Если Арескои был Богом Войны, а га‑Мавет — Богом Смерти, то Траэтаона был и самой битвой, и смертью на поле брани. Он не повелевал, а вдохновлял, не приказывал, а дышал, не убивал живых, а создавал мертвых. И это было жуткое но прекрасное зрелище. Стало совершенно ясно, почему изящный Траэтаона не отягощен доспехами и вовсе не грозен. Не было на свете руки, способной его поразить. И не было ему нужды внушать страх своей жертве. Какая ему была разница, будет или не будет бояться тот, кому суждено пасть от руки Траэтаоны?..

Арескои боялся. И Малах га‑Мавет тоже боялся. Более того, они даже не скрывали своего страха и не выступили против Траэтаоны. Когда от призрачных войск Арескои осталась дымящаяся бесформенная груда, когда с жалобным воем пали под ударами тонкого меча последние адские псы и с испуганным шипением расползлись рогатые змеи, братья‑боги повернули своих коней, пришпорили их и понеслись прочь от Древнего Бога Войны.

Траэтаона, запрокинув голову, расхохотался, хлопнул по Плечу Бордонкая и молвил:

— Прощайте, смертные. Теперь вам самим придется решать свои распри.

И растаял в знойном воздухе.

Несколько минут на поле битвы царила тишина. Люди оглушенно мотали головами, пытаясь понять, не было ли у них чего‑нибудь вроде теплового удара. Первым пришел в себя Зу‑Л‑Карнайн и с отчаянным криком бросился на ДахакаДавараспа. Лишенный божественной поддержки, князь Урукура оказался не таким уж и хорошим воином. Он слабо сопротивлялся и наконец спешился, бросил меч и преклонил колени.

— Ты победил, аита, — прошептал он едва слышно.

По всему полю битвы пронесся победный клич. И тагарская конница хлынула в распахнутые ворота ал‑Ахкафа, отчаянно рубя тех, кто еще сопротивлялся.

Войны Урукура довольно быстро пришли в себя и, словно не обратив внимания на то, что их князь сдался на милость императора, отчаянно сопротивлялись, сражаясь за каждую улицу и каждый дом.

Каэтана пришпорила коня и въехала в ал‑Ахкаф, почти не отвлекаясь на сражение. Друзья окружили ее тесным кольцом. Впереди несся Бордонкай, еще не пришедший в себя после непосредственного общения с богами, что, однако, не мешало ему прокладывать в рядах защитников ал‑Ахкафа дорогу к храму. Воршуд торопился следом.

«Когда три бога сойдутся в степи, — твердила Каэтана про себя слова предсказания, — когда древний надсмеется над молодым, когда смерть убежит от смерти и ужас будет пронзен рогом коня, встанет на колени князь и падет от руки воина жрец».

Неизбежная гибель Тешуба наполняла все ее существо невыразимым отчаянием. Им всем некуда было податься, не у кого спросить совета…

В конце улицы высилась громада из серого камня. Широкие ступени уходили вверх, словно безумный зодчий затеял строить лестницу на небо, да передумал и на верхней площадке поставил храм. Стройные витые колонны поддерживали легкую, почти невесомую крышу. Крылатые каменные львы охраняли сверкающие на солнце бронзовые двери. В двух огромных чашах фонтанов тихо и приветливо журчала вода, как будто там, на площади, на сто пятьдесят ступенек ниже, не гремело яростное отчаянное сражение, захлебывавшееся кровью последних защитников ал‑Ахкафа.

Вырвавшись из гущи схватки, маленький отряд принялся взбираться по ступеням и сразу оторвался от безумного мира, лежащего под ногами. И с каждым шагом в их сердцах разгоралась надежда. Бордонкай взял секиру на плечо и, подхватив запыхавшуюся Каэтану на полусогнутую руку, легко преодолевал одну ступеньку за другой.

Они достигли верхней площадки и замерли, оглушенные. Перед приоткрытой дверью храма, прямо на мраморных плитах, покрасневших от крови, лежал, нелепо вывернув руки, маленький старичок. Тело его было жестоко изрублено, а морды каменных львов забрызганы кровью так, будто это они сошли со своих пьедесталов и растерзали несчастного мудреца. И хотя тело старика было изуродовано, мертвые глаза смотрели в небо ясно и кротко. И лицо было таким спокойным, словно он тихим летним утром прилег на поляне послушать пение птиц.

Тихо‑тихо журчит вода в фонтанах. Неслышно ступая, подошли к мертвому близнецы. Одновременно наклонились и сложили на его груди окровавленные изломанные руки. И тихо прошептали: «Тешуб…»

Звонко запел внизу рог, и громогласными криками взорвалась площадь, возвещая победу Льва Пустыни, неистового Зу‑Л‑Карнайна, над Дахаком Давараспом, мятежным князем Урукура.

Они спускались по лестнице, потрясенные страшной и нелепой гибелью Тешуба. Странное дело — никто из них не знал мудреца при жизни, но его светлое лицо со множеством морщинок у глаз, которые возникают у часто улыбающихся людей, казалось им близким и родным.

Тешуб унес с собой в царство мертвых их надежды, чаяния, мечты о другой жизни. Он унес с собой тайну, которая стоила жизни не ему одному. И Каэтана, спускаясь по лестнице с безразличием автомата, постепенно начинала приходить в себя. Беззлобный и безобидный старик — хранитель знаний — не мог быть опасен никому, кроме Новых богов. Единственной виной его было желание хранить верность своему богу и быть накоротке с истиной.

Бордонкай тяжело шагал, прижимая к себе тело Тешуба. Ему было больно — никогда еще не видел исполин более несправедливой смерти.

— Значит, он должен был сказать нам нечто крайне важное, — наконец вымолвил Ловалонга. — Около храма не было сражения…

— Выходит… — выдохнул Эйя.

— Выходит, — продолжал Джангарай, — кто‑то специально проник сюда, чтобы убить старика, потому что очень боялся нашей с ним встречи. Я не люблю клясться, — жестко сказал ингевон, — но сейчас я клянусь всеми Древними богами — и мне все равно, слышат они меня или нет, — что я докопаюсь до истины, которую от меня так упорно стараются скрыть.

— Сначала похороним Тешуба, — сказала Каэ, — а потом обратимся с нашими вопросами к тем, кто уже знает часть ответов.

Бордонкай недоуменно посмотрел на нее, но Габия сообразила моментально:

— Вы думаете, госпожа, что предсказатели ийя предвидели такой исход?

— Да. И я уверена, что хоть плохонький совет, но они нам все же дадут. Телохранители Зу‑Л‑Карнайна бежали вверх по ступенькам, посланные аитой разыскать и привести гостей живыми и невредимыми. Увидев издалека, что Бордон‑кай несет тело какого‑то человека, воины решили, что кто‑то из членов маленького отряда погиб, а они не уберегли и теперь император снесет им головы. Поэтому, когда выяснилось, что убитый старик — подданный Да‑хака Давараспа, они вздохнули с облегчением. Но на всякий случай окружили друзей плотным кольцом и всю дорогу не спускали с них глаз.

Ал‑Ахкаф недаром назывался жемчужиной пустыни: это был огромный зеленый оазис со множеством фонтанов, искусственных прудов и ручейков. В городе не было обычных для Урукура глинобитных хижин или старых покосившихся домиков — здесь жили только богачи, знать и отборные воины. Каждое здание в ал‑Ахкафе было произведением искусства и плодом тяжкого, изнурительного труда зодчих и строителей. Обнесенные высокими стенами из белого камня, окруженные небольшими, но прекрасными садиками, каждый дом или дворец в городе мог при необходимости стать хорошо защищенной крепостью. Поэтому армия Зу‑Л‑Карнайна, ворвавшись в город, не сразу завладела им. Многочисленные лучники сидели в засадах на крышах и осыпали нападавших стрелами. Из зданий выбрасывали прекрасную тяжелую мебель из розового и черного дерева, которое в пустыне стоило дороже золота, и перегораживали ею улицы, воздвигая баррикады прямо на глазах изумленных врагов. Никто не мог бы сказать, что ал‑Ахкаф легко достался противнику.

Зу‑Л‑Карнайн занимал дворец самого Дахака Давараспа. И если на окраинах города еще кипело кровопролитное сражение, то здесь был кусочек мирной жизни. И конечно, все держалось тут на плечах вездесущего Агатияра, который, казалось, успевал одновременно присутствовать в нескольких местах, наводя порядок толковыми распоряжениями. Он сразу обратил внимание на усталых запыленных друзей, перемазанных кровью с ног до головы, которые вошли в ворота дворца в сопровождении двух десятков воинов. От его острого взгляда не укрылось; и то, что. Бордонкай держит на руках тело старика, и поэтому он не стал задавать лишних вопросов.

Агатияр приблизился и с минуту постоял в молчании, почтив таким образом память Тешуба. Затем обратился к Каэтане:

— Вы не успели? — В голосе его почти не было слышно вопросительных интонаций.

— Нет, — ответил за всех Ловалонга. — Он был уже мертв, когда мы прибежали на верхнюю площадку храма.

— Жаль, — сказал Агатияр. — Я бы с радостью поговорил с ним.

— У тебя же была такая возможность, — удивилась Каэ. — Разве ты не находился здесь, когда император завоевывал Урукур два года назад?

— Ах, госпожа, — всплеснул руками Агатияр. — Кабы я знал, в какую сторону бросаться в первую очередь, я сам стал бы провидцем и мог предсказать и ваше будущее, и свое… Признаюсь, я даже не слышал о Тешубе, — не до того было. Да и храм Барахоя отнюдь не относится к числу почитаемых.

— А что ты вообще думаешь по этому поводу, Агатияр? — с интересом спросила Каэ. Ей действительно нравился этот умный, хитрый и дальновидный человек.

— Если бы я был на месте ваших противников, то не стал бы действовать так грубо. Грубость, видите ли, почти всегда нелепа. Или даже безумна.

— И что бы ты сделал? — спросил Джангарай.

— Я бы похитил вашего мудреца. И вы были бы сбиты с толку. Возможно, продолжая его разыскивать, легко попали бы в ловушку, приготовленную мной со всем тщанием. Но ваш противник намного глупее, чем я ожидал, — к вашему счастью. Тешуб убит, но зато сразу ясно, что он должен был сообщить вам нечто очень важное. Более того, теперь вам не остается ничего другого, как добиваться истины, — отступать уже поздно.

Каэ улыбнулась и кивнула, соглашаясь:

— Если бы меня оставили в покое, я, возможно, не стала бы так настойчиво пробиваться в ал‑Ахкаф, да еще и накануне войны. Но такое противодействие сразу подчеркивает важность происходящего. — Она помолчала и закончила дрогнувшим голосом: — Дорогой ценой заплачено за эти крохи сведений, чтобы теперь все бросить на полпути.

— Идемте во дворец, — пригласил Агатияр. — Император ждет нас.

Аита в окружении телохранителей, военачальников и жрецов находился в тронном зале дворца. При виде вошедших друзей и верного Агатияра он легко соскочил с огромного кресла, стоявшего на возвышении, и подбежал к ним.

— Живы, целы?

— Да, император, — устало склонила голову Каэ. — А вот Тешуб мертв. Мы не смогли ему помочь.

— Горько, — сказал Зу‑Л‑Карнайн. — Но поверь, я ничего не мог поделать.

— Думаю, тут никто ничего не мог бы сделать, аита, — вставил Агатияр. — Вряд ли убийцей был человек.

— Почему ты так думаешь? — удивился аита.

— Даже если Тешуб и был убит руками смертного, то стояли за этим все равно боги, мой повелитель. — В присутствии подданных Агатияр вспоминал, как нужно официально обращаться к императору. — В истории, которую поведала нам благородная госпожа, фигурируют в основном не люди. И не люди заинтересованы в том, чтобы скрыть от госпожи какую‑то тайну. Я не знаю, где можно отыскать целый экземпляр Таабата Шарран, поэтому вряд ли в ближайшее время нам станет ясно, что именно должна сделать наша дорогая гостья, в чем ее предназначение.

— Ты полагаешь…

— Я думаю, о правитель, что теперь только наши многомудрые ийя смогут ответить на вопросы, которые вам и нашим гостям угодно будет задать…

Вперед выступил высокий худой старик в длинном бесформенном балахоне:

— Мы точно не знаем, сможем ли помочь, о госпожа. Но попытаться все‑таки необходимо.

— Конечно, — бросил Джангарай, — не трать зря времени, скажи, в чем ваш совет.

Ийя недовольно поморщился, словно тень промелькнула по его лицу, — было видно, что резкость Джангарая была ему неприятна.

— Госпожа должна пройти испытание. — Он обернулся к опешившей Каэ и спросил: — Ты согласишься на это?

— Думаешь, у меня есть выбор? — заинтересовалась она.

— Выбор всегда есть, — медленно и с расстановкой произнес жрец, подчеркивая каждое слово.

— Тогда я делаю этот выбор, — улыбнулась Каэ, — А что должно показать испытание?

— Есть ли в тебе магия, — произнес старик абсолютно бесстрастно. Его худое лицо со сморщенной кожей, похожей на высохший желтый пергамент, было в эту минуту непроницаемо, будто он говорил о совершенно обыденных вещах.

Каэтана высоко подняла правую бровь:

— И что это даст?

— Это должно ответить на многие вопросы, госпожа, — поклонился жрец. — Мы думаем, что недаром тебя вызвал в этот мир самый великий и могущественный маг нашего времени. В этом и должна крыться разгадка.

— Остановись, — вдруг прервал старика император. — Я, кажется, имею право хотя бы понимать, о чем идет речь, а ты говоришь туманно и неясно.

Тут полководец обернулся на своих придворных и небрежным жестом выслал их из зала. Вельможи и военачальники повиновались беспрекословно, а верные телохранители нерешительно затоптались у дверей, пытаясь раствориться в пространстве и при этом не оставлять императорскую особу наедине с группой чужеземцев. Конечно, подвиги пришельцев и их роль в прошедшем сражении были известны всем до единого, но именно этим они и пугали сейчас охрану. Зу‑Л‑Карнайну пришлось повысить голос: — К вам приказы не относятся?

— Но, повелитель, позволь нам…

— Не позволю! — рявкнул аита, и телохранители моментально скрылись за дверями. — Нет, пора становиться тираном. Меня же никто не почитает…

— Зато тебя все уважают и берегут, — улыбнулась Каэ, — а это гораздо важнее.

— Tы думаешь? — с искренним любопытством спрб сил ее, аита.

— Конечно. Если ты станешь тираном, тебе будет гораздо легче править и совершенно невыносимо жить. А так тебе действительно трудно править, но жить легче. Так что выбирай.

— Пожалуй, я выберу второе, — рассмеялся Зу‑Л‑Карнайн, — но иногда очень хочется стать деспотом.

Агатияр осуждающе покачал седой головой. Император обернулся к предсказателю, который терпеливо ожидал продолжения разговора, и произнес:

— Я не понимаю, при чем здесь погибший маг и как связано испытание со смертью Тешуба?

— Все связи в этом мире, император, имеют множество смыслов и значений, — тихо ответил жрец. — Некоторые из них видны сразу, другие обнаруживаются со временем, а многие узлы и сплетения так и невозможно отыскать. Вы как‑то связаны с госпожой, и этих связей множество. Госпожа связана с вызвавшим ее сюда магом, и связей этих тоже множество. Я не посмею утруждать моего повелителя рассказами о наших бесконечных спорах — мы с братьями так и не пришли к конкретным Выводам. Но мы почти уверены, что госпожа является носительницей какой‑то невероятно сильной магии — настолько могущественной и грозной, что даже боги боятся ее. Думаю, — тут он поклонился Каэ, — что вы когда‑то были волшебницей, колдуньей. И каким‑то образом перешли дорогу Новым богам. А вот Древним — нет. Так случается… Полагаю также, что вы узнали какую‑то тайну, которая угрожает благополучию, а может, и самой жизни бессмертных. В отместку Новые боги отняли у вас память, а безвольное и безумное тело бросили на произвол судьбы. Думаю также, что герцог Арра отыскал ваше тело и призвал в него вашу душу, заплатив за это собственной жизнью. Таабата Шарран — единственный доступный смертным экземпляр, хранившийся у Тешуба, исчез, и мы можем только восстанавливать отдельные фрагменты. Думаю, вам следует пройти испытание на магию. Возможно, ваши навыки вернутся к вам.

— А это не опасно? — вмешался в разговор Воршуд.

— Нет — ответил жрец, но ответил как‑тослишком поспешно, что не укрылось от внимания друзей, чьи чувства и без того были напряжены до предела.

— Ты лжешь! — С холодной яростью Ловалонга двинулся на старика. — Я не стану принимать во внимание твои седины; если ты замышляешь дурное против госпожи, я изрублю тебя на куски.

Бордонкай молчал, но при единственном взгляде на него становилось ясно, какая судьба ждет посягнувшего на драгоценную особу маленькой хрупкой женщины.

— Подожди, Ловалонга, — остановила она талисенну. — Предсказатель прав. Я понимаю, что подобные испытания не гарантированы от несчастных случаев и возникновения непредвиденных ситуаций, но разве все наше предыдущее путешествие было безопасным и спокойным? Жрец прав — его объяснение кажется мне вполне логичным. А если ко мне вернется хотя бы часть моего искусства, я сама постараюсь справиться с остальным. Вопрос только в том, кем я окажусь после испытаний, — я бы не хотела стать алчной, стремящейся к власти женщиной, наделенной неправедным могуществом. — Она повернулась к притихшему жрецу: — Если вы увидите, что моя магия опасна не только Новым богам и не столько им, сколько людям, сумеете ли вы остановить ме, ня до того, как я причиню кому‑нибудь непоправимый вред?

— Да, — твердо ответил ийя, глядя ей прямо в глаза.

— Тогда я готова, — просто сказала Каэ, улыбаясь друзьям.

— Нет! — завопили близнецы в один голос с альвом. — Нет!!! Не нужно, слышите?

— Почему?

— А вдруг вы не сможете справиться с тем, что гнездится внутри вас? Тогда мы никогда не увидим именно вас…

— Обещаю, что увидите. Мало ли что гнездится в обычном человеке, — если всему давать волю, мир будет населен монстрами, по сравнению с которыми чудовища Лахатала будут казаться несмышлеными карапузами. Я сумею остаться собой. Мне нужна помощь лишь в одном случае — если я перестану понимать, что это уже не я.

Жрец кивал седой головой.

— Когда состоятся испытания?

— Похороним мудреца, — ответил старик, — и…

— И займемся мной, — весело подсказала Каэ, — Я согласна.

Она обвела взглядом побледневших друзей:

— Не волнуйтесь, все будет в полном порядке. Зато я смогу узнать, в чем моя задача.

Один из троих жрецов не был так же спокоен, как братья. Его одолевали сомнения. Еще в храме Джоу Лахатала, предупрежденный вайделотами о том, что скоро появится женщина, способная каким‑то образом повлиять на судьбу Арнемвенда, он начал испытывать сомнения и страх. Книга предсказаний всегда туманно повествует о будущем. Иногда даже случается так, что ты читаешь о будущем, а выясняется, что все это уже произошло, причем достаточно давно, и опять остаешься у сухого кувшина без надежды на лучшее.

Старый жрец сидит у камина в одной из комнат дворца. Он думает, что много дал бы за то, чтобы эта женщина, так стремительно ворвавшаяся в их жизнь у стен ал‑Ахкафа, исчезла. Завтра испытания.

Ийя боится, что вопреки данному обещанию не справится, не остановит ее: если она и впрямь так сильна, как предполагают его братья, ей не составит большого труда уничтожить их, и тогда Вард в мгновение ока окажется под ее властью.

В двери стучат. Старик удивленно поднимает взгляд на вошедшего — он не видел его прежде. Ночной гость невысок ростом и одноглаз. Нос кривой и перебитый в нескольких местах, а некогда буйная шевелюра начала уже заметно редеть. Человек облачен в синий плащ, на ногах у него дорогие сандалии из золоченой кожи.

— Приветствую тебя, Шаннар, — говорит он.

Жрец вздрагивает всем телом, как от сильного удара, — его никто не называл по имени вот уже семь десятков лет: у предсказателей не бывает ни имен, ни лиц. Однако вот он перед ним — странный человек, знающий то имя, которое сам жрец стал уже забывать.

— Я к тебе по делу, весьма неотложному, — подчеркивает гость, и жрец пододвигается у огня, давая место незнакомцу.

— Я тебя знаю? — спрашивает он на всякий случай.

— Нет, конечно, — беспечно отзывается гость. — Но я тебе нужен.

— Зачем?

— Ты сейчас думал, что дорого бы заплатил, чтобы уничтожить девчонку.

Ийя не слишком потрясен — скорее понимает, что его собеседник гораздо более могущественный маг, нежели он сам.

— Мне тоже нужно, чтобы она исчезла с лица земли, — говорит гость, — я помогу тебе и не возьму никакой платы. Ты помоги мне, а я помогу тебе.

— Зачем тебе ее смерть? — спрашивает жрец. Он уже понимает, что против воли проникся к незнакомцу доверием и симпатией.

— Если она получит то, от чего ее однажды отлучили, то мир погиб, — шепчет одноглазый. — Она не ведьма, но иногда с ведьмами бывает легче справиться, и они приносят меньше вреда, чем могущественные маги, незнающие толком, чего они хотят.

— Ее уже пытались убить, — говорит жрец. — Сейчас ее охраняют преданные люди.

— Но ведь она может умереть во время испытания, — говорит одноглазый вкрадчивым голосом. — Подумай, нужно ли тебе становиться между богами во время их спора. Ты уже видел, к чему может привести противостояние Древних и Новых.

Ийя слушает и кивает. Одноглазый повторяет вслух его собственные мысли. Старик считает, что оба его брата поступают крайне опрометчиво, позволяя втянуть себя в эту запутанную и таинственную историю. Странная женщина опасна, как ни глянь. Встань против нее — и Древние боги, которые так или иначе вмешиваются в мирские проблемы, окажутся на ее стороне. Это уже точно известно, и он прекрасно знает многие детали и подробности ее путешествия в ал‑Ахкаф. Такие детали и подробности, о которых не нужно говорить ни императору, ни Агатияру, ни кому‑либо другому. Встань на ее стороне — и все Новые бессмертные ополчатся против непокорного, — видимо настолько мешает им эта удивительная женщина.

Оскорбленные боги опасны, испуганные — опасны вдвойне. Старый жрец с ужасом вспоминает долгие разговоры с вайделотами из храма Джоу Лахатала. Они тоже находятся на распутье, не зная, какую сторону им принять или вообще остаться в стороне, наблюдая за происходящим. Жаль, что подобная роскошь недоступна ему, — необходимо принимать решение, даже если этого очень не хочется.

А змеящийся, обволакивающий голос одноглазого продолжал звучать, проникая в самые отдаленные уголки души старика:

— Подумай, подумай хорошо, о мудрейший. Подумай о своем повелителе, — он неопытен, он дерзок по молодости лет. Станет старше — станет мудрее, но нужно, чтобы у него была такая возможность — стать старше, ибо боги могут с легкостью отвернуться от императора, и из непобедимого и могущественного он превратится в беспомощного и гонимого.

— Он не ведает, что творит, — вздыхает ийя, думая о своем.

Он думает, что предостерегать императора бесполезно: мальчик действительно бесстрашен и встанет на защиту тйто, что полагает справедливым. К тому же его окрылило лицезрение великого Траэтаоны — он видит в этом знак свыше и не собирается больше считаться с волей Новых богов. Возможно, он в чем‑то и прав, но… Нет и еще раз нет — эта женщина обязана уйти из жизни тихо и внезапно, не успев изменить ход событий, не успев столкнуть с вершины горы тот небольшой камень, который вызовет лавину. Эту последнюю мысль он обдумывает вслух:

— А если она уже столкнула его, все бесполезно.

Но одноглазый будто читает в мозгу собеседника все несказанное и отвечает на вопрос:

— Сейчас еще есть время остановить эта лавину. Но как знать, не будет ли поздно уже завтра? Ну же, решайся, мудрейший! Кто, кроме тебя, может принять единственно верное решение? Соглашайся, ибо сегодня судьба Барда в твоих руках. Соглашайся!!! И однажды настанет день, когда ты сможешь сказать себе: «Я, и только я, спас этот мир».

Чем, кроме глубокой обеспокоенности, можно объяснить, что мудрый и опытный жрец не распознал в словах одноглазого самого примитивного искушения — искушения гордыней и славой?.. Кто знает.

— Как? — спросил жрец, теребя полу своей хламиды старческими худыми руками в темных пятнах.

Лицо его было спокойным и величественным, но дрожащие руки выдали одноглазому все сокровенные мысли старца.

— Очень просто, о многомудрый. Сегодня на рассвете, когда она спала, мой человек отрезал у нее небольшую прядку волос — совершенно незаметно. Вот. — С этими словами он полез в складки своего синего одеяния и извлек оттуда маленький сверточек — лоскуток шелковой зеленой ткани, в который что‑то было завернуто.

— Что ты предлагаешь? — спросил ийя неожиданно севшим голосом.

— Выбери для нее смерть на свое усмотрение. Пусть не мучается долго, она ведь ни в чем не виновата, — скороговоркой ответил одноглазый. — Главное, чтобы все было кончено в считанные секунды.

— А не проснется ли ее магия? — с тревогой в голосе спросил жрец.

— Что может быть сильнее магии Джоу Лахатала, если ты держишь в руках ее волосы? — ухмыльнулся одноглазый. — Не мне тебя учить, как отправить ее в царство Баал‑Хаддада. Поверь, безглазый бог ждет ее уже очень давно.

Голос одноглазого становился все мощнее. Он уже не уговаривал жреца; он повелевал, приказывал, и старик понимал самым краем сознания, что должен подчиниться, выполнить этот приказ, потому что…

Ийя не выдержал напряжения и повалился со скамьи ворохом старого тряпья — сознание милосердно оставило его на некоторое время, необходимое мозгу для того, чтобы прийти в себя, не сломаться под давлением чужой воли, мощи и власти.

Старик лежал на каменном полу, крепко сжимая в руках мягкий шелковый сверточек.

Одноглазый смотрел на него несколько секунд, затем Усталым движением провел ладонью по лицу и словно снял маску. Куда девались хищный крючковатый нос, страшное бельмо на глазу?

Легконогий молодой человек в туманных прозрачных одеяниях тенью выскальзывает из покоев старого жреца. Стражи, которые стоят у дверей, его не видят. Стройный силуэт легко проходит сквозь толщу камня и появляется уже за пределами дворца Дахака Давараспа.

Его ждут. В тенистом садике, у звонкого ручья, стоят двое — высокие, одетые в черное, могучие братья — рыжий и черноволосый.

— Что, Вахаган? — с нетерпением спрашивает рыжий, и его зеленые глаза сверкают, как у тигра.

— Он поможет нам, — отвечает посланник богов, склоняясь перед братьями в легком поклоне.

— Я доволен тобой, — говорит рыжий.

— Я доволен тобой, — одновременно с ним произносит желтоглазый, и Вахаган облегченно вздыхает: хорошо, когда тобой довольна смерть.

— Когда назначено испытание? — спрашивает Арескои.

— Сразу после похорон Тешуба.

— Она о чем‑нибудь подозревает?

— Думаю, нет, брат мой. — Вахаган на всякий случай склоняет голову перед Победителем Гандарвы.

— На этот раз мы сотрем ее с лица земли!

— Мы вышвырнем ее за пределы Арнемвенда!

— Она ничего не вспомнит.

— Магия, — хохочет Вахаган, — она найдет свою магию…

Испуганные прохожие шарахаются от тенистого сада, в котором никого нет, но откуда доносятся раскаты громового хохота. Нынче в ал‑Ахкафе происходит слишком много странного.

Старый жрец пришел в себя и огляделся. Он не нашел в зале своего собеседника и почему‑то очень обрадовался этому. Сам разговор казался ему не то сном, не то давним событием, и он хотел на время отвлечься от гнетущих и тягостных мыслей. Но тут его пальцы ощутили гладкую шелковистую плоть свертка, в котором хранились волосы Каэтаны, и прорицатель застонал в непритворном горе — о, как бы он хотел, чтобы осталась жива эта веселая и сильная женщина с обезоруживающей детской улыбкой! Но он не мог позволить себе ни жалости, ни сострадания, ни милосердия. Во имя спасения Варда, во имя примирения Древних и Новых богов она должна была погибнуть, ибо ийя полагал, что в лице Каэ он устранит саму причину раздора между богами.

Своими мыслями старик не поделился ни с кем.

В страшной жаре, стоявшей в тот год в пустыне, тела убитых не могли долго сохраняться не тронутые тлением. Поэтому, как только бои в городе закончились, император отдал приказ своим воинам собрать тела павших, чтобы предать их погребению согласно обычаям. Жителям города также было разрешено забрать тела своих родных и близких. Так, с одной стороны, император поступал благородно и проявлял уважение к павшим в кровопролитной битве, а с другой — предупреждал возможность появления страшных болезней, непременных спутниц войн.

Воины Зу‑Л‑Карнайна принялись за дело, разыскивая тела павших друзей среди трупов, которые были нагромождены и в степи, на подступах к городу, и на самих его улицах.

Бесстрастные, как всегда, саракои собрали своих мертвых, несколько раз обойдя место сражения и тщательно убедившись в том, что никто не останется лежать не погребенным по обычаям предков. Они вынесли тела товарищей в степь, где и закопали, совершив над местом захоронения странные церемонии.

Тагары похоронили своих воинов еще днем, сложив их тела штабелями и облив какой‑то горючей жидкостью. Затем, когда костер догорел, насыпали прах в огромный золотой сосуд и запаяли его, поставив на крышке печать. Прах воинов, погибших при взятии ал‑Ахкафа, они обещали привезти домой, в Джералан, и похоронить. Согласно обычаям над павшими будет возведен курган, один из самых больших могильных холмов.

Тхаухуды тоже устроили погребальный костер, но по всем правилам. В качестве дров император приказал использовать тонкие, легкие и прямые бревна драгоценного черного дерева. Пепел воинов, в отличие от тагаров, был пущен по ветру. Тхаухуды верили, что ветер донесет прах товарищей до моря, вредную Фарру.

В городе плач и стоны раздавались целый день и всю следующую ночь. Женщины Урукура скорбными черными тенями бродили по полю битвы, по высохшей, растрескавшейся степи, разглядывая убитых, — искали родных. Мало мужчин, способных держать в руках оружие, выжило в этом сражении.

На весь этот страшный день Каэ забилась в дальний угол сада и лежала на спине, закрыв глаза, — ее несло на волнах воспоминаний. Но память о мире, из которого ее сюда призвали, молчала. Да и сам прежний мир казался все более нереальным. Она знала, что он есть на самом деле, но уже в это не верила. Ее дом, ее судьба всегда были связаны с Арнемвендом…

Тешуба хоронили отдельно от всех. На площади перед храмом Барахоя сложили высокий помост из черного дерева, обрядили тело старика в лучшие одежды, какие только смогли обнаружить во дворце Дахака Давараспа.

— Зачем, аита? — спросили жрецы. — Тешуб и при жизни не нуждался в таком великолепии.

— Не знаю, — прошептал Зу‑Л‑Карнайн, — не знаю, как вымолить у него прощение, хотя я ни в чем вроде не виноват. Но ведь можно было…

— Нет, — Каэ взяла его за руку, — не кори себя…

Вокруг помоста, на который водрузили тело Тешуба, выстроился почетный караул императорских телохранителей во всем великолепии. Богатырского сложения воины в парадных, начищенных до блеска доспехах — будто это не они еще вчера рубились у стен города — стояли, обнажив мечи.

Костер разожгли на площади, прямо перед храмом Барахоя.

Как ни странно, на похороны мудреца пришло много жителей. Сначала они опасливо жались на соседних улицах, стояли у самых стен домов, выходящих на площадь. Но потом осмелели и подошли поближе. Пока жрецы читали молитвы и кропили погребальный костер благовониями, чтобы отогнать злых духов и облегчить мудрецу переход в иное состояние, друзья молча стояли рядом с императором и Агатйяром, чуть в стороне от многочисленной свиты.

— Ты думаешь, — обратился Зу‑Л‑Карнайн к одному из жрецов, проходящему мимо, — что ему это действительно поможет?

— Наши священнодействия — нет, — без тени смущения ответил жрец. — А вот то, что мы при этом о нем вспоминаем, болеем душой и скорбим, — и есть главное, что человек может сделать для человека. Посмотри вокруг, аита, — сколько людей, переживших подобное горе, собрались сегодня здесь, несмотря на естественный страх перед тобой и твоими воинами, несмотря на боль своих утрат. Они все поминают Тешуба добрым словом. Говорят, он никому никогда не отказывал в совете или помощи. Он был светлым человеком, повелитель.

Каэтана слушала, и на душе у нее становилось все радостнее. Это было странное, труднообъяснимое состояние. Тяжесть собственных проблем, горечь утраты, беспомощность и потерянность перед лицом чужой, более сильной воли — несмотря на все это, она ощущала себя чистой, радостной и всемогущей.

«Может, это и есть признак обладания магической силой», — подумала Каэ, но не стала никому ничего говорить по этому поводу.

Воины подошли к помосту с четырех сторон, держа в руках зажженные факелы. Протяжно зазвучали трубы, а гвардия ударила мечами о щиты так, что звон пронесся по площади, отражаясь от каменных стен, и затих где‑то в бело‑голубом высоком небе.

— Нужно ли что‑нибудь бросать в костер?‑спросил аита у жреца.

— О повелитель, — ответил тот, склоняя голову, — Тешуб сказал бы, что ритуал не важен. Но если ты захочешь что‑то положить от себя, сделай это. Не препятствуй душе…

Император сделал знак рукой, и десять слуг с видимым трудом вынесли вперед ладью, сделанную из серебра и слоновой кости, доверху наполненную драгоценными резными вещами.

— Не жаль красоты? — спросил Агатияр.

— Пусть будет легким его небесное плавание, — прошептал император. — Не верю, что место старика в подземном царстве.

— Почему? — искренне удивился визирь.

— У него лицо божественного ребенка — кроткое мудрое. Я люблю тебя, Агатияр, и рад, что ты со мной, но я очень хотел бы, чтобы у нас был такой советник при дворе.

— Кто этого не хочет? — откликнулся Агатияр. — Но Тешуб не служил земным владыкам…

— А Давараспу? — обернулся к нему Зу‑Л‑Карнайн.

— Конечно нет, о повелитель. Тешуб жил в ал‑Ахкафе, а не служил здесь…

Пока они говорили, жители города, по примеру завоевателя, подходили к огромному костру, жар от которого стал распространяться на довольно большое расстояние, и бросали в него скромные подарки — кто что хотел и мог.

Летели в костер кольца, резные украшения, цветы и монеты, горсти орехов и даже несколько детских игрушек. Увидев это, аита прошептал несколько слов на ухо слуге, и тот с поклоном исчез. Возвратившись спустя несколько минут, доложил:

— Он спас жизнь многим детям этого города. Говорят, он был хорошим врачом.

Длинная вереница рыдающих людей, которые пришли проводить мудреца в последний путь, выстроилась у костра. Постепенно жители города затопили всю площадь, не подходя близко только к тому месту, где в окружении телохранителей и придворных стоял Лев пустыни Зу‑Л‑Карнайн.

Каэтана смотрела на огромное ревущее пламя, которое рвалось к небу алыми языками, и удивлялась, что огонь никак не доберется до тела старика. Наконец она тоже решила подойти к костру, чтобы положить в него свое подношение. Она еще не решила, что подарить мудрецу, провожая его в последнюю, самую дальнюю дорогу, но шагнула вперед. Ее мгновенно окружили Джангарай, Ловалонга и Бордонкай. Когда люди увидели фигуры трех рыцарей, сдвинувшиеся с места, они невольно подались назад, освобождая значительное пространство. И на это образовавшееся свободное место ступила Каэ, вытаскивая из‑за пазухи карту, нарисованную рукой покойного Арры.

— Прими, о Тешуб, прощальный привет твоего далекого друга. И мою глубокую признательность… — Она шнурком перевязала свернутый в трубку пергамент. Затем шагнула к костру и положила в него свой дар.

В этот же миг, по невероятной случайности, как подумала Каэтана, огонь взметнулся вверх алым столбом и охватил тело Тешуба. Теперь языки пламени обнимали и словно приподнимали высохшее старческое тело. И оно зашевелилось — или это поплыло жаркое марево и задрожал от невыносимого зноя воздух.

Люди на площади затаив дыхание смотрели на эту картину. Перед огромным — в несколько человеческих ростов — погребальным костром стояла хрупкая маленькая женщина, которая словно не чувствовала жара, и смотрела на мудреца задрав голову. Она прощалась с ним — губы ее шевелились, будто она что‑то спрашивала или обещала. А старик вдруг приподнялся в огненном море и вытянул к ней руку, уже превратившуюся в почерневший факел. Так он и тянулся к ней этой пылающей рукой, пока та окончательно не превратилась в пепел и прах.

Каэтана долго стояла у догорающего костра, и никто не смел помешать ей, нарушив эти минуты молчания.

— Это и был тот знак, которого нам не хватало, — произнес жрец. — Я назначаю испытание сейчас же.

— Как вы себя чувствуете, благородная госпожа? — спросил Джангарай едва слышно, поддерживая Каэ на крутой лестнице, ведущей вниз, в подземелье.

— Спасибо, нормально. — Она сильнее обычного оперлась на его руку. — Послушай, Джангарай, ты жрецов различаешь в лицо?

— Нет, госпожа, — улыбнулся ингевон. — Когда я смотрю на них, мне кажется, что я только что выпил кувшин белого вина и у меня в глазах троится.

— Я раньше тоже относилась к ним именно так. Даже наши близнецы по сравнению с ними казались мне абсолютно разными. А теперь сдается, что один из них как‑то странно на меня смотрит. Двое остальных ведут себя по‑прежнему, а один отличается и походкой и выражением глаз, и руки у него дрожат чуть сильнее.

— Возможно, — ответил ингевон, не придавая словам Каэтаны слишком серьезного значения. — Они все‑таки разные люди.

— Наверное, ты прав. Это я паникую перед испытанием, вот и все. Самое простое объяснение.

Ловалонга, услышавший последнюю фразу, откликнулся:

— На панику меньше всего похоже, госпожа. По виду скажешь, что вы идете с кавалером на увеселительную прогулку.

Они спускались по полуистертым от времени маленьким ступенькам, и каждый невольно думал о том, сколько людей прошло по ним в подземелье за долгие тысячелетия его существования. Каэтана с Джангараем шли в середине процессии, которую замыкали Ловалонгас Бордонкаем, Эйя, Габия, Воршуд и император с верным Агатияром. Телохранители, недовольно ворча, вынуждены были остаться наверху. Впереди всех шли трое жрецов, высоко подняв над головой голубые кристаллы, источавшие призрачный холодный свет.

Довольно долго спутники двигались в подземном коридоре — почти тоннеле с каменными сводами и сырыми замшелыми стенами. Стены, освещенные голубым светом, выглядели более чем странно и довольно жутко. Они были украшены черепами людей и каких‑то человекоподобных существ, причем подобие иногда было весьма относительным.

Насмешливо скалились на вбитых в камень крюках черепа с тремя или двумя рогами, похожими на рога Тр. игарануса. Смотрел пустыми глазницами вполне человеческий череп таких размеров, что Каэ невольно посторонилась, проходя мимо него. Бордонкай тихо выругался, увидев на стене чей‑то неполный скелет, прикованный цепями. Скелет будто порывался двигаться прочь от места своего успокоения. Джангарай утешил себя тем, что это проделки сквозняка.

Погруженная в свои мысли, Каэ не сильно реагировала на то, что видела вокруг. Она вдруг явственно ощутила, что некая мысль, родившаяся в глубине ее мозга уже довольно давно, наконец созрела и готова появиться на свет, — но нет времени, чтобы спокойно разобраться в происходящем. Каэ ужасно боялась, что она упустит момент и мысль эта, казавшаяся ей почему‑то чрезвычайно важной, ускользнет — и поминай как звали. А между тем она была готова понять нечто невероятно нужное, необходимое всем. И ей хотелось еще долго брести по странному подземелью, лишь бы никто не отвлекал ее от разговора со своим внутренним голосом.

«Тебе ничего не кажется странным в этом мире?» — спрашивал голос.

— Слишком многое. Объясни конкретнее. «Могу и конкретнее. Не слишком ли много здесь нечисти?»

— Ну не знаю. По сравнению с прежним миром — возможно.

«А тебе не кажется…»

— Мы пришли! — Торжественный голос жреца ворвался в ее сознание и разбил хрупкое стеклянное тело новорожденной мысли.

Каэ обвела своих спутников и провожатых непонимающим взглядом.

— Дитя мое, — наклонился к ней жрец. — Не слишком ли вы рассеянны? Ведь сейчас начнется испытание, ставкой в котором будет ваша собственная жизнь.

Каэтана подняла голову и огляделась.

Жрецы привели их в огромную пещеру с высокими сводами, с которых свисали гигантские сосульки — сталактиты, отчего пещера казалась пастью зверя, ощерившегося перед последним прыжком. В центре пещеры было небольшое озерцо со спокойными кристально чистыми водами. При первом же взгляде на него Каэтана поморщилась. Она начала испытывать устойчивое отвращение к подземельям и подземным водоемам после посещения города джатов.

На противоположном берегу озерца находилось каменное возвышение, напоминающее трон. Здесь природа изваяла из камня множество фигур, застывших в стремительном движении. Говоря по правде, это было очень красиво. В призрачном свете кристаллов, которые по‑прежнему держали в руках жрецы, все приобретало таинственный, сказочный вид.

— О госпожа, — с поклоном обратился к ней ийя, ‑Вы должны занять каменный трон.

Каэ поняла, что испытание началось, и даже не успела заволноваться. Она ободряюще кивнула своим спутникам и двинулась в обход озера к своему месту. Двое жрецов отвели остальных ко входу в пещеру. Они скрылись во мраке, и хотя Каэ знала, что друзья не так уж и далеко от нее, все равно ощутила себя заброшенной на необитаемый остров. Третий жрец шел следом за ней. Он подождал, пока Каэ заберется на трон, и установил в каменном гнезде голубой кристалл.

Возвышение было гораздо массивнее, чем казалось издали. Каэ сидела на этом странном троне, окутанная призрачным светом, и видела перед собой только зеркальную поверхность воды.

…Баал‑Хаддад не торопясь шел известными только ему путями, опираясь на свой трезубец. Его безглазое серое лицо было повернуто в ту сторону, откуда исходил голубой свет. Он знал, что в спокойных водах озера станет ждать своего часа, пока изгнанная из тела душа не станет метаться в поисках выхода. И тогда он завладеет ею…

Ийя трясущимися руками достал из складок своего одеяния шелковую тряпицу, — его братья были поглощены ритуалом и не заметили этого скользящего легкого движения. Через несколько минут все должно было кончиться.

Испытание между тем началось.

Все, кто стоял за спинами жрецов, по ту сторону подземного озера, видели, как один из них плавными движениями рук стал творить в воздухе нечто — и мириады огненных пылинок поплыли через озеро по направлению к Каэ, принимая облик огненного змея. Старик внимательно следил за тем, как поведет себя женщина, сидящая перед ним на каменном троне. Если она сможет вспомнить свою магию, то сейчас начнет творить встречное заклинание, призванное уничтожить змея. Если не вспомнит, то попытается убежать или сразиться с ним или выберет еще какой‑нибудь путь. Он должен быть наготове, чтобы спасти ее в ту секунду, когда окажется, что его помощь все же нужна.

Огненный змей — подобие Авраги Могоя — медленно плыл по воздуху, и его чешуя сверкала и переливалась в темноте. Наконец свет, исходящий от змея, смешался с голубым светом кристалла, бросая голубые всполохи в самые дальние уголки пещеры.

Напряжение, повисшее в воздухе, стало физически ощутимо. Воршуд прижался к Бордонкаю, широко открыв глаза. Эйя и Габия вцепились друг в друга, а Джан‑гарай и Ловалонга застыли с каменными лицами. Императора и его советника без всякого почтения оттеснили назад.

Каэтана сидела по‑прежнему неподвижно, будто и не видела чудовища, неумолимо приближающегося к ней. Наконец змей достиг трона и опустился на камень. Он. несколько раз обвил подножие и стал перетекать все выше и выше, стремясь уничтожить свою жертву.

— Она ничего не может с ним сделать, — в отчаянии прошептал жрец. — Уничтожь змея, — обратился он к брату,

— Не могу, — прохрипел тот, и в этот момент стало очевидно, что он уже пытается истребить существо, созданное его заклинанием, но оно не подчиняется приказам.

Второй ийя присоединился к первому, посылая заклинания одно мощнее другого, но змей, казалось, обрел другого, более сильного, покровителя и не желал исчезать. Вот его громадная голова взвилась в воздух перед самым лицом Каэ, открывая чудовищную пасть, и Габия, не выдержав, истошно закричала.

Каэ вздрогнула на своем троне и вскочила с места, всматриваясь в темноту, вслушиваясь, затем позвала:

— Габия, Габия!

Все потрясенно глядели на хрупкую женскую фигурку, стоявшую на возвышении. Огромный змей все еще угрожал Каэтане своими клыками, но она его явно не видела. Более того, она стояла как раз в том месте, где качалась огромная змеиная голова. Для Каэтаны ее не существовало.

Эйя отвесил сестре звонкую затрещину.

— Уйдите все! — рявкнул жрец — Уйдите, вы ее погубите!

Габия послушно отбежала назад, в темноту и там и осталась. Другие не сдвинулись с места. Ийя не стал спорить. Он обратился к братьям:

— Вы чувствовали магию?

— Нет, — ответили они.

— Что же тогда произошло?

Каэ успокоилась на своем возвышении. Она поняла что с друзьями все в порядке.

Испытание казалось ей скучным и утомительным делом — у нее перед глазами то и дело вспыхивали красные пылинки. И стоило большого труда не отводить от них взгляда — эти световые эффекты раздражали и оставались абсолютно непонятными для нее.

Жрецы посовещались несколько минут и решили повторить испытание. Однако теперь они не были едино‑атласны в своем решении. Одного из них пугало полное отсутствие реакции со стороны испытуемой — он нервно мял в руках сверток с ее волосами. Старик знал, что, когда в его руках находится это смертельное оружие, женщина — там, на троне, который установлен над источником энергии, многократно усиливающим заклятия, — совершенно беспомощна и беззащитна. Она должна была погибнуть от клыков змея. Ийя по природе своей был человеком мягким, принятое решение претило ему самому — но теперь, когда он воочию убедился в силе женщины, пришел к выводу, что испытание нужно продолжать до ее гибели.

Его братья более всего были испуганы неподчинением и независимостью собственного творения, но и они решили повторить опыт.

Жрецы начали творить новое заклинание. По мере того как они это делали, вода в озере стала приходить в волнение. Наконец она взбурлила, и на поверхности показалась отвратительная жабообразная голова. Приплюснутая, увенчанная наростами, похожими на рога, вся покрытая пятнами, она была блестящей и склизкой. Круглые глаза не мигая смотрели на людей, а на нижней челюсти висела кожистая бахрома. Чудовище открыло пасть, сверкнув кинжальными зубами, оглушительно заревело и стало высовывать из воды голову, которая оказалась посаженной на длинную шею. Шея была мощней и защищенной роговыми пластинами.

Каэ тоже увидела подводного жителя. Она вскочила на своем троне и выхватила из ножен мечи Гоффаннона, сверкнувшие в голубом свете ослепительным льдистым блеском.

— Это страж озера, — прошептал ийя мертвеющими губами. — Это не его магический образ, это он сам. Мы разбудили его.

— Спасайтесь! — закричал второй жрец, быстрее сообразивший, что происходит на самом деле.

Третий стоял охваченный ужасом, полный сомнений, не зная, что предпринять.

Страж озера стремительно рассекал водную гладь, двигаясь прямо к нему. При этом немигающие глаза чудовища смотрели только на маленький шелковый сверток в руках несчастного старика.

Бордонкай вылетел вперед на помощь старику, размахивая своей ужасной секирой. Бежала по берегу озера Каэ, думая только о том, чтобы успеть. Она успела удивиться, что монстр двинулся не к ней, а к одному из ийя.

Все произошло в считанные секунды. Чудовище пересекло водоем и стало выбираться на берег. Полностью появилась из воды длинная шея, показалась мощная широкая грудь, продолговатое туловище, которое покоилось на коротких когтистых лапах с перепонками.

Голубовато‑зеленое в холодном призрачном свете кристалла, тело чудовища все тянулось и. тянулось из воды. Зашуршал о камни чешуйчатый хвост, по форме напоминающий крокодилий.

Внезапно монстр весь выгнулся в стремительном броске, его голова метнулась вперед, обогнув Бордонкая, и схватила клыкастой пастью истошно завопившего жреца. Мощные челюсти сомкнулись на его теле только на мгновение, затем опять разжались, и сломанное тело выпало из них. Край одежды зацепился за один из кривых клыков, и чудовище отчаянно замотало головой. В одном из таких мощных рывков голова натолкнулась на Бордонкая, и исполин отлетел в сторону, сбитый с ног страшным ударом.

Страж озера несколько раз щелкнул зубами, и наконец тело старика с оторванной рукой отлетело в сторону, а чудовище вернулось в воду и стало стремительно погружаться. Громадный хвост еще несколько раз ударил по воде, вспенив ее, но уже через несколько секунд только стремительно сужающаяся воронка на месте погружения жуткого монстра напоминала о его существовании. Люди в оцепенении стояли на берегу озера, вода в котором опять стала спокойной и прозрачной.

— Это называется испытанием?! — Разъяренный император налетел на двух потрясенных жрецов: — Вы хотели убить ее!

— Нет, повелитель! — закричал ийя. — Нет!!

— То, что случилось, аита, лежит за гранью нашего Понимания, — прошептал второй, опустив голову.

Оба брата подошли к страшному, изуродованному телу. Осторожно перевернули его на спину, замерли. В широко распахнутых глазах мертвеца застыл нечеловеческий ужас, левая рука была оторвана, одежды залиты кровью. Но в правой, уцелевшей руке старик все еще сжимал нечто. Один из братьев не без труда разжал мертвые пальцы, и из них выпал мокрый шелковый лоскут. В него была завернута прядь темных волос. И хотя точно нельзя было сказать, кому они принадлежали, оба брата, не сомневаясь ни секунды, с ужасом уставились на покойного.

— Зачем? — прошептал один. — Зачем ты это сделал?

— Как же так?! — Второй взял в свои руки сморщенную старческую кисть, всю в темных пигментных пятнах…

Когда беспомощная человеческая душа, изгнанная из тела столь жестоко и внезапно, стала растерянно метаться по пещере, оглашая ее беззвучными воплями, Баал‑Хаддад поднял свой трезубец и безошибочно вонзил его в то место, где у человека находится сердце. Трезубец прошел сквозь бесплотную тень и вышел с другой стороны. Нанизанная, как рыба на гарпун, жертва извивалась в страшных муках, а безглазый Повелитель Мертвых уже шагал одному ему известными путями на встречу с братьями.

Когда дорогу ему преградил высокий мужчина в белых доспехах, Баал‑Хаддад, не колеблясь, наклонил к нему конец трезубца со словами:

— Не выдержал, братец, выбежал навстречу?

— Идиот!!! — зарычал внезапно тот. — Повелитель гниющей плоти, выродок безглазый! Это не она!!!

Баал‑Хаддад поднес трезубец к лицу и принюхался. Тень на остриях извивалась и корчилась.

— Верно, не она. Ну тогда сам и лови ее, если я способен повелевать лишь гниющей плотью. Попробуй справиться с ней, ловец душ…

Безглазый бог расхохотался и ударил о землю своим страшным оружием, исчезая из виду. Сброшенная этим ударом с трезубца, исковерканная душа отлетела в сторону человека в белых доспехах. Он схватил ее, смял и запустил крохотный комок в темноту, где нет ни смерти, ни воскрешения, — Джоу Лахатал гневался…

— Горе нам, горе нам, о император! Позор нам, благородная госпожа. — Жрец стоял на коленях у тела брата.

— Потом, потом. — Молчавший до сих пор Агатияр наконец очнулся и опять принял на себя тяжесть руководства. — Уходим отсюда. Хватит с нас испытаний и кровавых трагедий.

Повинуясь просьбе Каэтаны, Бордонкай завернул мертвое тело в плащ, поднял его и понес к выходу из пещеры. Остальные окружили императора и Каэ и двинулись следом за гигантом. В самом конце процессии два жреца, моментально постаревшие, тяжело плелись, придавленные им одним понятным открытием и всем понятным горем. Пещеру покидали торопливо. Никто не хотел проверять, не появится ли еще раз из глубин озера его смертоносный страж в поисках новой жертвы…

— Страшное дело замыслил наш несчастный брат. — Лицо ийя было скорбным, вокруг рта залегли новые бесчисленные морщины, но голос звучал ровно и бесстрастно: — Он похитил прядь волос госпожи. Это опасное оружие в руках умелого мага. Если бы госпожа смогла вспомнить свои заклинания, то он разрушил бы их действие. Но госпожа не вспомнила магию, и змей должен был сожрать ее, ибо мы не смогли его остановить.

Каэ внимательно слушала, не говоря ни слова. Ей было необходимо выяснить все вплоть до мельчайших подробностей, прежде чем признаваться, что никакого змея она не видела. Видела только вполне реального стража озера, и этого ей хватит до конца дней.

— Все произошло совсем не так, как мы предполагали, — подтвердил второй жрец, — но и не так, как думал наш несчастный брат.

— Но почему, почему он так вероломно поступил? — вскричал император.

— Он сомневался, аита, — ответил вместо жрецов Агатияр. — Он подумал, что, уничтожив госпожу, уничтожит и противоречие, а это в корне ошибочное мнение.

— Ты прав, советник. — В знак уважения к прозорливости Агатияра оба ийя склонили седые головы.

— А теперь, госпожа, ответьте на наши вопросы, — попросил Каэтану один из братьев.

Она была согласна отвечать, ибо давно уже поняла, что жрец, поведение которого показалось странным, погиб там, в пещере, и теперь ей нечего опасаться… Пока…

— Я готова.

— Самое главное, как вы узнали, какой из монстров настоящий? — Старик даже привстал в волнении. — Мы не ощутили никаких признаков использования магической силы, однако вы отличили чудовищ.

— Просто там был только страж озера, — ответила Каэ совершенно откровенно.

Ийя переглянулись, после чего второй Переспросил:

— Вы говорите, что видели только одного Монстра, и все?

— Еще я видела много красной пыли, мерцающие точки в воздухе — не самое приятное явление, честно говоря, будто глаза пытаются запорошить.

— О боги! — выдохнул жрец. Второй молчал.

— Ну что же, — наконец выговорил первый ийя. — Теперь все понятно.

— Что понятно? — осведомился Зу‑Л‑Карнайн.

— О император! Госпожа не обладает никакой магией, но она обладает гораздо более серьезным и, что самое важное, редким даром — прозревать истинное. Очевидно, ее предназначение и заключается в том, что с этой способностью связано. Наши чары не подействовали на нее, потому что госпожа видела суть того, что за ним стоит. И в то время как все мы находились в одной реальности с созданным нами огненным змеем, она была в том мире, где магическое существо оставалось лишь горсткой пыли, из которой его создали. Магия не существует для госпожи. Поэтому, когда наш несчастный брат наложил заклятия на похищенную прядь волос, страж озера бросился на того, кто его притягивал: ведь брат так и держал волосы при себе.

— Я только не понимаю, — признался Агатияр, — откуда все‑таки появился этот самый страж озера?

— И я не знаю, о советник. Мы хотели создать его магический образ, но, видимо, брат наш использовал слишком сильные заклятия, разбудив и подняв со дна само чудовище, за что и поплатился.

— Он сам так решил? — внезапно спросил император. — Или кто‑то внушил ему эту мысль?

— Боюсь, что внушили, аита, — пробормотал старик. — Мы хотели вопросить тень нашего брата обо всем, что он скрыл от нас при жизни…

— И что?

— Ее нигде нет… — Ийя обвел всех присутствующих глазами, полными слез.

— Что значит «нигде»?

— Нигде, господин, — скорбно подтвердил жрец, — ни среди живых, ни среди мертвых.

— Хорошо. — Голос Джангарая прозвучал резче, чем хотелось бы ему самому. — Испытания ничего не дали, — Что нам теперь делать?

— Ждать, — предложил ийя.

— Чего ждать? — загремел Джангарай. — Ждать, пока одна из смертельных случайностей не настигнет госпожу и она не лишится жизни?!

— Ведь уже ясно, — выступил вперед Ловалонга, — что наша госпожа действительно предназначена совершить нечто, что пугает Новых богов. Но нужно же наконец узнать истину!

— Они правы, — обратился к жрецу император. — Что толку в ожиданиях? Это все равно что осаждать город в пустыне — сам умрешь от жажды и жары, прежде чем пересидишь защитников.

— Тогда мы можем предложить гоепоже переночевать в храме, — промолвил старик. — То, что приснится ей этой ночью, будет истолковано как знамение. Мы помолимся великому Барахою за нее.

Ночь в храме прошла неспокойно. Огромное пространство было наполнено неясными шорохами, голосами. Были слышны звуки чьих‑то осторожных шагов по мраморному полу. Если говорить откровенно, Каэтана чувствовала себя более чем неуютно. Но беда заключалась в том, что поговорить откровенно было не с кем. Опустевший со смертью Тешуба храм зажил своей собственной жизнью, абсолютно непонятной и непредсказуемой.

Каэтана мыкалась между колонн, усилием воли удерживая себя от того, чтобы не запеть легкомысленную песенку или не начать декламировать стихи вслух. Гулкое эхо разносило звуки по всему пространству храма, искажало их до неузнаваемости, и одиночество от этого становилось все невыносимей. Страха не было. Была тоскливая вселенская пустота, боль, до поры до времени таившаяся в самой глубине души, и огромное детское непонимание того, что происходит.

Каэтана задумалась. С самого начала, с того времени, когда она выпала из сна в этот удивительный мир и приняла тот факт, что ей суждено остаться в нем навсегда, ее подхватила и закружила в бешеном водовороте череда нескончаемых событий. Она оказалась вовлеченной в чью‑то чужую, непонятную ей игру, в которую, похожее играли вообще без правил. Пора было устанавливать свои правила, но она не знала какие. Невольно вспомнились ей слова растерянного аиты: «Это первое сражение, в котором я играю, в лучшем случае, роль шахматного слона». Какую роль играла она в этом театре богов?

Неожиданно Каэтана разозлилась. Ей вовсе не улыбалось провести ночь стоя, как лошадь на конюшне, в темноте пустого храма.

— Между прочим, — заявила она, обращаясь неизвестно к кому, — лично я ложусь спать.

— Повремени немного, пожалуйста, — раздался негромкий голос из‑за колонны.

Каэ покачнулась, но в обморок не упала.

— Повременю. А убивать не будете?

— Риторический вопрос, — ответствовал кто‑то невидимый. — Ты же хочешь спросить совсем о другом.

— Не спорю. Но прежде чем спрашивать, я бы хотела увидеть, у кого спрашиваю.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился некто. Во всем храме зажегся неяркий голубоватый свет, и из‑за колонны вышел невысокий темноволосый человек в длинном плаще. От него веяло теплом, покоем и уютом.

— Красивая, — задумчиво сказал человек, разглядывая Каэтану так, словно хотел навеки запечатлеть в памяти ее черты.

— Спасибо, — растерянно улыбнулась она.

— Ну так что же ты делаешь ночью в пустом и неуютном храме? Спать лучше в постели.

— Я бы и спала, но предсказатели Зу‑Л‑Карнайна возвестили, что единственный мой шанс получить ответы на все вопросы, которые мучают меня и моих друзей, — это провести ночь здесь. Вы знали Тешуба?

Человек погрустнел:

— Мир праху и свет его душе. Мы с ним были почти друзьями. Жаль, что я не смог ему помочь, но такова цена.

— Цена чего?

— Милое дитя, не стоит вмешиваться в еще большее количество историй, чем ты уже вмешалась. Не удивляйся, — улыбнулся он, заметив изумленный взгляд Ка‑этаны, — я многое о тебе знаю. Даже больше, чем Тешуб. Немногим могу помочь, правда, но все, что смогу, сделаю. Сначала выслушай меня, а потом задавай вопросы. И давай сразу договоримся так — иногда не следует заранее знать, что тебя ждет, поэтому я буду отвечать по своему усмотрению. А для начала я хочу рассказать тебе одну притчу.

Каэтана молча кивнула.

— Тогда пойдем и сядем там, на ступеньках. На улице сейчас теплее, чем в храме. Луна уже, наверное, взошла. Фонтаны журчат.

— На плитах засыхает кровь Тешуба… — мрачно продолжила Каэтана.

— Кровь уже давно смыли, дитя. И тебе это известно. А если говорить иносказательно, то кровь его напитает песок пустыни и на том месте вырастут дивные цветы если не сейчас — так через столетия. Пошли.

Они медленно вышли из храма и сели на теплых, нагретых за день ступенях.

— Так вот, Каэ. Когда‑то, несколько тысячелетий тому назад, в Урукуре правил мудрый князь. Утверждают, что имени его история не сохранила, но скажу тебе по секрету, что звали его Тэйя. Хотя это не важно. Важно, что он очень хорошо разбирался в тонкостях человеческой души.

И вот однажды он призвал к себе мудрецов и сказал им, что хочет, чтобы они соорудили корабль, который плавал бы по воздуху, как по воде. На что они, конечно, возразили: такое невозможно, ибо наука не допускает, чтобы предмет тяжелее воздуха поднялся, опираясь на него. Это, мол, под силу только богам. Но Тэйя возразил им, что повелитель гемертов давно уже обладает подобным кораблем. И беда в том, что у ученых Урукура не хватает мудрости построить подобную машину.

Что ты думаешь, дитя мое? Через полгода хитроумный Тэйя уже летал по воздуху на таком корабле. Не говори человеку, что это невозможно, и он перешагнет через невозможное не глядя. Я понятно говорю?

— Понятно, и, как я понимаю, впереди у нас в основном невозможное. Но все‑таки расскажи, как быть. Если ты многое про меня знаешь, то должен знать, как неприятно мне выглядеть куклой в игре богов. Они изрядно разозлили меня — ведь я их не собиралась беспокоить. Они убивают направо и налево добрых и мудрых людей. Они травят меня и моих друзей, как диких зверей. Может, и сил у меня меньше, и могущества, но недостойно жить во тьме неведения. Знаешь, говорят: блаженное неведение. Так вот, я уверена, что блаженного неведения не бывает.

— Предпочитаешь докапываться до сути вещей? — улыбнулся человек.

— Да, — твердо ответила Каэ и не таясь посмотрела ему. прямо в глаза. — Предпочитаю.

— Хвала тебе за это! Даже не стану отговаривать и объяснять, как это хлопотно и опасно. Каждый сам выбирает себе дорогу и в конце ее получает то, к чему по‑настоящему стремился всю жизнь. Что касается конкретных советов, то у тебя есть единственный выход. И Тешуб не присоветовал бы тебе ничего другого — нужно идти на северо‑запад.

Это довольно далеко отсюда — я имею в виду то место, которое тебе нужно отыскать. Ищи Безымянный храм Безымянного божества. Там отвечают на незаданные вопросы. Скажешь, расплывчатый и неясный совет? Но ты ведь еще меньше любишь четкие и предельно ясные предсказания. Видишь, сколько я про тебя знаю? Тебе нужно достичь Запретных земель, где живут дети Интагейи Сангасойи. Они так и зовутся — сангасои. Это могущественный и очень гордый народ. Если они поймут, что у тебя действительно есть незаданные вопросы, то проводят тебя к Безымянному храму. Но не буду утверждать, что ты доберешься туда без приключений.

— А Арескои, Малах га‑Мавет, Кодеш…

— Остановись, а то придется долго называть разные имена. Да, это серьезная опасность. Серьезная, но не единственная. Но видишь ли, чем интересен Безымянный храм. Если тебе действительно нужно попасть туда, чтобы получить ответ на незаданные вопросы, если действительно больше никто не может на них ответить, то человек обязательно доберется до этого места.

— А на мои вопросы действительно никто не может ответить?

— Я — нет. Во всяком случае, на большинство. А если найдется такой мудрец, то ведь и надобность в путешествии отпадет сама собой, — ты и так будешь знать, как тебе дальше поступать, правда?

— Красиво изложено, — кивнула Каэ. — А что делать с моими друзьями?

— Пусть те, кто хочет, идут вместе с тобой. А те, кто не захочет, — что ж… Значит, у них нет настоящих проблем.

— Скажи, а про Барахоя ты можешь рассказать?

— Могу, отчего же нет. Барахой — Великий, как его потом стали называть глупцы и льстецы, — когда‑то создал этот мир. Он постарался оградить его от других миров и попытался истребить в нем зло. Он думал, что всемогущ и всеблаг, но это заблуждение всех молодых богов. К старости они приобретают опыт и мудрость, но, к сожалению, обычно это происходит слишком поздно и сделанного не исправишь. Обустроив мир, Древние боги ушли на покой. А ушедших богов скоро забывают, так что и Барахоя тоже забыли. Говорят, он иногда спускается на землю, появляясь в тех немногих храмах, которые еще остались от былых времен, и по мере сил старается исправить свои ошибки. Но ошибок слишком много, а он один.

— Почему один? Разве другим Древним богам нет дела до этого мира?

— Конечно, есть. Но каждый исправляет свои собственные ошибки. И к сожалению, Новые боги ведут себя почти так же, как Древние на заре времен, — подобно легкомысленным детям.

— Ничего себе легкомысленные дети!

— В случае с тобой — испуганные дети.

— Чем испуганные? Чем я могу угрожать бессмертным? Для них то время, которое отведено мне на жизнь, промелькнет незаметно. Что рядом с их вечностью моя жизнь и зачем они так отчаянно пытаются сократить ее?

— Ты задаешь вопросы, которые обычно остаются незаданными.

— Ты даешь ответы, которые нельзя назвать ответами в строгом смысле слова. Но если я правильно тебя поняла, мне просто необходимо отправиться в путешествие к Безымянному храму…

Человек лукаво улыбнулся:

— Беседовать с тобой — сплошное удовольствие, — и тут же перешел на серьезный тон: — Прости, я не могу помочь тебе ничем более существенным. Но и Те‑шуб не сделал бы большего — больше вообще никто для тебя сделать не может, кроме одного человека. И этот человек — ты сама. Но я постарался, как сумел, чтобы нелепая случайность или чей‑то злой умысел не оставили тебя без единственной путеводной ниточки. Запиши это, пожалуйста, на мой счет.

— Я искренне признательна, но кто я тебе, чтобы засчитывать или не засчитывать, чтобы решать или судить?

— Тебе это не так важно знать, как важно мне, чтобы ты знала, сколь много значит для меня твое мнение.

— Ты опять говоришь загадками, незнакомец.

— Что же здесь загадочного, дорогая Каэтана? Я хочу в меру своих слабых сил заслужить твою благодарность если не сейчас, так в будущем.

Каэтана улыбнулась, наклонилась ближе к незнакомцу и заглянула ему в глаза. Они неожиданно оказались грустными и молодыми. Странное дело, лицо его — правильных черт, но ничем не примечательное — все время ускользало из ее памяти. Отвернешься — и его уже нельзя припомнить. А вот глаза… Глаза были замечательные — их взгляд проникал в самые тайники души и говорил о том, чего, чувствовала Каэтана, постичь невозможно.

— Как, однако, время пролетело, — сказал человек, поднимая голову, — рассветает. Ночи нынче короткие. Ну что ж… Мне пора.

— Подожди, пожалуйста. Мы же еще ни о чем не поговорили. Я и вопросы правильные придумать не смогла. Скажи, а на какой вопрос ты бы хотел ответить сам?

— Ты удивительная девочка. Знаешь, ведь такой вопрос действительно есть, и ты почти вплотную подошла‑к нему. Я и хочу услышать его, и боюсь одновременно. Но я обещаю тебе, что очень скоро мы опять встретимся, сядем вместе посмотреть на звезды и поболтать о том о сем, и тогда я отвечу на него — очень подробно и обстоятельно, — обещаю.

— Честное слово?

— Честное слово.

Незнакомец наклонился и поцеловал Каэтану в лоб.

— Удачи тебе, дитя мое. До свидания.

— До свидания, — прошептала она, закрыв глаза. А когда открыла их, человек уже шел в храм, устало опустив плечи. Еще мгновение, и он скрылся за дверями.

Каэтана, повинуясь внезапному порыву, сорвалась с места и побежала. Она рывком распахнула двери, влетела внутрь и замерла. В храме опять было темно, и никого, ни единой живой души, даже звука шагов не было слышно.

— Подожди, подожди, пожалуйста! — закричала она в полный голос, оглядываясь по сторонам, стараясь в темноте разглядеть силуэт, хотя бы легкий шорох услышать.

— До свидания, Каэ, — донесся до нее далекий‑далекий голос. И шел он откуда‑то сверху.

Она застыла на месте, привалилась спиной к колонне и медленно сползла вниз на пол. Уснула она моментально и спала без снов.

Когда полуденное солнце раскалило каменные плиты на площади перед храмом, а милосердная тень уменьшилась до крохотного пятачка, Эйя и Габия потеряли терпение. Они решительно поднялись на ноги и заявили:

— Если она собирается провести там и вторую ночь, то мы, конечно, не против. Ну а вдруг там что‑то случилось? А мы здесь сидим, как будто так и нужно.

— Именно так и нужно, — спокойно ответил Джан‑гарай. — Не вламываться же в храм великого Древнего бога.

— Храм, кстати, уже опустел. И никакого бога в нем нет. В нем есть библиотека и был Тешуб. А вот Малах га‑Мавет, или Арескои, или еще кто‑нибудь вполне могут навестить там госпожу Каэ. И что тогда? — загорячились близнецы.

Великан Бордонкай неспокойно завозился:

— А я и не подумал об этом — вдруг это правда? Что‑то она долго не выходит.

— Тебе, друг мой, и не положено думать, — осклабился Джангарай. — Ты силен не головой.

— Это правда, — не обиделся Бордонкай; понурился, но тут же вскинулся: — Тогда что я вообще делаю тут, если мне положено быть при Каэтане? — И, не слушая больше ничьих возражений, он взял на плечо секиру и зашагал вверх по лестнице.

Эйя и Габия увязались следом. Они так настороженно поглядывали вокруг и прислушивались, что Джангарай и Ловалонга тоже почувствовали беспокойство.

— Кто его знает, — пробормотал аллоброг и двинулся по направлению к храму. Джангарай догнал его через несколько шагов и тихо спросил:

— Скажи, а ты действительно веришь, что это ночное бдение в храме может привести к каким‑нибудь результатам?

— Другого пути нет. Так что попытка не пытка?

— Хорошая поговорка, — развеселился Джангарай. — Нужно запомнить.

— Так это же госпожа любит ее повторять — разве не слышал?

Два высоких старика ийя присоединились к ним у самой лестницы. Один из них нес в руках груду старинных свитков, а другой — принадлежности для письма и чистый пергамент.

— Что это? — спросил Ловалонга, указывая на свитки.

— Это, сын мой, толкования снов. Если вашей спутнице что‑либо приснилось, то эти записи помогут нам правильно установить, какое указание дает божество.

— Если оно вообще способно на это, — вставил Джангарай.

Жрец неодобрительно на него покосился, но промолчал.

— Способно, способно, — хором заверили ингевона Эйя и Габия. — Указания давать способен кто угодно.

Такого неуважения к божественной персоне старый ийя вынести не мог.

— Не говори столь опрометчиво, — обратился он в пространство между близнецами. — Барахой был грозным богом, и, если он не правит миром, это не значит, что он в нем невластен. Из всех божеств, нам известных, только он, если пожелает, сможет остановить Новых богов.

Бордонкай первым достиг верхней площадки, в два огромных шага пересек ее и отворил двери храма. Эйя и Габия вбежали следом. И туда же двинулись оба жреца. Джангарай и Ловалонга, переглянувшись, остались у входа с обнаженными мечами.

Каэтану они нашли мирно спящей в глубине храма, у самого алтаря. Она ровно и глубоко дышала, на лице ее розовел румянец, а губы смягчала мечтательная улыбка — никто не сказал бы, что именно Каэ преодолела такое огромное расстояние и участвовала в одной из самых великих битв.

Один из стариков наклонился, и осторожно потряс ее за плечо. Каэтана заворочалась, недовольно забормотала, пытаясь устроиться поудобнее и ухнуть в еще более сладкий и глубокий сон, но каменные плиты действительно были не самым лучшим ложем, поэтому она открыла глаза и приподнялась на локтях. Прямо над собой она увидела встревоженные лица троих своих друзей и двоих ийя, приготовившихся слушать рассказы о ее снах и толковать их.

— Всю ночь не спала, — заявила Каэ. — Хочу спать.

Жрецы переглянулись.

— Тебе ничего не приснилось, госпожа?

— Нет, заснула под утро как убитая. Шутка ли — а‑всю ночь разговаривать с настоятелем.

— С кем? — оторопело переспросил ийя.

— Или с главным жрецом… Как он правильно называется?

— С каким главным жрецом? — с бесконечным терпением допытывались предсказатели.

Лицо Бордонкая приняло нежное выражение волкодава, у которого пытаются отобрать заветную косточку. Он решил, что ночью в храме Каэтане кто‑то угрожал.

— Невысокий человек, — незамедлительно ответила она, усаживаясь и потягиваясь. — Лицо странное, потому что запомнить его нет никакой возможности, все время уплывает из‑под взгляда, даже если смотреть прямо на него. А вот глаза удивительные, божественные глаза…

Каэтана огляделась:

— А где остальные?

— Ловалонга и Джангарай стерегут вход на случай всяких неожиданностей, — ответил Эйя.

— А Воршуд?

Близнецы переглянулись с Бордонкаем.

— Вот дух нечистый… Действительно, куда же он делся?

— Может, библиотеку осматривает? — неуверенно предположил исполин. — Все‑таки мечта почти сбылась. Он же у нас не лесной и не городской, а библиотечный.

— Да, и не вижу причин говорить это таким пренебрежительным тоном, — послышался тонкий голосок альва откуда‑то справа, из‑за колонн.

Все обернулись в ту сторону. Альв вышел на освещенный тонким лучом, падавшим из отверстия в крыше, пятачок в таком виде, что все рассмеялись. Даже сдержанные жрецы позволили себе скупо улыбнуться. Воршуд с ног до головы был покрыт пылью и паутиной, которую, казалось, собрал у всех пауков Варда.

— Не вижу ничего смешного, — моментально насупился маленький человечек. — Это не вам, гладкокожим, — умылся, и все. Меня теперь как отскребать — ума не приложу. Щеткой, что ли?

— Ты где был? — строго спросила Габия, насмеявшись вволю.

— В библиотеке. Потом, знаете ли, опять спешка начнётся — все по коням и айда куда‑нибудь дальше. Я эту нашу горькую планиду уже наизусть выучил — вот и решил воспользоваться моментом. Пока госпожа беседовала себе о том о сем с приятным мужчиной, я прорвался в хранилище. Они на меня внимания не обратили. Кстати, если меня спросят, то я так и скажу, что зрелый мужчина, — это не шалопай какой‑нибудь. И он лично мне очень приглянулся. А куда потом делся, я не видел,

Ийя опустились на каменный пол около Каэтаны, отложив в сторону рукописи и свитки.

— Вы можете подробно рассказать о своей ночной беседе? Она вам не приснилась?

— Что значит — приснилась? — возмутился альв. — Я же своими ушами слышал и видел, как они говорили!

— Видел тоже ушами? — съязвил Эйя.

— Вот уж кто молчал бы, — огрызнулся альв.

— Все споры на потом, — попросила Каэ и повернулась к предсказателям императора: — Я понимаю, что вы не знаете о человеке, который мог бы находиться сегодня ночью в храме. Вы не ожидали его появления?

Те выдержали довольно долгую паузу, но все же решились:

— Надеялись, госпожа. Но думали, что он явится вам во сне. То, что он почтил вас своим личным присутствием, многое меняет. Он сказал что‑нибудь важное?

— Он посоветовал идти в Запретные земли и искать Безымянный храм, где якобы отвечают на незаданные вопросы. Вам это о чем‑нибудь говорит?

— Говорит, госпожа, — торжественно ответил — один из стариков.

Они поднялись на ноги.

— Нам необходимо о многом побеседовать с вами, ищущие, но сначала нужно вознести благодарность тому, кто помог тебе, — хозяину этого места.

— Конечно, — сказала Каэ, поднимаясь. — С огромным удовольствием. Он мне очень понравился, такой милый человек. И обещал ответить еще на один вопрос, но попозже.

Жрецы уставились на нее с таким странным выражением на лицах, что она осеклась и замолчала, переводя взгляд с одного старика на другого.

— Я что‑то сказала не так, мудрые?

— Ты сказала удивительную вещь, госпожа. Ответь, называл ли себя твой ночной собеседник?

— Нет, мудрые. Но вы назовете его?

Те переглянулись, и более старый и морщинистый церемонно ответил:

— Его нет нужды называть, госпожа. Ты и сама знаешь, кто пришел к тебе этой ночью, только боишься произнести это имя вслух…

— Барахой?

Ийя склонили седые головы.

— Нет, — улыбнулась Каэ. — Нет. Это как раз и невозможно. Он совершенно обыкновенный. Просто уставший человек…

— В нем совмещены все лица, поэтому лицо его незапоминающееся… — благоговейно прошептал жрец. — Не называй его имени вслух за пределами этого места. Джоу Лахатал все еще у власти, и он не потерпит, чтобы кто‑нибудь получил помощь от его предшественника.

— Странно, — сказал альв, пытаясь собрать со своей густой шерсти самые большие комки паутины.

— Что тебе странно? — повернулся к нему один из стариков.

— Я ведь думал, что вы служите Джоу Лахаталу. А остальные боги, особенно Древние, находятся как бы в забвении. А вы, похоже, рады появлению Барахоя.

— Ты мудр, странный человек, — улыбнулся ийя. — Мудр и проницателен. Мы не служим богам — мы истолковываем их поведение, а это совершенно другая роль. Мы храним знания, а это большой груз и большая ответственность, поверь. И мы уже давно замечаем, что под властью Джоу Лахатала Вард становится все беднее и несчастнее, нежели он был при своем творце — Великом Барахое. Мы не можем говорить об этом вслух, ибо Лахатал неизбежно покарает отступника. Но мы не можем и оставить все как есть, не вмешиваясь…

В этот момент в храм протиснулись, едва приоткрыв массивные двери, Ловалонга с Джангараем. Старик мельком глянул на них и продолжал:

— Обычно человек, приходя в этот мир, не задает вопросов, почему все устроено именно так, а не иначе. Он принимает все как данность и старается приспособиться к ней. Редкие люди пытаются познать мир и изменить его в лучшую сторону. Еще реже кому‑нибудь удается достичь успеха.

Второй старик внимательно слушал и, когда первый остановился, чтобы перевести дух, сразу вступил в разговор:

— Мы стары и не ищем богатства и власти. Поэтому нас трудно запугать и нельзя купить. И мы, хранители древнего знания, видим, что мир вокруг нас меняется не в лучшую сторону. Новые боги ведут себя словно дети, которые получили в подарок красивую игрушку и теперь вовсю забавляются ею, пряча от взрослых. Они закрыли дорогу на Арнемвенд Древним богам, и тем стоит немалых усилий даже на короткое время появиться здесь. Боюсь даже подумать, что Древние потеряли интерес к миру, который когда‑то создали. Возможно (и я допускаю и такой вариант), Новые боги поумнеют со временем и все войдет в свою колею. Но ведь может случиться и так, что игрушка не дотянет до того момента, как ребенок повзрослеет, а будет сломана значительно раньше…

Первый жрец поднял руку, и его брат замолчал, а старик сказал:

— Ваше появление очень многое изменило в нашем мире. Во‑первых, Новые боги очень боятся вас, госпожа. А значит, вы в состоянии повлиять на ход событий — не знаю как. Открою секрет: ваше будущее, прошлое и настоящее сокрыто от нас, как если бы вас не было вообще. Мы долго думали об этом, отправляя вас в этот храм. И теперь знаем ответ…

Все, включая и Каэтану, уставились на старца затаив дыхание, а он продолжал тихим и торжественным голосом:

— Человек не может увидеть то, что неизмеримо больше его самого. Тогда он видит какую‑то одну деталь, фрагмент по которому чаще всего neB состоянии вое — произвести целое.

Вы неизмеримо больше, чем мы вначале предполагали, госпожа. Вот почему вас так боятся враги и так любят друзья. Мы совершили бы огромную ошибку, попытавшись предсказать ваше будущее, но еще страшнее было бы не увидеть, что на вас возлагаются сейчас наши надежды…

Каэтана наконец обрела дар речи:

— Но отчего ты так уверен, мудрый, что это был сам Барахой, а не кто‑нибудь еще?

— Ваше описание, госпожа, и еще — появление на поле битвы великого Траэтаоны. Слишком много тысячелетий прошло с тех пор, как он вмешивался в сражения смертных. Только теперь мне ясен смысл его появления. Древние боги надеются на вас, госпожа, так же как уповают и люди.

— Но почему на меня? Почему они сами не могут навести порядок на Варде?

— Не знаю, — честно ответил старик, но через несколько мгновений произнес: — Возможно, это и есть тот вопрос, на который обещал ответить Барахой.

— Возможно, — прошептала Каэтана. — А знаешь, мудрый, ведь тяжело жить с такой ношей. Одно дело — отвечать за себя. И совсем другое — взвалить на плечи весь мир и узнать, что твоя задача — сделать гораздо больше, чем в человеческих силах.

— Кто знает, где пределы возможностей человека? — неожиданно сказал альв.

— Мы посоветуем императору отправить вас как можно скорее в Запретные земли и дать охрану. Это немного, но лучше, чем вообще ничего.

— А дорога? — спросила Габия. — Как мы узнаем дорогу?

— Это знание не является запретным, и мы дадим вам карту Варда, на которой отмечены земли, лежащие за хребтом Онодонги. Путь далек, но сравнительно безопасен, — сказал жрец. — Большую часть его вы пройдете по землям Эреду и Джералана, которые покорились Зу‑Л‑Карнайну, так что люди вам вряд ли посмеют угрожать. Что же касается нелюдей, то мы будем надеяться на то, что вы, госпожа, и дальше сможете справляться со всеми трудностями. Помните, что не важно, в сущности, кто правит Арнемвендом — Новые или Древние боги. Важно, чтобы на земле существовала истина. Вы читали Таабата Шарран?

— Нет, — призналась Каэ. — Во‑первых, мне никто и никогда не давал в руки эту книгу, а во‑вторых, я слышала, что полного экземпляра нет почти ни у кого. Мне обязательно нужно ее прочесть?

— Может, и не стоит, — вдруг сказал второй ийя. — Во всем есть некое предопределение. Истину нельзя отыскать, она сама открывается в совершенно неожиданных случаях. Будем надеяться на то, что великий Олорун знал, что говорил, когда предсказывал возрождение мира.

— Прими наше благословение, — улыбнулся первый жрец. — Это самое большее, что мы можем тебе дать, ибо все остальное в состоянии отобрать у тебя люди или боги, а вот нашу веру и надежду отнять не сможет никто.

— Благодарю вас, — ответила Каэ, почувствовав то, что стояло за этими простыми словами, — благодарю.

Они вышли из полумрака храма на яркий солнечный свет.

Притихшие спутники долго разглядывали Каэ как некое особое существо, но она подозревала, что этих впечатлений хватит им ненадолго, — потрясение скоро пройдет.

— Что будем делать теперь? — спросил Джангарай, когда они спустились на площадь.

— Спать, — откликнулась Каэ. — Покажите мне какой‑нибудь дом, в котором можно найти постель, и я в нее упаду.

Друзья еще не успели ничего придумать, как на площади появился взмыленный отряд тхаухудов, посланный императором для сопровождения его гостей. Не прошло и нескольких минут, как их с почетом доставили в пышные покои дворца, где уже успели убрать все следы разорения.

Дахак Даварасп жил отнюдь не бедно, поэтому спутники не могли пожаловаться на отведенные им помещения. Пожелав им приятного отдыха и сообщив, что к вечерней трапезе император будет рад их видеть, охранники удалились. А друзья разбрелись по своим комнатам и отдали должное прекрасным пышным постелям, созданным для того, чтобы на них видеть самые яркие, сказочные и сладкие сны.

Солнце уже клонилось за городские стены, окрашивая их во все оттенки красного цвета, который навевал грустные размышления о недавней битве, когда их разбудили и пригласили в покои императора. Каэтана обнаружила, что ее наряд был заменен другим, не менее практичным, но более добротным, а то, что замене не подлежало, было вычищено, выглажено и выглядело лучше нового. Она с радостью погрузилась в ванну с горячей водой и получила немалое удовольствие, надевая хрустящую, пахнущую чистотой и свежестью одежду.

Когда Каэ вышла в длинный коридор, блещущий золочеными лепными украшениями, то обнаружила уже поджидавших ее товарищей — таких же умытых, нарядных и сияющих свежестью.

— Прекрасно отдохнул, — поделился впечатлениями Бордонкай. — А девушки тут какие прислуживают — одно удовольствие смотреть.

— Удовольствие не смотреть, а… — Джангарай махнул рукой. — Смотреть — какое уж тут удовольствие?

— Ну и как? — поинтересовалась Габия.

— Не трави душу, — отмахнулся Джангарай. Суровый Ловалонга, обычно не приветствовавший такие разговоры и никогда прежде в них не участвовавший, неожиданно рассмеялся и спросил:

— Выходит, мы все время зря теряли?

— То есть?

— То есть зря заботливый Агатияр прислал нам самых лучших рабынь?

— Н‑да… — расстроился Бордонкай.

Коридор огласился дружным хохотом, который не смолкал до тех пор, пока они не остановились у покоев императора.

Большой отряд тхаухудов стоял перед дверями. Они почтительно расступились, пропуская друзей. Двери отворились, и спутники вступили в огромный пиршественный зал, убранный на западный манер. В высоком кресле во главе стола восседал Зу‑Л‑Карнайн. Вокруг суетились слуги и рабы. За столами сидели суровые полководцы и военачальники, поэтому праздник мало походил на те, что были привычны Ловалонге и Джангараю, — никто не лебезил и не кричал хвалу. И воины и их повелитель хорошо знали себе цену и не нуждались в лести.

Навстречу маленькому отряду поспешил седобородый Агатияр, так пышно разряженный, что они едва признали его под грудой шелков и драгоценностей.

— Агатияр, — не удержалась Каэ, — зачем это тебе?

— Не говорите, дорогая госпожа, — рассмеялся визирь. — Ненавижу все эти наряды, драгоценности и связанные с ними церемонии. И мне это действительно ни к чему. Но сейчас Зу‑Л‑Карнайн будет принимать изъявления преданности от побежденных князей Урукура и лично от Дахака Давараспа. Конечно, наш император отказался напяливать что‑либо подобное, пользуясь. своей неограниченной властью, и удовлетворился простеньким нарядом. А впечатление могущества и богатства призван производить я, вот мне и мучиться.

Пока они говорили, Агатияр подвел их к императору и стал усаживать на самые почетные места. Каэтане досталось кресло по правую руку аиты, которое было ничуть не ниже его собственного.

— Не жалуйся, Агатияр, — наклонился к визирю юный полководец. — Я тебе целую провинцию подарил во искупление.

Тот возвел глаза к потолку, всем своим видом показывая, что разве это искупление.

— Ийя многого не захотели мне говорить, — негромко сказал император Каэтане после того, как приветливо поздоровался со всеми гостями и они заняли отведенные им места. — Мотивируя тем, что это знание таит в себе еще больше скорби и опасностей, чем все остальные. Но они предупредили меня, что тебе нужно торопиться, и я должен помочь, чем смогу. Знаешь, я помог бы и без совета предсказателей, потому что вы мне очень. понравились. Не будь я императором, поехал бы вместе с тобой.