Калигула

9

Император не хотел привлекать внимания к своему путешествию. Тиберий ненавидел любопытство плебеев и с отвращением и опаской относился к толпе. С другой стороны, он не мог плыть на простом паруснике. Подготовили императорский корабль — трехмачтовое судно, богато украшенное резьбой и позолотой. На пурпурном парусе красовалась вышитая золотом римская волчица. Роскошный корабль, на котором плыл император, сопровождали четыре быстроходных парусника с преторианцами.

Целыми днями дул сильный ветер, и судно продвигалось к цели очень быстро. Тиберий, которому морские путешествия никогда не доставляли удовольствия, приказал пристать к берегу в следующей же гавани. Они остановились в Антии, древнем городе — последнем поселении, которое сдалось власти Рима. Победа была одержана в морском сражении, и остатки кораблей тогда выставлялись на форуме. Во времена императора Августа Антия превратилась в любимую летнюю резиденцию богатых римлян. Тут владели виллами Цицерон, Лукулл и Меценат. Здесь двадцать пять лет назад появился на свет Гай Цезарь, и теперь он воспринял остановку в Антии как добрый знак.

Императору, судя по всему, было очень плохо. Он покинул судно, опираясь на руку Макрона, сгорбленный, шатаясь и обливаясь потом, но изо всех сил пытался не подавать вида, что скверно себя чувствует, и даже отпускал жалкие шутки.

Калигула обеспокоенно спросил:

— Не хочешь ли ты немного передохнуть, достопочтенный отец?

Когда их могли слышать другие, он часто обращался к своему приемному деду доверительно, называя его отцом.

— Я хочу продолжить отсюда путь по суше. Не переношу качки! Мы переночуем здесь и завтра на рассвете отправимся в Рим, — ответил Тиберий.

Управляющего императорской виллой едва не хватил удар, когда в дом вошел Тиберий со своей свитой. К приему высокого гостя ничего не было готово, но Калигула успокоил слугу.

— Непредвиденная остановка. Император плохо себя почувствовал, и нам пришлось прервать путешествие морем. Тебе как старому преданному слуге я скажу: он очень плох; такой длинный путь не под силу восьмидесятилетнему старцу. Но этого никто не должен знать.

Польщенный доверием Калигулы, управляющий успокоился, но Гай просто подстраховался; было неплохо иметь нескольких доверенных лиц, которые смогли бы потом подтвердить плохое состояние здоровья императора.

Кубок вина быстро восстановил силы Тиберия. Он шутил с Тразиллием и своим врачом Хариклом, а когда тот по привычке хотел пощупать его пульс, император заявил:

— У меня все в порядке! Я чувствую себя превосходно, и мне не нужен врач.

Чтобы продемонстрировать свое отличное самочувствие, Тиберий сам наполнил кубок вином, и рука его при этом почти не дрожала.

— Это уже четвертый, — предупредил Харикл. — Может, тебе сегодня следует проявить большую сдержанность?

— Почему же? Я здоров, а лишний кубок вина мне никогда не вредил. Кстати, хочу напомнить тебе одно изречение: «В присутствии врача все полезно».

Харикл рассмеялся, Тразиллий хмыкнул, а Калигула посмотрел на императора с наигранной обеспокоенностью. Потом он разыскал Макрона, и они вышли в сад.

— В этом доме я родился, поэтому здесь ничего предпринимать не стану.

Макрон удивился.

— Ты суеверен? У нас осталось не так много времени, завтра отправляемся дальше, в Рим.

— Я разговаривал с Хариклом. Он полагает, что это временное улучшение, в действительности императору осталось недолго.

— Ты считаешь, нужно выждать?

— Зачем рисковать, если природа сама возьмет на себя сей труд?

— Я подчиняюсь твоему предложению, но у меня есть опасения.

— Все будет как надо. Я чувствую это.

Император провел спокойную ночь, но утром проснулся разбитым и утомленным. Тем не менее он настоял на том, чтобы продолжить путь, и на рассвете занял место в удобных носилках. У Тиберия был отсутствующий, немного рассеянный вид, и он даже забыл покормить свою змею. Мускулистые нубийские носильщики бежали трусцой, временами сменяя друг друга, и императорская процессия продвигалась довольно быстро.

Через час император вдруг приказал остановиться.

— Где моя Випера? Я не покормил ее. Принесите корзину!

Корзина со змеей была где-то среди остальной поклажи, но ее быстро нашли. Тиберий открыл крышку.

Макрон, ехавший верхом рядом с носилками Тиберия, услышал его сдавленный крик.

— Император?

Он спешился и заглянул под балдахин. Бледный император трясущейся рукой показал на корзину. Там лежала мертвая змея, частично уже съеденная муравьями, которые облепили ее, свисая шевелящимися гроздьями.

— Это знак! — задыхаясь от страха и волнения, сказал Тиберий. — Боги хотят предупредить меня! Так будет и со мной: в Риме я умру. Мы поворачиваем! Обратно, на Капри! Сейчас же поворачиваем!

Макрон и Калигула переглянулись. Оба были довольны ходом событий.

Процессия поспешила обратно к Антии и снова погрузилась на корабли. Император торопился, по всей видимости, им овладел панический страх, что он может не добраться до Капри живым. Но путь по морю давался Тиберию так тяжело, что он приказал пристать к берегу. Его отнесли на расположенную поблизости виллу.

Харикл шепнул Калигуле:

— Думаю, дело идет к концу. Может быть, он немного передохнет и снова почувствует себя лучше, но время его вышло. Это вопрос нескольких дней.

Тиберий цеплялся за жизнь с невероятной силой. Он, кому существование на земле так часто бывало в тягость, не хотел уходить в темноту, желая еще немного насладиться солнечным светом.

«Весной, когда дни становятся длиннее, а поля покрываются свежей зеленью, не умирают, — думал он. — Это время рождения и торжества жизни».

Железная воля императора сделала то, что Харикл считал невероятным: к утру Тиберий восстановил силы и отдал приказ отправляться дальше. Калигуле чудилось, что это кошмарный сон, который вот-вот рассеется. Макрону он сказал:

— Это должно произойти теперь. Я не могу и не хочу больше ждать. У меня есть план.

— И в чем же он?

— Я все сделаю один, но ты будь поблизости. Возможно, понадобится твоя помощь.

Поскольку император отказался плыть, путешествие продолжалось по суше.

Они остановились в Астуре, маленьком прибрежном городке. Как всегда, когда император хорошо себя чувствовал, он пил после дневной трапезы неразбавленное вино — один кубок за другим, пока его не одолела усталость.

Калигула обратился к деду с выражением искренней заботы на лице:

— Мы так рады, что ты снова бодр и свеж, император. Я хочу просить тебя не испытывать судьбу и не пить неразбавленное вино.

Тиберий был в отличном настроении и повел себя милостиво.

— Хорошо, Гай. С этого момента я буду пить его разбавленным — плесни сюда воды.

Калигула взял кувшин с водой и дополнил кубок. Вино сначала пробовал слуга, поэтому Тиберий беззаботно пил дальше. После трех кубков он захотел спать. Калигула взял кувшин и, улыбаясь, сказал:

— Я разведу для тебя еще пару кубков…

Наблюдательный Макрон сразу понял, с какой целью Гай использовал воду и что он теперь сам уничтожает следы.

«Неплохо придумано, — думал он. — Я бы не догадался».

В эту ночь Тиберий тяжело заболел, и о дальнейшем путешествии не могло быть и речи.

Калигула и Макрон не спускали с императора глаз. Харикл приготовил для него сильное укрепляющее средство и предписал строжайший покой. Скоро Тиберию стало немного лучше, но он по-прежнему был слаб, говорил запинаясь и иногда забывал, где находится. На третий день он проснулся после полудня и потребовал позвать Тразиллия.

— Мы ведь уже на Капри? — спросил он.

— Нет, император, — ответил астролог. — Мы все еще в Астуре.

— В Астуре? Где это?

— На побережье, в одном дне пути от Капри, — сказал Калигула.

— Почему мы все еще не там? Я ведь приказал поворачивать. Почему не выполняются мои приказы?

— Ты заболел, достопочтенный отец, но сейчас поправляешься. Как только Харикл разрешит, мы тронемся в путь.

— Харикл ничего не может разрешить или запретить! — возмутился император. — Завтра я еду дальше! Уже завтра!

Так все и произошло. Они снова пустились в дорогу, и Тиберию стало настолько лучше, что он принял участие в организованных в его честь соревнованиях преторианцев. Напрасно Харикл предупреждал его об опасности перенапряжения. Когда началась травля зверей и люди должны были противостоять кабанам, император потребовал копье, встал и со всей силы метнул его в животное. Он попал, но напряжение оказалось так велико, что Тиберий с криком боли опустился обратно в кресло, бледный как полотно, и пульс его, как установил врач, опасно участился.

С этого момента состояние его стало резко ухудшаться. Он слабел с каждым днем, но вдруг перестал торопиться обратно на Капри. После того как всему побережью стало известно, где он находился, Тиберию вздумалось доказать всем, что он жив и здоров.

Следующей остановкой была Мизена, город, где располагалась часть римского флота. Здесь император с Калигулой и Макроном поселился на вилле Лукулла. Наследники полководца и гурмана продали ее императору, так что Тиберий жил в собственном доме. Это обстоятельство, как и то, что до Капри оставалось несколько часов пути по морю, укрепило у императора чувство безопасности и прибавило ему сил и решимости показать, что он еще в состоянии управлять империей. Тиберий принимал делегации из близлежащих городов, почти каждый вечер устраивал пышные трапезы, прощаясь потом со своими гостями, как требовала традиция, стоя. Слугам приходилось поддерживать его, а он замечал при этом с наигранной улыбкой, что старые кости немного ослабли.

Он ел с большим аппетитом, хотя и понемногу, но пил изрядно, и при этом Калигуле несколько раз удавалось подлить деду с водой небольшие порции медленно действующего яда.

На седьмой день он не смог без посторонней помощи встать с постели. Харикл определил у него лихорадку и велел соблюдать полный покой. Вечером император выпил еще два кубка вина, провел беспокойную ночь, временами забываясь в бреду, а к утру впал в похожий на смерть сон.

— Это конец, — прозвучал приговор Харикла, после чего Калигула тут же отправил гонцов в Рим. В послании говорилось, что император, умирая, определил своим преемником его, Гая Цезаря. Между тем Тиберий еще был жив.

Калигула и Макрон по очереди, а иногда вместе дежурили у постели императора. Ближе к двенадцати часам началась агония, старик стал хрипеть. Калигула кивнул Макрону и осторожно снял с пальца императора перстень с печатью. Будто почувствовав, что его лишили символа власти, Тиберий неожиданно распахнул глаза и слабым голосом позвал слугу. Тут его мутные от лихорадки глаза различили внука, который в ужасе застыл у его кровати с кольцом в руке.

— Верни! Оно пока принадлежит не тебе…

Эти слова он сказал шепотом, но четко и ясно, так что и Макрон мог их слышать.

— Ну все, хватит!

Префект подошел к постели, взял подушку и прижал ее к лицу императора.

Прошло несколько минут. Макрон снял подушку и закрыл умершему глаза.

— Да здравствует император Гай Юлий Цезарь Август! — приветствовал он нового императора.

Напряжение последних дней спало, и лицо Калигулы озарила улыбка.

— Спасибо, префект. Думаю, тебе лучше построить своих преторианцев. Пусть принесут присягу.

— Будет исполнено, император! — крикнул Макрон и повернулся к охране: — Передайте приказ всем преторианцам построиться перед входом!

Исполнен он был предельно быстро. Калигула вышел из дома.

Макрон скомандовал:

— Смирно!

Преторианцы устремили взгляд на своего нового повелителя.

— Император Тиберий мертв, и мы не сомневаемся в том, что боги примут его милостиво. В свой последний час он определил при свидетелях своим преемником Гая Юлия Цезаря, на что мы все так надеялись. Вам выпала честь первыми поклясться ему в верности, призвав в свидетели Юпитера и Марса, от имени сената и народа Рима.

— Клянемся! — ответили, как положено, солдаты, а потом о военной дисциплине забыли, и раздались крики: — Приветствуем императора Гая Цезаря. Долгие годы нашему Калигуле! Да здравствует Калигула!

То, что они до сих пор называли его, теперь их императора, Сапожком, не злило Гая. Он воспринимал это прозвище как почетное имя, данное ему когда-то легионерами в лагере отца, и решил позволить называть так себя и дальше.

В течение следующих дней из всех уголков империи прибывали гонцы с поздравлениями. Калигула говорил им одно и тоже.

— Друзья! Граждане Римской империи! Боги подарили моему глубоко почитаемому деду долгие годы правления, но в течение последних лет ему было не суждено распорядиться наследием Августа в духе своего предшественника. Он совершил много ошибок и несправедливостей — мы все знаем об этом. С этим покончено, друзья! С доносчиками в будущем будут поступать как с преступниками! Их, а не тех, на кого донесли, станут преследовать. Теперь император по старому обычаю будет находиться в Риме, рядом со своим народом, периодически выступая перед сенатом. Мы вместе проводим усопшего Тиберия в Рим, чтобы там совершить обряд погребения, и вместе отправимся в путь к грядущему.

Восторженное одобрение было наградой за его слова, сказанные, впрочем, от всего сердца. В эти дни Калигула видел себя непосредственным преемником Августа, на которого пытался равняться и чьим поступкам подражал. Разве Август, который тогда еще носил имя Октавиан, в свое время не избавлялся от противников? Но, укрепившись во власти, он стал добрым и справедливым. Народ обожествил его. Так же хотел поступить и Калигула. Он чувствовал, как внутренняя пустота и холод отступают перед этими намерениями, окрыляющими и возбуждающими.

Гай Юлий не осознавал, что всего лишь примерял на себя роль, не зная, готов ли сыграть ее до конца.

Когда весть о кончине императора достигла Рима, город встретил ее всеобщей радостью. У Тиберия давно уже не было друзей и сторонников ни в народе, ни в сенате. Его лишь боялись и ненавидели. Люди прыгали и танцевали на улицах и кричали:

— Тиберия в Тибр! К Орку! Бросить его труп на Гемониевы ступени!

Все с нетерпением ожидали прибытия молодого императора, который в это время сопровождал траурную процессию, ставшую для него триумфальным шествием, из Мизены в Рим. Правда, он носил подобающую случаю одежду и принимал печальный вид, но жесты и выражение лица Калигулы выдавали, какое наслаждение доставлял ему восторг толпы.

Алтари, построенные по краям дороги, по которой проходил кортеж, были богато украшены цветами, города встречали его сооруженными по этому поводу триумфальными арками, увитыми лавровыми ветвями, а по вечерам улицы освещали сотни факелов.

В душе Калигула радовался, что никто не был удручен смертью Тиберия; временами до его слуха доходили даже проклятья в адрес покойного, но он пропускал это мимо ушей.

Вступление нового императора в Рим превратилось в общенародный праздник: горожане опустошили свои сады, чтобы украсить улицы целыми возами весенних цветов.

Процессия проследовала через Аппиевы ворота и далее по Триумфальной улице к римскому форуму. Толпа могла задавить молодого императора, если бы Макрон и его преторианцы не образовали коридор, по которому он проследовал, к возвышению для ораторов. Молча, с непроницаемым лицом стоял наверху, пока людское море не успокоилось. Тогда он поднял руку, и в ту же минуту воцарилась тишина. Гай Юлий начал траурную речь об императоре Тиберии, и ему, настоящему актеру, удалось даже пролить слезы. Народ был тронут и взволнован. Какой человек! Он скорбел о своем деде и предшественнике с подобающим уважением, как того требовали происхождение и традиции. Как раз потому, что Тиберий был так ненавистен, Калигуле поставили в особую заслугу то, что он отдал усопшему должное:

— Пусть в последние годы император стал вам совсем чужим, мы должны быть благодарны ему за то, что всю свою заботу он отдавал благосостоянию империи, без устали и покоя, забывая о своем ставшем к старости слабом здоровье. Слова Цицерона «После сделанной работы хорошо отдыхать» не были верны в отношении его, так как он не давал себе отдыха как первый слуга государства. И в этом — только в этом — я хочу быть похожим на него…

Людям было ясно, что критику Тиберия Калигула представил как похвалу и дал понять, что преследования нарушителей закона об оскорблении императорского величия он не потерпит. Распахнулись двери в прекрасное будущее, и казалось, что благословенные времена Августа возвращаются. Ничто не говорило и в последующие месяцы, что все пойдет по-другому.

Калигула поручил Макрону прочитать завещание Тиберия, но префект едва ли был от этого в восторге. В душе воина шевельнулось подозрение, что Гай использовал его: ведь в завещании не был указан конкретный преемник: старик так и не смог решить, кому оставить власть — Калигуле или своему родному внуку Тиберию Цезарю.

Макрон выполнил то, что от него требовалось: зачитал документ сенату. Но поскольку Калигула был всеми желаемым преемником, права младшего Тиберия обошли, признав Гая Цезаря полноправным наследником. Калигула достиг своей цели и теперь решился на щедрый жест: он усыновил юношу.

Макрон, между тем, должен был многое сделать. Сразу после прибытия Калигулы в Рим и принесения ему присяги преторианцами он занялся исполнением своих обещаний. Префекту больше не нужно было проверять прошения о повышениях, переводах или увольнениях, за исключением новых случаев. Калигула предоставил ему полную свободу действий, но с условием, что под каждым актом будет стоять: «По приказу Гая Юлия Цезаря Августа».

Так сотни заслуженных ветеранов получили почетное увольнение с выходным пособием в виде денег или земли. За небольшим исключением, прошли и все повышения. Калигула потребовал:

— Нам нужна свежая кровь в рядах преторианцев. Пусть старики уходят. Каждый из них получит достойную компенсацию. Это недешево, однако необходимо.

Макрон кивнул.

— Я полностью поддерживаю тебя, император. Чем больше преторианцев принесут свою первую присягу тебе, тем лучше.

И центурион Кассий Херея достиг таким образом цели своей жизни. В торжественной обстановке он вместе с другими был назначен трибуном, будучи единственным среди всех остальных, происходившим из плебейской семьи.

Макрон передал ему медную отполированную дощечку с гравировкой — знак, подтверждающий его новый высокий ранг, и сказал:

— Император одобрил твое повышение. Да здравствует Гай Юлий Цезарь Август!

— Да здравствует император!

Свое правление Калигула начал, как того требовал обычай, с раздачи наград преторианцам, и Херея сразу смог выплатить большую часть своего заема. Остаток нетрудно было выплачивать ежемесячными взносами из жалованья трибуна.

— Начинается новое время! — с восторгом рассказывал он Марсии. — И не только для нас. Позавчера император приказал прекратить все процессы Тиберия и публично сжечь все акты. Для многих это конец кошмарного сна. А ты, Марсия, теперь жена преторианского трибуна.

Он поднял супругу на руки и принялся кружить.

— Был бы здесь сейчас Сабин! Думаю, он сразу отправился бы к преторианцам — при таком императоре!

Херея осторожно поставил жену на пол и продолжал:

— Не знаю, что с ним случилось. Прошел почти год. Он давным-давно прислал письмо и с тех пор молчит. Может, мне надо спросить его отца?

— Я не знаю… — с сомнением проговорила Марсия. — Его родителей не очень радовало ваше общение.

— Они боялись, что Сабин решит стать солдатом. Корнелий Цельсий хотел превратить его в книготорговца. Будто это дело для мужчины!

Марсия рассмеялась.

— Ты совсем забыл, что просил Сабина помочь тебе в том, без чего проще обходиться. Не умей ты читать и писать, не стал бы никогда трибуном.

— Ну да… — смутился Херея.

— И потом, ты так радовался, когда сам смог ответить на письмо друга.

— Он написал одно-единственное — не случилось ли с ним чего-нибудь?

Нет, с Корнелием Сабином ничего не случилось, во всяком случае, ничего такого, что грозило бы его жизни и здоровью. Он отправил Херее и второе письмо, но друг его не получил, потому что корабль с почтой попал в шторм у берегов Сицилии и разбился о скалы.

В первые дни пребывания в Эпидавре Сабину казалось, что он попал в другой мир. Все протекало здесь в торжественном покое и размеренности, без суеты, без крика — для римлянина почти пугающее состояние.

Он сопровождал дядю по Священной улице к храму. Здесь, на пути приехавших в надежде на чудесное исцеление, начинался строгий ритуал, обязательный для всех. Храм был всегда открыт. В полутемном помещении возвышалась громадная статуя Асклепия, изготовленная из золота и слоновой кости. Бородатый бог держал в правой руке свиток, а его левая рука покоилась на приподнятой голове священной змеи. У ног Асклепия лежала собака — другой символ.

Храм поражал не столько размерами, сколько богатством отделки, над которой трудилось множество известных мастеров.

Здесь больные должны были изложить свои просьбы, чтобы ПОТОМ ОЧИСТИТЬСЯ у СВЯТЫХ ИСТОЧНИКОВ. Сабин удивлялся, с какой серьезностью его дядя, отличавшийся обычно скептицизмом, совершал эти ритуалы. Позже старик объяснил:

— Не имеет смысла делать что-либо наполовину. Тот, кто приезжает в Эпидавр искать исцеления, должен следовать традициям. Тому же, кто находит это смешным, лучше остаться дома.

Прежде всего жаждущие исцеления должны были принести жертву. Как правило, это были животные — ослы, козы, бараны, гуси или куры. Люди победнее могли ограничиться фруктами, хлебом или сластями. Те, кто прибывал издалека, жертвовали деньги, и у Сабина сложилось впечатление, что жрецов Асклепия такие жертвы радовали больше всего.

До места совершения жертвоприношения Сабин мог сопровождать дядю, но что следовало за этим, касалось только самих больных. Потом велись долгие доверительные разговоры со жрецами, которые пытались таким образом выяснить, в чем причина недуга.

Сопровождающие больных и вообще все, кто приехал не за лечением, должны были жить за пределами священной территории. Вокруг располагались самые разные гостиницы — от совсем простых домиков до великолепных вилл предлагались всевозможные развлечения гостям. Желающие отправлялись в гимнастические залы. На ипподроме можно было кататься на лошадях. Молодежь шла на стадион, где соревновалась в беге, прыжках, метании диска и копья.

Не пустовал и огромный амфитеатр, построенный три века назад известным архитектором Поликлетом. Из-за своих размеров — тут могли найти место две тысячи зрителей — и отличной акустики театр пользовался мировой славой. Здесь выступали известные актеры, в репертуаре были и классические греческие комедии, и постановки, прославляющие Аполлона и Асклепия, и простоватые шутки римских комедиантов. Любители музыки могли насладиться хоровым пением, танцами и декламацией в маленьком зале.

Итак, все вкусы были учтены, и только трагедии из уважения к больным не ставились.

Корнелий Сабин попал в круг молодых людей, в основном родственников или друзей тех, кто искал помощи Асклепия. Они коротали время в занятиях спортом, прогулках и визитах друг к другу. Общались на греческом, поскольку латынь здесь считалась вульгарным языком и редко была слышна даже из уст римлян. Молодежь съехалась сюда со всех греко-римских земель, прежде всего из Малой Азии, с Эгейских островов или из таких крупных городов как Афины, Коринф, Спарта, и совсем немногие были из Рима. Тут можно было встретить приехавших из Сирии, Палестины, Африки и других провинций Римской империи.

И была среди них Елена из Эфеса. Восемнадцатилетняя гречанка привезла в Эпидавр свою мать, супругу богатого судовладельца, которая искала избавления от загадочной внутренней болезни.

Сабин, по своему обыкновению, уже в первые недели завел несколько романов, но здесь все продвигалось не так быстро, как в легкомысленном Риме. Первой жертвой стала молодая супруга одного жаждующего исцеления; она нашла у Сабина ту радость, в которой ей было отказано в браке. Но супружеская пара скоро уехала, а большинство юных гречанок вели себя не так, как римлянки. Правда, они с удовольствием беседовали с Сабином, восхищались на стадионе его успехами в борьбе и метании копья, некоторые даже позволяли себя целовать, но не больше. Юный римлянин сильно не расстраивался, считал дни до отъезда и развлекал себя чем мог.

Дядя Кальвий ничего не говорил о предположительном времени отъезда. Казалось, он наслаждается жизнью в Эпидавре, где регулярно посещал представления в театре, просиживал часы в библиотеке и нашел постоянных партнеров для любимой игры в шахматы. Головные боли его больше не мучили, и бессонница тоже отступила.

Племянник же, хотя и не особенно скучал, не огорчился бы, случись необходимость отправиться домой, — до того дня, пока не познакомился с Еленой.

Недалеко от храма Асклепия для приехавших были построены маленькие термы, а за священной территорией — еще одни, значительно больших размеров. Вторые были доступны всем и стали местом встречи молодых людей. Они приходили сюда после спортивных занятий на стадионе или просто так для приятного времяпрепровождения.

Порядок был такой: два дня отводились на досуг женщинам, два — мужчинам, а еще два — тем и другим. При этом купальщики должны были оставаться одетыми, тогда как в другое время они спускались в воду обнаженными, конечно, кроме самых стеснительных.

Сабин, который, как правило, тяготился глупой болтовней мужчин, предпочитал общие дни и с удовольствием рассматривал молоденьких посетительниц. Для женщин и девушек считалось неподобающим показывать грудь, и все они носили короткие туники, а мужчины ограничивались кожаными повязками, прикрывающими чресла.

В тот день — особенный день, который навсегда остался в памяти Сабина, — он пообедал вместе с дядей, потом пошел на стадион, где без удовольствия метнул пару раз копье. И тут июньская жара показалась ему до того невыносимой, что он отправился искать от нее спасения в термах.

С наслаждением проплыв несколько кругов в бассейне, Сабин вышел в прилегающий сад, чтобы обсохнуть на солнце.

На траве сидела молоденькая девушка и расчесывала еще влажные волосы. Светло-голубая тонкая туника облегала стройное тело, четко обрисовывая маленькую упругую грудь. Бедра она стыдливо прикрыла полотенцем, чтобы заинтересованным взглядам не на чем было остановиться.

Сабин, который видал множество женщин, не мог отвести глаз от груди девушки и задавал себе вопрос: что сильнее возбуждает — нагое или едва прикрытое женское тело?

Звонкий голос заставил его прервать размышления.

— Еще не насмотрелся? Или, может, мне в угоду незнакомцу снять тунику? Чтобы ты не трудился раздевать меня глазами…

Сабин подошел поближе.

— Извини, прекрасная нимфа, если мои взгляды тебе неприятны. Но я безоружен перед женской красотой, бессилен и беспомощен. А твоей невозможно противостоять, если ты позволишь заметить.

Она встряхнула влажными волосами.

— Конечно, позволю. Только глупые женщины обижаются на комплименты. Надеюсь, они искренние.

Молодой человек поклонился:

— Клянусь Аполлоном и Асклепием. Меня зовут Корнелий Сабин. Я из Рима, сопровождаю своего дядю.

— А я Елена из Эфеса.

Сабин посмотрел на Елену, и его наполнило какое-то чудесное ощущение, которого он никогда раньше не испытывал. Казалось, из его живота к груди устремились теплые потоки, в голове стало горячо, горло пересохло, а в ушах появился легкий шум.

Ему пришлось несколько раз сглотнуть, и только тогда юноша смог ответить:

— Вот как, из Эфеса… Елена из Эфеса. Ты прекрасна, Елена из Эфеса… Но я это уже говорил, да, значит…

— Теперь у тебя пропал дар речи, — заметила она с издевкой.

Сабин немного пришел в себя:

— От красоты такое бывает.

Тут их перебили две девушки и юноша. Они со смехом подбежали к Елене, и одна воскликнула:

— Вот ты где! Мы тебя повсюду ищем. Не хочешь пойти с нами на ипподром?

Когда Елена встала, полотенце соскользнуло с ее бедер. Она была высокой и стройной, темные волосы обрамляли узкое серьезное лицо с большими, немного раскосыми глазами янтарного цвета.

Сабин тоже поднялся.

— Если мне тоже можно пойти… — неуверенно произнес он.

— Мы не можем тебе запретить. Ипподром существует для всех, — едко заметила Елена.

Остальные засмеялись и потянули ее за собой.

Сабин стоял, будто во сне, ощущая озноб, несмотря на жару. Что это было? Почему эта девушка произвела на него такое впечатление? Он потряс головой: «Пройдет. Наверное, я слишком долго был на солнце».

Молодой человек оделся и направился к храму Афродиты. Остановился в нерешительности, о чем-то раздумывая, а потом резко повернул и вскоре оказался на ипподроме. Там двое юношей катались на арендованных лошадях, пытаясь расшевелить старых медлительных жеребцов. Хитрый грек и не подумал дать им настоящих скаковых лошадей.

Сабин без интереса понаблюдал за происходящим. Зрителей почти не было, но в самых первых рядах он заметил Елену. Теперь она была одета в белую, едва прикрывавшую колени тунику. Свои тонкие руки девушка положила на плечи подруг и что-то кричала наездникам. Немного поодаль стоял юноша, не отрывая глаз от ног красавиц.

Сабин подошел к нему и тронул его за руку. Тот повернулся. Римлянин жестом предложил ему отойти в сторону.

— Ты знаешь этих трех девушек?

— Ах, вот о чем речь. Немного знаю. Встречались то тут, то там…

— Что можешь сказать о них?

— Ника…

— Меня интересует Елена.

— Худощавая, то есть, высокая? Мне кажется, к ней не подступиться.

— Так кажется довольно часто, а потом все оказывается наоборот.

— Ну, если ты так уверен…

— Во всяком случае, стоит попробовать. Мой друг, как тебя зовут?

— Леон. Я живу на острове Андрос, в одном дне пути отсюда. Мой старший брат страдает падучей, и я…

— Пожалуйста, не надо историй о болезнях. Здесь их слышишь повсюду. Меня зовут Сабин, я из Рима. Давай подойдем к девушкам и пригласим на ужин.

Леон покачал головой.

— Я уже пытался это сделать. После захода солнца их никуда не выманишь. У меня другой план: теперь, когда нас двое, его гораздо легче осуществить. Пригласим их к морю.

Мы наймем мулов, покатаемся вдоль берега, немного поплаваем, выпьем, поедим…

— Хорошая мысль, Леон. А что делать с третьей? Она лишняя.

— Это Йемена, молчунья. Все трое всегда вместе. Если по-другому не получится, придется брать с собой.

Сабин покачал головой.

— Пятое колесо в телеге — это всегда неудобно. У меня был соответствующий опыт. Значит, попробуем?

Леон кивнул и направился к девушкам, которые как раз собирались уходить.

— Развлечение так себе, вы не находите?

— Предложите что-нибудь получше.

Маленькая Ника бросила при этом взгляд на Леона. Елена тут же подхватила:

— А по-моему, это забавно, когда они на каждом повороте чуть не падают с лошадей.

— Если тебе это доставляет радость, я бы тоже постарался для тебя.

— Упал бы с лошади?

— Все что угодно — скакал бы задом наперед, стоя или лежа…

Тут Елена рассмеялась:

— Может быть, я как-нибудь потребую от тебя выполнить обещание. Тогда никаких отговорок!

— Никаких! Я всегда буду готов. Но чем мы займемся до этого? У нас с Леоном возникло предложение. Давайте наймем мулов и после заката отправимся на побережье. Завтра или послезавтра, когда вам удобно. Мы сможем там поплавать, перекусить, выпить вина…

Девушки переглянулись. Круглолицая Ника наконец сказала:

— Мы подумаем и дадим вам знать вечером.

Они удалились, оживленно переговариваясь. Леон между тем поинтересовался у своего нового друга:

— Пожалуйста, не сердись, но что ты нашел в этой девушке? Она выше, чем мы оба вместе взятые.

— Сам не знаю, — беспомощно ответил Сабин, — но когда я смотрю на нее, у меня подгибаются колени.

Леон рассмеялся:

— Дело ясное, мой друг. Ты влюбился.