Калигула

26

Надежды Корнелия Сабина отправиться в Рим уже со следующим судном не оправдались. Легат, похоже, забыл о его заявлении, и трибун продолжал нести службу по-прежнему. Тоска по дому все сильнее заявляла о себе. Он решил, что возьмет себя в руки: пить будет только в свободные дни и запретит себе мысли о Елене. Конечно, сказать было легче, чем сделать. Тогда Сабин, чтобы отвлечься, стал драться на мечах, принимать участие в гонках на колесницах, играть, развлекаться в публичных домах и скоро приобрел славу самого веселого и неутомимого в развлечениях парня в легионе. Всех проституток Сабин взял за правило называть Еленами, а когда его спрашивали о причине, отвечал:

— Все просто: была одна женщина по имени Елена, которую я любил больше всех на свете. Когда же она предпочла мне содомита, я присвоил ей титул главной проститутки Эфеса и поэтому всех распутниц называю ее именем.

Лето близилось к концу, а приказ о возвращении в Рим все не поступал. В один из последних дней августа легат приказал Сабину явиться.

— Я не забыл тебя, Корнелий Сабин, но в этом частично и состоит твое наказание. Как раз потому, что ты хочешь вернуться в Рим, я оставил тебя еще на несколько месяцев в легионе. Не беспокойся — в середине сентября в Остию отправляется корабль. На нем есть место и для тебя.

Сабин решил, что в Риме начнет новую жизнь, будет работать вместе с отцом. С него было довольно жизни в легионе и гречанки Елены, которая так горько разочаровала его.

От возвышенных чувств Калигулы, пережитых в Путеоли, не осталось и следа, когда Каллист встретил его в Риме словами:

— Император, мне жаль, что приходится утруждать тебя, но наша казна пуста. Годовой налоговый доход полностью израсходован. Я не знаю, как финансировать оставшиеся до конца года три месяца, если только… если ты… я не осмеливаюсь произнести этого: если ты не ограничишь себя в расходах.

Калигула отвесил секретарю пощечину.

— Вот мой ответ! — гневно воскликнул он. — И запомни одно: можно быть или императором, или бережливым! Будучи принцепсом и к тому же богом, я не собираюсь ограничивать себя. Ты понял?

Каллист униженно склонил голову в поклоне:

— Это был весомый аргумент, император!

Тот рассмеялся:

— Поскольку тебе, похоже, в голову ничего не приходит, я сам позабочусь о новых источниках доходов и, можешь быть уверен, что-нибудь придумаю!

Каллист также пожаловался, что у него недостаточно денег на корм диким зверям, приготовленным для зрелищ.

На это император распорядился проводить его в главную городскую тюрьму, где, как он мрачно заметил, было достаточно мяса, чтобы кормить хищников.

Когда насмерть перепуганный начальник тюрьмы хотел представить ему списки приговоренных, Калигула отмахнулся.

— На это нет времени — звери голодные. Распорядись сначала отправить на корм сотню этих бритоголовых. Рим едва ли станет о них горевать.

Так убийцы, обманщики, воры и дюжина схваченных по ошибке невиновных оказались обреченными на сомнительное удовольствие защищать свою жизнь на арене в безнадежной борьбе с львами, медведями и волками. Многие даже похвалили императора за прекрасную идею, рассудив, что благодаря этому простому и дешевому способу удастся не лишать римлян любимого развлечения — травли зверей.

Двумя днями позже император неожиданно появился в сенате и выступил с короткой речью:

— Я обращаюсь к вам, чтобы устранить некоторые неясности. В Риме вошло в привычку порочить моего предшественника Тиберия Августа. Многие ссылаются при этом на мою критику императора Тиберия, но что позволено принцепсу, то является запретом для его подданных! К тому же сейчас стало ясно, что его часто обвиняли напрасно: многое из того, что осуждалось, оказалось делом рук других. Этому пора положить конец! Тот, кто в будущем посмеет чернить правление моего достойного предшественника, будет обвинен в оскорблении величия. Я сам позабочусь об этом и не позволю ни одному юристу себя переубедить. Я также отдал распоряжение — ради справедливости — снова возбудить прекращенные после смерти Тиберия процессы.

Таким было вступление к долгой череде судебных процессов и жестоких казней. Началось все с осуждения молодого сенатора, который осмелился поинтересоваться, каким образом возможно возбуждение процессов, если все акты сожгли по приказу императора после его вступления на престол. Это стоило ему головы, так же как и мужественному Титу Руфу, который бросил сенату упрек, что тот думает одно, а говорит другое.

Богатых людей подхватило вихрем страшного танца смерти. После казни претора Юния Приска, правда, выяснилось, что он не оставил никакого состояния. Когда Каллист сообщил об этом своему господину, тот только презрительно отмахнулся.

— Иногда попадаются и пустые орехи. Приск ввел меня в заблуждение и умер напрасно. Остались другие.

Среди других был и Корнелий Кальвий, дядя Сабина. Не все, чьи имена значились в черном списке, приходили в суд. К некоторым просто посылали домой преторианцев, чтобы угрозами принудить покончить жизнь самоубийством. Это давало им право сохранить часть состояния для семьи, и еще они должны были благодарить императора за предоставленную милость.

В эти дни префект преторианцев Клеменс вызвал Кассия Херею.

— У меня есть для тебя поручение, трибун, довольно простое и очень выгодное. Ты должен завтра утром навестить бывшего сенатора Корнелия Кальвия. Выяснилось, что он был осужден во времена Тиберия, но тогда дело закрыли. Старик безумно богат, одинок — поэтому сделай все, чтобы яд пришелся ему по вкусу.

С трудом удалось Херее скрыть свое замешательство. Он должен заставить совершить самоубийство дядю Сабина, своего лучшего друга! Херея никогда не видел Корнелия Кальвия, но знал его по рассказам друга, знал и о том, что Сабин должен был стать его наследником. До сих пор Херея выполнял похожие приказы, убеждая себя в том, что император понимает, что делает, и сам за это несет ответственность. Богатое вознаграждение помогало, в свою очередь, задавить подобные мысли в зародыше. Но теперь… Херея многим был обязан Сабину и знал, что не сможет смотреть тому в глаза, если согласится выполнить приказ. Но что было делать? Во всяком случае, ему следовало сначала согласиться.

— Я выполню приказ императора. Все сделаю и доложу о результатах.

Клеменс кивнул:

— Вот видишь, Херея, как ценит тебя принцепс и как мало значат его безобидные шутки.

Херея пытался собраться с мыслями. Отказ исключался, это бы все усложнило и могло навредить Марсии и детям. Может быть, ему удастся уговорить другого трибуна, подкрепив просьбу деньгами? Но тот наверняка поинтересуется причиной и позже использует то, что узнает против него. Рискованно. Оставалась только болезнь. Но просто так лечь в постель и заявить, что болен, он не мог. К нему пришлют врача, и обман раскроется. Болезнь должна быть настоящей, неоспоримой. Например, травма, которая вынудит его оставаться дома.

Херея, который как раз шел к казармам, резко остановился. Он нашел решение! Да, так все и должно быть — только так! В казарме трибун нашел знакомого центуриона:

— Завтра мы навестим одного господина и объясним, что горячая ванна и вскрытые вены будут для него самым приятным способом избежать застенков и палача. У этого богатого человека нет ни жены, ни детей, а значит…

Глаза центуриона блеснули.

— Спасибо, трибун! Для меня большая честь выполнять твои приказы. Могу я выбрать солдат или ты сделаешь это сам?

Херея на минуту задумался.

— Возьми надежных людей, будьте готовы с утра.

Дома Херея сказал Марсии:

— В ближайшие дни я редко буду дома, поэтому сейчас хочу залатать крышу. Ты ведь говорила, что она протекает?

Жена покачала головой.

— Авл уже давно все починил, разве ты не знал?

Херея сделал удивленное лицо.

— Нет. Возможно, я забыл. Мне, кстати, надо все-таки самому проверить.

В глубине сада стоял дом Авла, ветерана, которого Херея знал со времен службы в Германии. Он был хорошим солдатом, но не смог продвинуться по службе из-за своей несообразительности. Херея взял Авла к себе, и теперь он был кем-то вроде сторожа, присматривал за немногочисленными рабами и заботился о саде. Несмотря на отсутствие острого ума, он обладал очень важным качеством: непоколебимой верностью семье Хереи. За них он готов был отдать жизнь.

— Авл, старина, как жизнь?

— Приветствую тебя, трибун! Ничего нового нет! — доложил ветеран и вытянулся по стойке смирно.

Херея улыбнулся:

— Авл, ты уже давно не солдат. Радуйся, что у тебя все позади. Мы старые друзья. Какой я тебе трибун.

— Так точно, трибун! — не сдавался Авл.

Херея вздохнул.

— У меня беда, Авл. Я не могу тебе все рассказать, но ты должен сломать мне ногу, причем прямо сейчас!

Авл опешил.

— Не понимаю шутки, трибун.

— К сожалению, это не шутка! Слушай внимательно. Ты возьмешь лестницу и приставишь ее сзади дома к стене, потом сходишь за тяжелым молотком и принесешь его сюда. Договорились?

— Так точно, трибун.

Херея тем временем подобрал во дворе две деревянные планки, которыми Авл ровнял грядки, и занес их в дом.

Скоро появился Авл с молотком в руках.

— Марсия тебя не видела?

Авл помотал головой и со страхом посмотрел на своего господина. Для него трибун был высшим существом, пусть и называющим его своим другом.

Херея уселся на пол и подложил под ногу лежащие рядом планки.

— Теперь оберни молоток платком, чтобы не повредить кожу.

Ветеран так и сделал.

— Бей по ноге вот в этом месте, между досками!

Авл не шевелился.

— Что такое? — нетерпеливо спросил Херея.

— Я… я не могу…

— Не можешь?! — заорал Херея. — Тогда я приказываю тебе как трибун. Давай, но не очень сильно, слышишь?

— Так точно, трибун.

Приказ подействовал. Послышался глухой треск, и Херея до крови прикусил губу, чтобы не закричать от боли. Но он решил довести дело до конца.

— Теперь отнеси меня во двор, к лестнице. Если нам повстречается Марсия, помалкивай. Говорить буду я.

Авл с трудом поднял своего рослого господина и потащил к дому. Чтобы подавить стон, Херее пришлось собрать все свои силы, потому что нога волочилась по земле, причиняя адскую боль. Авл осторожно положил его у лестницы.

— А теперь беги к Марсии и кричи изо всех сил: «Херея упал с крыши!» И говори всем, кто бы тебя ни спросил, именно это, понял?

Авл кивнул. Точный приказ не требовал рассуждений, тут все было ясно.

Прибежала встревоженная Марсия, а за ней дети.

— Херея, что случилось?

— Я… я упал с лестницы. Ох, моя нога… Похоже, сломал. Пошли раба в легион, пусть пришлют врача, и побыстрее.

Херею осторожно занесли в дом и уложили. Через два часа появился врач и осмотрел больную ногу. Херея сжал зубы.

— Простой перелом, трибун! Тебе повезло. При открытом переломе мне пришлось бы забрать тебя в лазарет, а так будешь лежать дома.

Врач наложил шину и распорядился:

— В ближайшие три дня никаких движений! Если боль усилится, сразу посылай за мной.

— Как это могло случиться? — спросила Марсия, когда врач ушел, с упреком глядя на Авла.

Тот виновато опустил голову.

— Так получилось, госпожа, что я… я взял молоток и…

Херея тут же вмешался:

— Ты рассказываешь неправильно, Авл. Я уже стоял на крыше. Нагнувшись к тебе, я потерял равновесие и рухнул. Ведь так все было?

Авл облегченно вздохнул:

— Так точно, трибун!

Несмотря на сильную боль, Херея чувствовал облегчение. Теперь он сможет смотреть другу в глаза, а это стоило сломанной ноги.

Каждый сенатор во время судебных процессов мог выступать в качестве защитника, хотя во многих случаях, когда обвинял император, дело это было весьма опасное.

Один дальний родственник попросил о такой услуге Сенеку.

Его обвиняли в неуплате налогов, он же утверждал, что один из его вольноотпущенных рабов сам за его спиной вел дела и подделывал бумаги. Сенека собрал доказательства невиновности родственника, выступил с длинной отточенной речью, и ему удалось спасти своего подзащитного. Калигула выслушал две трети речи, а потом молча встал и ушел.

Поэт в тот же день обратился к Каллисту, что в данной ситуации было единственно правильным. Тот принял Сенеку с мрачным выражением лица.

— Я слышал, что император разгневан твоей речью. Иди домой, Луций Сенека, и ложись в постель. Если в ближайшие дни он не тронет тебя, отправляйся лечиться куда-нибудь подальше.

Сенека послушался совета. Он позвал Евсебия и все рассказал ему. Врач приготовил для него потогонное средство. Потом они зарезали курицу и испачкали ее кровью несколько платков, которые бросили рядом с постелью.

На следующий день явились преторианцы. Евсебий преградил им путь к постели.

— Вы хотите схватить умирающего или, может быть, заразиться от него? У Сенеки последняя стадия болезни легких, и будет чудом, если он переживет осень.

Преторианцы доложили обо всем императору. Калигула наморщил лоб:

— Я это уже не раз слышал. Что-то он долго умирает… Не разыграл ли он вас?

— Нет, император, — заверил трибун. — Сенека лежал весь в поту, а на полу я заметил платки в кровавых пятнах.

— Хорошо, тогда скоро он отправится к Орку. Мнит из себя великого оратора, потому что два-три сенатора похлопали ему в ладоши. Мне аплодируют тысячи.

Сенека выждал еще неделю. Он обсудил с Евсебием место лечения.

— Что касается болезни легких, врачи расходятся во мнениях. Одни рекомендуют морской воздух, другие расхваливают целительные свойства горного, а ты сам уже побывал в Египте.

— Евсебий, ты ведешь себя так, будто я действительно болен. Я притворялся, чтобы спасти жизнь.

— Все же ты не совсем здоров: часто кашляешь, иногда тебя лихорадит, быстро устаешь и жалуешься на потерю аппетита. Прежде всего, я беспокоюсь, как ты перенесешь зиму. Холод и сырой воздух могут убить тебя.

— Не холодная зима грозит мне гибелью… Что ты думаешь о Сицилии? Зимы там мягкие, и воздух свежий. Через несколько дней я мог бы уже быть там.

Евсебий кивнул:

— Мне поехать с тобой?

— Да, твое присутствие не повредит, если меня там найдут.

Перед отъездом Сенека навестил Ливиллу. Она грустно улыбнулась.

— Это настоящее чудо, что ты еще жив… что мы все еще живы.

— Да, но все может измениться в любой день.

— Почему ты ничего не хочешь предпринять? — накинулась на него Ливилла. — Или ты готов как баран пойти на заклание? Стоицизм — это хорошо, но ты, Луций, похоже, вообще ни о чем не хочешь думать.

«Сейчас она похожа на Агриппину, — подумал Сенека. — Все-таки сестры есть сестры».

— У нас была любовь, — сказал поэт, — и что с ней стало? Когда мы видимся, сразу начинаем спорить, когда я хочу тебя поцеловать, ты отстраняешься, говоришь, что есть дела поважнее.

Лицо Ливиллы смягчилось:

— Но ты ведь понимаешь, Луций, мы боремся за свою жизнь! Не только ты и я; есть много людей, которые не собираются дать тирану раздавить себя. Присоединяйся к нам. Мы должны что-то сделать, и сделать быстро!

Сенека стоял на своем:

— Из меня плохой заговорщик. Я поэт и философ и буду вам только в тягость.

— А может быть, ты просто трус?

— Кем бы я ни был, Ливилла, я болен. Послезавтра по совету врача я уезжаю в горы и хотел с тобой попрощаться.

«Да, возможно, я и правда трус, — рассуждал Сенека, — но постоянный страх за жизнь не даст мне работать. А работа для меня — самое важное».

Корнелий Кальвий провел спокойный размеренный день. Он был настолько богат, что мог позволить себе иметь огромный сад на Квиринале, хотя цены на землю здесь были чрезвычайно высоки. Привычки его давно сложились — Кальвий каждый вечер плавал и сейчас, после ужина под открытым небом, собирался немного почитать из «Истории Карфагена» Корнелия Кальвуса. Помешал этим планам трибун преторианцев.

— Я разговариваю с достопочтенным Корнелием Кальвием, бывшим сенатором?

Кальвий удивленно поднял на него глаза:

— Это так. Что случилось? Это касается моего племянника Сабина?

— Нет, господин, только тебя. Императорский суд выдвинул против тебя обвинение, которое я должен передать.

Кальвий взял в руки свиток:

— Что это может быть, трибун? Я еще при Тиберии оставил службу и с тех пор не интересуюсь общественными делами.

— Меня это не касается, ты обо всем прочитаешь в обвинении. Мне же приказано тебе передать, что наш божественный император не хочет огласки и дает тебе возможность в течение двух дней выбрать другой путь. Тогда ты сможешь распорядиться третью своего состояния, а две трети завещать Августу. В случае судебного приговора он получит все твое состояние.

Кальвий заставил себя улыбнуться.

— Значит, я осужден прежде, чем начали процесс? В мои времена все было по-другому… Ну что же, благодарю тебя, трибун. Надеюсь, с адвокатом я могу посоветоваться?

Преторианец пожал плечами:

— Если считаешь необходимым… Но только в доме, который с этого момента находится под моей охраной.

— Я уже узник?

— Ты под домашним арестом, Корнелий Кальвий.

Когда трибун удалился, к Корнелию подошел слуга.

— Господин…

— Не сейчас, друг мой. Я позову тебя позже.

Кальвий развернул свиток. То, что он прочитал, казалось, имело отношение к кому-то другому. Речь шла о налоговом преступлении, неясном обвинении из времен Тиберия, оскорблении величия…

«Это, должно быть, ошибка», — сказал себе Кальвий. Он смутно помнил, что еще за несколько лет до смерти Тиберия один его дальний родственник обвинялся в чем-то подобном. Вдруг его с ним перепутали?! Корнелии были большим родом, тут вполне можно было запутаться. Конечно, Кальвий знал, что процессов и казней в последнее время стало очень много, но он был уверен, что за каждым из пострадавших была какая-то вина. В конце концов, в Римской империи существовали закон и право.

Кальвий отправил посыльного к адвокату, который с давних пор вел дела Корнелиев, и попросил его о срочном визите утром следующего дня. Потом он лег в постель, но так и не прикоснулся к «Истории Карфагена», предпочтя ей так хорошо ему знакомый свиток с письмами Эпикура. Бессознательно он нашел то место, где греческий философ размышляет о смерти.

«Приучи себя к мысли, что смерть не может причинить нам боль. Все хорошее и плохое связано с восприятием, смерть же отменяет его. Она отменяет жажду бессмертия и наслаждение конечностью жизни. Нет ничего ужасного в жизни для того, кто осознал, что в „нежизни“ нет ничего ужасного. Поэтому в этом нет смысла, когда кто-то говорит, что не боится смерти, потому что она приносит страдание только в ожидании. Пока мы живем, смерти нет, а когда она приходит, нет нас».

Кальвий повторил:

— Пока мы живем, смерти нет, а когда она приходит, нет нас.

«Звучит убедительно, но, в сущности, это софистика», — подумал Кальвий и почувствовал глубоко внутри огромную жажду жизни, жажду продолжения бытия. Он хотел еще прочесть столько книг, столько кругов проплыть в бассейне, столько всего обговорить с Сабином. Но все же Кальвий был стоиком, поэтому смог скоро уснуть и проснулся только на рассвете.

Чуть позже пришел адвокат, у которого Кальвий хранил свое завещание.

— Ну, Корнелий Кальвий, ты хочешь изменить завещание? Возможно, в пользу какой-нибудь женщины?

Кальвий засмеялся:

— Нет, мой дорогой, никакой женщины нет, и завещание мое хочет изменить другой.

Он протянул адвокату обвинительный акт. Тот озадаченно прочитал его, потом пробежал глазами еще раз.

— Это правда?

— Ни единого слова! — твердо ответил Кальвий. — Ни один пункт не имеет ко мне никакого отношения. При Тиберии существовал еще один Корнелий Кальвий, и его в чем-то обвиняли, но я не знаю, чем кончилось дело и жив ли он.

Адвокат вздохнул:

— Можно выяснить, но боюсь, что в суде это тебе не поможет.

Он перечислил некоторые процессы и назвал имена обвиненных.

— Все они были, насколько я знаю, так же невиновны, как и ты. Возможно, ты, Кальвий, проводя дни в уединении, ничего об этом не слышал, но мы живем в ужасное время.

— Рассказывай это подробнее, — попросил Кальвий. — Ты хорошо знаешь меня, чтобы быть уверенным в моем молчании.

— Я имею в виду, что эти обвинения касаются прежде всего богатых римлян — таких как ты, Кальвий. Императору нужны деньги, и он придумал новый способ получать их.

— А если я рискну начать процесс?

Адвокат горько улыбнулся:

— Они только этого и ждут. Подкупленные свидетели все подтвердят, тебя осудят, а твое состояние полностью получит император. Треть ты можешь спасти, если…

— Если наложу на себя руки?

Собеседник кивнул.

— Что будет, если завещание не переписывать? Если я ничего не оставлю императору?

— Он все исправит. Ловкие чиновники сосчитают твой налоговый долг в размере всего состояния. Но этот путь требует времени, а Калигула нетерпелив. Поэтому и предлагает завещать ему две трети.

— И он так делает всегда?

— До сих пор…

— Хорошо, тогда измени мое завещание, как требуется, пока я напишу письмо племяннику, и пусть оно полежит у тебя до его возвращения. Но припиши одно условие: дом и сад должны достаться Сабину. Рабов я отпускаю.

С этими словами он удалился в свои покои, чтобы без спешки написать короткое письмо Сабину. Кальвий знал, что больше они не увидятся.

Несмотря на непостоянство натуры и без конца меняющееся настроение, Калигула обладал превосходной памятью. Он никогда не забывал имена и события и, выступая с долгими речами в сенате, не пользовался записями секретаря. И юную Нимфидию император тоже не забыл. Однажды он спросил Каллиста:

— Три месяца назад ты представил мне свою дочь. С тех пор я ничего о ней не слышу. Она в Риме?

— Конечно, император. Я нанял домашнего учителя, который учит ее всему необходимому.

Император двусмысленно ухмыльнулся:

— Действительно, всему необходимому? Ей ведь уже пятнадцать. Пришло время познакомиться с радостью и искусством любви.

Каллист знал своего господина и был готов к разговору.

— Она еще ребенок.

— Отцы всегда так говорят. Она очаровательная девушка, насколько я помню. Приведи ее как-нибудь на Палатинский холм. Мы вместе поужинаем.

— Как пожелаешь, император.

У Каллиста были хорошие отношения с его одаренной дочерью, и разговаривал он с ней как со взрослой. Ее мать, тоже вольноотпущенная рабыня, давно умерла, но Каллист не помнил, чтобы когда-нибудь вел с ней такие умные беседы. Отец, не колеблясь, сразу решил подготовить Нимфидию к тому, что ее ожидало.

— Мы все в его руках, моя дорогая, и едва ли можем бороться с его капризами. Он хочет тебя видеть, и не имеет смысла отговаривать его или, тем более, надеяться на то, что он об этом забудет. Возможно, он оставит тебя в покое, но может и заставить лечь с ним в постель. Я тебе уже рассказал, что происходит между мужчиной и женщиной, поэтому подчинись, если он этого потребует, и прикинься по возможности глупее, чем ты есть. Скрывай свое отвращение, но не очень старательно. Тогда ты ему быстро прискучишь, но он не разозлится на нас — ни на тебя, ни на меня. Мы должны пережить это время, Нимфидия, вместе и не должны потерять его расположение. Придет время, и я позабочусь о том, чтобы весь Рим узнал, что ты пожертвовала своей невинностью против воли. Тогда ты сама сможешь выбрать себе мужа. Отчаиваться нельзя! В этом ничего страшного нет, поверь мне. Все быстро закончится, и знай, что я всегда рядом, всегда слежу, чтобы с тобой не случилось ничего плохого. Мы переживем это время, поверь.

Нимфидия внимательно слушала отца, и ее свежее личико не выдало ничего из того, что она думала.

— Ты говоришь об императоре так, как будто его правлению скоро придет конец, но Гай Цезарь совсем молод, и надо ожидать…

— И правда, он молод, но у него много врагов — мы должны быть ко всему готовы, даже к самому худшему.

— То есть к чему? — с любопытством спросила Нимфидия.

Каллист наклонился к самому уху дочери.

— Что он еще долго будет править…

Нимфидия поцеловала отца в обе щеки.

— Мы со всем справимся, — сказала девочка.