Калигула

32

Уже при первой встрече Сабин догадался, что с Квинтом Кукуллом отношения у них будут непростые. Между делом он познакомился поближе с историей его долгой военной жизни.

Начало у нее было многообещающим. Кукулл родился в Галлии, в семье богатого винодела, но занятие отца его не привлекало, поэтому, предоставив права наследия младшему брату, он вступил в галльский легион. Голова у Кукулла была светлая, он умел хорошо читать и писать, что помогло ему быстро дослужиться до центуриона, хотя Кукуллу и приходилось постоянно расплачиваться за свой вспыльчивый драчливый нрав. Спину его так же густо покрывали шрамы, как борозды — свежевспаханное поле, ведь у него был самый длинный штрафной список в легионе. Будучи центурионом, он ударил трибуна, с трудом избежал свидания с палачом, был приговорен к бичеванию, после чего понижен в ранге до простого солдата и переведен в африканский легион. Там он неоднократно проявлял себя в подавлении мятежных берберских племен, потерял глаз и получил в лицо два удара мечом. Тогда его повысили до декуриона, командира эскадрона всадников. В жарких сухих африканских землях он пристрастился к вину и играм. Однажды, играя в кости, Кукулл решил, что его обманули, напал на своего дружка и едва не лишил того жизни, после чего драчуна отправили на неопределенный срок охранять ссыльных. Но не прошло и недели, как он не поладил с Сабином.

Кукулл был жестким и весьма нелюбимым начальником и часто так донимал своих людей, что те уже подумывали о его убийстве. Кроме как стоять на карауле, других задач у солдат на Понтии не было, но Кукулл «ради дисциплины» безжалостно дрессировал своих людей. Он заставлял их упражняться в борьбе, по нескольку раз обегать остров, шагать строем, и горе тому, кто пытался отлынивать или недостаточно старался. Плеть редко оставалась висеть на стене, поскольку легионерам приходилось тяжело расплачиваться за испорченную жизнь Кукулла. Удары, полученные за время службы, он сторицей возвращал подчиненным, поэтому на острове всегда были три-четыре человека, которые, лежа на животе, ждали, когда затянутся раны.

Узнав, что происходит, Сабин приказал декуриону явиться к нему.

— Декурион, без штрафов, конечно, не обойтись, это я знаю. Что людей, включая тебя, перевели сюда не без причины, мне тоже известно. Но я думаю, что ты слишком вольно размахиваешь плетью, поэтому в будущем хотел бы, чтобы ты докладывал мне заранее о любом, пусть самом незначительном, наказании. Понятно?

Страшно было смотреть, как все тело декуриона надувалось и приподнималось от гнева. Он знал, что трибуну нельзя безнаказанно противоречить, но сейчас это знание боролось с его мрачной, вспыльчивой натурой. Сабин догадывался, что происходит у него внутри, и предостерегающе положил руку на меч.

— Так, я жду!

— Так точно, трибун! — с трудом выдавил из себя Кукулл и развернулся кругом.

— Стой, декурион, я еще не отпустил тебя.

Кукулл повернулся к нему лицом и встал по стойке «смирно». Похоже, он сумел взять себя в руки, но правый глаз просто искрился от злобы и ненависти.

— Если ты, против ожидания, поведешь себя неразумно, не выполнишь мой приказ, я уже сейчас заявляю о твоем возможном разжаловании в солдаты, каковым ты и останешься до конца дней.

— Так точно, трибун!

— Свободен!

Между тем прошел почти месяц, а Сабину не удалось ни на йоту сблизиться с Ливиллой. Казалось, она играла с ним в кошки-мышки: только позволит себе неосторожное высказывание и тут же утверждает обратное. Понятно, что женщина полагала, что Сабин прислан шпионить за ней, да и пусть бы так, ведь Калигуле он всегда мог рассказать какую-нибудь сказку. Но он принял решение убедить Ливиллу в том, что стоит на ее стороне, она должна была назвать ему имена людей, на которых он мог бы рассчитывать в Риме.

При этом он чувствовал ее симпатию, читал в глазах интерес к нему как к мужчине, — да, что-то похожее на готовность, которая сигнализировала: ты можешь получить мое тело, но мысли — нет.

«Может быть, стоит попробовать этот путь, — размышлял Сабин, — возможно, раскинув перед ним бедра, она бы и рот раскрыла?»

Подходило время их обычной прогулки, а удивительно хорошая для этого времени года погода могла бы послужить причиной ее продлить.

Пока он собирался, в дверь постучали.

— Солдат Аппий просит выслушать его, — доложил Руф.

— Пусть войдет!

Молодой легионер вошел в дом и отдал честь.

— Приветствую тебя, трибун! Могу я просить разрешения поговорить с тобой?

— Да, Аппий, но покороче. Руф, сними его меч и поставь у дверей — я научился быть осторожным. Итак, говори!

— Я — то есть мы, конечно, узнали о твоем распоряжении по поводу штрафов, поэтому решили разъяснить тебе положение. После того как Приска забрали, Кукулл получил тайное поручение шпионить за его преемником — значит, за тобой.

Сабин совершенно не удивился, он догадывался, что подозрительный Калигула кому-нибудь обязательно поручит следить за ним. Но Кукуллу?

— Откуда ты это знаешь, Аппий?

— Кукулл как-то напился и хвастался мне и еще троим, что он — настоящий господин на острове, пусть новенький и трибун. Потому что ему поручили выслеживать парня, то есть тебя, и обо все докладывать.

— Ты не сообщил мне ничего нового, Аппий. Я давно знал об этом, но даю всем вам четверым строгий приказ молчать. Кукулл уже давно позабыл о своей пьяной болтовне, забудьте и вы. И все же я благодарю тебя, Аппий, ты все сделал правильно.

Сабин достал двенадцать денариев и положил на стол перед солдатом.

— По три на каждого, и, если узнаете что-нибудь еще, обращайтесь ко мне.

Аппий многообещающе ухмыльнулся.

— Слушаюсь, трибун!

Сабин отнесся к новости не так беззаботно, как могло показаться Аппию. Теперь ему пришло в голову, что часто Кукулл бродил вокруг дома Ливиллы и все пытался узнать, о чем же они говорят. Сабин считал это просто любопытством, но все оказалось серьезнее. Ему виделось неразумным поручать такое дело буйному пьянице, но, возможно, в Риме недостаточно хорошо знали Кукулла или болезненно подозрительный Калигула постепенно начал терять ориентацию.

Сабин встал и вышел за дверь. Слабое ноябрьское солнце изо всех сил старалось сквозь резкий ветер донести до острова тепло, но напрасно. Поежившись, Сабин получше запахнул шерстяной плащ и заторопился к дому Ливиллы. Она встретила его, как всегда, с приветливым равнодушием.

— Подходящий день для долгой прогулки.

— Я тоже так подумал. А еще для подробного разговора.

Они выбрали тропинку, которая вела сначала на север, а потом, резко повернув, шла вдоль берега по западной стороне. Сабин начал разговор сразу, без витиеватых вступлений.

— Я знаю, что ты считаешь меня шпионом Калигулы, по крайней мере предполагаю это. Может быть, ты пересмотришь свою оценку, когда я расскажу тебе короткую историю.

В Риме жил человек из богатой уважаемой семьи. Когда-то он служил сенатором, но с годами полюбил жизнь уединенную. Уже в преклонном возрасте он по любви женился на молодой женщине, которая подарила ему сына, но умерла от родов. Прошла всего пара недель, как заболел ребенок и вскоре отправился за матерью. Человек едва не покончил с жизнью от горя, но как поклонник стоицизма решил принять свою судьбу и жил дальше книгами и научными исследованиями.

Ливилла навострила уши.

— Возможно, я знаю этого человека?

— Нет, не думаю. Но слушай дальше. У него был взрослый племянник, которого он любил как сына и собирался оставить ему в наследство все свое состояние. И племянник ценил дядю, они были с ним очень близки. Но потом племяннику пришлось надолго отправиться в Эфес, а по возвращении он узнал, что дядя по собственной воле ушел из жизни. Он стал искать причины такого поступка и выяснил, что император положил глаз на богатство старика, приказал состряпать на него обвинительный акт, пригрозил казнью и потерей всего состояния, если тот сам не убьет себя, сохранив треть богатства для племянника. Вот так тот человек и сделал выбор. А теперь ответь на вопрос, Юлия Ливилла: если учесть, что племянник душевно здоров, что он должен был почувствовать, узнав правду? Возненавидел ли он императора или остался ко всему равнодушен и даже похвалил в душе императорский суд?

Ливилла остановилась и вопросительно посмотрела на Сабина:

— Я не знаю, зачем тебе понадобилась эта обычная для нынешних времен история, но молодой человек, должно быть, возненавидел императора, если предположить, что дядю он любил.

Сабин кивнул:

— Любой разумный человек дал бы такой же ответ. Ну что ж, этот племянник стоит перед тобой, Ливилла. Если хочешь, можешь по-прежнему считать меня шпионом императора.

— Как звали твоего дядю?

— Корнелий Кальвий, Когда я вернулся из Эфеса, то твердо решил оставить службу в легионе и заняться делом отца. Но мысль о мести была настолько сильна, что я с рабской благодарностью за оказанную милость попросил императора взять меня на службу во дворец. Я понял, что только у охранников Калигулы есть возможность убить его. Оба провалившихся заговора научили меня этому. Чтобы добиться доверия императора, я сам предложил себя на место Приска. Но он очень подозрителен, и сегодня я случайно узнал, что Кукуллу поручено следить и за мной, и за тобой. Вот в таком мы положении, госпожа. Решение за тобой: ты можешь поверить мне, и мы через некоторое время продолжим разговор, а можешь донести на меня, и тогда моей жизнью распорядится палач.

Ливилла положила руку на его плечо.

— Выдавать я тебя не стану, а вот продолжим ли мы разговор, еще не знаю. Завтра я сообщу тебе о своем решении. Договорились?

— Договорились.

Остаток пути они прошли молча.

Когда Сабин подходил к своему дому, навстречу ему выбежал Руф.

— Господин, господин, случилось что-то страшное. Кукулл ударил легионера, и он лежит будто мертвый, не двигается…

Сабин бросился бежать к казарме, где лежал пострадавший, а рядом с ним угрюмо стоял Кукулл. Декурион сразу же начал оправдываться.

— Я же не знал, что парень не перенесет легкого удара! Сразу же упадет и прикинется мертвым!

— Что называется легким ударом? Чем ты его?..

— Плоской стороной меча по голове, чуть-чуть!

Сабин склонился над солдатом, который тяжело, прерывисто дышал. На левом виске волосы были испачканы кровью, и Сабин осторожно ощупал это место, обнаружив не шишку, а заметную впадину.

— Ты проломил ему череп, Кукулл.

Он обратился к другим легионерам:

— Заберите у него оружие и заприте в подвале. Я потом подумаю, что с ним делать. На острове есть врач?

— Да, господин. На западной стороне живет врач, но я не знаю…

— Не болтай долго! Доставь его сюда и скажи сразу же, что у парня проломлен череп.

Кукулл без сопротивления позволил себя разоружить и увести.

«Я, по крайней мере, избавлюсь от шпиона», — подумал Сабин. Он остался в казарме, пока не пришел врач. Старик выглядел перепуганным и дрожал от волнения.

— Как мне называть тебя, медикус?

— Лакид из Хиоса. Но я уже много лет здесь и…

— Но ты врач?

— Был когда-то, но меня сослали сюда еще при Тиберии и запретили заниматься медициной.

— Тиберий давно мертв, и в этом случае можно сделать исключение. Я постараюсь, чтобы с тебя сняли обвинение. Но сейчас… — Сабин показал на пострадавшего.

Врач осмотрел рану.

— Да, череп проломлен с левой стороны. Осколки давят на мозг, надо делать трепанацию…

— Делай, что считаешь нужным!

Врач покачал седой головой:

— У меня нет необходимых инструментов.

Он покопался в своей кожаной сумке.

— Можно было бы попытаться…

— Во имя богов, попытайся! — взмолился Сабин.

— Хорошо. Мне нужна горячая вода, острый нож для бритья и два человека, которые его подержат. Любое движение может оказаться смертельным.

Итак, один из помощников держал голову больного, которую врач осторожно побрил в области раны. Потом он тщательно вымыл руки, ошпарил инструменты и крестообразно разрезал воспаленную кожу над раной и откинул кусочки кожи пинцетом. Крошечным шпателем он вынимал кусочек за кусочком раскрошенную кость.

— Все не так плохо, как я думал, — довольно пробормотал он. — Теперь мне нужно больше света! Подержи твою лампу поближе к ране — да, вот так.

Врач посмотрел через дыру величиной с денарий на беловатую мозговую оболочку, осторожно ввел пинцет и извлек обломок кости с острыми краями.

— Вот она, злодейка! Теперь на его мозг ничто не давит, и парень должен хорошенько отдохнуть.

Врач наложил жесткую повязку и спросил:

— Есть у вас перец или уксус?

И то и другое по очереди держали под носом больного, пока тот не пришел в себя.

— Остальное сделают молодость и его крепкий организм, — сказал врач, собирая свои инструменты.

Сабин повторил свое предложение лично попросить императора об освобождении врача.

В ясных, умных глазах старика блеснули насмешливые огоньки.

— Откуда ты знаешь, что я хочу оставить остров? Не старайся, Калигула давно отменил мое наказание, только я решил остаться. Но гонорар свой я хотел бы получить. Заплати мне сотню сестерциев или красивый свежеотчеканенный денарий, если найдется.

Сабин протянул ему аврей и еще раз поблагодарил.

— Если через два дня не наступит улучшения, молитесь Гиппократу, меня же не беспокойте. Через три дня я сам загляну еще раз.

Сабин обратился к своим людям:

— Хотя дверь в подвале и прочная, я бы хотел оставить пару крепких парней охранять Кукулла.

Ноябрь в Риме проходил тихо. Воздух стал заметно прохладнее, бурная городская жизнь теперь протекала в теплых домах, и шумные улицы притихли. Если в октябре календарь был полон праздников, то в ноябре существовал только один официальный праздничный день: в тринадцатый день месяца во время полнолуния отмечался праздник Юпитера.

В этот день фламин[13] Диалис, жрец Юпитера, приносил в жертву отцу богов белого барана. В римской государственной религии фламин считался самым высоким и уважаемым священником, поскольку над ним стоял только верховный жрец, однако он был связан целым рядом ограничений и условий, происхождение и значение которых терялись в глубине веков. Так, фламин Диалис мог брить бороду только медным ножом и носить белоснежную тогу, которую соткала его жена. Никому нельзя было дотрагиваться до его тела, и когда он выходил, то слуги окружали его и прутами отгоняли всех, кто слишком близко к нему пробирался.

Смотреть на покойников и на могилы ему также строго запрещалось, как и на марширующих солдат. Кроме того, он не должен был есть кислый хлеб, сырое мясо, прикасаться к собакам, ездить верхом, иметь узлы на одежде, работать или даже смотреть на работающих, клясться и еще много чего, что казалось бессмысленным, но было освящено древним обычаем.

В ноябрьские иды, 13 ноября, император возвестил о своем желании присутствовать во время жертвоприношения, что происходило нечасто. Фламин Диалис презирал этого человека, в котором видел безбожного узурпатора, подделавшего завещание Тиберия и вызывающего отвращение своей порочной игрой в близнеца Юпитера. Но в последнее время стали давать о себе знать дурные предзнаменования, и жрец не без злорадства видел, что боги начали гневаться. На Палатине молния попала в квартиру управляющего и спалила ее. Конечно же, это могла быть только карающая рука Юпитера. Недавно из Геллы принесли весть, что в корабль, предназначенный для перевозки колоссальной статуи Зевса, тоже ударила молния, и тот утонул, объятый пламенем. При этом многие люди из храма говорили, что ясно слышали рокочущий смех.

Такие мысли бродили в голове жреца, пока он вместе со своими помощниками ожидал перед храмом Юпитера Капитолийского жертвенное животное. Когда приедет император, он не знал, поскольку тот являлся всегда неожиданно или не являлся вообще без всякого объяснения причин. Во всяком случае, он, фламин Диалис, не собирался из-за этого сумасшедшего переносить жертвоприношение.

Тут появились служители, которые вели великолепного белого барана, сопротивлявшегося изо всех сил. По знаку фламина все двери в храм распахнули, чтобы изображения богов приняли вид жертвы.

Священное действо должно было проходить в полной тишине, допускалось только исполнение негромкой мелодии на флейте.

В то время как успокоившееся животное стояло перед воротами храма, жрец, который должен был совершить заклание, зачитывал священные тексты, составленные на древней латыни, так что едва ли кто-то их понимал. Он читал медленно и старательно, поскольку из-за одной-единственной ошибки церемония могла потерять силу. Потом он подошел к животному, окропил его вином и обмазал смесью соли с дробленым зерном. При этом он натянул свою тогу на голову, чтобы принести жертву, защитив себя подобием вуали.

Когда он это сделал, снаружи послышались торопливые шаги, и в дверях появился император, переодетый Нептуном, в золотой бороде, размахивающий бронзовым трезубцем.

— Сегодня я сам хочу принести жертву моему брату! — прокричал он в звенящей тишине. Он показал на барана. — Этого мало, Юпитер требует большую жертву!

Он взмахнул тяжелым трезубцем и обрушил его на голову жреца, который уже стоял с ножом в руке, готовый перерезать барану горло. Тот упал на пол, у присутствующих вырвался крик ужаса. Фламин Диалис сразу же отвернулся, поскольку ему нельзя было видеть смерть.

— Надеюсь, что тебе придется ответить за это преступление, принцепс!

Калигула зло рассмеялся.

— Я за все могу ответить и, если бы захотел, мог бы принести в жертву брату вас, да боюсь его обидеть. Потому что он желает безупречных животных, а не жирных и хромых бритоголовых стариков.

С ухмылкой показал он на лежащего на полу жреца.

— Кто хочет, может исследовать печень этого существа на предмет предзнаменования.

И со смехом, размахивая трезубцем, он удалился вихляющей походкой.

Руф разбудил своего господина, тряся за плечо.

— Просыпайся, трибун! Похоже, в казарме что-то случилось.

Сабин подскочил с постели и выглянул в окно. Серое низкое небо сыпало мелким дождем, и он едва ли мог что-то разглядеть. Он быстро натянул тунику и надел броню.

— Скорее мой меч!

Выбежав на улицу, он услышал громкие голоса и крики, увидел снующих туда-сюда легионеров. Один из них бросился к нему.

— Трибун! Трибун! Арестованный сбежал! Кукулл задушил одного охранника, другого ударил так, что он все еще лежит без сознания.

— Куда он побежал?

— Никто не знает, вероятно, на запад, чтобы спрятаться в сосновом лесу.

Сабин покачал головой.

— На этом острове у него нет ни малейшей возможности скрыться. Дайте знать людям в гавани. Он или попадется на воровстве еды, или одумается и сдастся сам.

Между тем его обступили легионеры, и один из них сказал:

— Думаю, у Кукулла вообще отсутствуют мозги.

Другой предложил:

— Мы должны разбиться на группы по четыре человека и прочесать остров. Далеко он не мог уйти.

— Добровольцы есть? — с ухмылкой спросил Сабин.

Все опустили головы, переступая с ноги на ногу. Наконец пятеро подняли руки.

— Нет, я не стану рисковать вашими жизнями. Кто знает, на что способен этот сумасшедший в приступе бешенства. Мы не на войне и должны быть осторожнее. Выставьте двойную охрану и, если что-то заметите, сразу докладывайте мне.

Солдаты давно отвыкли от человеческого обращения и от того, чтобы начальников заботили их жизни, поэтому трибун своим решением удивил их, пробудил к себе симпатию.

Сабин наскоро принял ванну, вооружился копьем и мечом и вместе с Руфом отправился к дому Ливиллы, чтобы рассказать о случившемся. Обескураженные охранники стояли перед дверями и, дрожа от страха, сообщили, что Кукулл проник в дом и теперь ждет там трибуна.

— Во имя Марса! Но почему же вы не схватили его? — заорал Сабин.

— Но… но… но он там крепко засел и…

— Трусы проклятые! — выругался Сабин и распахнул дверь.

Кукулл уютно устроился за столом: короткий меч в правой руке, кинжал в левой. Ливилла и Миртия стояли у окна, вероятно, он приказал им следить за дорогой. Декурион медленно выпрямился, и Сабин только сейчас со всей ясностью увидел, насколько здоровым и сильным он был.

— Я ждал тебя, трибун, чтобы хорошенько рассчитаться. Ты можешь добровольно сложить оружие, и я доставлю тебя, как арестованного, в Рим с докладом о твоем предательстве. Пусть император решает, что с тобой делать.

— О чем ты говоришь? Ты убил одного из своих людей, двух других смертельно ранил… и хочешь меня… Похоже, пьянство лишило тебя рассудка. Сложи оружие и отправляйся обратно в подвал. Это мой приказ трибуна!

Кукулл угрожающе рассмеялся.

— Может, ты и трибун, но у меня есть поручение следить за тобой, и то, что я увидел и услышал, в Риме вызовет немалый интерес.

Ливилла вопросительно посмотрела на Сабина, и в глазах ее читался вопрос: «Может ли этот человек быть для нас опасным?»

«Да, — подумал он, — еще как. Кукулла нельзя отпускать с острова живым».

— Ты несешь чушь, Кукулл, и знаешь это. Чтобы задержать меня здесь, ты придумываешь истории, но ты не на того напал. Положи меч и кинжал на пол и дай охране отвести тебя обратно.

Сабин увидел, как здоровый глаз Кукулла вспыхнул бешеной злобой, и в тот же момент декурион накинулся на него. Он попытался защититься копьем, но Кукулл ударом меча разрубил бы его на куски. Сабин бросился за дверь, подальше от дома, к скалам.

Руф прокричал ему, убегая в сторону казармы:

— Я позову подкрепление!

Сабин надеялся, что усиливающийся дождь создаст больше проблем одноглазому, чем ему. Тяжело дыша, Кукулл преследовал его огромными шагами, и Сабин понял, что не дождь, а бешеная злоба и неудержимая ненависть декуриона должны стать его помощниками. Если уж выражение «слепой от злобы» и подходило какому-нибудь человеку, то в первую очередь Кукуллу. С неистовой мощью он накинулся на Сабина, размахивая мечом, но его удару не хватало техники, поскольку он думал только о том, чтобы убить врага, не задумываясь, как к нему подойти. И снова пригодилась Сабину суровая школа друга Хереи; он играючи парировал едва ли прицельные удары противника, отступая при этом шаг за шагом к отвесным скалам. И тут Сабин оступился, допустил мельчайшую ошибку. Тотчас же меч Кукулла рассек его правое плечо, но он не почувствовал боли, концентрируясь на движениях напирающей молотильной машины. Кукулл все еще держал в левой руке кинжал, и Сабину удалось выбить его. Случайно ли тот нагнулся за кинжалом? В борьбе на мечах он не давал ему никаких преимуществ, но Сабин воспользовался моментом и нанес глубокий удар в его левое плечо.

Кукулл взвыл, уронил кинжал и набросился, как безумный, на трибуна. Тот отпрыгнул с быстротой молнии в сторону, воткнув меч в неприкрытое левое бедро противника. Кукулл упал, но оружие не выронил, попытался выпрямиться снова. Тут послышались голоса и топот ног бегущих на помощь, но Сабин крикнул так громко, насколько хватало сил:

— Не подходите! Я справлюсь сам!

Кукуллу удалось подняться на ноги, но по его левому бедру кровь текла ручьем, и Сабин загнал его туда, куда хотел, — на край обрыва. Из-за сильной потери крови правая нога декуриона подгибалась, и ему пришлось опереться на меч. Сабин использовал шанс, выбив оружие из рук великана. Кукулл рухнул, оглядываясь в поисках меча, но тот съехал по камням и со звоном полетел вниз.

— Сдавайся, Кукулл!

Тот еще раз приподнялся, бросил пристальный взгляд на Сабина, на стоящих за ним людей, медленно перевернулся, встал на четвереньки, как большой тяжелый жук, подполз к краю скалы и скатился вниз, в пропасть.

Сабин повернулся к промокшим под дождем легионерам.

— Кто хочет, может спуститься вниз и, если есть необходимость, добить его. Принесите потом его труп к казарме, я подойду туда позже.

Перед домом Ливиллы не было охраны, похоже, происшедшее заставило солдат забыть, зачем они находились на острове.

— Он мертв? — встретили его вопросом.

— Похоже, опасности он больше не представляет.

Ливилла подошла ближе.

— Да ты в крови! — Она подтащила его к окну и осторожно приподняла рукав. — Вы дрались?

Сабин кивнул.

— Рана неглубокая, но проходит от локтя почти до кисти руки. Миртия, принеси что-нибудь для перевязки!

Он подошел к двери.

— Юная девственница спасает раненого героя, так? Нет, уж слишком банально — ты не юная девственница, а я не герой. Если бы Кукулл немного думал головой, я бы сейчас лежал под дождем, а так его погубила собственная злоба. В казарме обо мне позаботятся, и завтра я навещу тебя снова.

Ливилла смотрела на него с насмешливой улыбкой, как смотрят женщины на упрямых мужчин.

— Как хочешь, Сабин. Но все же юная девственница благодарит героя за чудесное спасение. Собственно, я должна тебе со вчерашнего дня дать ответ. Я верю тебе, Сабин, в душе доверяла уже с самого начала, но в моем положении без осторожности нельзя. Ты же знаешь, как непрочно сидит моя голова, ведь однажды Калигула наверняка придет к выводу, что самая лучшая сестра — мертвая сестра. Пусть теперь о тебе позаботятся, поговорим обо всем завтра.

Он кивнул и вышел под дождь, где его ждал насквозь промокший Руф. Сабин распорядился:

— Передай, чтобы снова выставили охрану, а потом пойди обсохни!