Калигула

27

Легат выполнил свое обещание: в начале сентября Корнелий Сабин поднялся на борт военного корабля и уже через две недели сошел на берег в порту Остии. Путь до Рима он преодолел верхом.

Родители были очень рады, но Сабин чувствовал, что их что-то гнетет. На их лицах читалась глубокая печаль…

— Что с вами? Что-нибудь случилось?

Отец кивнул.

— У нас беда, Сабин: твой дядя Кальвий скончался.

Молодой трибун застыл в ужасе:

— Но… но я недавно получил письмо… Когда он умер?

Цельсий посмотрел на Валерию, и та сказала:

— Три недели назад, но он не был болен. Кальвий сам решил уйти из жизни.

— Он сам… Но это на него так непохоже! Дядя был настоящим стоиком, принимал жизнь такой, какая она есть! Я не понимаю…

— Лучше тебе обо всем расскажет его адвокат. Тебе все равно придется обратиться к нему по поводу завещания.

Сабин собирался сначала навестить своего друга Херею, но смерть дяди заставила его обо всем забыть.

Адвокат старался держать себя в руках:

— Такое несчастье, Сабин, что от нас ушел твой дядя Кальвий. Его отличали старые римские добродетели, и, несмотря на свое богатство, он вел скромную жизнь. Единственной роскошью, которую он себе позволял, были книги.

Адвокат явно ждал вопросов.

— Но почему он решил уйти из жизни?

— Ты спрашиваешь, почему? У Кальвия не оставалось выбора. Император прислал к нему преторианцев с обвинительным актом; ты можешь его прочитать, я сделал себе копию. Дальше все шло обычным путем: или процесс и позорная казнь с потерей всего состояния, или добровольная смерть и завещание, которое лежит перед тобой. Здесь сказано, что твой дядя завещал две трети своего имущества императору, а треть — тебе, с условием, что вилла и все, что там находится, должно тоже стать твоим.

Сабин не мог поверить тому, что слышал:

— Этого не может быть! Этого не должно быть! Где же закон и право? Почему дядя не обратился к самому императору?

Адвокат вздохнул:

— Да, видно, что тебя больше года не было в Риме. Думаю, ты не станешь на меня доносить, поэтому объясню положение дел. Император успел растратить накопленное Тиберием, и теперь ему, чтобы покрыть расходы, не хватает даже недавно введенных налогов. Поэтому он сосредоточил свое внимание на богатых римлянах: придумывает преступления, копается в старых актах времен Тиберия, а иногда просто посылает преторианцев в дом и забирает состояние под каким-нибудь предлогом. Твой дядя не имел ни жены, ни детей, к тому же был богат, то есть был удобной жертвой, скажем поосторожнее, императорской денежной политики. Конца, к сожалению, этому не видно, и те, у кого была возможность бежать, давно покинули Рим.

Сабин сидел как громом пораженный, напрасно пытаясь собраться с мыслями.

— Но… но императора ведь все так любят… В войсках его боготворят! Я просто не могу поверить!

— Тебе придется поверить, когда ты поживешь здесь подольше. Советую прежде всего признать завещание и переселиться в дом дяди. Возможно, скоро снова наступит время права и закона, а не…

Адвокат отвернулся к окну, и Сабин услышал, как он тихо сказал:

— Если бы кто-нибудь при Августе осмелился предсказать, что после его смерти все, что создал великий император, пойдет прахом, его бы выгнали из города. Даже при Тиберии уважали закон, пока Сеян не подчинил себе Рим, да и тогда устраняли только тех, кто стоял у него на пути к власти. Теперь же пострадать может любой. Римских патрициев отправляют на арену гладиаторами просто по воле настроения, из-за каприза. Эсий Прокулумер, потому что был красивым статным человеком с густыми волосами — Калигула ведь уже почти лысый. Других бросают диким зверям, потому что они дерзнули сделать меткое замечание, сочинить насмешливое стихотворение или не пришли в трепет перед божественностью императора. Список длинный, Сабин, и с каждым днем становится все длиннее. Завтра это может коснуться меня, послезавтра — твоего отца или тебя… Отправляйся обратно в Эфес и дожидайся там лучших времен — ничего другого я не могу тебе посоветовать.

— Если бы я не знал, что ты еще до моего рождения был адвокатом семьи и всегда помогал добрым советом, я бы подумал, что у тебя помутился рассудок. Но так…

— Тебе приходится мне верить, — закончил адвокат. — Я описал тебе положение дел таким, каким оно, к сожалению, является, а теперь решай сам, что будешь делать. Я всегда готов помочь и тебе, и твоим родственникам. И еще я должен тебе кое-что передать.

Он протянул Сабину прощальное письмо Корнелия Кальвия.

— Вот письмо твоего дяди.

— Можно я прочитаю прямо здесь?

— Конечно.

Адвокат оставил его одного. Сабин развернул свиток и углубился в чтение:

Сабин бесцельно бродил по улицам Рима, очутился вдруг у моста Эмилия, пересек его, зажатый со всех сторон носилками, телегами, торговцами и благородными матронами, за которыми следовали рабыни с корзинами.

На другой стороне начинался Транстибериум, и у Сабина появилась цель. Хереи, конечно, в это время дома не было, но он мог поздороваться с Марсией, расспросить о новостях и, возможно, дождаться друга. Он расскажет ему правду. Трибун видит императора почти каждый день и, возможно, нарисует ему совсем другую картину — вдруг дяде Кальвию было что скрывать.

Вход он нашел не сразу, потому что теперь тропа вела мимо садового домика Авла. Он как раз собирался сорвать огромную дыню, когда его окликнул Сабин.

— Твой господин дома?

— А что тебе надо? — дерзко спросил ветеран.

— Рабы не задают вопросы, а отвечают на них!

Авл не испугался:

— Может быть, но я не раб, а ветеран германского легиона. А ты кто?

— Трибун Корнелий Сабин. Херея дома?

Авл кивнул:

— Я доложу о тебе.

Марсия встретила его в дверях и от радости неловко обняла.

— Ах, Сабин, как часто мы тебя вспоминали, особенно в последние недели, с тех пор как Херея лежит в постели.

— Он болен?

— Нет, упал с лестницы и сломал ногу. Вот удивится, когда увидит тебя!

Херея сидел, подоткнутый со всех сторон подушками, а его обмотанная нога лежала на табурете. При виде друга его широкое добродушное лицо расплылось в улыбке.

— Наконец-то! Я так рад тебя видеть, Сабин!

Они с таким чувством трясли друг другу руки, что Херея едва не свалился.

— Я оставлю вас одних, — сказала Марсия, но они, похоже, ее не слышали.

— Из тебя получился настоящий мужчина, — поддразнил его Херея, а Сабин парировал:

— А из тебя — инвалид, которому скоро пора на покой. Просто свалился с лестницы, как маленький мальчик…

Тут лицо Хереи стало серьезным.

— Нет, все было по-другому. Ты уже ходил к своему дяде?

— Кальвий мертв. Ты не знал об этом?

— Нет, но мог бы и догадаться. Зачем нам обманывать друг друга, Сабин? Друзьям надо говорить правду — всю правду.

И Херея рассказал о полученном приказе и о том, как ему удалось уклониться от его выполнения.

— Во имя Кастора и Поллукса! Ты дал Авлу размозжить тебе ногу, чтобы только… Херея, Херея, ты же не думал, что я стану тебя упрекать, если ты выполнишь приказ? За него несет ответственность тот, кто отдал.

— Не очень-то я в этом уверен, — сказал Херея, — когда думаю о том, что приходится делать преторианцам по воле императора.

— Значит, все, о чем я недавно узнал, верно? Вымышленные обвинения, бесчисленные казни, убийства и самоубийства?

Херея мрачно смотрел перед собой.

— Как я могу судить, виноват кто-то или нет? Император перечитывает старые акты и выдвигает все новые обвинения. Я не сенатор и не адвокат — что я могу сказать на это? Ты задаешь вопросы не тому человеку, который может на них ответить, Сабин. Ты ведь патриций! Послушай, о чем говорят в твоей семье, может, они больше знают.

— Если все эти люди действительно виновны, тогда возникает вопрос, почему римляне за такой короткий срок так изменились? За сорок лет правления Августа не было никаких процессов по делу оскорбления величия, никого не казнили за налоговые преступления и не заставляли завещать все состояние императору в благодарность за разрешение совершить самоубийство. Что-то здесь не так.

На Херею жалко было смотреть, таким несчастным стало выражение его добродушного лица.

— Я сам ничего не понимаю. Императору нужны преторианцы, только чтобы собирать налоги или заставить кого-нибудь угрозами покончить с жизнью. А меня он к тому же высмеивает.

Он сказал другу о том, о чем не решался рассказать даже Марсии.

— Высмеивает? Как это понимать?

Херея стал говорить тише:

— Он дразнит меня из-за высокого голоса, называет помесью Геркулеса и Венеры, выбирает непристойные слова для паролей, чтобы унизить перед другими. Больше всего мне хочется просто бежать со службы.

— Не делай глупостей, Херея. Ты можешь попросить перевести тебя в другое место; возможно, Калигула уже завтра прекратит свои издевательства.

Херея покачал головой.

— Не прекратит. Ты не знаешь этого человека. Любого, кто кажется счастливым и довольным, он ненавидит. Император велел убить одного сенатора, потому что у него были густые, красивые волосы. По ночам он танцует по дворцу, переодевается Юпитером, Венерой, Исидой или Луной и спрашивает всех, чувствуют ли они, что перед ними бог. И горе тому, кто даст неправильный ответ: он может считать себя счастливчиком, если окажется на галерах или в каменоломнях. В основном его жертвы заканчивают жизнь на арене: им разрешают защищаться деревянными мечами, сражаясь с голодными львами. Только плебеи еще восторгаются Калигулой, но и с ними он уже не считается. Три дня назад во время обеда он приказал прямо в зале казнить двенадцать преступников, утверждая, что это возбуждает аппетит. Я долго не мог поверить, но теперь знаю точно — Калигула сумасшедший. Мы все служим жестокому, безумному тирану, который при любой возможности говорит: «Пусть они меня ненавидят, лишь бы боялись». Чем это может закончиться, Сабин? Что мы должны делать?

— Я не знаю. Возможно, мне самому придется в ближайшее время предстать перед императором; легат переложил решение на него.

И Сабин рассказал историю про Елену. Херея сочувственно положил руку ему на плечо.

— Тебе пришлось немало пережить, бедняга. И теперь ты хочешь оставить службу?

— Да, вероятно. Пока жду, чем закончится мое дело. А тебе еще раз спасибо за мужество и дружбу, пусть дяде Кальвию это и не помогло. Что бы ни случилось, ты всегда можешь на меня рассчитывать.

Сабин, как и было предписано, явился в преторианские казармы. Дежурный трибун просмотрел записи.

— Оскорбление и избиение беременной женщины на рынке… Вот это да, о чем ты думал? А еще из патрициев! Я передам твое дело императорской комиссии. Тебе дадут знать, когда и куда явиться.

Решения о мерах наказания за преступления, если они касались патрициев, император обычно принимал сам. Калигула, которого едва ли заботили государственные дела, имел слабость ко всему, что было связано с наказаниями, поэтому регулярно просматривал списки.

— Что у нас тут? — его указательный палец остановился на одном из имен.

— Корнелий Сабин, который в Эфесе ударил и оскорбил беременную женщину. Хочет добровольно уйти из легиона.

Калигула повернулся к Каллисту.

— Этот Корнелий Сабин не имеет отношения к Кальвию? Ты знаешь, этот богатый человек, который завещал мне часть своего состояния.

— Кальвий был обвинен в преступлении и добровольно выбрал смерть. В благодарность за то, что его сразу не схватили, он оставил тебе две трети состояния.

— И треть какому-то дальнему родственнику. Достань-ка акты.

Каллист развернул завещание и прочитал:

— Треть моему племяннику Корнелию Сабину, которому я также оставляю дом на Саларской улице.

— Он! — воскликнул император. — Я хочу видеть этого трибуна. Пригласи его в ближайшие дни к обеду, по-простому, без церемоний. А я между тем подумаю о мерах наказания.

Сабин рассчитывал на разговор в военном суде и немало удивился, получив приглашение от императора к обеду.

Калигула, следуя очередному капризу, пригласил в тот день только женщин, среди которых были Пираллия, Ливилла и жрица храма Исиды. Сам он появился очень поздно и выглядел так, будто только что проснулся.

Император без конца зевал, но тут же успокоил собравшихся за столом:

— Не вы, дорогие гости, заставляете меня зевать, а почти бессонная ночь, которую я провел в неустанных трудах на благо империи. И боги иногда устают. Это ведь не свойственно человеку — довольствоваться тремя-четырьмя часами сна? Сколько ты сегодня спал, Корнелий Сабин?

— Восемь часов, император.

Калигула победно оглядел гостей.

— Слышали? Уже из этого следует божественность моей природы. Сабин — трибун одиннадцатого легиона в Азии, прислан легатом в Рим для решения вопроса о его наказании. Но вас, женщин, это не касается, да и не заинтересует.

Он обратился к Ливилле.

— Что-то я давно не видел тебя, сестра. Как дела у твоего поэта? Он еще не отправился к Орку?

Ливилла ответила спокойно.

— Сенека по совету врача отправился в Альпы, потому что только горный воздух может ему помочь. Но надежда не велика…

— Жаль, он мог бы подарить миру еще столько книг… Впрочем, таких поэтов, как он, полно. Присмотришь себе другого.

— Предоставь решение мне. Тут я обойдусь без твоих советов.

Калигула улыбнулся:

— Прости, дорогая, не буду настаивать. Пираллия, ты не сыграешь нам что-нибудь на лютне?

— Нет, Гай, — дерзко ответила гречанка. — Я не люблю играть на пустой желудок.

Калигула рассмеялся, будто услышал очень веселую шутку. Он хлопнул в ладоши, и сразу же внесли блюда.

Ливилла между тем рассматривала Сабина, чьи пышные каштановые волосы и сверкающие голубые глаза немало возбудили ее интерес.

«В нем есть что-то юношеское, — думала она, — и в то же время чувствуется опыт общения с женщинами».

Он казался ненамного старше ее, но такое вряд ли могло быть, ведь в двадцать два года никто не становится трибуном. Их взгляды встретились, и ни Ливилла, ни Сабин глаз не опустили. Калигула, от которого ничто не могло утаиться, заметил, как они переглядываются.

Он обратился к Сабину.

— Берегись Ливиллы, трибун. Собственно, она замужем; ее мужа я отправил из Рима в провинцию, но она предпочла остаться: видишь ли, литературные интересы, правда в основном не к произведениям, а к их авторам.

Он зло рассмеялся и в шутку погрозил сестре пальцем.

— Я осталась по твоему желанию, Гай. Ты, похоже, об этом забыл.

— Бог никогда ничего не забывает! — вспылил Калигула, заглатывая огромный кусок мяса.

После обеда Пираллия взяла лютню и спела несколько любовных песен. Сабин радовался, что все проходит так непринужденно, и почти забыл, что сидит за одним столом с человеком, заставившим дядю Кальвия вскрыть себе вены.

Калигула хлопнул в ладоши и объявил:

— Трапеза окончена! Мне надо кое-что обсудить с глазу на глаз с трибуном.

Поднимаясь из-за стола, Ливилла посмотрела на Сабина, и ему показалось, что взгляд этот приглашал его к новой встрече.

То, что Калигула назвал разговором с глазу на глаз, не совсем являлось таковым, потому что два высоченных германца так и остались неподвижно стоять за спиной императора.

— Итак, трибун, ты напал в Эфесе на рынке на беременную женщину. Верно?

— Не то чтобы напал, император. Я хотел ей кое-что сказать, а потом…

Император остановил его жестом:

— Можешь не оправдываться. Я люблю дерзких людей — конечно, если их дерзость направлена не на меня. Ничто я не ценю в себе больше, чем отсутствие стыда. Я считаю это качество высшей добродетелью. От штрафа ты освобождаешься: с гречанкой, похоже, ничего плохого не случилось. Ты уже принял наследство дяди? По-своему он был достойным человеком и искупил вину, уйдя из жизни, по древнему римскому обычаю. При этом он не забыл своего императора, упомянув его в завещании. Могу только надеяться, что примеру Кальвия последуют другие.

В этот момент Сабину стало ясно, что сидящий напротив него человек собирался погубить Рим, что он ни перед чем не остановится в стремлении получить имущество патрициев и конец этой жуткой игре в смерть придет только с его концом. Теперь он видел, что Херея сказал правду и адвокат тоже не лгал. Мертвые неподвижные глаза изучали Сабина, как необычный предмет.

— Я тебе задал вопрос.

— О, прости, император. В твоем божественном присутствии мой рассудок помутился. Не мог бы ты повторить вопрос?

— Ты хочешь оставить службу?

— Не совсем так, император, потому что отныне я желаю служить только тебе, стать преторианцем, чтобы быть поблизости от твоей божественности и в знак благодарности за то, что ты оставил мне часть наследства.

Калигула никак не ожидал такого, и выглядел озадаченным.

— Почему нет? Среди моих преторианцев давно не было Корнелиев; кроме того, два трибуна стали старыми и оставляют службу.

Сабин упал перед императором на колени и поцеловал унизанную кольцами руку.

— Встань. Трибунам не подобает так себя вести.

— Это только потому, что я счастлив… — Сабин почувствовал себя на сцене.

— К службе приступишь, когда мы вернемся из Германии. В конце сентября я собираюсь выступить в поход, покорить Британию и завершить дело, начатое Юлием Цезарем. Пусть пока твое имя внесут в список преторианцев.

Отъезд императора произошел неожиданно, потому что все рассчитывали, что он дождется весны. Вместе с ним в огромном обозе отправились в германские земли актеры, певцы, проститутки и гладиаторы. Свита протянулась на полмили, включая хозяйственную поклажу и целые возы актов, за которыми присматривали дюжины секретарей, писарей и их помощников. Поскольку Калигула должен был отсутствовать в Риме больше года, все правительственные бумаги он увез с собой. Император и не думал выпускать власть из своих рук хотя бы на день. Официально его замещали два консула, но каждый знал, что их должности со времен Августа не значили ничего.

Принцепса сопровождали его сестры, Эмилий Лепид и, конечно, Лентулий Гетулик, главнокомандующий верхнегерманскими легионами.

Лоллию Павлину, императрицу, Калигула оставил дома, но взял с собой Цезонию, свою новую возлюбленную, которую он просто забрал у мужа.

Милоний имел мастерскую, где шили кожаные изделия: сапоги, сумки, седла и сбрую, и очень хотел получить большой заказ от армии. Для этого он давал взятки секретарям Калигулы и в конце концов его с Цезонией пригласили к императору. С Палатинского холма Милоний возвращался с заказом, но без жены.

Жадная до наслаждений, капризная, жестокая и бесстыдная, сейчас Цезония была на последних месяцах беременности. Калигула много раз говорил, что женится на ней еще до появления на свет младенца.

Заговорщикам очень редко удавалось собраться вместе, причем Гетулик был недоволен тем, как развиваются события.

— Мне все это не нравится! Я узнал, что Калигула приказал перебросить войска из отдаленных провинций на Рейн и выплатил командирам большие деньги. Ни один из них мне незнаком. Когда мы доберемся до места, положение может измениться; возможно, я больше не увижу свои верные легионы.

— Не волнуйся, — попытался успокоить его Лепид. — Император собирается завоевывать Британию, и ты не останешься без солдат.

Гетулик покачал головой:

— Я в это не верю, Калигула слишком труслив. Чувствую, что-то происходит. Вы же видите, что он нигде не появляется один: едет в закрытых носилках и окружает себя стеной охраны. Как только прибудем на место, надо сразу же действовать!

— Думаю, Гетулик прав, — сказала Агриппина. — Калигула не спускает глаз с меня и Ливиллы и постоянно делает намеки, которые мне не нравятся. Это может быть и совпадением, но, когда дело касается его жизни, мой брат проявляет удивительную прозорливость, и мы не должны этого недооценивать.

Снаружи послышались голоса, которые становились все громче, и в палатку вошел трибун.

— Госпожу Агриппину и госпожу Ливиллу император просит к ужину.

— Хорошо, трибун, можешь идти! — распорядился Гетулик, а Ливилла прошептала:

— Мне страшно! Калигула — как паук, который постоянно за нами наблюдает, ждет, что мы вот-вот попадемся в его сети.

— Мы должны разорвать сеть! — решительно сказал Лепид. — И я верю, что нам это удастся. Калигула никакой не Бог, а каждый человек, будь он императором или рабом, смертен.

В начале октября они достигли цели своего путешествия. Случилось то, чего так боялся Гетулик: его легионы перебросили вверх по Рейну, в Борбетомаг. Никто из преданных ему солдат не вышел приветствовать легата — казалось, что он ступил на чужую землю.

Император расположился в доме, служившем Гетулику резиденцией на протяжении девяти лет, а ему сказал:

— Это ненадолго, друг мой. Через несколько недель я буду уже по ту сторону Рейна, и ты снова сможешь вернуться сюда.

— Где мои войска, император? Почему их перебросили?

Калигула направил на него взгляд своих неподвижных глаз, от которого легата прошиб пот. Еще ни у кого в жизни он не видел таких холодных глаз. Может быть, император и вправду был богом?

— Мы не сможем покорить Британию двумя легионами. Нужно было освободить место для недавно прибывших войск. Когда мы уйдем, ты сможешь снова привести сюда свои легионы.

— Если ты разрешишь, император, я бы хотел отправиться к ним сейчас же, чтобы убедиться, что там все в порядке. Мои солдаты будут беспокоиться…

Калигула притворно улыбнулся.

— Беспокоиться? Почему? Каждый знает, что рядом с императором ты в полной безопасности. Подожди еще несколько дней, пока мы здесь устроимся, тогда я тебя отпущу. Завтра в полдень я собираю трибунов на совет.

Гетулик колебался: или сразу седлать коня и мчаться в Борбетомаг, чтобы во главе преданных ему частей выступить против Калигулы, или дождаться, пока император его отпустит.

Если он уедет прямо сейчас, это будет предупреждением, и его попытаются поймать, в то время как через несколько дней он просто вернется к своим солдатам. Поразмыслив, Гетулик принял второе решение, теша себя надеждой, что, возможно, во время завтрашнего совета узнает важные новости. Все же его насторожило, что он не мог встретиться ни с Лепидом, ни с сестрами императора. Каждый раз ему говорили, что они не могут отлучиться, и он должен подождать. Не специально ли Калигула держал их подальше друг от друга? А может быть, их уже схватили?

Легат прошелся по берегу Рейна, где вырос целый палаточный город с торговцами, акробатами, фокусниками и маленькими тавернами. Гетулик осторожно подошел к палатке, но не заметил ничего подозрительного. Солдаты охраны спокойно стояли у входа и переговаривались. Увидев легата, оба вытянулись перед ним по стойке смирно.

— Кто-нибудь обо мне спрашивал?

— Нет, легат!

— Не заметили ничего странного?

— Нет, легат!

Успокоенный Гетулик выпил вина и лег спать. Он верил скорее не в богов, а в высшую власть и утешал себя мыслью, что судьба не допустит, чтобы этот распутник и враг Рима продолжал и дальше позорить императорскую власть.

Эмилий Лепид и правда не мог отлучиться, потому что Калигула не отпускал его от себя. Он постоянно просил его совета по самым незначительным вопросам и давал поручения, которые мог выполнить любой раб. Это насторожило Лепида, и он решил, что при первой же возможности все обсудит с Гетуликом. Но ему не удалось встретиться ни с ним, ни с Агриппиной или Ливиллой. Как будто догадываясь о его желании, император сказал:

— Моих сестер тебе придется извинить: им требуется время, чтобы привести себя в порядок после долгого путешествия. Нам гораздо проще, не так ли? Трудности и мытарства не уродуют мужчин, а напротив, делают привлекательнее.

— Я не женщина, Гай, и поэтому не знаю, как действуют на них уставшие мужчины.

В глазах Калигулы блеснули странные огоньки, и Лепид подумал: «Паук, который в безграничной страсти убивать подкарауливает жертву».

— А я знаю! Как и всем богам, мне знакомы ощущения и мужчин, и женщин, ведь любое божество двуполо. Отсюда постоянные преобразования; вы меня уже видели в образе и Луны, и Юпитера, и Нептуна. Помнишь праздник богини Исиды? Тогда я был женщиной среди женщин, и только один человек не хотел этого принять.

Лепида охватил страх. Почему Калигула заговорил об этом сейчас?

— Ты быстро превратился обратно в Гая, — сказал он с кажущейся легкостью, будто эта тема его не волновала.

— Да, мы поменялись ролями. Я снова стал мужчиной, а вот ты…

Калигула зло рассмеялся и добавил:

— Грехи молодости! Сейчас у нас есть дела поважнее.

Лепид чувствовал, как внутри закипают гнев и ненависть. Если бы у него был под рукой кинжал… Голыми руками удавить не получится, за спиной императора — германцы. Чтобы не сказать лишнего, Лепид молчал и ждал. Калигула похлопал его по плечу.

— Но вопреки этому — или благодаря? — мы остались друзьями. Сегодня ты мне больше не нужен, Лепид. Иди спать.

Он шел к палаточному городу. Была ли это любимая игра императора — игра кошки с мышкой — или действительная угроза?

Перед палаткой Гетулика охрана скрестила копья.

— Легат спит и приказал ему не мешать.

— Мне он позволит ему помешать, не сомневайтесь, — решительно произнес Лепид, но солдаты не шелохнулись.

Он так устал, что не стал с ними спорить.

— Завтра будет достаточно времени.

Милония Цезония, беременная возлюбленная императора, уже лежала, когда он вошел. Ее темные волосы раскинулись по подушке, большие глаза в отличие от глаз Калигулы отражали все ее эмоции и чувства. Она откинула одеяло и погладила большой выпуклый живот.

— Здесь дремлет будущее Рима, — сказала она. — Я надеюсь, что боги подарят тебе мальчика.

— Поскольку ты родила прежнему мужу трех девочек, может случиться, что наша династия получит наследника. Но это неважно, у нас будут другие дети.

Глаза Цезонии блеснули:

— Но мы ведь занимаемся этим не только ради детей или?..

Калигула рассматривал ее раздавшееся тело, и у него появилось безумное желание. Что если разрезать живот, чтобы посмотреть, какого пола ребенок? Потом можно снова зашить, и ничего не останется, кроме шрама. Он же сможет завтра оповестить: «Я решил подарить Риму и всему свету наследника» — и все бы потом, после рождения мальчика, удивлялись его дару предвидения.

— Не смотри так, будто хочешь меня съесть!

Калигула снял одежду.

— Повернись: ты теперь мне больше нравишься сзади.

Цезония повиновалась. С необычной мягкостью Калигула проник в нее, обхватил уже потяжелевшие груди и сильно сдавил их. Он чувствовал, как желание поднимается в нем тяжелым сладким облаком.

— Я люблю тебя, Цезония, — простонал он. — Не знаю почему. Ты немолода, некрасива, и все же ты первая женщина после Друзиллы, которую я действительно люблю. Поэтому я женюсь на тебе, прежде чем родится ребенок.

Он отпустил ее, и Цезония улеглась поудобнее.

После короткой паузы Калигула с усмешкой сказал:

— Я уже радуюсь тому, какие будут завтра лица у моих солдат: одни порадуются вместе со мной, другие удивятся, а третьи возмутятся. Они все время забывают, что я бог! Впрочем, иногда я и сам это забываю.