Калигула

35

Геликон, греческий вольноотпущенник, был человеком без совести и морали. Им двигала единственно забота о собственном благополучии, а лишь затем о благополучии императора, правда, не из дружеских чувств, а по той причине, что образованный, умный, свободный от иллюзий придворный прекрасно осознавал тесную связь своей судьбы с судьбой императора. Единственным чувством, которому он временами поддавался — вопреки всякому разуму, — была ненависть к иудеям.

Геликон родился в свободной греческой семье в Александрии. Его отец, запутавшись в долгах, был вынужден отдать кредиторам двух из пяти своих сыновей. Подобные вещи происходили чуть ли не каждый день и никого не удивляли. Геликон попал, к одному еврею-виноделу, который терпеть не мог греков и давал рабам прочувствовать свою ненависть в полной мере, что в Александрии тоже было делом обычным, потому что в огромном городе жили греки, иудеи и египтяне, причем последние примерно в равных количествах, тогда как греки пользовались значительным численным превосходством. Между ними постоянно случались столкновения — особенно между иудеями и греками, — поводом для которых были прежде всего различия в религии, обычаях и нравах. Бывало и такое, что иудеи с египтянами поднимались против греков или все вместе — против римлян. Нетрудно догадаться, что должность префекта Египта не пользовалась популярностью из-за постоянной опасности обжечься в вечно бурлящем котле Александрии.

Геликон попал на службу во дворец еще при Тиберии, но старый император не оценил острый ум юного грека, и тот оставался в тени, пока на трон не поднялся Калигула. Вскоре новому императору стало ясно, что лучшим средством развеять скуку или изобрести новую «шутку» был Геликон, который поддерживал его во всех преступлениях и вдохновлял на новые. Таким образом, Геликон быстро приобрел власть, став незаменимым для Калигулы. А поскольку император щедро одаривал тех, кого создал сам, он нажил большое состояние, но не приобрел ни одного друга. Те, кому он был нужен, конечно, заискивали перед ним. В остальном же после своего господина Геликон слыл самым ненавистным человеком в Риме. Он знал это и так же, как и глубоко презирающий его Каллист, хотел позаботиться о будущих временах.

Поскольку, несмотря на все таланты, его мстительность и презрение к людям мешали приобрести друзей или заступников, все, что он имел, были деньги и имущество. Геликон владел несколькими миллионами сестерциев, домом в Риме и рыбным промыслом в Остии.

Что же он должен был делать, чтобы спасти жизнь? Бывший раб ясно ощущал, как широкие круги придворных и сенат постепенно отворачиваются от Калигулы, читал по их подобострастным лицам желание скорейшего свержения императора и постепенно начал подготовку к новым временам.

Его как лучшего друга, как тень императора ждал в случае удачного заговора меч палача. А значит, Геликон должен был исчезнуть, переродиться в другого человека, и он использовал для этого все возможности. В тайнике в своем городском доме он хранил шкатулку со всем необходимым для превращения в римского военного врача Тита Аттика, служившего некогда в расформированном теперь африканском легионе. Все это подтверждали документы, подлинность которых ни у кого не могла вызвать сомнения. Между делом Геликон приобрел такие обширные познания в медицине — Калигула называл его лучшим врачом в Риме, — что без труда мог исполнить свою роль.

Постепенно он распродал имущество в Риме, а деньги привез в Афины. Именно там, в могущественном городе Древней Эллады, он и хотел затеряться, чтобы в безопасности насладиться нажитым богатством.

Прекрасный план и вполне выполнимый, если выбрать нужный момент. Но в этом-то и состояла сложность. Насколько разумным было бы исчезнуть еще при живом Калигуле? Император нашел бы его в любом уголке мира, пусть и под вымышленным именем. Значит, оставалось ждать его свержения. Но не будет ли тогда слишком поздно? Не покарает ли меч, ударивший Калигулу, и его, Геликона?

Долго пришлось ломать ему голову, чтобы выбрать предположительно правильный путь. Когда же Геликон почувствовал усилившийся настрой против императора, ощутил, что момент решающего удара вот-вот наступит, он решил бежать.

Для побега он выбрал третий день игр. Первые два дня Геликон провел бок о бок со своим господином в императорской ложе, непрерывно кашляя и чихая, поэтому ни у кого не возникло подозрений — даже у Калигулы, — когда на следующий день он остался дома по причине болезни.

На этот день император запланировал нечто особенное. И он, и Цезония должны были отправиться на Марсово поле верхом на конях, переодетые Марсом и Минервой. Но императрица выступала не как покровительница искусства и ремесел, а как воинственная богиня города Рима, согласно греческой мифологии: в шлеме, вооруженная мечом и щитом. Конечно, шлем был отлит из чистого золота, а щит украшали драгоценные камни величиной с орех. На ее пышной груди покоилась золотая эгида с изображением головы Медузы в центре и извивающихся змей по краям.

Калигул а в доспехах Марса выглядел скорее смешно, чем воинственно, хотя его тонкие ноги и скрывали золотые накладки. Его толстое, оплывшее тело с трудом втискивалось в броню Александра, но великолепный шлем с развевающимися перьями закрывал лысину. Лицо же Калигулы с неподвижными глазами, высоким мрачным лбом и плотно стиснутыми губами прекрасно подходило для образа бога мести и войны.

За стеной преторианцев, выстроившихся вдоль улицы, срывала голоса чернь, восторженно приветствуя императора, при этом слышались и двусмысленные выкрики — в основном в адрес Цезонии.

Ликующая толпа ревела как всегда, преторианцы исправно несли свою службу, гарантируя надежную защиту. Все было как обычно, но Калигулу так и не посетило чувство божественной всевластности, как это бывало в случае парадных выходов. Под многочисленными тогами и плащами ему мерещились мечи и кинжалы, которые только выжидали подходящего момента. Это ощущение мешало рождению возвышенного чувства, и настроение императора было скверным, когда он вошел в свою ложу. Только Геликон мог бы развеселить его, но тот лежал в постели. Стоило ли ему по-прежнему доверять? Или Геликон тоже носил под тогой кинжал заговорщика?

На сегодняшний день была назначена травля хищников как завершающий и высший момент праздника освящения. Для боя со зверями на арену отправляли осужденных преступников, которые должны были встретить здесь ужасную смерть к восторгу дикой, кровожадной публики. Но их было недостаточно, чтобы заполнить целый день, поэтому бои со зверями разбавляли выступлениями настоящих дрессировщиков.

Представления начались выходом на арену слона, который должен был обмотать хоботом человека и бросить его в бассейн с водой. Все оставались при этом целыми и невредимыми, хотя рабы и дрожали от холода в промокшей одежде.

Публика хлопала, терпеливо ожидая начала настоящего зрелища.

Потом появился тореро из Испании, но зрители не оценили по достоинству его натренированного, четкого ритуала убийства. Сначала его помощники выкриками и уколами длинных копий приводили в ярость огромного черного быка. Тот начинал готовиться к нападению, громко пыхтел, бил копытами по песку. Тореро — он был вооружен длинным тонким мечом и щитом, обтянутым красным, — танцевал вокруг своей жертвы, напрасно пытающейся поднять его на рога. И вот наступал момент, когда бык в изнеможении останавливался, чтобы собраться с силами. В этот момент тореро наносил ему удар через опущенный затылок в сердце. Бык вздрагивал, плевал кровью и, как подкошенный, падал на песок. Что-то в этом было, но высоко драматичный эффект человеческой смерти отсутствовал. И вот наконец долгожданный момент настал. В центре арены установили бутафорское дерево.

— Убийцы и грабители спасаются от леопардов! — возвестил глашатай, и тут же оба преступника предстали вниманию публики, безоружные, и каждый понимал, что настоящей борьбы ждать не приходится. В растерянности стояли они, глядя на бледное зимнее солнце. Конечно, эти люди знали, что их привели сюда умирать, но отчаянно цеплялись за последнюю надежду: возможность спастись на дереве. Когда дикие пятнистые кошки, пригнув головы, мягкой походкой проскользнули на арену, они оба бросились бежать к дереву и попытались забраться. Но по задумке места должно было хватить только одному. Кроме того, дерево сделали тонким и низким, чтобы и более удачливый не мог уберечь ноги от атак леопардов.

Между мужчинами завязалась драка: они остервенело колотили друг друга, пока одному из них не удалось одержать верх и спрятаться в кроне дерева. Изголодавшиеся звери тут же набросились на его поверженного противника, который еще не пришел в себя и даже не защищался. Острыми, как кинжалы, клыками они вырывали куски мяса, пожирая их под одобрительные крики толпы.

— Тебе вкусно, киска?

— Жулик немного жестковат, правда?

— Не забудь про другого, на дереве!

Но леопардам хватило одной жертвы, поэтому смотрители загнали их обратно в клетки. Вместо них появилась пара львов. Звери нерешительно ступили на незнакомую территорию, понюхали песок и тут же учуяли запах крови. Им пришлось поголодать, и сейчас их инстинкт был направлен на поиск добычи.

Беглец на дереве начал трястись от страха, сделал неловкое движение, отчего сук под ним обломился. Он упал на песок, тут же вскочил и быстро и проворно, как обезьяна, вскарабкался по стволу выше, пытаясь добраться до следующего сука, но тот оказался настолько тонким, что едва ли выдержал бы ребенка, поэтому ему пришлось просто поджать под себя ноги.

Львы с интересом пронаблюдали за его действиями и осторожно обошли дерево кругом. Через некоторое время лев остановился, зевнул и улегся на песок. Львица же приблизилась, посмотрела наверх, обнаружила добычу, поднялась на задние лапы и ударила когтями по притаившемуся человеку, который в отчаянии бросил взгляд наверх: но там были только тонкие, слишком тонкие ветви. Между тем львице удалось разодрать мужчине ногу, тот вскрикнул, подтянул ее выше, а хищница тут же занялась другой ногой. Бедолага попытался подтянуться на тонком сучке, но тот сломался, и человек рухнул прямо на львицу. Зверь отпрыгнул с возмущенным фырканьем, чтобы потом с довольным урчанием наброситься на легкую добычу. Преступнику повезло, потому что львица сразу проломила ему затылок. Теперь и царь зверей с готовностью присоединился к трапезе. Они вместе рвали на части мертвое тело, пока от него не остались кучка костей да клочья одежды.

— В общем-то, все время одно и то же, — проворчал Калигула. — Неужели в театре нельзя придумать что-нибудь новенькое? Кроме того, все случается слишком быстро. Не успеешь оглянуться, парней уже сожрали. Нужно, чтобы было больше напряжения или для разнообразия выпустить какую-нибудь женщину.

— Твое пожелание, похоже, сейчас исполнится, — сказала Цезония и показала на арену.

Там уже убрали дерево и установили крест в человеческий рост. Ввели пару, и женщину сразу же привязали к кресту. Мужчине вручили кинжал и деревянный меч, в то время как глашатай зачитывал обвинение.

Обоих приговорили к смерти: чтобы жить вместе с любимой женщиной, осужденный убил свою жену, а потом вместе с любовницей они избавились и от ее мужа. На них выпустили стаю голодных волков, но так легко звери не могли добраться до жертвы, поскольку мужчина преградил им путь и защищал свою возлюбленную меткими, сильными ударами. Но деревянное оружие едва ли подходило для того, чтобы нанести хищникам ощутимый вред, и самые отважные подкрадывались все ближе, хватая несчастного за ноги. Какие бы ни были на то причины, но симпатии публики оказались на стороне мужественного защитника, который убивал не из корысти, а из любви.

Вдруг к его ногам упал меч. Кто-то из публики, может быть родственник или друг, бросил на арену острое оружие. Оно ударило одного волка, который с воем отбежал в сторону, и другие тоже отступили на несколько секунд. Мужчина воспользовался моментом, отбросил в сторону деревяшку и схватил настоящий меч.

— Спасибо, спасибо! — закричал он зрителям, которые подбадривали его восторженным ревом. Волкам же теперь пришлось тяжело. Самый напористый лишился головы, у второго оказалась перерезанной глотка, так что кровь брызнула фонтаном. Поскольку волки принадлежат к немногочисленным видам животных, которые пожирают друг друга, оставшаяся стая набросилась на убитых собратьев, мужчина же внимательно следил за ними, держа оружие наготове. По его икрам стекала тоненькими струйками кровь, но серьезных повреждений не было. Требования публики сохранить обоим жизнь становились все громче.

— Жизнь! — скандировала людская масса, поднимая палец вверх. Теперь все взоры устремились на императора, поскольку по старой традиции он должен был исполнить волю народа. Но тот по каким-то причинам медлил.

— Я не позволю вынуждать меня, — ворчал он. — Если я сейчас пойду у них на поводу, то это увеличит соблазн убивать своих мужей и жен из-за любовников. Нет, я не могу их помиловать!

Выкрики звучали все настойчивее:

— Жизнь! Жизнь обоим!

Волки оставили на время свои атаки, наблюдая с безопасного расстояния за своим противником, который успокаивал подругу, не сводя при этом с них глаз.

— Думаю, что лучше на этот раз уступить, — сказала Цезония, — можно приговорить обоих к работе в каменоломнях. Люди просто хотят, чтобы их оставили живыми.

— Хорошо! — проворчал Калигула и показал палец вверх. — Оба еще пожалеют, что не сдохли здесь, на арене.

Театр взорвался криками ликования и восторга.

— Хвала Цезарю!

Волков тут же убрали и отвязали женщину. Она обняла и поцеловала своего возлюбленного, и они покинули арену, держа друг друга за руки.

Император поднялся.

— Я проголодался.

Он посмотрел на бушующую массу людей.

— Когда-нибудь им придется расплатиться за это, — пробормотал он.

Возможность предоставилась в этот же день. Император намеревался провести в театре еще и послеполуденное время, ведь суду удалось уличить двух всадников из уважаемых семей в оскорблении величия, и Калигула помиловал их, превратив в гладиаторов. Им разрешили с настоящим оружием противостоять львам, тиграм, леопардам, медведям и волкам, поскольку по старой традиции всех предусмотренных для травли зверей надо было обязательно убить. Если это не удавалось людям, то их натравливали друг на друга до тех пор, пока цель не оказывалась достигнутой.

Но оба всадника оказались никуда не годными. Один из них, человек в годах, никогда не держал в руках оружия и без сопротивления дал львице себя загрызть. Другой храбро боролся, но поскользнулся в луже крови, чем тут же воспользовался его противник, огромный бурый медведь, который задавил его лапами.

— Замечательно! Я могла бы пойти в театр и посмотреть там какую-нибудь скучную трагедию Еврипида.

Калигула в задумчивости посмотрел на Цезонию неподвижными глазами.

— Я мог бы послать вниз тебя с твоими придворными дамами, переодетыми фуриями, да боюсь, что хищники разбегутся в страхе, завидев вас.

Цезония устало отмахнулась.

— Тебе удавались «шутки» и получше. Мне кажется, что травлю надо закончить массовой битвой. Все, что осталось от людей и зверья, выгнать на арену и натравить друг на друга бичами.

Лицо Калигулы оживилось.

— Хорошая идея! Каждый против каждого!

Он отправил трибуна с соответствующим приказом к распорядителям игр. Но выяснилось, что почти все борцы были убиты, животных же осталось около сотни.

Между тем публика начала беспокоиться, негодуя на затянувшуюся паузу.

Вечно готовые бунтовать плебеи выкрикивали насмешливые замечания. Калигула, который обычно не обращал внимания на такие вещи, приказал префекту Клеменсу:

— Распорядись, чтобы схватили самых горластых, и пошли их на арену! Минимум дюжину, слышишь!

Приказ с трудом поддавался выполнению, поскольку все сразу стихли, как только показались преторианцы. Поэтому солдаты схватили первых попавшихся, правда, обращая внимание на то, чтобы те были помоложе и покрепче. Поднялся шум, люди кричали, что они невиновны, что позорно так обращаться со свободными римлянами, сжимая кулаки, выкрикивали они проклятия в сторону императорской ложи.

Калигулу трясло от возмущения. Что позволяли себе эти крысы, эти навозные мухи! Протесты и критику императора! Он заорал:

— Отрезать им языки, а потом бросить зверям на арену!

Он выкрикнул это так громко, что его могли слышать почти все. Все стихло: страх повис над рядами зрителей.

Лишившиеся языков, с перепачканными кровью, искаженными от боли лицами, шатаясь, появились люди на арене. Им под ноги бросили мечи и копья, а потом открыли клетки со зверями.

Глаза Калигулы оживились.

— Если бы Рим имел один язык и одну шею! — крикнул он с сожалением. — Как просто было бы тогда править!

Цезония лениво улыбнулась.

— Как они притихли — и с языками, и без. Они дрожат от страха перед тобой, боятся тебя больше, чем всего остального.

Она устроилась поудобнее.

— Смотри, сейчас начнется, сейчас они зашевелятся.

Одетые с головы до ног в кожу и броню погонщики ударами бичей натравливали людей и животных друг на друга, пока не завязалась настоящая бойня. Те, что без языков, — пару минут назад еще законопослушные мастеровые, ремесленники и поденщики, — от боли, злости и страха смерти превратились в мужественных борцов, которые теперь хотели продать свою жизнь как можно дороже. Немало разъяренных хищников упало в предсмертных судорогах на песок, прежде чем двенадцать человек один за другим оказались жертвами атак диких зверей.

Плебеи быстро забыли, что там, внизу, за свою жизнь боролись невиновные из их рядов, и от восторга кричали до хрипоты. Но когда дурман рассеялся, и мертвые тела, поддев крюками, стали по кровавому болоту выволакивать с арены, к людям вернулись рассудок и ощущение реальности. Втянув голову в плечи, покидали они театр, и многие из них принесли жертвы домашним богам за то, что на этот раз несчастье их миновало. Были и такие, кто тут же забыл о случившемся, но сотни способных думать этот акт насилия поверг в шок. О каком удовольствии могла идти речь, если любое посещение театра грозило смертельной опасностью? Было понятно, когда принцепс без лишних церемоний обходился со своими настоящими и мнимыми врагами, но хватать просто так невинных людей — тут он определенно зашел слишком далеко!

Каллист давно наблюдал за Геликоном, поскольку опасался влияния этого человека на императора и хотел быть в курсе каждого его шага. Поэтому от него не укрылось, что тот втайне распродавал имущество, он даже знал, что Геликон переводил деньги в Геллу. Делал ли он это по чьему-то поручению или улаживал собственные дела? Что-то затевалось, а ожидать от императорского любимчика можно было всего.

Недавно один из шпионов Каллиста донес следующее: Геликон в кругу доверенных лиц сказал, что толстяка давно пора заколоть, он, мол, уже созрел для этого. Каллист не сомневался, что речь шла о нем, и притаился, подглядывая и подслушивая, чтобы опередить Геликона, вовремя раскрыть его планы. Император тоже занервничал и задумался, когда любимчик неожиданно исчез.

Когда в то утро ему сообщили, что Геликон один, в неброской одежде, отправился на барже в Остию, Каллист решил, что пришло время нанести удар.

Довольный, но немного взволнованный стоял Геликон на носу тихоходного судна, которое наряду с грузом предоставило на своем борту места паре дюжин пассажиров. Он чувствовал себя в безопасности среди всех этих простых людей. Даже если кто-то и видел его в цирке или на ипподроме рядом с императором, то на таком расстоянии, что узнать его было просто невозможно.

Геликон продал собственность в Остии за девяносто процентов стоимости и хотел лично позаботиться о получении остатка суммы. Он тут же справился о наличии свободного места на корабле, хотя в это время года мало кто из капитанов решался отправиться в открытое море. Но что-то вынуждало его действовать быстрее, подсказывало, что надо поскорее заметать следы.

В полдень судно причалило в Остии. О носилках, мулах, лошадях можно было договориться прямо здесь, на берегу Тибра, потому что деловой и портовый центр находился в часе пути от пристани. Пока Геликон торговался с носильщиками, к нему подошли два человека, одетые в длинные коричневые плащи.

— На пару слов, господин, — обратился к нему один из них, приглашая жестом отойти с ним в сторону. — Есть еще одна возможность добраться отсюда до города — мы покажем тебе.

В пестрой толпе людей Геликон забыл об осторожности и последовал за людьми. В то время как один из них на что-то показал, отвлекая Геликона, другой воткнул ему нож в затылок. Геликон захрипел, покачнулся; убийцы затащили его в кусты, срезали с пояса кошель, вскочили на привязанных неподалеку лошадей и исчезли.

Никто ничего не заметил, только носильщики какое-то время озирались по сторонам в поисках возможного заказчика.

— Парень куда-то пропал, — заметил один, пожимая плечами. — Может, он пошел по нужде и скоро подойдет?

Некоторое время спустя убитого нашли. Поскольку на медной табличке, привязанной к поясу, стояло имя бывшего военного врача Тита Аттика, труп доставили в казарму в Остии, где какой-то трибун, часто бывавший во дворце, внимательно присмотрелся к нему и сказал:

— Он кажется мне знакомым. Возможно, я встречал его в Риме.

Потом на левой руке покойника заметили кольцо друга императора с изображением переплетенных рук и надписью «Гай».

— Думаю, что мы должны сообщить об этом во дворец, — высказал свое мнение трибун.

На следующий день Калигула получил известие о гибели его друга Геликона, который стал жертвой грабителей. Вот только странным показалось, что воры оставили золотое кольцо, а убитый путешествовал под чужим именем.

Калигула был вне себя. Но не смерть Геликона так расстраивала его, а его предполагаемое предательство.

Каллист, которому поручили разобраться с наследством, доложил императору странную вещь: оказалось, что Геликон оставил совсем немного.

— Это особенный случай, император. Геликон распродал все свое имущество и весьма запутанными путями переправил деньги за границу. Он готовился начать новую жизнь под именем Тита Аттика. В его доме после долгих поисков была обнаружена шкатулка, в которой хранятся подделанные документы, подтверждающие его жизненный путь врача.

Каллист с удивлением заметил, что обычно неподвижные глаза императора начали беспокойно моргать. К тому же его словоохотливый господин, похоже, находился в состоянии, о котором говорят, что у человека пропал дар речи. Предательство Геликона оказалось для него тяжелым ударом. Каллист сделал опечаленное лицо, но на самом деле от всего сердца наслаждался ситуацией.

— Он хотел… — проговорил Калигула, запинаясь. — Геликон хотел… Выглядит так, что он — можно предположить — планировал что-то необычное… Может быть, для моей защиты? Или чтобы что-то выведать? Это же возможно, Каллист, или?..

— Это была бы одна из сотни возможностей, — неторопливо произнес секретарь.

Калигула не обратил на его слова внимания, продолжая мысль.

— Он начал действовать, и кто-то из его или моих врагов раскрыл его и убил. Каллист, я думаю, что затевается новый заговор!

Последнее предложение прозвучало почти беспомощно и даже с нотками смирения.

— Нет, император, не думаю. В смерти Геликона я вижу стечение многих не понятных мне до конца обстоятельств. Вместе с Клеменсом мы создали сеть шпионов — для твоей безопасности, — и если бы что-то такое планировалось, мы бы тут же узнали. Ты можешь быть совершенно спокоен.

Но как раз этого Каллист и не хотел. Его упоминание о совместной работе с Клеменсом должно было вселить тревогу в императора, ведь тот делал все, чтобы рассорить секретаря и префекта.

— Значит, вы работаете вместе? — спросил Калигула с подозрением.

— Так было всегда, — с удивлением ответил Каллист. — Мы оба не в состоянии заменить силу и действие твоей божественной персоны, но, пока ты был в Германии, мы по крайней мере пытались это сделать. Я признаю, что не особенно люблю Клеменса, да и он обо мне не лучшего мнения, но, когда дело касается благополучия империи и возможности снискать твою милость, личное отставляешь в сторону.

— Значит, ты не веришь в очередной заговор?

Каллист пожал плечами.

— По крайней мере на это ничто не указывает.

— Протоген на службе?

— Конечно, во всяком случае, он не уведомлял об уходе. Передать ему твой приказ явиться?

— Нет, я сам навещу его.

В развевающейся тоге Калигула быстро прошел мимо охраны, пересек сады и колоннады, не обращая внимания на согнувшихся в низком поклоне слуг. Рабочее место Протогена находилось в старом мрачном здании времен Республики, где заседал и императорский суд. При появлении Калигулы все забегали и засуетились, поскольку никто не мог припомнить, чтобы император когда-нибудь заходил сюда. Дверь оказалась заперта, и Калигула приказал личной охране сломать ее.

Помещение было прибранным, и все выглядело как всегда. Калигула собственноручно переворошил свитки с актами, но не смог найти нужного.

— Список! Список! — визжал император. — Где список?

Собрались несколько человек из суда. Один из них отважился на ответ:

— Мы не знаем, император. Протоген никому не разрешал вмешиваться. Возможно, он еще придет…

— Он никогда не отсутствовал без предупреждения, его всегда можно было найти в любой момент, днем и ночью. Проверить его дом!

Там обнаружили следы поспешного отъезда. Не хватало одежды, обуви и многого другого, что могло потребоваться человеку в длительном путешествии. Слуге он только сказал, что по поручению императора должен надолго уехать.

Калигуле оставалось лишь смириться: Протоген, добросовестный контролер черных списков, исчез, а вместе с ним и важные документы.

Геликон мертв, Протоген сбежал. Император с болью ощутил, как не хватает ему двоих друзей — нет, не друзей, помощников. У него была превосходная память, у Протогена — еще лучше. Правда, он вел списки, но имена казненных, узников, подозреваемых, а часто и членов их семей он держал в голове и никогда не ошибался.

Почему он сбежал? Как и Геликону, ему нечего было бояться. Калигула доверял им так, как никому другому, и никогда не жалел об этом, хотя обстоятельства смерти Геликона вселяли подозрение. Не заметил ли чего-нибудь странного в поведении Протогена Каллист?

Толстый секретарь с сожалением поднял руки.

— Нет, император, но я не часто имел с ним дело.

«Пусть анонимное предупреждение и написано мной, — подумал он со злорадством. — Вот ты и потерял обе свои опоры, Сапожок. Теперь у тебя остались только светловолосые пустоголовые германцы, но они — это всего лишь инструменты, которыми может воспользоваться и другой».

Калигула бросился обратно в свои личные покои. Там находилось нечто напоминающее рабочий кабинет, которым он изредка пользовался, чтобы в тишине сделать кое-какие личные записи.

— Вон! Встаньте у дверей! — приказал он охране.

Дрожа от волнения и нетерпения, он открыл чернильницу, взял чистый папирус и написал большими буквами «Gladius» — Меч. Придавив край свитка золотой фигуркой Венеры, взял второй и аккуратно вывел «Pugio» — Кинжал. Меч и кинжал — этими двумя словами он хотел удержать то, что исчезло вместе с переписчиком приговоренных к смерти. Он сам себе дивился, как много имен хранилось в его памяти — имен, которые давно должны были быть написаны на погребальных урнах. Они оказались в списке, озаглавленном словом «Меч», под словом же «Кинжал» выстроились имена подозреваемых, против которых следовало выдвинуть обвинение. Это была увлекательная игра — обдумывать, в какой список поставить то или иное имя. При этом он представлял, чем мог заниматься человек, чью судьбу он решал в эту минуту. Например, Аппий Галл, который никогда не открывал в сенате рта, но Калигула читал мысли по его лицу. Этот толстый сенатор каждый день желал ему кинжала в грудь или яда в вино, но только вида не подавал. Ни одного двусмысленного замечания, ни одного проявления неуважения, ни одного противоречия — ничего, к чему можно было бы придраться. «Но что-нибудь обязательно найдется», — решил император, и Галл попал в список «Меч». Калигула представил, как толстяк уютно расположился у себя дома в ожидании ужина. Возможно, он хотел отведать поросенка в вине — ведь у этих людей не было фантазии, — и вот мечтал об этом поросенке и не знал, что уже рубят деревья для костра, на котором сожгут его труп, не знал, что собирается поужинать, возможно, последний раз на свободе. «Я не только Юпитер, я еще и фатум для многих людей, — эта мысль обрадовала Калигулу. — Это значит: наша жизнь — меч в руках судьбы».

Калигула злорадно рассмеялся и вписал еще два имени в список, помеченный словом «Меч». Он не знал близко этих людей, только помнил, что оба стоят во главе благородных семей. Судьба настигла вас, друзья, и ни один бог вам не поможет.

Император отложил перо и наслаждался чувством абсолютной власти, которого уже давно не испытывал.