Калигула

20

Для Корнелия Сабина оказалось нелегким делом назначать встречи с Еленой в свободные дни. Проще всего было бы видеться вечерами, когда служба заканчивалась, но она не могла уходить в это время из дома, не возбудив подозрений. Они какое-то время переписывались, пока не определили подходящий день. Встретиться договорились у храма Артемиды, как в первый раз, и Сабин с таким нетерпением ждал этого дня, словно школьник начала вакаций. Но случилось непредвиденное, и трибуну пришлось вспомнить, что в далеком Риме на троне сидит император, чьи воля и безумие добрались до отдаленных провинций.

Легат созвал всех трибунов и сообщил следующее:

— Только что из Рима поступило распоряжение. По приказу нашего императора Гая Юлия Цезаря Августа Германика в Рим должны быть доставлены из перечисленных храмов статуи богов.

Далее следовал список, но никто уже внимательно не слушал.

Старший по рангу трибун попросил слова:

— Извини, легат, если я задам несколько вопросов. Ты считаешь разумным лишать город, дружественный Риму, его святынь? Разве в Риме недостаточно изображений Юпитера или мастеров, которые могли бы их изготовить?

Легат смущенно откашлялся:

— Вопрос о том, считаю я это разумным или нет, не стоит. У императора должны быть причины для подобного приказа, и ни мне, ни вам не пристало обсуждать его решения. Мы получаем приказ принцепса и выполняем его. А мой приказ одиннадцатому легиону звучит так: защищать прибывших из Рима во время выполнения задания. Отвечают за это два наших юных трибуна с двумя центурионами. Остальные всегда должны быть наготове. Это означает, что никто в ближайшие дни не имеет права покидать лагерь. Все!

Это было тяжелым ударом. Сабин послал своего слугу Лариния за вином, запер дверь и пил, проклиная императора с его безумными приказами. Он опустошил почти весь кувшин, когда в голову пришло, что надо известить о сложившемся положении Елену.

— Приказ из Рима, любимая! Ничего нельзя поделать. Я в отчаянии, несчастен и зол…

Хоть она и женщина, но должна понимать, что военный приказ не исполнить нельзя. Но он не мог понять! Какое отношение имели к нему статуи Зевса? Почему он с мечом в руках должен был потворствовать этому святотатству? «Потому что ты трибун одиннадцатого легиона, Корнелий Сабин», — ответил он сам себе.

Надо было взять себя в руки! Строптивых трибунов тоже наказывали. Он мог навредить себе.

Задача перед ними стояла и правда неприятная. Слухи о намерениях императора быстро распространились по всему Эфесу, и люди начали волноваться. Открыто никто не сопротивлялся, это было бы опасно, а только исподтишка выражали недовольство, и очень сильное.

На первом месте в списке стоял древний храм Зевса в центре города. Огромные размеры статуи поставили римлян перед неразрешимой проблемой. Извлечь громовержца можно было, только разрушив часть храма. Чиновники посоветовались, но решения не нашли и обратились к Сабину.

— Если в приказе императора не упоминается о разрушении храма, значит, надо послать в Рим просьбу о более подробных указаниях.

Все согласились и отправились к другому храму, вход в который охраняли особенно красивые статуи Зевса и Геры.

Как только они приблизились, сразу собрались люди. Из толпы раздавались дерзкие и оскорбительные выкрики.

— Что Рим обворовывает наши провинции, известно всем, а теперь он решил отобрать и наших богов?

— Убирайтесь, варвары!

Сабин старался не обращать на это внимания, но про себя соглашался с людьми. Он со своими солдатами оттеснил народ с площади, но отдал приказание мечи из ножен не вынимать. Между тем подъехала арба, запряженная двенадцатью волами, и рабочие принялись обвязывать статую Зевса веревками.

Сабин и его воины окружили их плотной стеной, и теперь трибун молил всех богов, чтобы Елена случайно не стала свидетельницей происходящего. Прошло несколько часов, прежде чем мраморного бога аккуратно уложили на солому, привязали веревками, и арба под свист кнутов тронулась к пристани.

В храме бога Посейдона они опять столкнулись с трудностями. Рядом со статуей бородатого бога морей, занимавшей центральное место, здесь были установлены изображения Зевса и Плутона — властителей неба и земли, моря и подземного мира.

Храм открывался только в дни праздников, и никто не знал, где находится ключ. Главный жрец был в отъезде, а его заболевший помощник лежал в постели, ни о чем не зная. Между тем наступил вечер, и римлянам пришлось уйти ни с чем.

На следующее утро Сабин с одобрения легата взломал тяжелую дверь. Зайдя в полутемное помещение, они зажгли факелы и обнаружили пустой постамент Зевса — сама скульптура исчезла. Начальник приехавших из Рима грязно выругался и бросился в дом больного жреца, угрожая ему процессом оскорблении величия, но врач и слуги поклялись, что хозяин уже много дней не вставал с постели.

Однако самое трудное им еще только предстояло. В главной святыне города — в храме Артемиды — наряду с изображениями разных богов стояли и статуи Зевса, которому дочь титана Лето подарила близнецов Артемиду и Аполлона.

Новость о том, что римские легионеры хотят осквернить любимый храм горожан, молниеносно облетела Эфес. Она не могла оставить равнодушными жителей большого богатого города. Артемида считалась покровительницей Эфеса, и многие боялись, что богиня разгневается, если они допустят в храме такое святотатство.

Сто пятьдесят легионеров оказались лицом к лицу с толпой в несколько тысяч человек. Люди окружили святыню живой стеной, и, судя по всему, не собирались отступать перед вооруженными воинами.

Сабин посоветовался с другими трибунами и начальником римлян. Он не хотел брать на себя ответственность за кровавую бойню. По мнению же старшего трибуна, они, в конце концов, не воевали с Эфесом, и без четкого приказа в случае необходимости пройти к статуям по трупам ничего предпринимать не следовало.

Солдаты вернулись в лагерь и нашли у легата полную поддержку своим действиям.

Приехавшим из Рима пришлось возвращаться домой с весьма скудной добычей. Возглавляемый эту делегацию человек, правда, высказал неопределенные угрозы, но они ни на кого не произвели впечатления.

Легат посчитал так:

— Император достаточно благоразумен и не одобрит бойню из-за нескольких статуй. Я убежден, что мы найдем понимание.

Это высказывание подтвердило то, как плохо легат знал своего императора.

Сабин вздохнул с облегчением. За мужественное и разумное поведение он получил в награду семь свободных дней, тут же послал записку Елене, и она согласилась встретиться.

Довольный и счастливый, он отправился в снятое жилье. Хозяин привел комнату в порядок и обставил ее, но Сабин тут же передвинул кровать в дальний угол, чтобы она не бросалась в глаза, стол поставил к окну, подсунув под его ножку монету, поскольку тот качался. Хозяин дома мрачно наблюдал за его действиями.

— За двадцать денариев в полгода нельзя рассчитывать на шикарную обстановку, — заметил он.

— Я этого и не требую. Но рассчитываю на то, что табурет не развалится, когда к нему прикоснешься. Попробуй-ка, присядь на него!

Хозяин молча унес табурет. Сабин вытащил мешочек с двадцатью денариями, высыпал на стол и сел на скамью. Он посмотрел в окно и залюбовался зеленью обрамленного кустарником луга, видом похожего на шар холма, чьи террасообразные склоны покрывали заросли виноградника.

— Вот тебе табурет. Надеюсь, теперь ты доволен. Деньги, я так понимаю, для меня?

Сабин кивнул.

— Ты можешь позаботиться о еде и вине?

— Зависит от того, чего ты хочешь. Вина у меня достаточно, хлеб, сыр, фрукты и орехи тоже есть. Если захочешь мяса, скажи заранее. Можно быстро пожарить курицу, кролика…

— Завтра у меня будет гость. Приготовь вино, хлеб, фрукты и холодное мясо.

— За это придется заплатить отдельно.

— Я и не думал, что ты мне что-то подаришь. И еще: поставь в комнату цветы! Должно же что-нибудь цвести в твоем саду.

— Посмотрю.

К приходу Елены все было готово. Оставалось только ждать.

Из всех провинций империи прибывали суда со статуями богов из разоренных храмов. Их доставляли в Рим морем.

Для статуи Юпитера из Афин подходящего судна нашлось, и пришлось мастерить шестнадцатиколесную арбу, чтобы фигуру в десять локтей привезти в Рим на волах. В ходе путешествия с богами случилась метаморфоза — на родине их почитали как Зевса, Посейдона, Кроноса и Геракла, а границ Рима они достигли под именами Юпитер, Нептун, Сатурн и Геркулес, чтобы здесь, потеряв свои головы, получить новые — божественного императора Гая Августа.

Калигула лично заботился об установлении статуй; самые красивые он отобрал для храма, который собирался подарить «своим римлянам».

— Я представляю себе это так, — объяснял император Каллисту. — У храма должно быть свое жречество. Мы учредим его на добровольные пожертвования. В центре установят статую в человеческий рост из чистого золота с моими чертами лица. Осталось только найти подходящее имя. Что ты думаешь о Юпитере Геминии?

Каллист откашлялся.

— Близнец Юпитера? Звучит хорошо и соответствует действительности, но опасаюсь, что народ не поймет внутренней связи. Я бы выбрал имя более ясное. Юпитер существует в разных проявлениях, как Юпитер Оптимус Максимус, Тонанус (громовержец), Фулгур (мечущий молнии). Если ты позволишь мне сделать предложение, то возьми имя Юпитера Латиария. Это латинский Юпитер, издавна знакомый и понятный римскому народу.

— Юпитер Латиарий, — задумчиво повторил Калигула. — Твой острый ум снова проявил себя; ты сделал хорошее предложение, Каллист. Да, как Юпитера Латиария мой народ должен почитать меня, возносить мне молитвы, приносить жертвы.

Для римских скульпторов наступили счастливые дни. В мастерских днем и ночью стучали молотки, чтобы головы императора увенчали сотни статуй из мрамора и бронзы. Все работали по общему образцу, одобренному лично Калигулой. Правда, этот лик едва ли имел сходство с настоящим императором. Не было видно и следа лысины, величественно-спокойный взгляд больших застывших глаз был направлен в божественные дали, а тонкие сжатые губы изменили свою форму.

Такой обожествленный Калигула взирал на свой народ в храмах и общественных зданиях, возвышался над головами сенаторов, так что при входе каждый сначала видел своего императора, обозревал сакральную улицу от Римского храма до арки Августа. Статуи поменьше и поскромнее, изготовленные в Сирии, достались отдаленным кварталам города, охраняли вход на ипподром, украшали термы. Изображения предшественников постепенно исчезли, и только Октавиан остался стоять в местах, связанных с его памятью, — перед форумом Августа, его мавзолеем и прежним домом.

Калигула любил повторять:

— Тому, кто не хранит Августа в своем сердце, фигуры из бронзы или камня не помогут.

Эмилий Лепид наблюдал за развитием событий с чувством удовлетворения.

— Твой брат уничтожает себя собственными руками, — сказал он Агриппине, навестив ее. — Он озадачил народ своей богоподобностью, но римляне скоро пресытятся этим самолюбованием. Отвратительнее всех ведет себя, как всегда, сенат. Почти каждый день там разворачиваются дебаты, какие титулы ему еще можно присвоить и какие почести воздать. Между тем — я знаю из надежных источников — казна вот-вот опустеет, и Калигуле придется думать как ее пополнить. Императора, который увеличивает налоги, народ будет любить меньше, даже если он велит установить свои изображения перед каждым публичным домом. В следующем году, уже через два месяца, в силу вступят новые указы, и мы заметно продвинемся к своей цели.

— Ты очень осторожен, — сказала Агриппина, — но прежде чем эти меры осуществятся, пройдет немало времени. Я думаю, что мы не можем больше ждать.

Лепид погладил ее руку.

— Полгода, любимая. Через полгода многое изменится. Нельзя рисковать успехом из-за нетерпения.

Вошел слуга.

— Извини, госпожа, но посыльный императора желает говорить с Эмилием Лепид ом.

— Пусть войдет!

Посыльный, согнувшись в глубоком поклоне, сообщил:

— Император хочет немедленно видеть тебя, патриций. На улице уже ждут носилки.

Лепид испугался, но старался не подавать виду. С тех пор как заговор шел полным ходом, он не мог так же свободно и беззаботно, как раньше, являться перед Калигулой. Внутри поселился страх того, что холодные неподвижные глаза заглянут ему в душу и обнаружат там предательство. Лепид осознавал невозможность этого, знал, что за маской божественности Калигулы скрывался коварный, жестокий человек, полный подозрительности и недоверия, который не мог спать по ночам, панически боялся грозы и из скуки совершал странные вещи, — все это он знал, но магический блеск императорской власти и жалкому существу дарил неземное свечение, наделял несуществующими качествами, приподнимая над другими.

— Здравствуй, Лепид! — Калигула пребывал в добром расположении духа. — Я хорошо поспал сегодня после обеда и готов превратить ночь в день. Как в старые времена, Лепид! Чего мы только тогда не устраивали!

Лепид, стараясь избегать взгляда Калигулы, изобразил восторг.

— Отличная идея, мой император. Мы могли бы освежить воспоминания и снова начать оттуда, где когда-то начали, — в публичном доме у цирка Максимуса.

— Ты тогда порекомендовал хорошее вино, которое там подают.

— И отличных девушек…

Калигула удивленно покачал головой.

— Будто у меня в этом есть необходимость — бог в публичном доме!

«Бог, — подумал переполненный ненавистью Лепид. — Скоро увидишь, какой ты на самом деле смертный, мой божественный Сапожок».

Он почтительно улыбнулся.

— Бог спускается к людям, переодетый, неузнаваемый… Пусть они ощущают дрожь, когда он приближается. Сколько смертных женщин осчастливил Юпитер в разных проявлениях: как бык, лебедь, сатир, золотой дождь и в образе человека…

Калигула направил взгляд неподвижных глаз на друга.

— Нет необходимости знакомить меня с греческой мифологией. Я знаю ее так же хорошо, как ты.

Лепид многословно извинился, и они тронулись в путь.

Публичный дом нисколько не изменился, вино по-прежнему оставалось отличным, девушки — красавицами, но одной из них не хватало.

— Где Пираллия? — нетерпеливо спросил Калигула.

— Она свободная и приходит сюда, когда захочет. Послать за ней?

— Нет, — ответил Калигула. — Впрочем, передай, что император ожидает ее на Палатине.

На лице хозяина появилось недоумение:

— Император? Господа, вероятно, шутят.

Лепид подмигнул Калигуле.

— Ни в коем случае. Мы друзья императора и говорим то, что он нам приказал.

Калигула добавил:

— Даже очень хорошие друзья…

В ту же минуту он почувствовал досаду. Почему этот осел его не узнает? Ведь тысячи статуй украшают храмы и улицы…

Калигула забыл, что внешне он ничем не походил на приукрашенные изображения.

Они выбрали себе других девушек и забавлялись до самого утра. «Как в старые времена, — тешил себя надеждой Лепид. — Кажется, он доверяет мне». Патриций жестоко ошибался, поскольку для вездесущих шпионов Калигулы не были тайной ни его путешествие в рейнские земли, ни встреча с Гетуликом, ни частые посещения Агриппины.

В начале октября Луций Анней Сенека снова появился в сенате. До ворот курии его сопровождал врач Евсебий, и скоро разнесся слух, что дни поэта и философа сочтены.

Здание сената повсеместно называли курией Юлия, потому что Юлий Цезарь полностью обновил и расширил его. Сенаторы заседали в узком высоком зале, лишенном всяких украшений, сидя на простых деревянных скамьях. В центре возвышался подиум для обоих консулов, один из которых председательствовал в сенате. Высокое мраморное кресло на подиуме предназначалось императору. Это место почти всегда пустовало во времена правления Тиберия, но с того дня как любитель ораторского искусства Калигула стал принцепсом, здесь часто звучал резкий громкий голос. Слова императора градом обрушивались на головы сенаторов, заставляя их пригибаться все ниже.

На сегодня была назначена речь императора, и никто из сенаторов не осмелился не прийти. Даже стариков и больных доставили в курию их рабы, ведь горький опыт научил патрициев тому, что Калигула держал в памяти каждое пустовавшее место, и многим, кто испугался пройти легкий путь до курии, пришлось преодолеть тяжелый путь в застенки, а потом на казнь.

Император любил заставлять сенат ждать, но в этот раз появился прежде, чем сенаторы успели занять свои места.

— Патриции! — начал Калигула свою речь. — Сегодня я должен сообщить вам нечто важное, от чего — скажу без преувеличения — зависит дальнейшее существование империи. В своей неустанной заботе об общественном благосостоянии я в последние месяцы поддался желанию быть щедрым, не побоялся пожертвовать во благо народа и процветания империи последнее. Словом, государственная казна пуста, и ваша задача — ее пополнить. Я знаю, многое в нашем государстве не облагается налогами. Каждый, я подчеркиваю, каждый обязан вносить свой вклад в процветание империи, которая его защищает. И еще одно: со времен Августа существовал добрый обычай упоминать принцепса в завещаниях богатых римских граждан. К сожалению, он был предан забвению, и я хочу возродить его во благо государства.

Император сделал паузу, внимательно рассматривая безмолвных сенаторов в пурпурных тогах и традиционных красных туфлях с серебряными пряжками, а потом его голос, как плеть, хлестнул по их согнутым спинам.

— Кроме того, мне не нравится, что представителей римской знати все чаще можно встретить в цирке или в театре, а не за исполнением своих обязанностей. Они должны служить для плебеев примером достойной, наполненной трудами жизнью. А вы, сенаторы, радуетесь тому, что Рим становится распутным и бездеятельным. Но принцепс видит вас насквозь, никого не упускает из виду, ни одного из вас! В течение десяти дней я жду от вас предложений о новых налогах. Рим должен стряхнуть с себя лень, вновь осознать свою высокую роль. Почаще обращайтесь к Вергилию, который сказал о Риме: «Он, который так высоко поднял свою главу, как стройные кипарисы поднимают свои вершины над низкорослым кустарником».

С этими словами император поднялся и с легким поклоном удалился.

Сенека был возмущен. Этот распутник и бездельник дает другим наставления! Он оглянулся. Сенаторы приглушенными голосами, полными страха и трепета, говорили о новых требованиях императора.

Тут Сенека заметил недалеко от себя Валерия Азиатика.

Их взгляды встретились, и философ, удивленно подняв брови, улыбнулся старому другу. Азиатик подошел.

— Выйдем, Сенека. Мне нужен глоток свежего воздуха. Лживые слова этого человека, называющего себя божественным, отравили атмосферу.

Они хорошо знали друг друга, и Валерий не скрывал в присутствии друга своей неприязни к Калигуле. Он был уверен, что тот разделяет ее. Они прошли вверх по улице, до того места, где располагалась хорошо известная им таверна. Сенаторы заказали по кубку вина.

— Чтобы прогнать гадкий привкус, который остался после этой речи. О, музы! И он еще цитирует нашего Вергилия!

Сенека оглянулся:

— Тише, Валерий. Мы здесь не одни.

— Никто не знает, о ком я говорю. Или ты увидел кого-то подозрительного?

— Нет, но шпионы снуют повсюду.

— Хорошо, тогда поговорим тихо. Ясно, что наш Сапожок поистратился. На безумные кутежи ушло все, что оставил Тиберий, и теперь Калигула надеется, что граждане Рима оплатят его дальнейшие распутства. Любопытно, какие налоги придумают сенаторы. К тому же он хочет получать наследство. Нам знакомо это со времен Тиберия с тогдашними процессами по делу об оскорблении величия. Кто себя послушно убьет сам и оставит половину имущества императору, спасет семью от разорения, а приговоренный к смерти потеряет все. По этому рецепту хочет стряпать и Гай. Если он останется на троне еще на несколько лет, весь сенат найдет последнее пристанище на Гемониевых ступенях, в то время как это чудовище будет растрачивать наше состояние.

Сенека кивнул.

— Ты сказал то, что думают многие, но каждый втайне надеется, что его это не коснется.

— Надежда может оказаться обманчивой. Нашими с тобой именами, думаю, начинается его список.

Сенека пожал плечами:

— Что касается меня, могу согласиться. Но я не настолько богат. Возможно, это спасет мне жизнь.

— Как надолго? — усмехнулся Валерий.

— На время, которое позволит нам его пережить.

— Твои слова да услышит Юпитер.

— Калигула назвал себя Юпитером Латиарием. Надеюсь, твое достойное желание не дойдет до его божественного слуха.

Сабина разбудили первые лучи солнца, ласкающие его лицо. Дни в конце сентября были такими теплыми, что он забыл закрыть ставни. Трибун встал и подошел к окну. На пастбище мирно паслись мул и лошадь, дальше, у подножия холма, начинались виноградники, и он видел, как сборщики с корзинами разошлись по всему склону и приступили к работе. Сабин наслаждался этой картиной, пока не появилась служанка, чтобы увести мула. Она увидела стоящего у окна мужчину и весело ему подмигнула. Сабин оделся и вышел во двор. Он спросил повстречавшегося раба, где можно помыться. Тот на едва понятном молодому римлянину греческом объяснил, что здесь моются раз в неделю, и этот день не сегодня.

— Но у вас же должен быть колодец?

Раб показал рукой в сторону. Да, на заднем дворе оказался колодец и рядом — каменное корыто. Там уже виденная им девушка как раз поила своего мула. Она с ужасом наблюдала, как незнакомец забрался в чан и принялся мыться. Не часто увидишь человека, который добровольно ранним утром плещется в холодной воде. Служанка предположила, что тот, вероятно, дал какой-нибудь обет и теперь пытается умилостивить Артемиду.

Сабину же было неважно, что о нем подумают. Освежившись, он отправился в город. На пути из дома ему встретился хозяин, и Сабин напомнил ему о цветах и еде.

— К полудню все должно быть готово!

— Если ты заплатишь, — пробурчал тот, — получишь все, что захочешь.

Жизнь у храма уже бурлила. Сабина тут же обступили хорошо знакомые запахи ладана, пота и паленого мяса. На этот раз искать долго не пришлось. Елена ждала его на условленном месте в сопровождении служанки Клонии, которая недоверчиво оглядела молодого трибуна.

Они купили ладан; его можно было выбрать из восьми сортов. У входа в храм стояли жертвенные чаши, в которые Елена разложила крупицы, и теперь от них поднимался ароматный голубой дымок. Она пробормотала ритуальные слова, подняла руки, какое-то время молча молилась и обратилась к Сабину.

— Я прошу Артемиду о ребенке и поэтому могу приходить в храм каждые четыре дня.

Они вышли. Сабин шел сзади и смотрел на тонкую хрупкую фигурку Елены. Как в этом теле мог разместиться ребенок? Во всяком случае, он радовался, что проклятому Петрону до сих пор не удалось зародить в ней новую жизнь.

— Куда пойдем на этот раз? — поинтересовалась Елена.

— Домой!

— Домой? Как это?

— Я снял недалеко от храма комнату. Из окна видно пастбище, виноградники…

— Я не пойду! Я не могу позволить чужому мужчине отвести себя в его дом.

— Но, Елена, я тебе не чужой. Или ты хочешь меня обидеть?

Янтарные глаза пристально посмотрели на него, и Сабин почувствовал легкую дрожь. Ему пришлось напрячь всю свою волю, чтобы тут же не обнять и не поцеловать Елену.

— Нет, обидеть тебя я не хочу, Сабин, нет. Я… я рада, что ты здесь.

Эти слова привели Сабина в восторг:

— Ведь я в Эфесе только из-за тебя.

Ее лицо тут же гневно вспыхнуло:

— Но ты римский солдат! Ты знаешь, что недавно ваш император велел ограбить наши храмы? И, как говорят, не только наши, но и в Азии тоже. А еще рассказывают, что он покушался даже на Юпитера Олимпийского, да только статуя оказалась слишком велика, и ее не смогли сдвинуть с места. Что ты, римлянин, скажешь об этом преступлении?

Сабин поднял руки.

— Разделяю твое возмущение и согласен, что это преступление. Но мне, римскому трибуну, не пристало обсуждать приказы. За это несет ответственность сам император.

— Я слышала, что в Риме статуям отбивают головы, чтобы заменить их на императорские.

— Я тоже об этом слышал, но думаю, что это только слухи. Калигула просто высоко ценит греческое искусство, как большинство римлян. Давай побеседуем о чем-нибудь другом. Как поживает Петрон? Отец пока не выгнал его?

— Об этом я бы как раз не хотела говорить. Далеко до твоего дома?

— Еще несколько шагов, и мы на месте.

Домовладелец сдержал обещание. Окно украшала герань, а в старом кувшине с отбитой ручкой красовались какие-то цветы. Ждал их и накрытый стол: в простые глиняные миски были разложены сушеные фрукты, стояло кислое молоко и разделанная птица. На пол хозяин поставил корзину со свежим хлебом и высокий кувшин с вином. Сабин потер руки:

— Что ты скажешь при виде этой роскоши? Ты голодна?

Елена посмотрела по сторонам:

— Хорошо, что ты придумал снять комнату. Здесь мы сможем спокойно поговорить, и мне не придется все время оглядываться и бояться, что кто-нибудь меня узнает.

Сабин наполнил кружки вином.

— Наверное, в Эпидавре, ты и представить этого не могла? — спросил он.

— О чем ты?

— Что однажды в Эфесе ты окажешься моей гостьей, будешь сидеть со мной за одним столом.

— Должна тебе признаться, Сабин, что тогда не приняла тебя всерьез. Я думала, что ты завлекаешь девушек своими голубыми глазами, хватаешь то, что идет в руки. Теперь, когда ты приехал сюда из-за меня, я сожалею об этом.

Сабин взял хлеб из рук и попытался притянуть ее к себе. Она не поддалась, уперевшись руками ему в грудь.

— Это ничего не меняет. Я замужем и твоей быть не могу.

Сабин отпустил женщину.

— Давай сначала поедим.

Но, похоже, у Елены не было аппетита. Она раскрошила хлеб между пальцами, вяло пожевала куриное крылышко, откусила кусочек фенхеля и положила плод обратно. Сабин же так увлекся трапезой, что не сразу заметил, как мало ела его гостья.

— Тебе не нравится?

— Нет-нет, нравится. Все очень вкусно, но я не голодна.

Он поднял кружку:

— Тогда, может, выпьешь вина?

Елена послушно поднесла свою кружку к губам и сделала маленький глоток.

— Я хочу тебе кое-что сказать… — робко начала она.

Сабин вытер губы.

— Смелее! Расскажи мне, что у тебя на душе, — попытался он ее ободрить.

— Ты был свидетелем моих жертвоприношений Артемиде, и я назвала тебе причину.

— Ты хочешь ребенка…

— Да, но все просьбы к богине бессмысленны.

— Бессмысленны? Как это понимать? Ты бесплодна?

— Надеюсь, что нет. Они бессмысленны, потому что… потому что…

Елена опустила голову и тихонько заплакала. И Сабин погладил ее по волосам.

— Ты уже начала, договаривай, тебе станет легче.

Елена собралась с силами:

— Почему бы тебе об этом и не знать. В конце концов, не я должна стыдиться. Итак, бессмысленно просить Артемиду о ребенке, если муж не в состоянии произвести потомство.

— Не в состоянии? — озадаченно переспросил Сабин. — Чего ж ему не хватает? Из него сделали евнуха?

Елена невольно рассмеялась.

— Нет, все необходимое у моего супруга есть, но женщины его не привлекают. Почти каждый вечер он пьет со своими друзьями, и с ними все время проститутки — и женщины, и мужчины. Петрон, похоже, предпочитает последних.

Сабин покачал головой.

— Я знаю римлян, которые тоже больше любят мужчин, но у них есть дети.

— Он пытался, — вздохнула Елена. — По крайней мере сначала, но из этого ничего не получилось. Я долго думала, сказать ли его отцу, но так и не решилась. Конечно, они все считают виноватой меня, и я не могу больше выносить взгляды его родителей. Как только мы встречаемся, они сразу смотрят на мой живот, а лишь потом приветствуют меня. Петрон неплохой человек, не сильно ограничивает мою свободу, но ему нельзя было жениться.

Сабин громко рассмеялся, поперхнулся и осушил свою кружку.

— Извини, я смеюсь не над тобой, а над всей этой запутанной историей. Как часто я завидовал Петрону, проклинал его в мыслях, и теперь слышу, что ты живешь рядом с ним девственницей.

— Почти так…

— В нашей власти изменить это обстоятельство…

Елена замолчала, отхлебнула вина, посмотрела на Сабина долгим взглядом и тихо сказала:

— Тогда, в Эпидавре, ты был прав, когда говорил, что нельзя выходить замуж за друга детства. Это все равно что брать в мужья брата. Но что я могла сделать? Если бы родилась мужчиной, могла бы в крайнем случае уйти из семьи, пробиваться в жизни без помощи родителей. Но как поступить девушке? У нее есть только две дороги — повиноваться или стать проституткой.

— Ты права, Елена, но Фортуна была к тебе благосклонна, ведь теперь у тебя есть я.

Она не очень сопротивлялась, когда Сабин усадил ее к себе на колени и поцеловал. Он почувствовал, как тело женщины, сначала такое напряженное, стало мягким и податливым, и Елена со всей страстью ответила на его поцелуй. Молодой римлянин поднялся, чтобы задвинуть засов и закрыть ставни. Комната погрузилась в мягкий полумрак, и Елена, сняв одежду, прошептала:

— Я хочу этого. Пусть это произойдет.

Когда глаза привыкли к темноте, Сабин смог разглядеть ее стройное белое тело, увидел блеск в широко раскрытых глазах, которые спокойно смотрели на него. Тело юноши пылало огнем, содрогаясь от нетерпения, но он заставил себя успокоиться, опустился перед Еленой на колени и, едва касаясь губами ее обнаженного тела, покрывать его нежными поцелуями. Кончиками пальцев он ласкал ее грудь, живот, медленно спустился к лобку, но, ощутив легкое сопротивление, не стал проявлять настойчивость, терпеливо выжидая, когда тело женщины проснется, наполнится желанием. И вот она положила руки ему на плечи, прижалась к нему животом. Щеки ее пылали. Елена прошептала:

— Я хочу тебя, Сабин, любимый, сейчас, сейчас…

Этого мгновения Корнелий Сабин так долго ждал, так долго молил о нем всех богов! За все время в Эфесе он не прикоснулся ни к одной женщине, чем навлек на себя шутки других трибунов. Семя его, переполнив чрево Елены, блестело теперь на ее животе и бедрах.

Он тихо засмеялся:

— Сберег для тебя, любимая. И надеюсь, что это не все. Мы отметим наш праздник любви сегодня еще не один раз. Можешь благодарить за это Артемиду.

Елена блаженно раскинулась на постели и улыбалась:

— Вот как это бывает… — произнесла она слабым голосом.

— Да, так это может быть, любовь моя. Тебе пришлось Долго ждать.

— Петрон — жалкое подобие мужчины, бесстыдный развратник, — это прозвучало почти весело.

— Он не должен был жениться на тебе. Теперь ты знаешь, чего он тебя лишает.

— Он такой, какой есть, и этого не изменить.

Сабин засмеялся:

— К счастью, любовь моя, к счастью. Я не хочу тебя ни с кем делить.

Елена, которая в этот день стала настоящей женщиной, чувствовала себя в гармонии с природой и настолько довольной жизнью, что была не в состоянии думать о будущем, полностью отдаваясь своей страсти.

То, что Сабин сотворил с ее телом, было для нее открытием и все же казалось таким естественным, как еда и питье, сон и пробуждение. Его поджарое тело, терпеливая ласка, взгляд веселых голубых глаз — все это стало вдруг таким близким и знакомым, будто давно являлось частью ее жизни.

Тяжело дыша, они оторвались друг от друга; наслаждаясь сладкой усталостью, Сабин положил руку на блестящий от пота живот Елены.

Вдруг комната наполнилась светом. Сабин возмущенно выпрямился, посмотрел в окно и весело рассмеялся. Лошадь заскучала, гуляя по лугу, и решила полюбопытствовать, что творится в доме, толкнув головой ставни. Она потянула носом воздух, вздохнула и снова ушла прочь.

Елена тоже развеселилась:

— Лошадь так возмутило то, что здесь происходит среди белого дня, что она даже вздохнула.

Сабин закрыл ставни на крючок.

— Но сначала она принюхалась и, возможно, подумала: «Здесь пахнет человеческой любовью — отвратительный запах. Аромат жеребца куда приятнее».

— Кому что нравится.

Сабин поцеловал ее в плечо.

— Мне нравишься ты. Я люблю тебя, Елена.

— Чем это кончится, Сабин?

— Все только началось. Ты будешь и дальше приносить жертвы Артемиде, а я ждать тебя здесь. На твою служанку можно положиться?

— Клония всегда заботилась обо мне. В доме она единственный человек, которому я доверяю. Правда, ей не по нраву то, что я делаю, но она ведь женщина, любила мужчин, рожала детей — и должна меня понять.

— Ты любишь меня, Елена?

Она закрыла глаза, будто в раздумье.

— Дай мне время, Сабин. Мне надо во всем разобраться. Если подумать, сейчас ты единственный мужчина, которому я благодарна. На отца я злюсь из-за того, что он отдал меня Петрону, а Петрон вообще не мужчина, которого может любить женщина. Правда, по закону он является моим мужем, но волей богов им стал ты. Возможно, это ответ Артемиды на мои жертвоприношения. Она, конечно же, знает, что рядом с Петроном я никогда не забеременею, даже если каждый день буду жертвовать ей быка. Поэтому она свела нас вместе, как свойственно богине, которая отвечает за любовь и потомство.

Сабин покачал головой:

— Ты кое-что забыла: мы познакомились до твоего замужества, до того, как ты стала совершать пожертвования.

— Что ты знаешь об Артемиде! Она умеет творить чудеса и знает сердца людей. Ты вообще веришь в богов, Сабин?

— Любимая, есть занятие поинтереснее разговоров об Олимпе. Времени у нас не так много. Давай используем его с толком!

Елена приподнялась на подушках:

— Который сейчас час?

— Два часа до захода солнца.

— Я должна идти. Где здесь можно помыться?

— Во дворе, у колодца. Ты найдешь там много благодарных зрителей из числа рабов.

Он натянул тунику, открыл дверь и громко крикнул:

— Нам нужна вода! Полный кувшин!

Через некоторое время в дверь постучали. Сабин, чуть-чуть приоткрыв ее, втянул кувшин в комнату. Елена долго и тщательно мылась, а потом поправляла прическу.

— Когда ты снова придешь? У меня еще есть пять свободных дней.

— Послезавтра начинается подготовка к осеннему празднику Артемиды. Девушки и женщины будут украшать храм цветами и фруктами. Думаю, что тогда и смогу прийти к тебе.

— Чтобы снова отпраздновать наш праздник любви, — с улыбкой произнес Сабин.

— Посмотрим… — неопределенно ответила Елена, поскольку не хотела показать, как рада будет возможности встретиться с ним снова.

Свои свободные деньги Кассий Херея решил использовать для покупки соседних неосвоенных земель. Император Август превратил Транстибериум в новый городской квартал, который тогда представлял собой пашню с несколькими крестьянскими дворами. Часть этой территории, поделив на маленькие участки, населили бедные горожане, а часть получили люди состоятельные, построившие здесь роскошные виллы с пышными садами. Одна из них принадлежала когда-то Юлию Цезарю, и здесь жила во время визитов в Рим царица Египта Клеопатра. Земля все время дорожала, и Херея понял, что действовать надо быстро. Он расширил свой дом, пристроив крыло, а у садовника появилась собственная хижина.

— Трибун дворцовой охраны императора не должен жить как простой ремесленник, — сказал он Марсии. — Нам придется чаще принимать гостей, отвечать на приглашения других офицеров. Кстати, я хочу на участке земли, который мы выкупили у Бабула, построить дом. Когда-нибудь он станет твоим вдовьим наследием.

— Ни слова об этом! Поосторожнее с такими речами, боги могут разгневаться! Я вовсе не хочу становиться вдовой.

— Но, Марсия, — попытался он успокоить ее, — я почти на пятнадцать лет старше тебя, и это вполне естественно…

— Нет! Не желаю ничего слышать.

«Так она хочет сказать мне, что любит меня», — растроганно подумал Херея и поцеловал жену в обе щеки.

Она рассмеялась.

— Между прочим, посыльный принес тебе письмо.

Херея взял в руки свиток и сломал печать.

— От Корнелия из Эфеса! Ему давно пора дать о себе знать. Сначала я прогляжу его сам, а потом прочитаю тебе вслух.

Марсия улыбнулась.

— Ты просто хочешь проверить, что подходит для моих ушей? Ладно, уходи. У меня есть занятия поважнее разговоров с тобой.

Херея посмотрел на жену с высоты своего огромного роста, как собака глядит на хозяина. Он очень любил ее и готов был на все, чтобы сделать Марсию счастливой. Сейчас же трибун притворился обиженным и с ворчанием удалился.

Чтение давалось ему проще, чем письмо, и Херея с удовольствием углубился в послание друга, которое оказалось немаленьким.

Херея свернул свиток и задумался. Его беспокоила одна фраза: «Что станет дальше со мной и Еленой, не знаю!» Какой-нибудь выход всегда можно было найти, но друг его находился в сложном положении. Сабин хотел от него, Хереи, совета, но советовать влюбленным сложно. Если бы все происходило в Риме, он уговорил бы Сабина потребовать развода. Но римскому трибуну в Эфесе необходимо помнить об осмотрительности, так же как и гречанке Елене, которая заботилась о чести семьи.

Херея хотел ответить на письмо как можно скорее, но это означало для него тяжелый труд и требовало целого свободного дня. Он пошел к Марсии и прочел вслух послание Сабина, а потом спросил:

— Как бы ты поступила на его месте?

— Мужчина лучше бы смог ответить на твой вопрос, но я могу встать на место Елены. Я бы сделала все, чтобы оградить семью от неприятностей. К тому же из письма не ясно, любит ли она его так же, как он ее. То, что жена содомита хотела бы иметь в постели нормального мужчину, я хорошо понимаю, но в том, чтобы она ради Сабина оставила все — семью, друзей, родину, сомневаюсь.

— Не хотел бы я оказаться на его месте, — сказал Херея и принялся размышлять, что же посоветовать влюбленному другу.