Калигула

2

Випсания Агриппина приказала своему сыну Калигуле явиться к ней. Она никогда не просила, только приказывала.

Калигуле исполнилось шестнадцать лет, и он уже неплохо умел льстить, раздавать похвалы, притворяться, но никому и никогда не открывал своих истинных чувств. Долговязый длинноногий юноша с бледным, не по возрасту серьезным лицом едва ли казался привлекательным. Взгляд его глубоко посаженных глаз всегда оставался неподвижным. Эти глаза видели все, но в них ничего не отражалось, и ничто на лице Калигулы не выдавало его эмоций.

Агриппина сидела у окна и читала письмо, которое сразу же отложила, как только вошел сын. В глазах этой женщины всегда поблескивали агрессивные огоньки. Узкие, упрямо сжатые губы, дерзко вздернутый нос — у нее было лицо, что называется, без возраста. Агриппине давно уже минуло тридцать, но никто, глядя на нее, не смог бы дать ей столько лет; трудно также было поверить, что она родила девятерых детей.

— Пусть боги защитят тебя… — пробормотал Калигула в знак приветствия.

— Боги, боги! Уж лучше брать судьбу в собственные руки. Какое дело было богам, когда Пизо по поручению Тиберия отравил твоего отца? Мужчину во цвете лет, гораздо более любимого народом, чем когда-нибудь был любим этот сластолюбец на Капри. Он ненавидит нашу семью, Гай, он с удовольствием бы всех нас истребил — меня, тебя и твоих братьев и сестер. Что он сделал для того, чтобы Сеян прекратил из жажды мести преследовать твоих братьев? Ничего!

— Возможно, он об этом и не знает, — предположил Калигула.

— Он ничего не хочет об этом знать, он предоставил Сеяну полную свободу действий. Но сейчас как раз представилась возможность открыть ему глаза. Он снова хочет видеть тебя, своего любимого племянника. Остерегайся его коварных замыслов! Капри — это змеиное гнездо. Там все пропитано кровью противников Тиберия. Старому чудовищу скоро семьдесят, и я молю всех богов, чтобы он наконец отправился к проклятому Орку[2].

Калигула сумел сохранить спокойствие.

— Он, кажется, еще довольно крепок и здоров. Стране нужен хоть какой-нибудь император. Его единственный сын мертв, внуки еще несовершеннолетние. Сеян хочет получить трон, но было бы неразумно дать ему почувствовать, что мы это знаем. Надо ждать, мама, надо просто ждать.

— Твое выжидание однажды будет стоить тебе головы, мой дорогой. Ты, как самый младший, пока не значишься в списке врагов Сеяна, но он наблюдает за тобой.

Калигула мрачно улыбнулся:

— И я за ним тоже, за ним и за многими другими…

— Если бы я знала, что ты думаешь на самом деле…

— Прежде всего я хочу остаться в живых, больше ничего.

— Трус! Если бы мне моя жизнь была дороже мести, этот трусливый убийца не отправился бы в царство мертвых. Ты поступаешь бесчестно по отношению к своему отцу, сын мой.

Калигула отвернулся. Он боялся, что по его лицу мать поймет, как горек для него этот упрек. Едва слышно он проговорил:

— Надо остаться живым, чтобы отомстить, а для этого нужно быть хитрым и терпеливым. С Тиберием шутки плохи. Ты должна была подумать об этом, мама, прежде чем называть меня трусом.

Уже больше года император жил исключительно на Капри, где в самой высокой северной части острова построил роскошную виллу. Здесь билось сердце Римской империи, здесь сходились нити власти, правда, с некоторых пор далеко не все.

Часть их держал в своих руках Луций Элий Сеян, любимец императора. В качестве почти всевластного преторианского префекта он следил за исполнением приказов императора в Риме, в то время как бесправный и постоянно оскорбляемый сенат дрожал перед ним и одновременно бесстыдно ему льстил. Открытых противников больше не было — уж очень много голов слетело с плеч.

Проверяли долго и основательно Агриппину и Калигулу: нет ли у них оружия и других подозрительных предметов?

— Убери от меня руки! — прикрикнула Агриппина на преторианца. — Не испугается же император женщины! Вы служите доблестному мужу или жалкому трусу?

Преторианец предпочел не обращать внимания на подобные замечания.

Император принял их в овальном перистиле[3], являвшем собой настоящее архитектурное чудо, с колоннами, изготовленными из различных видов дорогостоящего мрамора. Над половиной двора был натянут голубой шелковый балдахин, под ним стоял столик из слоновой кости с инкрустацией.

Калигула год не видел своего дядю и нашел его сильно постаревшим. Как и все мужчины из династии Юлиев — Клавдиев, он отличался высоким ростом, но теперь сгорбился, и его почти совсем лысая голова слегка подергивалась. Язвы, покрывавшие лицо Тиберия, уже несколько лет, были заклеены, что придавало ему гротескный вид, поскольку у него было красивое лицо человека благородного происхождения, с большими глазами, правильной формы носом и глубокими складками у рта.

Он коротко приветствовал Агриппину и затем обратился к Калигуле.

— Ты сильно вырос, Гай. Ты еще не раз это услышишь, но я давно тебя не видел. Что говорят про меня в Риме? Любит ли народ своего императора, как ему и подобает?

Калигула сделал вид, что не заметил насмешливого тона.

— Народу не хватает его императора. Ты бы доставил ему большую радость, если бы чаще навещал Рим. Люди только об этом и говорят…

Агриппина вмешалась в разговор.

— Кроме того, довольно неприятно, что нами помыкает Сеян, который, правда, ссылается на твои приказы. Он преследует моих сыновей, Нерона и Друза; я уже не знаю, как сопротивляться.

Император наморщил лоб, что было непросто из-за повязки.

— Нерон и Друз взрослые мужчины, они сами должны уметь защищаться, но я думаю, что ты, как всегда, преувеличиваешь. Я могу положиться на Сеяна, он не осмелится причинить вред членам нашей семьи без прямого приказания.

— Которого ты, конечно же, ему не отдавал…

— Нет! — резко ответил Тиберий. — Я не приказывал ему ничего подобного. Ты явилась, чтобы поссориться со мной, Агриппина?

Она не позволила вывести себя из равновесия.

— Сеян рыщет по Риму, как голодный волк, и совершает свои позорные дела твоим именем, Тиберий. Каждый день он порочит твою репутацию все больше, а сенат ползает перед ним на коленях, как будто это он сидит на троне Цезаря, а не ты. Было бы не лишним приставить к нему надежных людей, чтобы те не спускали с него глаз ни днем ни ночью.

— Я это давно сделал.

Агриппина зло рассмеялась.

— Конечно, ты это сделал, но он их купил — одного за другим.

Калигула слушал разговор с неподвижным лицом.

Тиберий обратился к нему:

— Ты тоже так думаешь, Гай?

— Я еще ношу юношескую тогу, и мне не пристало иметь собственное мнение. Мне Сеян до сих пор не сделал ничего плохого.

— Трус! — прошипела Агриппина.

— Ты называешь своего сына трусом, потому что он говорит правду?

— Правда, правда! Он говорит только то, что хочешь слышать ты. Отправляйся в Рим, и ты увидишь правду собственными глазами.

— Рим противен мне, и я останусь здесь. Но ты, невестка, последи за своим языком. В каждом твоем слове звучит оскорбление императорского величия. Довольно об этом! Я не хочу больше слышать ни о Риме, ни о Сеяне.

Он хлопнул в ладоши.

— Внесите блюда!

Стол Тиберия не был пышным: император не придавал еде большого значения. Гостям предложили жареных фазанов в горчичном соусе и рагу с перечной подливкой. Агриппина ела только те блюда, от которых брал Тиберий, отказалась от вина, предпочитая воду, которой император разбавлял свое соррентийское. Потом подали фрукты: яблоки, виноград, кусочки дыни, политые медом. Сам император к ним не притронулся, но предложил Агриппине.

— Я приказал принести фрукты только для тебя, потому что знаю, как ты их любишь. Почему ты ничего не берешь?

— В последнее время у меня от них болит живот, к тому же я сыта.

Калигула потянулся за яблоком.

— Не трогай! Ты тоже не переносишь фрукты. От этих неспелых яблок у тебя случатся желудочные колики.

Тиберий посмотрел на свою невестку странным взглядом.

— Ты же не думаешь…

— Я ничего не думаю, Тиберий, кроме того, что твои фрукты не пойдут нам на пользу.

Император непринужденно откинулся на спинку кресла и тихонько засмеялся. Таким довольным его давно не видели.

— Теперь я, по крайней мере, знаю, за кого ты меня принимаешь. Однажды в Риме ты уже выразила свое подозрение, но я посчитал это шуткой. Теперь же я стал умнее. Мне и в семьдесят приятно узнать что-то новенькое об этом.

Он поднялся и коснулся руки Калигулы.

— Пройдемся. Я хочу еще немного побеседовать с тобой.

Агриппину он оставил сидеть, как будто той больше не существовало. Когда они отошли так далеко, что их нельзя было услышать, Тиберий спросил:

— Правда ли то, что утверждает твоя мать? Я, конечно, знаю не обо всем, что происходит в Риме, но в то, что Сеян мне лжет, не могу поверить.

Прежде чем ответить, Калигула обдумал каждое слово.

— Конечно же, он не лжет тебе, господин, но, возможно, несколько превышает свои полномочия. Моя мать была права, когда говорила, что люди слишком льстят ему. Не каждый заслуживает доверия, которое ему дарят, — я говорю в общем смысле.

— Ты не должен думать, что я ему полностью доверяю. Я никому не доверяю! То, что человек говорит, и то, что он думает, часто не одно и то же. Но Агриппина во всем заходит слишком далеко. С тех пор как твой отец умер, она стала невозможной. Впрочем, хватит об этом! Я хотел показать тебе прекрасный вид, который открывается отсюда.

В то время как они поднимались по узкой витой лестнице из мрамора, Калигула думал: «Весь Рим будет радоваться, когда он наконец умрет, но пока Сеян у власти, он должен жить. Сначала Сеян — потом он!»

Луций Элий Сеян уже много лет стремился к одной-единственной цели: он хотел стать императором, но плодовитость семейства Юлиев — Клавдиев усложняла ему путь к власти. Надо было убрать с дороги стольких людей, чтобы достигнуть желаемого, и он часто бывал близок к тому, чтобы отступиться. Но жажда власти так прочно и глубоко укоренилась в нем, что Сеян снова и снова находил новые пути — часто обходные, чтобы медленно, но уверенно шагая по трупам, приблизиться к ней.

Самым серьезным препятствием на этом пути был Юлий Цезарь Друз, родной сын Тиберия и его бесспорный наследник. Когда Друз получил от императора консульскую власть, для Сеяна наступило время действовать.

Он принялся ухаживать за Клавдией, женой наследника, и потихоньку затянул ее в свои сети, а поскольку теперь его собственная жена Апиката мешала ему, прогнал ее вместе с детьми.

Власть дорого стоила, и уж кто-кто, а Сеян это хорошо знал. Он всегда был готов платить высокую цену, ведь в конце стояла цель: Луций Элий Сеян — император Август. В мыслях он наслаждался своим будущим именем и знал, что в силах подвести черту под правлением Юлиев — Клавдиев, ведь он был братом и племянником консулов, состоял в родстве с самыми благородными римскими семьями.

Сеяну уже исполнилось сорок, но он чувствовал себя крепким и здоровым, готовым к решению государственных задач. В конце концов, Тиберию, когда он поднялся на трон, было пятьдесят шесть.

Клавдия оказалась глупой гусыней, за что он возблагодарил богов. Женщина быстро поддалась на его бесстыдную лесть, тем более что Друз все больше пил и забавлялся с проститутками и она чувствовала себя покинутой и одинокой.

«Император тоже не может выбирать себе сыновей», — довольно подумал Сеян. Очень скоро он соблазнил Клавдию. Удовольствием это было сомнительным. Сначала она прикидывалась смущенной недотрогой, но он быстро расшевелил эту дурочку, и та стонала на ложе любви все громче.

Этот Друз, императорский сынок, на поле сражения, правда, строил из себя героя, но до такого города как Рим не дорос: тут нужны были другие качества и задатки.

Сеян потер щеку. Этого он никогда ему не забудет. Друз был во второй раз выбран консулом, когда они поспорили из-за Клавдии.

— Я запрещаю тебе в будущем во время симпозиумов таращиться на мою жену. Вы перемигиваетесь и ведете себя так, будто вы любовники. Я, Сеян, консул, и не хочу, чтобы обо мне сплетничали. Кроме того, ты женат.

Сеян ухмыльнулся.

— Хорошо, Что ты об этом вспомнил. Найдется ли в Риме женщина, с которой ты до сих пор не переспал?

Друз двинулся на него с угрожающим выражением лица:

— Ты хочешь ссоры? Или это отвлекающий маневр, чтобы я забыл о ваших любовных заигрываниях? Без моего отца ты был бы ничем, Сеян, меньше, чем ничем!

— И ты был бы не консулом, Друз, а в лучшем случае продавцом рыбы или хозяином дешевой таверны в квартале проституток.

Тут Друз отвесил ему пощечину, которая до сих пор горела на щеке.

После этого Сеян начал разыгрывать перед Клавдией сгорающего от страсти, подкарауливал ее и при каждой возможности повторял, что женился бы на ней, если бы та была свободна.

— Но ты ведь и сам женат. Апиката родила тебе троих детей и не освободит добровольно свое место.

— Пусть это будет моей заботой. Моя любовь к тебе преодолеет любые препятствия. Но самая большая наша проблема — Друз, твой муж. Он не захочет огласки и не согласится на развод. Кроме того, император не даст ему разрешения.

По глупому лицу женщины было видно, как напряженно заработал ее мозг.

Сеян решил ей помочь:

— Я — второй человек в государстве, а Тиберий стар. Предположим, когда он умрет, Друза не будет в живых, а я состою в браке с бывшей женой наследника…

«Стать императрицей, — промелькнуло в тщеславной головке Клавдии. — Первой женщиной империи — Августой!» Ее дыхание участилось. И Сеян окажется привязанным к ней на всю жизнь, ведь он будет обязан ей — пусть частично — троном, кроме того, император не может развестись. Что толку от Друза? После рождения Юлия он перестал с ней спать, и римские матроны передавали его из одной спальни в другую. Она посмотрела на префекта:

— Это должно выглядеть как самоубийство…

Сеян покачал головой. Такой глупой могла быть только Клавдия.

— Нет, моя милая, только не так. У твоего мужа нет причин кончать жизнь самоубийством. Но он обжора и пьяница. Испорченная рыба, блюдо из грибов, плохие устрицы — это скорее будет похоже на правду.

Решившись идти этим путем, Клавдия действовала очень быстро. Врач, который служил у нее, бывший раб Эвдем, сварил медленно действующий яд, который, если его подсыпать маленькими порциями, создавал картину изнуряющей болезни. Слугу, обязанного пробовать еду Друза, подкупили и посвятили в тайну; наследник заболел, но никто не воспринял это всерьез, в том числе и император. Тогда он еще жил в Риме, каждый день ходил в курию и, казалось, не имел больше никаких забот. Но «болезнь» привела, как и было задумано, к смертельному исходу.

Сеян значительно продвинулся к своей цели. Его отношение к Клавдии становилось все более прохладным. Она была лишь инструментом, и теперь надлежало от нее избавиться. Однако ему хватило ума, чтобы не дать ей этого почувствовать. Без тени сомнения в голосе он говорил с ней об их браке и блестящем будущем. Сеян отправил Тиберию письмо, в котором просил разрешения на брак с Клавдией, зная точно, какой будет реакция императора. В ответ он получил длинное приветливое послание, где говорилось, чтобы он оставил женщину в покое, поскольку у Тиберия для них — и Сеяна, и Клавдии — другие планы.

С этого момента отношение Сеяна к Клавдии изменилось. Он обращался с ней резко и холодно, и она частенько ходила с заплаканным лицом. Но это не бросалось в глаза: ее слезы приписывали горю по поводу утраты мужа. Клавдия пригрозила Сеяну рассказать об убийстве, но тот лишь хмыкнул и провел пальцем по ее шее.

— Было бы жаль твоей красивой головки, моя госпожа. Тебе ведь только тридцать пять. Для меня ты немного старовата, ты должна это понимать, а вот для смерти слишком молода.

Что ей оставалось делать? Она не хотела умирать и поэтому, скрипя зубами от злости, молча наблюдала, как Сеян ухаживал теперь за ее дочерью Юлией. Она была внучкой императора, а Сеян хотел при помощи женитьбы как можно ближе придвинуться к трону. Но и здесь возникло препятствие: Юлия уже три года была замужем за Нероном, сыном Германика.

Сыновья Германика! Сеян знал, что не сможет их обойти. Калигула был еще ребенком, про него он мог пока забыть, но были два других, прежде всего муж Юлии. Однако нельзя же было продолжать охоту на наследников перед носом императора. Старик здорово мешал ему, пока находился в Риме, и Сеяну пришло в голову убедить его в преимуществах отдаленной резиденции.

Остров Капри был давно хорошо знаком императору: здесь находилась летняя вилла Августа, где он с удовольствием останавливался и куда часто приглашал Сеяна. Мысль об острове нравилась ему все больше и больше. Римом он был сыт по горло. Тиберий не любил людей, а они — его. На Капри он мог бы жить только в окружении друзей, взял бы с собой, например, своего учителя Тразиллия, которого ценил и который тоже недолюбливал Рим. Когда он думал о придворных негодяях, курии, сенаторах, своих многочисленных родственниках, вечно чего-то просящих… Нет, Сеян прав! По крайней мере, можно попробовать.

На тридцатом году правления Тиберий переселился на Капри и передал управление Римом в руки Сеяна, которому доверял как никому другому. Теперь путь префекта оказался свободным, и он принялся за устранение сыновей Агриппины и покойного Германика.

То, что Тиберий не был расположен к членам этой семьи, Сеян знал, и поэтому начать с уничтожения тех, кого император особенно не любил, — Випсании Агриппины, властолюбивой и жаждущей мести матери Нерона Цезаря, Друза и младшего Калигулы.

С Капри он получил указание действовать по собственному усмотрению, тем более что эта Агриппина принимает императора за отравителя. Поведение во время ее последнего визита Тиберий не забыл и не простил.

Успех пьянил Сеяна. Он сам оставался в тени, все происходило по приказу императора.

Чтобы избежать обвинения в произволе, Сеян собирал доказательства вины Агриппины. Он распорядился наблюдать за ней и сыновьями день и ночь, записывать каждое неосторожно сказанное ими слово. Так, она якобы выразила желание отправиться с сыновьями под защиту рейнской армии, где ее покойного мужа по-прежнему помнили и чтили. Говорили и о том, что она будто бы собирается однажды прийти на форум, чтобы просить народ и сенат о помощи. Те, кто знал гордую Агриппину, прекрасно понимали, что она скорее с высоко поднятой головой отправится на казнь, чем станет так унижаться. Но ее друзей Сеян запугал. Стоило распустить слух, что Агриппину готовятся обвинить в государственной измене, как пугливые и осторожные стали избегать общения с ней. И вот гордая, страстная и неосмотрительная Агриппина осталась совсем одна. Калигула ссылался на свою юношескую тогу, а взрослые сыновья были ей плохой защитой. Нерон настолько растерялся, что не знал, о чем должен говорить и как вести себя. Друз, который не любил ни мать, ни братьев, был человеком необузданного, дикого нрава, и Сеян только ждал, когда тот промахнется.

Что касается Агриппины, он решил, что время пришло. Сенат выдвинул против нее обвинение в преступлении против власти, одним из пунктов которого было то, что она подозревала Тиберия в отравлении своего мужа. Когда все пункты обвинения были обнародованы, толпы людей собрались на форуме, окружили курию и, выкрикивая здравицы в честь императора, дали сенату понять, что, по мнению народа, императора лживыми обвинениями ввели в заблуждение. Теперь Сеян начал действовать быстро.

Он приказал преторианцам схватить Агриппину. Во время ареста та осыпала императора самыми грязными оскорблениями и защищалась, как дикая кошка. Ее избили и даже повредили глаз, но в этом, по мнению Сеяна, была виновата сама жена покойного Германика.

Калигула, увидев приближающихся преторианцев, быстро выскользнул через задние двери. Он уже начал удивляться, почему Сеян — или Тиберий — медлил с арестом. Младший сын Германика не хотел иметь к этому никакого отношения, ведь его дальнейшим планам Агриппина только мешала, пусть даже она и была его матерью.

Начав это дело, Сеян решил довести его до конца. Спустя несколько дней он приказал схватить Нерона, а Друза посадил под домашний арест.

Калигула же принял единственно правильное решение: он бежал из опустевшего дома к своей прабабке Ливии, которая, будучи вдовой боготворимого императора Августа, пользовалась большим почетом и не испытывала уважения ни к Сеяну, ни к приемному сыну Тиберию. Она прожила на свете уже почти девяносто лет, но принимала во всем происходящем живое участие, не вмешиваясь, правда, в государственные дела. Ливия осуждала преследование Агриппины и ее сыновей, но не сделала ничего, чтобы их защитить. Когда же Калигула попросил у нее приюта, с готовностью приняла его и дала по-старчески дребезжащим голосом такой совет:

— Оставайся здесь, пока опасность не минует, а потом отправляйся на Капри, к Тиберию. Только там ты будешь в безопасности, пока император покрывает Сеяна. Он тоже будет свергнут, и, я думаю, очень скоро. Но это должно произойти до смерти Тиберия — слышишь! Иначе, я вижу это, для Рима начнутся мрачные дни.

Калигула знал, что Ливия права, тысячу раз права. С тех пор как юноша научился разумно рассуждать, он ценил ее мнение и восхищался ею: он видел в ней своего рода Пифию, чьи предсказания — пусть иногда и не совсем ясные — всегда оказывались правдой. У этой женщины было чему поучиться.

— Но как ты представляешь это себе, благородная Ливия? Как свергнуть Сеяна? Чтобы до него добраться, придется уничтожить половину Рима. В его окружении не только льстецы, среди них есть по-настоящему преданные люди. Для них Тиберий лишь мрачная тень, накрывающая Рим, которая скоро с помощью Сеяна рассеется.

Изрытое глубокими морщинами лицо старухи осталось неподвижным. Только по-прежнему живые глаза говорили о ясности духа, пребывающего в этом старческом теле.

— Это так, но Рим — не вся империя. Прокураторы и легаты в провинциях — почти все без исключения верные государственные слуги и не расположены к узурпатору, так же как префекты и трибуны легионов. Против них римские преторианцы ничто, крошечная городская армия, которую не составит труда смести. Сеян думает, что Рим на его стороне, а все остальное приложится само собой. Но все как раз наоборот; Октавиан никогда не забывал об этом. Едва ли он стал бы нашим святейшим Августом, если бы прежде не победил своих противников в провинции и не положил к ногам сената завоеванные трофеи. Тогда, только тогда Рим преклонится перед тобой. Сеян может быть хитрым, мужественным и решительным, но все же он глуп, потому что не понимает сути дела. Этот человек из благородной, но провинциальной семьи. Он проиграет, Гай, поверь мне. Это так же точно, как то, что завтра взойдет солнце.

— Но если он продержится еще два, три года или даже пять лет?

Калигула не был уверен, что морщинистая гримаса на лице Ливии означала улыбку.

— Что произошло бы, если бы Антоний победил моего Октавиана? Этого не могло случиться и не случилось, потому что Октавиан к тому времени приобрел прочную опору законности, против которой Антоний ничего не мог сделать. Он сидел с Клеопатрой на египетском троне и этим отказался от Рима. Для Сеяна это не очевидно, но если он попытается, как червяк, пролезть в нашу семью, то тем самым прогрызет дыру в законности и станет предателем Рима. Я надеюсь только на одно и молю об этом всех богов: чтобы они дали мне дожить до того момента, когда Сеян падет и его предательство раскроют.

Калигула с глубоким почтением поцеловал руку Ливии и произнес:

— Я разделяю твое желание, благородная Ливия.

А про себя он подумал: «Я хочу пережить вас обоих, и чем больше народу Сеян уберет с моего пути, тем меньше грязной работы мне останется и тем быстрее я окажусь у власти».

В Риме начался процесс над Агриппиной. После непродолжительного слушания был оглашен следующий приговор: пожизненная ссылка на пустынный остров Пандатерия далеко в Тирренском море. Несколькими днями позже такое же наказание получил и ее старший сын Нерон. Его отправили на Понтийские острова. За надменного и необузданного Друза Сеян взялся лично. На несколько месяцев он оставил его в покое и даже заставил поверить в возможность разделить с ним, Сеяном, власть, но как только Друз успокоился и стал смелее в речах, он сразу же оказался в застенках на Палатине. Сеян же значительно приблизился к своей цели: Юлия, жена Нерона, была теперь свободна, а она-то как родная внучка императора и была ему нужна. На этот раз он не собирался спрашивать разрешения у Тиберия.

Сеян начал настойчиво ухаживать за Юлией, но больших усилий не понадобилось. Двадцатидвухлетней женщине давно надоел скучный муж, и она втайне восхищалась хитрым и влиятельным Сеяном. Юлия дала согласие на тайный брак: ведь еще не все противники были выведены из игры.

Мимоходом Сеян вспомнил о том, что Калигула, младший сын Агриппины, еще остается на свободе. Но тот был ребенком и пока не представлял опасности. Потом Луцию Элию Сеяну дорого пришлось заплатить за свою ошибку.

Калигула очень скоро последовал совету прабабки и отправился под защиту Тиберия, который по закону, усыновив Германика, приходился ему дедом.