Камеристка

Глава сорок третья

Восьмидесятичетырехлетний старик лежал на смертном одре. Но когда публика восторженно приняла его пьесу «Ирен», Вольтер решил присутствовать на следующем представлении.

— Я хотя и очень болен, но умереть можно и в театре, какая разница.

Тысячи людей ждали его у театра. Разразилась буря аплодисментов, когда Вольтер появился из дома маркиза де Виллет, у которого он нашел убежище. Он держался прямо, а его большие глаза оживленно блестели под старомодным париком аллонж.[45]

Маркиз предоставил в его распоряжение карету. Прежде всего месье Вольтер поехал к Французской академии, где его встретили как бога.

Все академики, кроме нескольких враждебно настроенных епископов, стояли шеренгами, чтобы приветствовать его. Вольтера торжественно ввели в зал и избрали председателем.

Когда он покинул академию, карету окружили его сторонники. С момента появления на Вальтера обрушился шквал аплодисментов. Слышалось: «Да здравствует Вольтер», «Слава философу». Представление без конца прерывалось аплодисментами.

Когда осыпанный почестями старец покинул место своего триумфа и направился к карете, толпа кричала: «Вольтер, Вольтер». Перед дворцом де Виллета он обратился к толпе со знаменитой фразой: «После таких почестей мне остается только умереть».

Я услышала об этом от мадам дю Плесси, которая не могла лишить себя удовольствия увидеть столь высокочтимого ею Вольтера.

Но при дворе просветителя не ценили. Его идеи считались подозрительными, и долгие годы знаменитый философ находился в изгнании. Но то, что Мария-Антуанетта морщила нос, а многочисленные придворные лизоблюды отпускали презрительные комментарии, не мешало мадам Франсине уважать великого мыслителя.

О смерти Вольтера написано много; большинство из этих писаний лживы, так как за этим крылась попытка выставить его атеистом. На самом деле его насмешки были направлены только против любой формы нетерпимости, суеверия и ханжества.

Враждебно настроенные церковные власти отказались похоронить его по-христиански.

— Охотнее всего они зарыли бы труп Вольтера, как дохлую собаку, — сказал мой любимый Жюльен.

К счастью, племянник Вольтера, аббат Миньо, сам церковник, догадался об этом заговоре. Он встретился со своим соратником, кюре Сент-Сюльписа месье Ланге и попытался договориться с ним.

Аббат Миньо имел высокий чин в церковной иерархии, кроме того, он был членом государственного совета. Но кюре был жалким глупцом. Величайший мыслитель Европы оказался предоставленным в распоряжение его милости.

Кюре заявил племяннику Вольтера, что он не может быть погребен в освященной земле из-за «своих скандальных» публикаций.

Племянник велел забальзамировать труп дяди, и ему позволили вывезти покойника из Парижа. На это ему снова понадобилось разрешение месье Ланге, так как Вольтер умер в его церковном приходе. На этот раз тот не возражал, потому что он уже знал, что возникнет недовольство, когда траурная процессия тронется в путь.

Архиепископ Парижа, поверивший в то, что Вольтер хотел бы быть похороненным в своем любимом Ферни, втайне принял меры, чтобы это предотвратить.

Он написал три письма своему собрату епископу Аннеси. В них он приказывал ему запретить кюре Ферни хоронить «атеиста» Вольтера в освященной земле или даже просто проводить по нему заупокойную службу.

Но у аббата Миньо были уже другие планы, причем он с самого начала исключал Ферни как последнее место упокоения своего дяди.

Под покровом ночи аббат вывез забальзамированный труп Вольтера из Парижа. Труп должен был быть доставлен в аббатство Селье в Шампани. На следующее утро явились священники из соседней общины и провели мессу. В одиннадцать часов приор аббатства прочитал погребальную молитву.

Когда все было кончено, в монастырь прибыло послание епископа Труа. Он грозил приору лишением поста, даже исключением его из ордена. А если погребение уже состоялось, то он требовал эксгумации тела, чтобы затем закопать в неосвященной земле. Но кто успел первым, у того и право.

Приор остался на своем посту, а покойный — в своей могиле.

Теперь принялись систематически вытравливать произведения Вольтера, даже его имя из памяти французов. В газетах было строжайше запрещено вообще упоминать о нем.

Мадам дю Плесси и ее друзья были глубоко возмущены этими недостойными действиями. Когда Французская академия обратилась к ордену францисканцев по поводу богослужения в память о своем члене, которую орден обычно проводил, то получила отказ. Обосновали это церковным запретом проводить службу по Вольтеру.

И за пределами Франции пришли в ужас от такого неуважения. Быстрая реакция поступила от прусского короля Фридриха II. Франция вконец опозорилась.

— Если бы Бога не было, его нужно было бы выдумать, — некогда сказал философ — разве это образ мыслей атеиста?

Я сама вспоминаю высказывание Вольтера, которое давно цитировал месье дю Плесси за ужином:

— «Один философ захотел придумать новую религию и спросил совета у Вольтера, как сделать это умнее всего, на что тот дал ему такой ответ: лучше всего, если вы позволите распять себя и через три дня снова восстанете из мертвых». — И граф продолжил: — В глубине души Вольтер был очень верующим человеком. У него только вызывали отвращение смехотворные наросты примитивной религиозности.

К этому же относилось и то, что актеров, как и убийц, отказывались хоронить по христианским законам. Остальная Европа рассматривала это как типично французскую смесь лицемерия и фанатизма.

Ведь как раз высший клир клал к ногам актеров — прежде всего хорошеньких актрис — свои огромные состояния, и не только. Хорошую подругу Вольтера, актрису Адриенну Лекуврер,[46] закопали как собаку под покровом ночи в песчаной яме на берегу Сены.

Людовик XVI всегда ненавидел философа.

— Я считаю его высокомерным, циничным и неуважительным к трону и алтарю.

Когда ему сообщили о смерти Вольтера в Париже, он сердито заметил:

— Не помню, чтобы я когда-нибудь отменял указ о его изгнании.