Камеристка

Глава шестьдесят один

Небо свинцово-серым куполом висело над Иль де ла Сите и Консьержери, бывшим королевским замком.

Я посмотрела на южную сторону острова Сите, соединенного с набережной де Орфевр, но осталась на правом берегу Сены и пошла на мост Понт Нёф, «Новый мост», который, собственно, являлся старейшим мостом в Париже. Он был первым, на котором не строили дома и лавки.

Я смотрела на быстро текущие воды Сены. Неделями шли сильные дожди, и вода в реке сильно поднялась. Потом я пошла по набережной де ла Межиссери. Здесь находился рынок, где продавались мелкие животные — кролики, хомяки, собаки и кошки.

Я хотела присмотреть для моей госпожи забавную кошечку. В клетке на одном прилавке в самом конце улицы я нашла, что искала.

Коко, пуделек мадам Франсины, давно уже отошел в мир иной, а его наследник недавно тоже умер. Я решила, что кошка более домашнее животное, за которым легче ухаживать. Ее не нужно выводить на улицу, она не тявкает и чистенькая. Мне ласковые, игривые и мурлыкающие домашние тигры нравились больше, чем собаки, вечно обнюхивающие друг у друга зады и интересующиеся только совокуплением.

Премиленький зверек со светло-серым мехом, белым пятном на груди, светлыми лапками и голубыми глазами, розовым носиком и белыми усами — вот на кого пал мой выбор. Кошечка буквально прыгнула мне на руки, ластилась, довольно урчала и не хотела возвращаться к своим соплеменникам в клетку.

— Маленькая скотинка выбрала вас своей хозяйкой, мадемуазель, — засмеялся продавец, и я приобрела зверька вместе с очаровательной корзинкой, украшенной розовым бантом, — потому что это ведь девочка, — как сообщил мне мужчина.

Мадам дю Плесси окрестила кошечку Миу-Миу.

С некоторых пор мадам дю Плесси стала старшей над всеми воспитателями и гувернантками королевских детей, поэтому со всеми жалобами королева обращалась к ней. Остальные слуги упоминания не заслуживают; по мнению Марии-Антуанетты, это были «совершенно незначительные существа, которые не нужно и по именам перечислять».

То, что я в глазах королевы была таким же незначительным существом, мне нисколько не мешало. Благодаря своему положению она возвышалась надо мной, и мне казалось совершенно естественным, что я не занимала ее мысли. Мне было достаточно, если время от времени королева мне улыбалась, а изредка даже произносила приветливое слово; хотя я знала — она обо мне тут же забывала.

Если и было что-то примечательное, так это то, что Мария-Антуанетта никогда не заговаривала о моем сходстве с ее невесткой. Кажется, она никогда на меня по-настоящему и не смотрела.

Всех в Версале как будто парализовал страх, когда Людовик сообщил, что хочет поехать в Париж, так сказать, прямо в пасть льва.

— Вас арестуют, сир, едва вы ступите в столицу, — предсказывала Мария-Антуанетта.

Но он снова положился на любовь французов к своему монарху. Он даже призвал назад любимого Жака Неккера.

Утром 17 июля король отправился в столицу. Для личной охраны он взял с собой двенадцать телохранителей, эскорт версальской городской стражи и тридцать депутатов Национального собрания.

На парижской границе его встретила национальная гвардия генерала Лафайета, которая сопровождал его в ратушу. На улицах Парижа были тысячи людей, враждебно глядевших на короля. Но во всяком случае ни один не посмел поднять руку, чтобы бросить в него камень. И ни с одних губ не слетели оскорбительные слова. Толпа оставалась мирной, но очень угрожающе действовало то, что все, будь то мужчина или женщина, подросток, поп или мирянин, держали в руках какое-нибудь оружие.

Британский посол лорд Дорсет, который был свидетелем прибытия Людовика в Париж, позже рассказывал:

— У некоторых были ружья или мечи, но у большинства — какие-нибудь инструменты. С его величеством обходились скорее как с заключенным, чем как с монархом. Короля вели, словно дрессированного медведя. Перед городским залом ему пришлось пройти сквозь шеренги парней, которые стояли, скрестив оружие над его головой, — продолжил лорд. — Не показывая страха, король шел с высоко поднятой головой.

— Нужно признать, трусливым король не был, — заметил Жюльен, мой любимый, который присутствовал там как караульный швейцарской гвардии. — Месье Сильвен Байи, бургомистр, протянул ему в качестве приветственного подарка, — нет, не ключи от столицы, а кокарду цветов революции красно-бело-синюю, которую Людовик должен был прикрепить к своей шляпе.

Красный и синий являлись цветами Парижа, но белый все-таки цвет Бурбонов. Не колеблясь, король сделал приятное Байи и потом выслушал речи, произнесенные в ратуше. Он и сам подготовил обращение.

После этого он еще раз показался перед ожидавшей его толпой с кокардой на шляпе, и на этот раз народ приветствовал его. Аплодисменты были не особенно бурными, но выражения лиц слушателей выглядели уже не так враждебно, а оружие они теперь опустили или даже спрятали за спинами.

Когда Людовик прибыл во дворец; он крепко обнял жену и детей.

— И сделал он это с искренностью человека, который долгое время отсутствовал, — растроганно рассказывала мадам Кампан моей госпоже.