Камеристка

Глава пятьдесят шестая

С августа 1788 года денег для военных не было: закрыли военную академию в Париже. И на ее открытие больше не рассчитывали; весь инвентарь академии пустили с молотка.

В Париже до сих пор находилась лишь французская гвардия; это было всего три тысячи шестьсот человек — слишком мало в случае серьезных столкновений.

Месье Неккер собирался увеличить этот полк за счет парижских жандармов и дополнительных полков из прилегающих населенных пунктов, чтобы справиться с беспорядками в столице.

Но «республиканская зараза» уже распространилась. Происходили такие вещи, которые прежде в войсках были бы немыслимы. Среди рядовых солдат очень часто бывали случаи неповиновения, и офицеры открыто признавали, что не рассчитывают на лояльность своих людей в случае необходимости. Даже строгие наказания не могли вынудить солдат выполнять приказы.

10 июня «Простые» третьего сословия вынуждали депутатов от дворянства и духовенства присоединиться к большинству. Это означало бы, что они вынуждены будут отказаться от своей самостоятельности, чтобы продемонстрировать всему миру свое единство. Само собой разумеется, это дерзкое требование вызвало бурные дебаты, но после пяти дней многих делегатов от духовенства «Простым» действительно удалось переубедить. А вот дворянство, напротив, категорически отклонило это предложение.

Но количество «Простых» теперь заметно увеличилось; и они снова изменили свое название. Они теперь именовали себя «Национальным собранием» и дерзко заявляли: «Все прежние налоги с данного момента незаконны».

Королева, ее деверь д'Артуа, а также опытный дипломат Мерси чуть не на коленях заклинали Людовика наконец вмешаться, но его величество не видел в этом необходимости.

Мерси выступал за немедленный роспуск Генеральных штатов:

— Сила — единственное средство для спасения монархии.

— Двадцать третьего июня я сам выступлю перед депутатами и изложу им собственную программу реформ. Я уверен, ее одобрят все, и любое неподчинение станет невозможным, — высокомерно заявил Людовик и наивно добавил: — Если народ поймет, что им управляют по умным законам мудрых государей, угаснет всякое желание к сопротивлению.

Утром 23 июня делегатов удивили сообщением, что король не приедет. Им не разрешили даже войти в зал собрания. У дверей стояли солдаты. Делегаты переполошились. Противники короля сразу почуяли измену. После короткого совещания господа удалились в близлежащий дом, так называемый «Бальный дом».

Там они пришли к следующему соглашению:

— Мы разойдемся лишь тогда, когда нам удастся, с согласия монарха или без него, создать конституцию на солидной и справедливой основе.

Это памятное для Франции событие позже было названо «Клятва в Бальном доме». Постановление в случае необходимости добиться принятия конституции и против выраженной воли короля особенно заставило говорить о себе.

В тот же день Неккер покинул свой пост. Как и ожидалось, это вызвало бурные протесты. Национальное собрание разрасталось, так как другие ренегаты[54] из духовенства и даже некоторые из дворянства вступали в него.

Но самым горьким было то, что целые роты французской гвардии отказывались подчиняться.

Это уже и для терпеливого Людовика было слишком, и он собрал вокруг Парижа войска, по большей части иностранные полки, которым он доверял больше.

Так как крики протеста против отставки Неккера не стихали, то Людовик и Мария-Антуанетта попросили банкира снова занять пост. После нескольких дней «тщательного взвешивания» месье Неккер заявил, что готов вернуться.

Но если кто-нибудь думал, будто это усмирит буянов, то он ошибался. Они теперь самым грубым образом оскорбляли тех, кто еще не присоединился к Национальному собранию. Главным образом это были дворяне и высшее духовенство.

Седовласый архиепископ Парижский отважился резко критиковать «Простых», и поэтому его разъяренная толпа едва не забросала камнями. Это происшествие и за пределами Франции наделало большой шум.

Аксель фон Ферзен поспешил успокоить своего государя в Швеции:

— Предводителями смутьянов были три или четыре сумасшедших.

— Ну, это было смело сказано, — горько засмеялась мадам Франсина. — Или добрый человек поверил лживой информации.

На самом деле на улицах Парижа собирались толпы, которыми никто не руководил. Они грязно ругались и оскорбляли членов правительства, королеву и дворянство; при этом чернь выкрикивала лозунги о свободе.

Так мне рассказал папаша Сигонье. Маленький, сгорбленный человек все пережил сам:

— Безопасности ради я забаррикадировал дом, когда услышал, как ревут эти канальи.

Людовику стало неуютно, и он усилил уже подтянутые к Парижу войска, а вокруг Версаля, особенно ненавидимого народом, он выставил еще больше солдат.

На это у монарха были все основания, так как из-за ежедневной резни войска заметно поредели. Количество солдат в настоящее время еще было бы в состоянии защитить двор и его обитателей от непредсказуемой толпы, так по крайней мере утверждал Жюльен, но я в этом не была уверена.

Признаюсь, меня не раз посещало противное чувство, когда я слышала, как взбешенные демонстранты выкрикивают свои лозунги. Я серьезно задумывалась о том, в каком укромном уголке я смогла бы спрятать мадам Франсину, демуазель Элен, другую прислугу моей госпожи и укрыться сама, если дело примет серьезный оборот.

Во вновь образованном Национальном собрании король видел шанс снова обрести контроль над ситуацией. Он теперь сам требовал от первого и второго сословий присоединиться к «Простым».

Мадам дю Плесси не сомневалась, что его величество в отчаянии: Людовик XVI больше не видел другого выхода.

— Теперь уже невозможно повернуть назад, — утверждал и папаша Сигонье.

Народ теперь был доволен и с восторгом принял решение короля. Его приветствовали, но у Марии-Антуанетты случился нервный срыв. Королева рыдала и ругала своего супруга, чего никогда прежде не делала.

— Сир, вы дилетант-мечтатель и далекий от мира фантазер, который совсем не замечает, что Филипп Орлеанский подкупает голодающих в предместьях Парижа, чтобы они бунтовали. Вы разве не видите, что Жак Неккер хочет выставить вас как нерешительного человека, а самому править народом? Где гордость французских королей? Вы действительно хотите сдаться без борьбы, потому что так удобнее? — И она снова закричала на короля: — Нужна кровавая баня, чтобы напугать их. Это научит бунтовщиков, что нельзя противостоять Богом избранному монарху. В то же время вам нужно разогнать Национальное собрание и отправить к черту его членов. Вы должны быть непреклонным и самых противных делегатов обезглавить.

Я и другие придворные дамы растерянно смотрели на нее. Но королева не унималась:

— Тому, кто заговорит о господстве народа, нужно заткнуть глотку, а если в парижских пригородах не наступит спокойствие, нужно их просто сжечь. Что с того, если пара крыс при этом поджарится? — Мария-Антуанетта была как безумная.

— Уже давно от летаргии ее супруга в ней все кипит, теперь она просто не сдержалась и высказала свое мнение, — позже сказала моя госпожа.

— Она вела себя как безумная, — поддержала ее мадам Кампан. В заключение она уже не могла говорить, только беспомощно всхлипывала: — Ваш брат, сир, готовится бежать, и он прав.

Но короля ее упреки не трогали. Его величество принимал бешенство своей супруги почти со скукой.

— Вы распустились, мадам. Соберитесь, пожалуйста, — вот все, что пришло ему на ум. Он был только готов призвать в Париж дополнительно двенадцать тысяч солдат.

Король оставался при своем мнении:

— Есть священная связь между народом и его сувереном; милостью Божьей право и порядок снова вернутся. Когда все успокоится, можно будет подумать и о реформах.

— И он будет бросать их благодарному народу по кусочку как доказательство королевской милости, — несколько утрированно сформулировал папаша Сигонье. — Король не замечает при этом одну маленькую деталь: все это можно было бы сделать, пока народ верил в Божью милость и священную связь между подданными и монархами. Но просвещение растоптало его расчеты.

В «Друге народа» можно было прочитать:

«Глупый и незнающий народ сделал существенный шаг вперед. Он больше не хочет, чтобы его бессовестно эксплуатировали. Почему это должна быть воля Божья, что одни все захватывают себе, а у других ничего нет и они должны позволить попам кормить себя обещаниями на будущее?»

«Как бы часто ни читал монарх историю Карла Первого Английского, он был не способен извлечь для себя разумные выводы из этого чтения о казненном короле», — писала позже в своих воспоминаниях мадам Кампан.