Камила

Глава девятая

Не помню, сколько времени я провела у ее постели. Мне не верилось, что ее больше нет, но я знала это, хоть и не видела ее лица. Подушка пропиталась кровью, светлые волосы на ней потемнели и слиплись, но в моей душе все еще звучал ее веселый и ласковый голос, я отчаянно хваталась за недавние наши воспоминания, как утопающий за соломинку, боясь забыть их, упустить. Мне казалось, что я не плакала, но щеки у меня защипало от мокроты. На сердце же осталась воющая пустота, и в этот миг любой человек мог делать со мной, что вздумается; все мне было безразлично во внешнем мире.

Высокая свеча надломилась, и огонек дрогнул. Тени словно подпрыгнули, окружая нас, и я судорожно вздохнула. Время назад не повернешь, но и принять ее смерть я не могла. Только что она наряжала Якуба и прятала его под лестницей, шутила со мной, желала мне удачи! Она была лучше всех, кого я знала, и вот теперь ее нет, и мир выцвел и опустел.

Я попятилась на четвереньках назад, не в силах подняться и отвести взгляд от мертвой. Вдалеке послышался смех, и мне пришло в голову, что кто-то из девушек может войти и обнаружить нас, но страха не было. Деревянный изящный каблучок домашних туфель Аранки, неожиданно оказавшихся на моем пути, впился мне в голень, и боль окончательно меня отрезвила. Я больше не могла помочь своей возлюбленной подруге, но оставался еще Якуб, который верил мне и ждал меня. Я не хотела его подвести. Не имела права.

Кое-как я поднялась на ноги, хватаясь за дверной косяк окровавленными пальцами. Я не могла смотреть на тело Ари и не могла отвести взгляда, но все же отвернулась, приоткрыла дверь и выглянула наружу. Ни доктора, ни убийцы. Никого. Только звуки животного веселья: все осталось по-прежнему, будто и не было ничего.

Не знаю, что хранило меня, но я будто стала невидимкой, пока шла назад за Якубом: никто не останавливал меня, никто даже не обращал на меня внимания, словно на мне был знак убийства и насилия, защитный знак. Может быть, дух Аранки отвел глаза девкам и господам, ведь она любила меня. Внизу, в зале, раздавался возмущенный голос доктора и манерные ответы госпожи, но эти люди не трогали моего сердца, как будто нас разделяла река — я на берегу, а они на дне.

Якуб от скуки задремал под лестницей, прижимая сверток с деньгами к груди, и обрадовался моему приходу. Спросонья он принялся меня расспрашивать об Аранке, но я не слушала и не слышала, велела ему заткнуть рот и потащила к парадному входу. Один раз нам все-таки пришлось шарахнуться от подвыпивших дворян, но они только плеснули на нас вином и не стали останавливать, занятые своими девицами; всем было плевать на нас этой ночью, но я принимала это как должное.

Снаружи, у распахнутых дверей стоял привратник. Он заложил руки за спину и время от времени позевывал, глядя на хмурое небо, которое то и дело заволакивало тучами, и пудра на его гладком парике блестела в свете фонаря. Я не знала, как миновать его, и остановилась. От неожиданности Якуб врезался в меня. К счастью, он промолчал, как подобает истинному дворянину, и только громко икнул, пока я сверлила взглядом широкую спину привратника в куцем камзоле. Он точно почувствовал наше присутствие и затоптался на месте, готовый в любое мгновение обернуться, но сверху неожиданно раздался оглушительный женский визг, и сердце у меня ушло в пятки.

Даже после смерти Аранка помогла нам, и этот долг остался неоплаченным навсегда. Привратник встрепенулся, придержал оружие на боку и быстро зашагал к восточному крылу дома: уже не раз случалось, что негодяй, не желавший платить, пытался уйти через окно. Веселье стихло, и я услышала, как позади какой-то господин принялся громко высказывать возмущение, и девицы хором загалдели, пытаясь его утешить. Я потащила Якуба к дверям, и мы выбежали в ночь – одни-одинешеньки в этом городе, голодные, уставшие, но, кажется, свободные.

Якуб то и дело порывался спросить меня о чем-то, но я шипела на него и упрямо шла вперед. Улицы становились все уже, дома все тесней лепились друг к другу, и какой-то пьяный долго свистел нам вслед, предлагая «милым крошкам прийти к нему и выпить». Я наградила его таким ругательством, что он ошеломленно замолчал, и только, когда мы свернули за угол, принялся поносить нас на чем свет стоит.

— Ты ругаешься, — не без упрека заметил Якуб.

— Я волнуюсь, — отрезала я. Но это была неправда; волнение ушло, уступив место жгучему беспокойству. Город уже спал, и только где-то вдалеке слышался цокот копыт и стук колес по брусчатке.

— А где Аранка? Почему она не убежала с нами?

— Не задавай глупых вопросов.

— Она хорошая, а ты противная. Куда мы идем?

Я сильно дернула его за руку, и глупый мальчишка неожиданно залился слезами и заскулил, что я оторвала ему запястье. Больно ему, наверное, не было, просто Якуб устал и капризничал. Вдалеке показалась острая крыша церкви с венчавшим ее крестом, и я заявила ему, что мы идем в церковь, чтобы помолиться.

— Я хочу домой, — мрачно ответил он и усилием воли перестал плакать. Мое сообщение не вызвало в нем восторга. — Ты обещала.

— Помню я, что обещала…

Я прикусила нижнюю губу и подумала, как бы повела себя сейчас Ари, и присела рядом с ним на корточки, вытерла ему лицо от слез, поправила нелепый чепчик и крепко обняла.

— Потерпи немного, — попросила я весело, как сказала бы подруга. — Мы переночуем в церкви или где-нибудь рядом, позавтракаем и пойдем искать твоего отца.

— Где? — резонно спросил он. Я этого не знала и растерялась. Якуб совсем по-взрослому вздохнул и осуждающе-покровительственно протянул, потрепав меня по плечу:

— Женщина…

Моему усталому разуму хватило сообразить, что две девочки будут выглядеть странно, если придут в церковь посреди ночи, да и Якуб уже неохотно передвигал ноги. Нам повезло, мы нашли старый каретный сарай, которым, похоже, давно никто не пользовался, натаскали остатков сена и устроились на ночлег. Запахи лошадиного пота, ременной кожи и сухой травы одновременно успокаивали и беспокоили меня – столь непривычными они были, так ясно говорили, что теперь мы свободны. Ветер выдул мох из законопаченных когда-то щелей между досками, и наверху я видела подмигивающую звезду. Мне было одиноко и страшно, потому я обняла крепче Якуба и закрыла глаза.

Мне снилась Аранка, и мы гуляли по чудесному саду в солнечный день. На шее у подруги уже не было тех ужасных черных мушек, которые она клеила на любовные язвочки, и вся она была чиста, как будто истинный Божий свет коснулся ее. Мы говорили о чем-то важном, но я не запомнила ничего, кроме ее последних слов. Она сказала, что на самом деле не умерла, и это так меня растрогало, что я расплакалась у нее на плаче. Ари внезапно затрясла меня, словно хотела так странно утешить, но я плакала все сильней.

— Не реви же, Камила! — Якуб теребил меня и толкал кулаком в бок, пока я лежала на животе в обнимку с пучком прелой соломы. От сна и слез бледное лицо Якуба казалось помятым. — Я уже весь мокрый! И мы не сняли одежду на ночь. Меня кто-то покусал.

Я еще раз хлюпнула носом и вытерла слезы косынкой. За окном уже светало, значит, было часов шесть. Высохшие слезы стягивали веки, и заболела голова, как всегда бывает после слез.

— Я есть хочу, — опять пожаловался глупый мальчишка.

— Мы сходим в лавку и купим поесть. Ты ведь не потерял деньги? — я постепенно приходила в себя, и уже привычная пустота уютно сворачивалась в душе. — Только надо что-то придумать, если нас вдруг спросят, кто мы.

— Не буду я врать, — буркнул он.

Я закатила глаза. Иногда на Якуба нападало дурацкое упрямство.

— Тебя и не просят. Просто молчи! — отрезала я. — И не дури, ради Бога.

Якуб надулся и отвернулся от меня, обняв колени под широкой юбкой. Чепец у него сполз на бок, платье перекрутилось и сбилось, и было видно, что под ним он носил что-то еще. Кажется, девочка при свете дня из него выйдет так себе, но его дворянская курточка с шитьем и кружевами вызовет немало вопросов. Я притянула его к себе и, как могла, поправила ему одежду. Несносный мальчишка отпихивал меня, но потом замер и ткнул мне под нос окровавленную руку.

— У тебя юбки в крови, — со священным ужасом произнес он, и я еле успела перехватить его ладонь, чтобы он не вытер ее о платье. — Тебя ранили?

Я взглянула вниз. На складках юбки внизу живота проступило темно-коричневое пятно, между ногами было мокро, но я-то думала, что это ночной пот! Меня охватила паника, но, кажется, смерть прямо сейчас мне не грозила.

— Отвернись и зажмурься, — попросила я Якуба, и тот послушался. Я отползла в темный угол и там с осторожностью потрогала себя, безуспешно пытаясь отыскать рану. Пальцы были в крови темной и яркой, подсохшей и свежей, она резко и сильно пахла, кровь щипала и стягивала кожу, и я невольно порадовалась, что худа настолько, что между бедрами можно просунуть палец, иначе ходить было бы трудно. Дрожащими руками я оборвала подол у нижней рубахи и вытерла кровь, которая, похоже, не собиралась останавливаться. Я сложила тряпицу вчетверо и положила ее между ног, чтобы кровь не просачивалась наружу. После долгих раздумий и сожалений о том, что надо было оставить передник, прежде чем идти к доктору, юбку я перевернула так, чтобы пятно оказалось на боку, и можно было бы прикрывать его рукой. С прорезями для карманов вышло нехорошо, и выглядела я как чучело, но деваться было некуда.

— Можешь поворачиваться, — разрешила я, и Якуб тревожно на меня взглянул, но ничего не сказал. Мне показалось, что он испугался, но Якуб ничего не говорил, притих, отдал деньги и покорно вылез за мной из сарая. Кажется, нас никто не заметил, и мы, держась за руки, пошли к церкви, стараясь, чтобы нас ненароком не сбили с ног или не задавили. Больше всего я боялась, что Якуб потеряется, потому не отпускала его от себя ни на шаг.

По дороге мы купили ароматный и пышный крендель. Я разломила его пополам, но мне есть не хотелось, а Якуб съел свою половину так быстро и так жадно облизал сладкие пальцы, что я без сожаления отдала ему оставшееся. За нами погналась лохматая бурая собака, почуявшая добычу, но мы прибавили шаг, и она отстала, чуть не попав под копыта всадника.

По высокой лестнице мы поднимались медленно, и мне было не по себе рядом с разряженными дамами и господами; я казалась себе такой грязной, что боялась, будто меня выгонят из церкви или небесный огонь преградит дорогу. Чаша с водой оказалась для Якуба слишком высоко, и мне пришлось зачерпнуть святой воды для себя и для него, чтобы перекрестить нас обоих, но он оттолкнул мою руку и важно перекрестился сам. Я вздохнула. Все этот мальчишка пытался сделать назло!

Мы вошли внутрь, и каменный святой Иштван с отбитым носом точно проводил нас взглядом, сложив пальцы в благословляющем жесте. Церковь, в которую меня водили дядя и тетя, казалась мне богатой и роскошной, но здешнее великолепие заставило меня оробеть и смутиться. Пение поднималось к высоким светлым сводам, и свечи на алтаре горели ровно и тепло, будто домашний очаг, и было их столько, сколько у госпожи не тратили и за полгода! Якуб потянул меня вперед, мимо исповедальни, мимо широких окон в мелкую решетку, к винтовым лестницам из темного камня, что вели на второй этаж, но я сделала лишь несколько шагов вперед и вновь остановилась, крепко сжимая ладонь Якуба. Пахло деревом и розами, и этот запах причудливо мешался с запахом мирры.

Я казалась себе такой маленькой здесь, но чувство одиночества исчезло, как будто кто-то смахнул его тряпкой, как я сама стирала пыль с мебели. Мы опустились на колени. Не знаю, молился ли Якуб — он то и дело оглядывался по сторонам, разинув рот, как голодный воробей, — но мне было о чем попросить Деву Марию, и я надеялась, что она услышит меня.

Мне хотелось помянуть и родителей, и дядю, и Аранку, и Марию, и помолиться за брата, и за Якуба, и за тетку Луизу, чтобы она не была такой злой, и за то, чтобы госпожа Рот была наказана (хотя я не помнила толком, можно ли молиться об этом), и чтобы убийцу настигли самые страшные муки и кары, и чтобы доктор перестал делать то, что делает, и чтобы мы нашли отца Якуба, и мне удалось бы устроиться на чистую работу, служанкой в хороший дом, или, может быть, уйти послушницей в монастырь, и… Я молилась так отчаянно и так крепко, что не заметила даже, сколько прошло времени, а когда опомнилась, Якуба рядом уже не было.

Дурацкий мальчишка! Я вскочила на ноги и огляделась, но народу в церкви прибавилось.

— Ищешь сестренку, дитя? — мягкому, обволакивающему голосу хотелось доверять, и я взглянула на его хозяина, стоявшего надо мной. Плотный священник напомнил мне добродушного пса — спокойный взгляд темных глаз из-под набрякших век, морщины, обвислые щеки, как собачьи брыли.

Я кивнула.

— Она помолилась раньше, — пояснил он. — Ищи ее у выхода.

Я кивнула еще раз и неловко присела перед ним. Мне хотелось быстрей бежать за Якубом, но священник остановил меня властным жестом.

— Тебе нужно чем-то помочь? Я не видел вас раньше.

Я помотала головой. Мне хотелось довериться хоть кому-нибудь, и этот человек казался искренним, но я боялась. Может быть, весть о нашем побеге разнеслась по всему городу и нас ищут? Он молча перекрестил меня, и я поцеловала ему руку.

Якуб выделывался на крыльце перед разряженными дамами, изображая из себя глупую девчонку. Он смешно шепелявил и рассказывал небылицы, мешая венгерскую и немецкую речь, и мне захотелось его стукнуть. Похожие чувства, кажется, испытывал и кавалер этих дам, который то и дело посматривал в сторону площади, где их ждал экипаж, но обе нарядные госпожи хохотали и поддразнивали Якуба, как будто он был забавной зверюшкой. Одна из них подозвала служанку, столбом стоявшую позади, и та достала из корзинки румяное яблоко и протянула Якубу. Тот схватил его, но удержать не смог, и оно упало прямо на каменное крыльцо, подскочив один раз. Молодая госпожа в зеленом шуршащем платье что-то шепнула спутнице, и плечи той затряслись от смеха.

Я подошла поближе и сделала книксен. Как только Якуб увидел меня, он сразу съежился и угрюмо замолчал. Он подобрал яблоко и прижал его к груди побитым боком.

— Ради всего святого, позвольте мне извиниться за мою сестру! — протарахтела я на одном дыхании и схватила Якуба за плечи. — Надеюсь, она вам не помешала.

— Очень милая девочка, — великодушно ответила молодая госпожа и добавила длинную фразу на незнакомом языке. Старшая достала из кружев и бантов золотой лорнет и принялась внимательно нас рассматривать, пока кавалер коротко что-то обронил вслух. Молодая госпожа покачала головой и успокоительно погладила его по руке.

— Твоя сестра сказала нам, будто вы потеряли родителей, — проворковала она и наклонилась ко мне — от нее так дивно пахло! Мылом, и духами, и свежестью. Я смутилась и опять разозлилась на Якуба: почему мне приходится разбираться, что именно он им наврал? Незаметно я ущипнула его за плечо, и он ойкнул.

— Мы ищем их, — уклончиво ответила я и опустила глаза. Старшая госпожа внимательно разглядывала мои пальцы — уже загрубевшие от работы, с застаревшим гладким шрамом от утюга, с коротко и неровно подстриженными ногтями. Мне захотелось спрятать руки, но я не посмела.

-- Может быть, вы голодные?

— Нет-нет, госпожа. Мы вовсе не хотим есть.

— Неправда, — вмешался Якуб, который даже задохнулся от такой невероятной лжи. — Мы не ели горячего почти две недели!

— Две недели? – молодая госпожа подняла бровь и переглянулась со спутником. — А что бы тебе хотелось поесть? — голос ее остался таким же ласковым.

— Французского супу с сыром! И пирог со сливками. И куропаткой. И чтоб к нему был белый соус.

— Не попрошайничай, — прошипела я ему на ухо, но Якуб только дернул плечом. Что за еду он выдумал? Белый соус, французский суп…

— Они такие худенькие, — с расстановкой произнесла та, что постарше, и убрала лорнет в расшитый футляр. Она дотронулась до моей щеки, небрежно приласкав, и я покраснела. — Как вас зовут?

— Камила.

— Якубина.

Опять он приплел это дурацкое имя!

— Какие у тебя нежные щечки, Якубина! А какие ясные глазки! — восторги старшей госпожи показались мне неискренними, хоть Якуб и был прелестным ребенком, особенно когда спал. — Я хочу, чтобы эти дети поехали с нами, Иоганн! — она повернулась к кавалеру, и тот послушно поклонился. — Может быть, младшая девочка расскажет еще что-нибудь забавное, и ее можно показать гостям, вместе с тем карликом. Тем более, она так хорошо говорит по-немецки — просто уникум! — особенно если послушать ее сестру! Я думала, бедняки здесь говорят только на унгарском, если не на своем дикарском наречии.

— Ваша доброта не имеет границ, тетушка, — кисло отозвался Иоганн. У него был длинный нос и вывороченные наружу губы, и он был напудрен и выбелен так, как не делала даже Аранка. — Может быть, им хватит вынести немного еды с кухни и отправить прочь подобру-поздорову?

Я бешено закивала, но, кроме служанки, никто этого не заметил. Ничего хорошего от знатных господ я не ждала, но на то они и господа, чтобы делать все по собственному разумению. После недолгих споров было решено, что нас все-таки нужно покормить, и молодая госпожа, которую звали Эммой фон Альтхан, взяла Якуба за руку. Он доверчиво прижался к ней и, как маленький князек в сопровождении свиты, важно пошел к карете, придерживая юбки. Я замешкалась. Мне не хотелось ехать с ними, а искушение оставить Якуба на их попечение было слишком сильным, но Иоганн обернулся и внимательно на меня посмотрел. Почему-то мне ясно представилось, как ревущий Якуб вылетает из дверей богатого дома, и следом за ним — скомканное платье покойной дочки госпожи Рот. Я сжала губы и поспешила к карете.

Мне помогли забраться внутрь, и здесь я совсем оробела: мягкие сиденья, шелковые занавеси из тонкой, воздушной ткани, легкий аромат чего-то цветочного и сладкого. Я осторожно присела на краешек сиденья, не осмеливаясь пачкать его, но служанка стукнула меня по колену и заставила сесть подальше, выразительно показав на свой нос мизинцем. Что это значило, я не поняла: то ли она хотела сказать, что я упаду и раскрою себе лицо, то ли мне надо вести себя тихо. На всякий случай я забилась подальше в угол и затихла там. Проклятые деньги впивались мне в поясницу, сидеть на них было неудобно, но ерзать я не осмелилась. Якуба посадили между двух дам, и он был этим доволен, маленький поросенок. Вначале он болтал без устали, но потом паузы между словами стали все длинней, все многозначительней, и сон сморил его. Я тоже начала зевать и прислонилась щекой к прохладной обивке: в карете было так мягко, и цокот копыт по булыжной мостовой, и шорох колес навевали спокойствие, что меня укачивало, точно в колыбели. Я задремала, балансируя между сном и явью, и тихий разговор незаметно вплелся в мою дремоту.

— Младшая особенно мила, Эмма, — это говорила старшая госпожа. — Похожа на твою покойную Мари, да утешит ее Господь в своем лоне.

— Да, в ней есть что-то благородное, — голос госпожи в зеленом был печален.

— Ее сестра совсем на нее не похожа. Она выглядит, как прислуга. Это выражение лица! Как будто ждет побоев и одновременно готова укусить! А руки? Совершенно загрубевшие. Эта потрескавшаяся кожа, заусеницы… Мне стало нехорошо!

Это мне стало нехорошо, когда она брезгливо произнесла эту тираду, и дремота отступила. Откуда-то словно подул холодный ветер, и я съежилась, стараясь удержать тепло. Да только холод шел изнутри, не снаружи.

— Может быть, ей пришлось быть служанкой, чтобы прокормиться. — мирно заметила госпожа фон Альтхан. — Вы слишком суровы, тетушка.

— Она подозрительная и грязная, — настаивала старшая. — Когда приедем, надо наказать служанкам проверить: нет ли у нее вшей. Нельзя вести в дом кого попало.

— У Якубины нет, я уже вижу, — ласково возразила Эмма фон Альтхан, и я приоткрыла один глаз. Спящий Якуб прижался к ее плечу, и чепчик съехал набок. Она поправила ему волосы и погладила по щеке. — Я думаю, что скажет Густав…

— А что он должен сказать, Эмма? Как истинная христианка, ты взяла покормить уличных сирот.

— Он скажет, я могла бы дать им денег.

— Деньги развращают, милая моя! Ты же не собираешься брать этих детей на воспитание?

— Н-нет, тетушка, — неуверенно произнесла та. Мне подумалось, что для Якуба было бы неплохо, если б кто-то взял его в хорошую семью. Но ведь тогда надо рассказывать все от начала до конца, и его могут выкинуть прочь. Хорошо, если просто на улицу.

— Ох, не нравится мне твой вид, — почтенная тетушка неодобрительно покачала головой. – Ты что-то замыслила, Эмма.

Госпожа фон Альтхан промолчала. Иоганн тихо сидел напротив меня, сложив длинные руки на коленях. Он скользнул по мне холодным взглядом, когда заметил, что я рассматриваю его. Я не успела притвориться, что сплю, и мы уставились друг на друга. Его щека неожиданно дернулась дважды, и меня опять коснулась трусливая мысль: почему я не увела Якуба сразу?

Карета остановилась, прервав нашу безмолвную дуэль взглядов, где я терпела поражение, и Иоганн вышел первым, чтобы помочь спуститься с подножки обеим госпожам и служанке. Якуба он просто-напросто снял, схватив подмышки, а я поторопилась спуститься сама. Мне не хотелось, чтобы меня кто-то касался.

Дом, куда мы приехали, стоял на холме среди высоких деревьев, и позади нас, внизу, неспешно текла широкая река, блестевшая от солнца там, где не было барж и лодок. Церковь отсюда казалась совсем маленькой, а крыши домов в городе напоминали разноцветные заплатки, которые то и дело прятались за клочьями светлого дыма из труб. Воздух здесь был совсем другой, свежий и чистый, как будто его сдувало прямо с затянутых дымкой гор, поднимавшихся на горизонте. Или, может быть, я слишком давно не гуляла среди деревьев и забыла, как пахнет трава и листва там, где ее много.

Иоганн велел мне пошевеливаться, но отвел нас не в господский дом, покрашенный в цвета мороженого с лимонным сиропом, как воскликнул Якуб, а на кухню, стоявшую отдельно. Госпожа фон Альтхан и ее тетушка проводили нас до середины парка. Юная госпожа никак не могли расстаться с глупым мальчишкой, — видно, здорово он ей понравился, — и этот маленький, милый негодяй скромно тупил глаза и строил из себя послушную девочку. Эмма фон Альтхан долго глядела нам вслед, не сводя глаз с Якуба. Тетушка наставительно выговаривала ей, но госпожа, кажется, ее не слушала, хоть и кивала головой.

По пути Якуб то и дело дергал меня за юбки, восторг пьянил его не хуже вина, и он хотел поделиться своей радостью. То он увидел фонтан «как в отцовском саду», где юноша играл с дельфином, то дорогу нам перебежала стайка рыжих белок, и множество карих глаз подозрительно уставились на нас из-за соснового ствола, разыскивая угощение, то мы проходили мимо большого лабиринта из тщательно высаженных кустов… Якуб весь извелся, так ему хотелось кормить белок, плескаться в фонтане, побродить по лабиринту; его жалобы и восторг тронули даже неразговорчивого Иоганна, и тот оттаял, принявшись рассказывать о саде и его хозяевах. Я слушала его вполуха. Живот чуть отпустило, и мне наконец-то захотелось есть, да так сильно, что я невольно сглатывала слюну.

К счастью, когда мы вошли в закопченную, пропахшую жиром, дымом и специями кухню, первым делом Иоганн распорядился, чтобы нам дали поесть, и служанки, мгновенно умолкшие при нашем появлении, угодливо раскланялись перед ним. Он оставил нас на попечение кухарки Донаты, такой краснолицей, как будто ее подержали в печи, и такой крупной, что даже мне она показалась горой, а Якуб на всякий случай попятился и спрятался за моей спиной. Как только Иоганн ушел, служанки окружили нас и принялись бесцеремонно разглядывать и расспрашивать. Надо сказать, что даже по сравнению с ними, мы были одеты бедно, и меня опять уколола уязвленная гордость, такая глупая и неуместная. Я почти не отвечала на вопросы, потому что была голодна и хотела поменять промокшую от крови тряпку, но мне было неудобно попроситься выйти, и я боялась, что меня забудут накормить. Якуб, по обыкновению, валял дурака, и, в конце концов, кухарка замахала на любопытных девиц руками и сказала, что мы, судя по нашему виду, умираем с голоду, и что таких отощавших детей на этой кухне еще не видали. Служанки недовольно отступили, но, похоже, мы разожгли их любопытство.

Нас усадили за стол (Якубу пришлось подложить на табурет горшок, чтобы он мог дотянуться до ложки), и каждому поставили по тарелке горячего густого супа с кореньями, и вдобавок кухарка отрезала по толстому ломтю хлеба. У меня в супе даже оказался кусочек мяса с косточкой, и у меня даже замерло сердце от такой щедрости — мясо мне доставалось только у дяди, да и то по праздникам.

— Ешьте. Пища сама в рот не прыгнет, - добродушно прогудела Доната. Она встала рядом с нами, скрестив на могучей груди большие руки. Мы с Якубом переглянулись, а потом одновременно заработали ложками, и у меня даже запищало за ушами. Служанки глядели, как мы едим, как будто мы были диковинными зверями.

— Посмотри-ка на младшую, — шепнула одна из них, склонившись к уху товарки, — ест ровно графиня.

— Да ты взгляни на ее пальцы!

Якуб тоже услышал их слова и покраснел, но от супа не оторвался. Ел он действительно непривычно, очень аккуратно, и держал ложку, не как все обычные люди, в кулаке, а по-особому сложив пальцы. Чепчик сползал ему на глаза, но он лишь важно откидывал его назад.

— Вы открыли тут богадельню, красавицы? — послышался веселый юношеский голос из глубины кухни, где был второй вход. — Или это новые служанки? Госпожа Доната, со всем моим к вам уважением, вы спалили мое сердце жарким огнем своего очага! Угостите ли вы чем-нибудь вкусным страждущего человека, стоптавшего себе все ноги на дорогах Буды?

— Только половником по лбу, — пробасила кухарка, но засмущалась и спрятала руки под передник. Служанки встрепенулись и вытянулись, мгновенно потеряв к нам интерес. На кухне появился темноволосый и смуглый юноша, похожий на цыгана. Он беззаботно улыбался, но взгляд у него был внимательным и цепким, особенно, когда он посмотрел на меня, словно хотел, как следует запомнить. За спиной он нес старый, потрепанный короб. Должно быть, этот юноша был одним из множества коробейников, торгующим лентами, пуговицами, старыми кружевами, может быть, любовными стихами или фривольными картинками. Такие иногда подходили к нашему дому в надежде подзаработать, и тогда девушки собирали свои нехитрые сбережения и посылали самую смелую поторговаться с ним, чтобы не заметила госпожа Рот.

— Из ваших рук и удар половника, как поцелуй Купидона, — галантно поклонился коробейник и шаркнул ногой, обутой в старую туфлю. Он снял со спины короб и выпрямился, поглаживая себе поясницу.

Служанки захлопотали вокруг него, как встревоженные наседки. Они усадили его за стол рядом с Якубом, налили полную кружку пива и поставили перед ним пирог с мясом. Кухарка тем временем забрала у нас пустые тарелки, чтобы наполнить их куриным рагу. Я не знала, как и благодарить ее, а Якуб сглотнул слюну и жадно принялся макать хлеб в подливу и смаковать каждый кусочек.

— Голодали? — спросила тихонько кухарка, пока коробейник заигрывал с девицами. — Одежда-то на вас приличная.

Я кивнула. Якуб не видел нормальной еды с того дня, когда помер его хозяин; все, что мне удалось тайком пронести, — не в счет. Она опустила руку мне на плечо, но я непроизвольно вздрогнула. Доната недоуменно выпятила пухлые губы и задумчиво покачала головой, но спрашивать больше ничего не стала.

Коробейника звали Иштваном, и, пока мы ели, он с прибаутками расстелил на свободном краю стола тряпицу, на которую выкладывал свои сокровища. В отличие от других, он не совал ленты и кружева одним скопом, чтобы девушкам не пришлось в них копаться; каждую вещь он клал на стол с шутливыми замечанием, кому бы она пришлась к лицу, и неважно, что это было: пуговица, шнур или булавка.

Обе служанки с визгом и хихиканьем прихорашивались, отнимая друг у друга ленты и кружева, и даже Доната, поджав губы, выбрала себе потемневший от времени носовой платок с напечатанными на нем картинками из жизни святого Мартина. Я неотрывно глядела на веселую суету, и мне нестерпимо хотелось купить чего-нибудь для себя, пусть бессмысленное и никчемное. Но деньги надо было поберечь, и я повернулась к Якубу, надеясь, что он не начнет выпрашивать себе подарка. Тарелка с недоеденной едой стояла прямо перед ним, и одной рукой он все еще держал ложку, на вторую же положил голову и чуть слышно посапывал, и постанывал. Глупый мальчишка осоловел от еды и спал прямо за столом! Про себя я вздохнула, хотя меня тоже клонило в сон.

Я тихо встала, стараясь не привлекать лишнего внимания, и обошла стул, чтобы взять Якуба на руки, пока он не свалился со своего насеста. Он доверчиво ухватился за мою шею, так и не проснувшись, и я попробовала поднять его. То ли на меня напала слабость, то ли он так сильно прибавил в весе после еды, но я еле удержала его, и мне пришлось поставить его на пол. Иштван то и дело поглядывал на нас, а когда мы чуть не завалились на пол, он ловко снял горшок с табурета и похлопал по сиденью рукой. Я села рядом, и Якуб устроился у меня на коленях, по-прежнему прижимая к себе ложку.

— А ты хочешь чего, девица? — коробейник глядел на меня серьезно, хоть и растягивал губы в широкой улыбке. — Или твоя… сестра?

— У нас нет денег, — просто ответила я. — Госпожа Доната накормила нас из милости.

— Из милости, — протянул Иштван. — Так я тоже милостив. Хочешь, выбирай что-нибудь. Бесплатно отдам.

— Пусть вместо платы назовет себя, — со смешком заметила одна из служанок. На правой щеке, когда девушка улыбалась, появлялась симпатичная ямочка, и я заметила, что Иштван поглядывает на девицу с интересом.

— Меня зовут Камила, — мне даже не пришло в голову назвать другое имя. — А это моя сестра.

— Камила… Вот, гляди сюда: желтый с красным — нравится тебе? — Иштван протянул мне пестрый шнур, и я взяла его. – Он тебе пойдет к лицу. Желтый, как лечебный Цветок-Кудряшка, как солнечный свет, красный – как кровь… Эй, ты что?

Я хотела сказать ему, что он ошибается, что кровь на самом деле ржавая, темная, и коричневая, когда засыхает. Наверное, я переменилась в лице, потому что он нежно загнул мои пальцы, и я крепко схватилась за моток шнура.

— Да у нее, наверное, другие цветы на уме. Запах-то характерный, — хихикнула одна из служанок, и вторая подхватила ее смешок. Я не поняла, о чем они говорят, но кухарка прикрикнула на них:

— Негоже смеяться над этим, да еще при мужчине!

— Ладно, — Иштван сделал вид, как будто хочет убрать свой товар назад в короб. — Раз уж от меня тут секреты, то отдавайте мой товар назад, красавицы!

— Мы заплатим тебе, погоди, — наперебой запротестовали девушки. — И прибавим по поцелую!

Коробейник задумчиво почесал гладко выбритый подбородок.

— Королевское предложение, — якобы решился он и картинно махнул рукой. — Была не была! Вечно страдаю за свой отходчивый характер! Но от каждой по два поцелуя!

— Ишь чего удумал, — Доната хлестнула его по голове свежекупленным платочком. — Иди на улице к девкам приставай, а не в хорошем доме, пакостник!

— Слушаю и повинуюсь, госпожа Доната, — он подмигнул девицам, которые все еще не могли угомониться. — Клянусь, я не буду целовать их в доме! И тяжелая же у вас рука, прямо как у тетушки моей. Я-то подумал, Камила убийством напугалась, я ж о крови заговорил.

— Каким еще убийством? — кухарка схватилась за необъятную грудь. — Что еще случилось? Опять разбойники лютуют? В прошлом месяце вдову зарезали в своем доме, в позапрошлом — священника ограбили, а сейчас — что?

— Я хотела рассказать вам еще утром, госпожа кухарка, — бойко заговорила служанка с ямочкой на щеке. — Говорят, ночью девку гулящую убили в постели, и вроде подруга ее.

— Не подруга, а друг, — поправила ее подруга. — Виданное ли дело, ее избили же плетью и горло перерезали от уха до уха.

Якуб заворочался у меня на коленях, и я спохватилась, что сильно сжала его в объятьях. По затылку у меня побежали мурашки. То есть, они думают, это я убила Аранку?

— Там говорят, все в крови было. Постель, стены, пол… Я слышала, даже отстирать ничего нельзя, сжигать будут, представляете? Старьевщик половину не взял, говорит, на бумагу уже не годно.

— Страсти какие, пресвятая Дева, — пробормотала кухарка и перекрестилась. — Хоть и гулящая она, но жалко, душа христианская.

— А мне — нет, — отрезала та, что с ямочкой, и я возненавидела ее. — Хорошая девушка никогда такой не станет, значит, сама виновата. Известно кто к шлюхам ходит, на кого приличные девушки не смотрят или кто всяких извращений хочет…

— Ну-ну, — успокаивающе сказал Иштван, как будто ему было не семнадцать, а семьдесят. — Вот вы, женщины какие… Ничего не знаете, но уже все решили, сами себя напугали, сами осудили.

Худо мне стало, как будто я уже оказалась в тюрьме. Даже если пересидеть здесь, куда идти дальше? Можно было добраться до юноши, что называл Аранку невестой, но зачем ему мы с Якубом? Слуги продолжили судачить о смерти моей подруги, выдумывая невероятные подробности, но ведь никто ничего не знал о ней, и мне казалось, что еще чуть-чуть, и я расплачусь или закричу. Я уткнулась лицом в чепчик Якуба, чтобы не видеть их. Хотелось бы мне так же легко заткнуть уши!

На столе звякнули выложенные монеты, и Иштван с добрыми напутствиями отдал девушкам обновки. Они тут же принялись меряться, у кого платье к празднику будет нарядней, подначивая и поддразнивая друг дружку. Как две большие бабочки, обе служанки выпорхнули с кухни, и я крепче сжала подаренный мне шнур, из-за перевернутых карманов мне некуда было его убрать.

Доната налила нам воды, разбавленной вином, и поставила кружки перед нами, прежде чем начать собирать посуду со стола. Она мурлыкала себе под нос незатейливую мелодию, пока легко ходила вокруг нас. Кости из наших тарелок отправились в миску для старьевщика, и Доната загремела ведром с водой, чтобы ополоснуть посуду.

— Ты издалека, Камила? — неожиданно поинтересовался у меня коробейник. Говорил он тихо.

Я кивнула, и Иштван взглянул на мой подол.

— А башмаки у вас не стоптаны, — заметил он.

Я тут же спрятала ноги под стол и опустила взгляд.

— Может быть, ты и обманешь господ, — продолжил он, — но не меня. Я из-под земли увижу, когда лгут, а когда правду говорят.

Мне хотелось сказать ему, мол, можете идти и хвалиться этим дальше, но я опять промолчала.

— Думаешь, я пойду об этом рассказывать? — Иштван дотронулся до моей руки, и я в замешательстве посмотрела на его смуглые пальцы. — Бедняки должны держаться вместе, Камила. Но не вздумай в этом доме воровать. Хозяин — важная шишка.

— Я не отвечаю злом на добро, — я перехватила спящего Якуба по-другому, чтобы Иштван не касался меня.

— Здорово, — он, казалось, ничуть не обиделся. — Не все так могут. Ты думаешь, как старушка. Сколько тебе лет?

— Тринадцать.

— Совсем уже большая, — Доната вышла во двор, и Иштван взглянул ей вслед, а затем наклонился ко мне ближе. — Откуда вы сбежали?

— Мы не… — я попыталась отодвинуться, но из-за Якуба не могла.

— Сбежали, сбежали. Я же вижу, что у тебя на коленях мальчишка, а не девчонка. Даже удивительно, что вас еще никто не поймал.

— От хозяев. Мы убежали от них, — про себя я подумала, что он точно цыган, раз такой проницательный.

— А почему у тебя на подоле кровь? — спросил он пытливо, и я наконец-то посмотрела ему в лицо. Иштван взял меня за плечо, и на моих щеках, кажется, можно было греть воду, так они вспыхнули.

— Я… У м-меня… — мне никак не удавалось найти нужные слова, и язык точно заплетался. — Т-ты не поймешь.

Он отпустил меня и взял в руки узелок с деньгами. Иштван подбросил его дважды, прежде чем убрать под рубаху, и я ежилась, когда монеты глухо и сыро шлепали по его ладони.

— Может быть, — согласился он. — Только и другие не поймут. Я тебе дурного не хочу, — повторил коробейник, и на смуглом лице появилась усмешка. — Кровь плохо видна, не бойся. У меня просто глаз зоркий.

— Приходилось отмывать? — тихо поинтересовалась я и склонилась над Якубом.

— Что мне только не приходилось! — он засмеялся, и мне захотелось добавить, что я тоже смыслю кое-что в таких делах. Но я только вздохнула и сгорбилась.

— Если тебе нужно что, скажи мне. А то пойдем со мной. На воле веселей, чем в самом богатом доме.

Я помотала головой. Якуб пошевелился у меня на коленях и шумно вздохнул.

— Меня учили не доверять цыганам, — я покачала Якуба, как будто он был младенцем.

— А я и не цыган, — в глазах у Иштвана заплясали чертенята. — Я — венгр. Наполовину. Причем на лучшую!

Он хотел добавить что-то еще, но вернулась кухарка. Я схватилась за кружку, чтобы прервать наш разговор, и чуть не облилась водой от излишней спешки.

— Но-но, - проворчала Доната. — Куда спешишь, торопыга? Пока господа не позвали, сиди сколько твоей душе вздумается. Я вас отмыла бы только да вычесала, чтобы насекомых господам не напускали.

Я уставилась в кружку, чтобы не смотреть по сторонам. Иштван неспешно складывал свои пожитки.

— Зачем они нас приютили, госпожа Доната? — спросила я. Мне казалось, что кухарка не услышит моего вопроса, но она услышала и повернулась ко мне, взмахнув оловянной плошкой.

— У госпожи фон Альтхан — сердце доброе, храни ее пресвятая Дева. Пожалела вас, и вы ее пожалейте, не шумите и не безобразничайте.

— Мы скоро уйдем, — сказала я кружке. — Посидим немного и пойдем. Нам еще идти далеко.

Краем глаза я заметила, как Иштван насмешливо вытянул губы. Доната подбоченилась.

— Да вы знаете ли, куда вам идти? Я думала, вы милостыню у церкви просили.

— Мы не просим милостыни, — мне был неприятен этот разговор, и я быстро соврала: — Мы идем к дяде моему. Наши родители умерли.

Я назвала тот городок, где жила два года назад, но кухарка разахалась и всплеснула руками. Мол, и путь туда далекий, и разбойники на дорогах, а мы помрем от заворота кишок, и пусть лучше дядя сам нас забирает, и если мы хотим, то она, кухарка, знает одного грамотного студиоза, который за небольшую плату напишет нам письмо для нашего дяди. Я попыталась возразить, что у нас нет денег и ничего не надо, но она заявила, что не пожалеет даже своих сбережений, но не потому что она такая добросердечная, нет, а потому что Бог ее накажет, если она отправит беззащитных детей одних. К счастью для меня, Доната отвлеклась, когда вспомнила, что надо подкинуть дров в очаг да долить воды в суп, и Иштван шепнул мне на ухо:

— Ты взаправду не умеешь врать, Камила.

Я отвернулась от него. Наверное, всю мою ложь действительно видно было издалека, но что еще оставалось делать? Не знаю, чем бы закончился наш разговор, но за нами вернулась одна из служанок, та самая, которая наговаривала на Аранку, с вестью, что госпожа хочет нас видеть. Девушка то и дело исподтишка посматривала на коробейника, но Иштван будто не замечал ее взглядов, не просил и поцелуя, только зубоскалил с кухаркой да глядел, как я управляюсь с Якубом. Глупый мальчишка спросонья раскапризничался, что хочет отлить, и я отвела названную сестренку во двор, к отхожему месту. Вначале он пытался возражать и заявлял, что пойдет один, но вовремя вспомнил, что на нем девчачье платье, и покорился судьбе.

Пока он делал свои дела, я рассматривала свою юбку и все больше понимала, что Иштван ничего не мог увидеть на ней. Острый глаз, тоже мне! Наверняка в нем половина цыганской крови, недаром и занятие такое — бродить да дребеденью торговать; приличному человеку такое не по нраву. Кровь из меня, кажется, перестала течь, но служанки были правы – запах из-под юбки шел тяжелый, и рубаху, наверное, придется долго застирывать. Я в сердцах засунула подаренный шнур за пояс и подумала, что если получится отсидеться в тихом месте, то я сошью этому коробейнику подштанники, и все швы отделаю этим шнуром — пусть красуется, как пестрая птаха!

Когда мы шли обратно, Якуб шепнул мне, что ему приснилось убийство, и так отчаянно посмотрел на меня, как будто птенец, выпавший из гнезда. Глаза у него были заспанными и тревожными. Чтобы он не боялся, я ответила, что все это глупости и дурные сны, которые навевают на нас злые духи. Мои слова его не успокоили, и Якуб даже ухватился за мою руку, хотя только что твердил, будто знатный кавалер и ничегошеньки на этом свете не боится.

Служанка отругала нас, что мы долго копаемся, хотя, когда мы вошли, она напропалую кокетничала с Иштваном и с такой неохотой встала нам навстречу, как будто ее насильно тянули на веревке. Коробейник еле заметно мне подмигнул, когда она повела нас к двери, но я лишь дернула плечом — не нужны мне были его советы, и сочувствием своим он тоже мог подавиться. Мадам ведь тоже говорила, что ей меня жаль, и она хочет помочь…

Девица молча отвела нас в господский дом и перед черным входом заставила долго вытирать ноги и чистить платье, чтобы мы не нанесли грязи. Она отпускала ехидные замечания, разглядывая нас с головы до ног. Якуб вспыхнул, как подмоченный порох, и заявил, что, когда вырастет, ни за что не будет мыть руки, нарочно придет в ее дом и натопчет по всем комнатам. Служанка отвесила ему подзатыльник за дерзость, и мне пришлось схватить Якуба за пояс, чтобы он не бросился на нее с кулаками. Кажется, с ним еще никогда так не обращались, и родители, и похитители чаще баловали его и не давали забыть, какого он рода. Он чуть было не проговорился, кто он таков, но я зашипела ему на ухо, чтобы он замолчал и слушался меня. Служанка обозвала его «бешеной девчонкой», отчего Якуб залился гневным румянцем, как алая краска для губ, что всегда лежала у Аранки в кармане, но все-таки стиснул зубы и насупился.

Когда мы зашли внутрь и прошли в передние комнаты, я оцепенела от роскоши и застыла на пороге, не смея сделать ни шагу вперед. Даже убранство церкви показалось мне тусклым и бедным; быть может, оттого, что до здешней красоты можно было дотронуться рукой: расписные вазы с яркими цветными картинками из сельской жизни, зеркала в позолоте, бесстрастно отражавшие две темные, грязные фигурки посреди чистых, светлых комнат, портреты хозяев во весь рост, огромные окна в цветущий сад, бархатные и шелковые занавеси, к которым хотелось прижаться щекой, а полы! Какие здесь были полы! Блестящие, узорные, всех оттенков дерева – мне страшно было ступать на них, хотелось благоговейно глядеть на них издалека и осторожно касаться навощенной поверхности, которая будто светилась изнутри. Что-то в них было из книг, которые я когда-то любила читать, что-то таинственное, напоминающее и о «мерцающих опалах», и «сокровищах Иерусалимского Королевства», и еще о тысяче мест, которые мне вряд ли доведется увидеть. К счастью, комнат оказалось лишь две, и по дороге мы никого не встретили, а то я думала, что умру от стыда, если кто-нибудь застанет нас здесь. Якуб, в отличие от меня, совершенно не стеснялся и вел себя безобразно; когда служанка не видела, он нарочно шаркал ногами, заглядывал в каждый угол и дергал за все, до чего мог дотянуться. Мне пришлось шлепнуть его по голове, и он обиделся.

Наверху, в синей комнате, где на стенах танцевали чудные птицы с роскошными хвостами, нас ждала госпожа фон Альтхан. Якуб издал какое-то дикое гиканье и кинулся к ней; что удивительно, она не испугалась, но лишь присела и обняла его, поправляя на нем платьице. Служанка с непроницаемым лицом встала у дверей и сложила руки под передником.

Я не посмела подойти к госпоже близко и лишь сделала издалека книксен. Зачем служила эта комната, я понять не могла; в ней стояли лишь два сундука и складная ширма, на шелке которой искусной рукой были нарисованы разноцветные птицы на кривых лысых ветках. Я подумала, что, может быть, госпожа фон Альтхан переодевалась здесь, но тут же решила, что это глупости. Кто же выделяет для этого отдельную комнату, да еще такую красивую?

Якуб вырвался из объятий госпожи и побежал к стене. Он остановился прямо перед одной из птиц, лукаво склонившей изящную головку с хохолком к цветку, и дотронулся рукой до ее блестящего глаза.

— Кто это? — спросил он с интересом.

Госпожа глядела на него с непонятной нежностью и грустью, и мне стало не по себе, захотелось схватить Якуба в охапку и убежать прочь.

— Это павлин, — ответила она просто. — Они очень красивые, когда распускают хвост.

— Мне кажется… — глупый мальчишка нахмурился, и я сжала пальцы, не смея одернуть его. — У нас такой был. В зверинце.

— В зверинце? — госпожа фон Альтхан растерянно повернула ко мне голову. — У вас был зверинец?

— Он имеет в виду — в курятнике, — поторопилась объяснить я, но Якуб топнул ногой:

— И ни в каком не в курятнике! У нас большой зверинец — там был и волк, и кабан. И лиса. И медведица с медвежонком. А еще лебеди и вольер с певчими птицами.

Я молилась, чтобы госпожа фон Альтхан подумала, что он просто воображает, и молча уставилась в пол, чтобы никто не увидел, как у меня пылают уши и щеки.

— У вас дома, Якубина? Иди ко мне, милая. Давай переоденемся, и ты расскажешь мне обо всем, — она выпрямилась и протянула Якубу руку. Тот раскрыл рот, чтобы что-то сказать, и у меня закололо в животе: сейчас он наговорит такого, что вконец выдаст нас с головой.

— Госпожа фон Альтхан! — выпалила я, чтобы перебить его, и все посмотрели на меня: служанка — насмешливо, Якуб — хмуро, а госпожа — устало.

— Что, девочка? — вежливо и равнодушно, но опять ласково спросила она.

— Я… — у меня пересохло в горле. — Мне… Я хочу вам кое-что рассказать.

— Говори.

— Но это тайна. Моя и Якубины, — я осмелела и дерзко взглянула на служанку. Госпожа фон Альтхан проследила за моим взглядом и указала девушке на дверь:

— Теа, выйди.

На лице у служанки показалась слабая тень негодования, но спорить она, конечно же, не посмела. Теа сделала книксен и скрылась за дверью. Я чуть выждала, чтобы она ушла подальше, и подошла к Якубу.

— Дело в том, что… — я опять запнулась. Я не знала, правильно ли я поступаю, и слова застревали у меня в горле. — Якубина — мне не сестра. Она вовсе не девочка.

Эмма фон Альтхан молчала.

— Это мальчик, госпожа фон Альтхан. Простите нас, ради всего Святого, ради Девы Марии, что мы обманули вас, — я обняла Якуба за плечи. — Нам столько пришлось вытерпеть…

Она как будто не слышала и не видела меня. Якуб исподлобья глядел на нее, а затем стянул с головы злосчастный чепчик, и госпожа взяла грязный головной убор из его рук. Она мяла и разглаживала льняную ткань, будто эти неспешные движения дарили ей успокоение, но говорить с нами не торопилась.

— Год назад, — от ее голоса я вздрогнула, — умерла наша дочь. Ей было столько же лет, как и тебе, — она потрепала Якуба по голове, но он хмуро и гордо отстранился. — Когда ты подошел к нам в церкви, такой веселый, такой славный, я вспомнила о ней. Но вы еще слишком малы, чтобы понять такое горе.

Она опять замолчала и на этот раз уставилась на птицу, которую назвала павлином, да только я клянусь, что мысли госпожи были далеко. И от павлина, и, наверное, от нас.

— Мы можем тотчас уйти, — робко вставила я. Якуб согласно засопел.

— Никуда вы не уйдете. Я хочу знать, зачем этот маскарад.

Глупый мальчишка прижался ко мне, и я положила руку ему на плечо.

— Якуба похитили. Это его так зовут — Якуб. Отец у него кто-то знатный. Я думаю, его должны искать. Якуба нянька украла, а потом продала ворам.

— Я не воровал, — поспешно заверил он. — Честное слово дворянина! А мой отец — генерал, и у нас большой дом, и много денег, и… и… Он хорошо заплатит.

Он выглядел так потешно: лохматый, чумазый, голодный, в поношенном девичьем платье с чужого плеча. Как не вязались с этим обликом слова о дворянстве! Мне казалось, что вряд ли он толком помнит, где его дом, как выглядят его отец и мать — он ведь так и не рассказал мне, сколько времени ему пришлось скитаться. Эмма фон Альтхан, кажется, подумала о том же и печально покачала головой.

— Он говорит правду, госпожа фон Альтхан, — я облизнула губы, чтобы перевести дух. — Его готовили к плохим вещам, к очень плохим! Если вы найдете его отца, то спасете мальчика. Вы ведь знаете, госпожа, как это — терять дитя.

— К плохим вещам, — повторила она за мной. Мои жестокие слова ранили ее, но госпожа только помрачнела и крепко сжала губы. Она властно выпростала Якуба из моих рук и стащила с него платье и девчачью рубаху; они полетели на пол. Госпожа расстегнула ему кюлоты и подштанники и долго рассматривала то хозяйство, которым наградил Якуба при рождении Бог.

— Вы не обманываете в этом, — ровно заметила она. Якуб важно застегнул себе штаны, как настоящий взрослый господин, и на лице у госпожи показалась тень улыбки.

Я кивнула. Странное дело, еще не прошло и половины недели, как мы встретились с глупым мальчишкой, а он уже казался мне роднее, чем мой настоящий брат, о котором я давным-давно ничего не слышала.

— А кто ты такая? — неожиданно спросила она.

— Камила…

Вопрос заставил меня растеряться. Правда, кто я такая? Служанка? Шлюха, как Ари? Может быть, убийца? Или неблагодарная клятвопреступница?

— Она служанка, — выпалил Якуб и рассеял мои сомнения. — Она и еще одна девушка помогли мне убежать из…

— Из господского дома, — я резко перебила его. Еще не хватало, чтобы госпожа узнала, откуда мы убежали.

Госпожа прикусила нижнюю губу.

— Я вижу, ты пытаешься скрыть правду, Камила. У тебя есть причины так делать?

— Есть! — быстро ответила я и умоляюще взглянула на нее. Не знаю, что она прочла в моем взгляде, но спрашивать больше ничего не стала, лишь пробормотала себе под нос, что же ей теперь сказать мужу? За дверью, куда ушла служанка, слабо скрипнул пол, и я подумала, что она подслушивает наш разговор. Госпожа тоже услышала этот тихий звук и нахмурилась.

— Вам надо переодеться и отдохнуть, — громко и четко отчеканила она. — Сегодня вы останетесь здесь, и я позабочусь о вашей судьбе.

Она громко хлопнула в ладоши. Дверь отворилась, и вернулась Теа. По ее лицу я не могла сказать, что она думает; служанка на нас вовсе не смотрела. Когда госпожа ушла, оставив нас на ее попечение, девушка так и не произнесла ни единого доброго слова; перевоплощение Якуба ее тоже нисколько не удивило, как и три кармана на моем поясе. Она принесла нам чистой одежды и помогла переодеться, после чего отвела меня вниз, в маленькую каморку с большой кроватью. На прощание Якуб шепнул мне, что ему не хочется со мной расставаться, и, может быть, если он попадет домой, то он, Якуб, попросит отца взять меня на службу. Глупенький! Я завидовала милому мальчишке, когда засыпала на кровати под тонким одеялом, сжимая в руках проклятые деньги: он еще верил в то, что все закончится хорошо, мне же оставалось только надеяться, что моя тайна останется нераскрытой.