Камила

Глава седьмая

Под утро я проснулась от холода и неудобной позы. Запрокинутую шею ломило, плечи грозили отвалиться, а ноги затекли, потому что даже во сне я боялась пошевелиться, чтобы не разбудить Якуба. Утренний бледный свет сочился из окна, и лицо у мальчишки было таким безмятежным, что мне жалко стало его будить. Я осторожно перенесла его на худой матрас, и он, не просыпаясь, закутался в покрывало, став похожим на большого червяка. Я немного посидела над ним, прислушиваясь к ровному дыханию, и пошла вниз умываться.

Свет на крутую лестницу попадал лишь из подслеповатого окошка, и потому я не сразу заметила, что на ступенях кто-то сидит. Я ойкнула, когда наступила на мягкую ткань, и голос Аранки в рассветных сумерках прошипел снизу «Тссс». Она обняла меня за талию и усадила рядом с собой — от нее пахло вином, духами, пудрой и потом: запах притягательный и отвратительный одновременно.

— Что случилось? — шепотом спросила я. Вместо ответа подруга прижала меня к себе, и я чувствовала, как бьется ее сердце под легкой рубашкой.

— Меня тошнит, — пробормотала она мне в волосы. — Никогда это все не закончится. Я принесла тебе подарок, козочка.

Она насильно всунула в мою руку полотняный тяжелый сверток. Если судить по весу, в нем были деньги и немало.

— Каждая монета оплачена моей спиной и задницей, — почти весело сказала Аранка. — Как я покажусь гостям на этой неделе? Старуха меня съест заживо.

— Так отдай ей эти деньги, — робко посоветовала я, но Ари сухо рассмеялась, как будто горох протрещал в банке.

— Она жадная, как голодная кошка. Думаешь, ее можно задобрить? Нет уж, положи ей палец в рот, и она откусит все пять, и потребует добавки.

Я обняла ее. Под пальцами я почувствовала что-то мокрое, и под косынкой на плечах я нащупала длинный вспухший след, как от плети.

— Тебе надо поспать, — несмело предложила я. — Хочешь, я провожу тебя?

— Я не хочу спать, — равнодушно сказала она. — Мне так больно, Камильхен… Я пила, чтобы заглушить боль, пила и смеялась, но теперь все лезет обратно.

— Как же ты сидишь? — я отдернула руку, мне не хотелось, чтобы ей было больно. Если б я только могла забрать у нее часть страданий!..

— А в душе больней, козочка, — просто отвечала она. — Даже вино не помогает. Я хотела тебя увидеть, Ками. С тобой легче.

Я промолчала. Мне было приятно слышать ее слова, но сердце у меня разрывалось. И Якуб, еще был Якуб, которого тоже надо было спасать. Она молчала тоже, чуть раскачиваясь на ступенях.

— Может быть… — нерешительно предположила я и выпалила, как на духу: — Если придет твой жених, то он, может, увидит, как тебя мучают, и заберет с собой?

— Вряд ли.

— Но почему?

— Потому что он вовсе мне не жених, – с ожесточением произнесла она. — Кто он и кто я? Он развлекается с красивой шлюхой, вот и все.

— Но ведь ты любишь его.

— Не знаю.

«А меня?» Этот вопрос вертелся у меня на языке, но я не посмела его задать. Вместо этого я сказала вот что:

— Главное, чтобы он спас тебя. Потом можно думать дальше.

— Моя маленькая серьезная козочка, — пропела Аранка мне на ухо. — У тебя все так просто!..

— Скажи, — я почти не обиделась на ее слова, — а если бы ты случайно встретила несчастного человека, ты бы помогла ему? Ну если он совсем беспомощный и без тебя пропадет?

— Нет, — после долгого раздумья ответила она. — Что мне до этого человека! Никому, кроме тебя, Камильхен, нет до меня дела. Вот и мне нет дела ни до кого, кроме тебя.

Я потерлась носом о ее плечо. Мне хотелось сказать ей что-то важное, то, что услышать ей будет нужней всего, но я не знала что, да и говорить толком не умела.

— Перевязать тебя? — робко предложила я, но она покачала головой и вытерла пальцами глаза.

— Я уже, — Ари погладила меня по голове и продолжила с неожиданной злобой. — Этот-то подлец, — она назвала его гораздо хуже, и я зажмурилась от такого ругательства, — когда увидел, что наделал, перепугался, даже на человека стал похож. Ты бы видела его глаза! Они чуть не выкатились из орбит! Думаю, был бы в руке у него нож, он бы мне и горло перерезал, пока имел меня. Сказал, что еще раз придет, после того, как взял с меня обещание никому не говорить о том, что он делал. Только мне кажется, он чересчур мало дал денег.

Я крепко прижала сверток к себе; он словно жег пальцы.

— Не ходи к нему больше, — мой голос дрожал. Нечего было и думать, чтобы рассказывать ей о своей беде. Да и разве это беда?

— Посмотрим, — глухо ответила она.

Как я ни старалась, мне не удалось утешить ее в то утро. Аранка вскоре ушла, а я вернулась назад, в свою комнату, чтобы пересчитать и спрятать деньги. Подруга была не права, монет в свертке лежало немало, если мерять их хлебом и вином: несколько гульденов и немного серебра. Я в жизни не держала столько в руках! Но на золото не купишь пилюль от душевной боли, наоборот. За золото меня продали дважды, украли Якуба, умерла Мария, страдает Ари, но стал ли кто счастлив? Даже мадам не была счастлива, хоть и могла сытно есть, и сладко спать, и выбирать любовников по своему хотению. Я положила деньги в коробочку из-под леденцов; к счастью, Якуб не проснулся. Мой чердак постепенно превращался в склад, чересчур много было на нем спрятано. Мне это не нравилось. Чем больше тайн, тем легче им выйти наружу.

После обеда меня позвала к себе мадам. Я не знала, зачем понадобилась ей, и целый ворох догадок рассыпался передо мной: бери любую. Покарать или похвалить? Выгнать или поощрить? Я привела себя в порядок, прежде чем идти к хозяйке, умылась и поправила чепчик, и кухарка заодно поручила мне отнести госпоже поднос с кофе и пирожными. Мелкими шажками я зашла в гостиную, поставила поднос на столик и сделала книксен.

Госпожа была не одна. Рядом с ней на диване сидел капитан стражи, и судя по ее обольстительным взглядам в его сторону, он пришел с неприятным разговором. Я уставилась на его щеку, на которой вокруг одного большого шрама темнели мелкие, как от дроби, и капитан ответил мне тяжелым взглядом оловянных глаз. Он был одет в неприметный черный мундир, обсыпанный на плечах пудрой.

— Вот та девочка, которая нашла тело несчастного, — колокольчиком прозвенел голос мадам, и она кокетливо нагнулась к принесенному подносу. — Уверена, она расскажет все, что знает.

Шпоры на сапогах звякнули, когда он переменил позу. Госпожа подавала мне знаки подойти ближе, но я стояла столбом, не в силах сдвинуться с места. Под взглядом капитана мне хотелось спрятать лицо и руки, но я не смела суетиться, чтобы он не подумал, будто я что-то скрываю.

— Не молчи же! — в нетерпении воскликнула мадам, когда тишина затянулась. Она дернула плечом и гневно взглянула на меня, и мне показалось, что в глубине госпожа боялась. Совсем другим, кротким и виноватым голосом она обратилась к гостю: — Она не слишком развита, капитан. Вы понимаете, все мои девочки… — она так красноречиво промолчала, что я покраснела и опустила голову.

— Я убиралась, — наконец у меня получилось кое-как собраться с мыслями и ответить. Капитан морозил меня своим взглядом и не говорил ни слова. — А в одной из комнат лежало тело. Я потрогала его и ушла к госпоже Рот. Вот и все.

— Все? — голос у него оказался гулким и низким, как церковный орган. — Все ли? Что было в комнате? — он неожиданно схватил меня за руку и сдавил запястье так, что я вскрикнула.

— Ничего!

— Вещи, деньги, еще что-то?

— Я не помню, отпустите… — от боли у меня выступили слезы, и я с мольбой взглянула на госпожу. Та отвела взгляд, будто не происходило ничего особенного, и тщательно очищала ноготком невидимое пятнышко на платье.

— Ты убиралась там, — от него пахло луком и пивом; он все сильней выкручивал мне руку. — Ты должна помнить, что убирала.

— Рвоту и грязь! Разлитое вино! — я молилась, чтобы боль прекратилась, или пусть еще чуть-чуть, и я бы перестала ее чувствовать. Я схватилась за его ладонь, как будто могла разжать пальцы, но все было бесполезно.

— Не покалечьте мне ее, — озабоченный голос госпожи донесся словно из-за пелены тумана. Мне казалось, что мое запястье сейчас хрустнет и сломается.

— Я ничего не видела, клянусь вам! — мне представилось лицо Якуба, но я не знала, насколько меня хватит, чтобы не рассказать о нем. — Я вас сейчас укушу!

Хватка ослабла, и капитан расхохотался.

— Упорная девка, — заметил он и откинулся назад. Я прижала покалеченную руку к себе, баюкая ее, как одного из теткиных детей. — Но лживая, как и любая шлюха.

Госпожа самолюбиво дернулась, но промолчала.

— Где деньги? — хмуро спросил он у меня.

— Я не видела никаких денег, господин капитан, — слезы потекли у меня по щекам, и я вытерла нос, в котором защипало.

— Они должны были быть.

— Я ничего не знаю! — помотала я головой. – Клянусь Пресвятой Девой! Я просто убиралась…

Дева Мария простит мне эту ложь. Как я могла отдать Якуба этому капитану с квадратным лицом, похожему на пса?

— А еще все в доме видели, как кавалер привел сюда мальчишку, — раздельно и коротко сказал он. — Никто не видел, как он исчез. Когда последняя из ваших шлюх ушла, он еще был здесь, и кавалер был жив. Окна были закрыты?

Я мелко закивала.

— У двери привратник, — поспешила заметить мадам. — Он не выпустит, если кто не заплатил. А черный вход по ночам заперт, и ни у одной из девочек нет ключа .

Я похолодела. Стоит им только подняться на чердак, и все раскроется. Я молила Бога, чтобы они оставили меня в покое и отпустили, но капитан встал, и я попятилась. Я бы убежала, если бы могла, но он держал меня крепко.

— Проводи меня к себе, — велел он, глядя на меня сверху вниз.

— Но как же кофе? — мягко спросила госпожа, и я с благодарностью глянула в ее сторону. Но надежда тут же развеялась, потому что капитан покачал головой.

— Кофе подождет, — процедил он и подтолкнул меня. — Остынет — не беда.

Госпожа откинулась в кресле. Она закрыла глаза, но мне казалось, что она видит меня насквозь: мой страх, мою неуверенность.

— Я провожу вас, — наконец произнесла она так, словно подобные вещи были выше ее сил, и встала. Госпожа равнодушно скользнула ладонью мне по щеке, будто хотела успокоить. Не думаю, чтобы она боялась за меня. Мне кажется, она страшилась, что капитан увидит что-нибудь, что ему не стоит видеть. Хоть стража и охраняла этот дом, я знала, что были вещи, о которых они не ведали: иногда здесь скрывали похищенных и разбойников, награбленное и украденное.

Под конвоем я подошла к двери. Внутри меня точно ворочался темный колючий клубок, и мне хотелось убежать, только бы не видеть лица Якуба, когда он поймет, что я обманула его.

— Даже и не думай, — ровно проговорил за спиной капитан, как будто читал мои мысли, и я низко наклонила голову.

Наша похоронная процессия поднялась по лестнице, и пока мы шли по коридору, я слышала за дверями девичьей спальни шорох; они наверняка подсматривали за нами. У дверей своей каморки я замешкалась. Капитан грубо взял меня за плечо и встряхнул так, что у меня лязгнули зубы.

— Пошевеливайся, — велел он, и госпожа еще раз тяжело и неодобрительно вздохнула. Я с ненавистью взглянула на его шрам, и капитан усмехнулся. Он знал, что я сделаю, как он скажет, потому что у меня не было другого выхода. Но вместо того, чтобы войти внутрь, я открыла рот и наградила его одним из тех слов, которыми Ари ругала своих посетителей, когда сильно выпьет. Шрам резко покраснел, и капитан отвесил мне такую затрещину, что я пошатнулась и больно ударилась о косяк затылком.

— Я тебя убью, если будешь распускать язык, — пообещал он спокойно, отстранил меня и отворил дверь. Я рванулась к нему, чтобы броситься ему в ноги, но что-то не пускало, будто я зацепилась за гвоздь. Я обернулась, это госпожа схватила меня за юбки, и ее напудренное лицо белело в темноте коридора, точно луна. Она ничего не сказала, но я затихла под ее взглядом, и госпожа завела меня внутрь.

Какой убогой показалась мне моя комнатенка сейчас, когда я взглянула на нее чужими глазами! Бедной, нищей и грязной, хоть я старалась прибираться каждый день. Капитан встал посередине и, словно ищейка, рассматривал смятое покрывало, валявшуюся на полу книжку Аранки, сложенную для починки одежду девушек, и, как у ищейки, его большие ноздри раздувались от гнева или нетерпения. Он наклонился и поворошил платья, отбрасывая их в стороны, словно это было тряпье, и выудил из середины что-то небольшое. Когда капитан выпрямился, я увидела, что между его пальцами зазмеилась лента, которой я связывала Якубу волосы, но сам мальчишка бесследно пропал. У меня вырвался облегченный вздох, и я даже нашла в себе силы горделиво вскинуть голову, за что тут же получила подзатыльник от госпожи. Комок слез опять поднялся к горлу, но я не заплакала.

— Это все твои вещи? — спросил капитан, не оборачиваясь. Я равнодушно пожала плечами. В меня точно вселился бес. Мое упрямство наверняка раздражало этого человека, и я знала, что он действительно может меня посадить в тюрьму или свернуть шею, но на меня напала глупая гордыня и радость, что Якуб каким-то чудом убежал.

— Я с тобой говорю, — он повернулся и подошел ко мне; острый запах пропотевшего сукна и пудры ударил мне в нос.

— Да, — наконец ответила я. Мне трудно было выдержать его взгляд.

— Да, господин капитан, — с нажимом поправил он.

— Да, господин капитан, — послушно повторила я и взглянула на него так, словно хотела убить на месте. Да я и хотела, чего уж таить греха.

Угол его рта дрогнул, но он ничего не сказал. Мадам взяла меня за плечи и поставила перед собой, словно живой щит, а я пристально следила за тем, как он осматривает все углы чердака, и всякий раз задерживала дыхание, когда капитан подбирался слишком близко к моим тайникам. Пальцы госпожи впивались мне в плечо все сильней и сильней, но я не чувствовала боли.

Когда он нашел большую коробку из-под леденцов с деньгами Аранки, у меня закрутило в животе и стало так плохо, что я испугалась, что сейчас упаду в обморок. Мешочек с деньгами глухо упал на пол, как только он приподнял крышку, и вся взгляды скрестились на нем.

— Вот так так, — почти весело проговорил капитан и поднял кожаную колбаску двумя пальцами. — И что же там внутри?

Я опять дернула плечом: не знаю, мол. Он хмуро на меня взглянул, развязал шнурок и высыпал содержимое на пол, но вместо перезвона монет, когда они ударяются друг о друга, вновь послышался глухой стук, и на полу оказалась груда мусора: деревянная кукольная голова, три костяных пуговицы, погнутый гвоздь и свинцовые шарики, похожие на те, которые использовала для гадания тетка Луиза. Капитан в недоумении уставился на эти сокровища, и на его лице застыла такая растерянность, что от волнения на меня напала смешливость. Госпожа сильно тряхнула меня, оборвав неуместный смех, и мои зубы громко лязгнули.

— Теперь вы убедились, мой капитан, — мелодично протянула она (я так и видела, каким нежным взглядом мадам смотрела на этого человека поверх моей головы), — эта девочка ничего не знает.

— Да ну? — капитан опять уставился на меня немигающим взглядом, но я его уже не боялась.

— Она рассказала вам правду. Пойдемте, я напою вас кофе. В конце концов, должны же вы отдыхать от вашей службы, господин капитан… Антон, если вы позволите вас так называть. А ты, Камила, останься пока у себя. Ты мне понадобишься позже…

Капитан больше не смотрел на меня, как будто я исчезла для него. Он молча вышел прочь, и рука госпожи отпустила мое плечо. Легкий аромат духов коснулся моих ноздрей, и мадам шепнула мне на ухо, наклонившись:

— Не вздумай что-нибудь выкинуть, мерзавка. Я не желаю терпеть от тебя убытки и неприятности.

Она ущипнула меня и ушла, не забыв запереть за собой дверь на ключ. Рука, которую выкручивал капитан со шрамом, мерзко ныла, и я на негнущихся ногах дотащилась до окошка, чтобы прислониться пылающей щекой к прохладному стеклу. Я не понимала, куда мог деться Якуб, откуда взялось барахло в моей коробочке, и почему капитан так на меня взъярился. По стеклу с той стороны ползла божья коровка: красная с черными пятнышками. Когда-то мама мне говорила, что это жучок Пресвятой Марии, и он приходит, чтобы передать от нее радостную весть, или же, наоборот, забрать заветное желание. Я провела пальцем по стеклу, но загадать желание не успела, потому что позади меня гулко упало что-то тяжелое. Божья коровка расправила крылья и взлетела, оставив меня в одиночестве. Я быстро обернулась, ожидая самого неприятного, что еще только могло случиться, но наткнулась на лучистый и довольный взгляд Якуба.

— Господи… — растерянно проговорила я. Он был весь встрепанный, в соломе, смоле и опилках, зато улыбался во весь рот. Невольно я взглянула наверх, где под самой крышей лежала большая балка, и он тут же самодовольно подтвердил:

— А я прятался наверху за печной трубой и услышал ваши шаги. Мне хотелось тебя напугать.

Я беспомощно взглянула на него и неожиданно разревелась. Слезы текли и текли по щекам, и у меня не было сил их вытирать. Якуб растерялся и бестолково затоптался рядом, иногда тыкая мне в лицо то платьем с пола, то краем своей курточки. Он хотел помочь, глупый мальчишка, но вот беда – совсем не знал как. Я стекла по стене на пол и закрыла глаза. Мне хотелось исчезнуть, не существовать, чтобы не знать больше никого и ничего, но вместо блаженного неведения мне на голову полилась холодная вода. Сидеть и жалеть себя тут же перехотелось, зато появилось жгучее желание надрать Якубу уши.

— Ах ты, маленький негодяй! — я встала и грозно топнула на него ногой, не заботясь, что нас могут услышать. Якуб взглянул на меня и попятился, старательно скрывая свое лицо. Плечи у него подозрительно задергались, и я вначале подумала, что он плачет. Но нет! Глупый мальчишка запихнул себе в рот край кружевного шейного платка и весь дрожал от беззвучного смеха. В руке он держал оловянную кружку, из которой щедро меня полил, как майский дождь — посевы.

Я обиделась, разгневалась и хотела уже как следует отшлепать его, но стоило мне подойти к нему, на меня тут же уставилось мое отражение; кружку я сама начищала до блеска. Мало того, что все мои черты исказились до смешного; я увидела, что чепчик сидит у меня на макушке некрасивым блином, во все стороны из-под него вылезли непослушные волосы, а нос, кажется, распух, как слива! Я представила, как выгляжу со стороны, и я прыснула от смеха, а Якуб, глядя на меня, затрясся еще больше, похрюкивая через ткань. Я обняла его, и мы захохотали, как два дурачка на представлении бродячего театра, пока наконец я не почувствовала, что вновь могу разумно рассуждать.

— Куда ты дел мои вещи? — спросила я у него требовательно. Мне стало легче, как будто смех и слезы вычистили все внутренности души.

— Какие такие вещи? — невинно спросил маленький прохиндей.

— Которые лежали в коробке из-под леденцов.

— Ах, эти… — ему явно хотелось потянуть время.

Я не сводила с него взгляда, и он опустил глаза.

— Мне нужна была жестянка, — нехотя признался Якуб и подковырнул туфлей половицу. — Я видел, что ты ночью прятала в нее мешочек. Я хотел выкинуть его из окна.

— Как из окна? — меня охватило отчаяние, и я схватила его за плечи. Боль в руке неприятно напомнила о себе. — Зачем?

Якуб потупился и угрюмо помолчал.

— Потом я придумал сбивать им крыс, чтобы они не бегали по балкам, — со вздохом сказал он, когда счел, что молчания достаточно, чтобы ответить на мои вопросы. — Но он оказался слишком тяжелым. И очень громко падал. Поэтому я подвесил его под потолком и кидал в него пуговицами. И из десяти раз попал девять!

Я закатила глаза, совсем как мадам.

— Очень рада вашим успехам, сударь, — великосветски заметила я и сделала книксен. — Но теперь вы полезете наверх, достанете его и принесете мне назад. А потом, заруби себе на носу, сидеть тебе придется тихо, иначе вернется капитан и заберет тебя с собой. И отдаст каким-нибудь злодеям!

Последнее я добавила зря. Якуб сник и помрачнел. Он беспрекословно залез наверх и долго там копошился, роняя вниз солому и опилки. Когда он спрыгнул на пол, я заметила, что глаза у него на мокром месте, но говорить ничего не стала.

Мы перепрятали мешочек, а жестянку я великодушно подарила Якубу, хоть мне и жаль было с ней расставаться. Мы уговорились, что если он услышит шаги, то вновь спрячется наверху; вряд ли кто будет искать его там. Мадам все не возвращалась, никто не отпирал нам дверь, и если сначала я радовалась этому, то потом нам захотелось пить и есть, и радость уступила место беспокойству. Якуб крепился как мог, но его терпения не хватило надолго, и он принялся баловаться: путал мне нитки, пока я шила, прятал ножницы. У меня не хватало сил на него сердиться, поэтому я посадила его распускать дырявые вязаные чулки и сматывать нить в клубки, пообещав от отчаяния, что чем лучше он сделает работу, тем вкуснее будет ужин. Не знаю, о чем я думала, но во всяком случае на время мне удалось его угомонить.

Вместо мадам к вечеру явилась старуха. Она забрала починеную одежду и холодно назвала меня маленькой дрянью и другими грубыми словами. В промежутке между ругательствами госпожа Рот успела сказать, что капитан считает меня воровкой и убийцей, и мадам склонна с ним согласиться, и что с таким лицом и характером, как у меня, зарабатывать я могу не в хорошем доме, а у нищих. Она назвала сумму, которую названный дядя получил за меня, и у меня по спине побежали мурашки – я не могла даже представить такого количества денег. Хуже всего было то, что моя работа никак не покрывала затраты на одежду и еду, и долг перед мадам увеличивался. Мне стало от этого так тошно, что я просто опустила голову и ничего не ответила.

Госпожа Рот взяла меня за подбородок жесткими и холодными пальцами.

— Ты проглотила язык? — недружелюбно спросила она. Я молча глядела на нее, на грязную прядь волос, смазанную маслом, на белоснежный чепец с черной вдовьей лентой, на птичьи черные глаза и крючковатый нос. — Что за девка! Смотрит, как будто ненавидит.

— Я не убийца, — тихо возразила я.

— В этом доме знают, что ты закопала в саду, — ногти у госпожи Рот были острые, и мне стало больно, когда она сдавила мой подбородок. — Или ты думаешь, что ты чище всех, раз не ложишься под мужиков? Мадам долго терпела тебя, несносная девчонка, жалела тебя, и ты платишь ей только неприятностями.

Я покачала головой: «нет, это не так» и сжалась, ожидая удара. У меня не укладывалось в голове, как можно все так перевернуть? Это ведь она приказала унести и похоронить невинного младенца! Младенца, который до сих пор снился мне по ночам! Но пальцы отпустили мое лицо, и старуха фыркнула.

— Отвратительное, упрямое создание! Сегодня на ужин получишь мало.

Она пристально посмотрела на меня, и я спохватилась и низко присела перед ней. Почему-то ей это тоже не понравилось, и она все-таки отвесила мне оплеуху, после чего ушла вместе с бельем.

— Тебе больно? — донеслось сверху, из темноты, где прятался Якуб. Я медленно покачала головой, потирая щеку и ухо. Теперь у меня распухло не только запястье.

— Можно, я кину в нее чем-нибудь, когда она придет? — спросил Якуб.

«А толк? Тебя заметят, вот и все» — вертелось у меня на языке, но он не дождался моего ответа и снова принялся ныть.

— Мне хочется уйти отсюда, — капризно протянул он. — Когда мы уйдем?

— Скоро, — уклончиво ответила я, и Якуб завздыхал, как старый дед.

— Ты всегда так говоришь, — попенял он. — Как будто это значит «никогда».

— Сиди тихо, — мне не хотелось отвечать на этот вопрос, потому что в его словах скрывалась правда. Мне было страшно уходить, я не знала, куда нам идти, и в сердце теплилась надежда, что кто-нибудь разрешит наши беды одним мановением руки. Можно, конечно, и не одним. — Старуха скоро вернется с ужином.

Госпожа Рот не обманула, на ужин нам достались вчерашние объедки, так мало, что не хватило бы наесться и котенку. Я оставила себе корочку, а остальным поделилась с Якубом, и глядела, как он жадно хватал пальцами куриные косточки, на которых еще оставалось мясо, и с причмокиванием обсасывал их до блеска. Он так аппетитно облизывал пальцы, что мне невольно хотелось вздыхать. Я дотрагивалась языком до кисловатого поджаристого хлеба за щекой, но голод не утихал, наоборот, желудок требовал еды еще и еще, потому спалось мне в ту ночь плохо.

Луна заглядывала в окошко, и со своего места у двери в ее белесом свете мне было видно каждую щербинку на половицах. Под полом копошились крысы, и больше всего я боялась, что какая-нибудь из них укусит Якуба. Он может закричать спросонья, и прости-прощай наша тайна. Он свернулся рядом на матрасе и изредка стонал во сне, но, когда я наклонялась к нему, чтобы успокоить, мальчик вздрагивал и быстро что-то бормотал на тарабарском языке. Я глядела на его белобрысую в лунном свете макушку и снова думала о побеге; вплоть до того, что нафантазировала, как выношу Якуба в бельевой корзине из дома во двор и помогаю ему перебраться через стену, но что он будет делать дальше — один?

Комар тонко запищал над ухом и присел на мочку уха. Я натянула одеяло до самого носа, чтобы спрятаться от назойливого насекомого, и в темноте мне вспомнился доктор, который показывался теперь нечасто, но всякий раз старался улучить момент и поговорить со мной, поговорить в его понимании, не в моем. Мне казалось, что они с госпожой крупно повздорили, во всяком случае, каждый раз, как мы оставались наедине, неизменно рядом появлялась старуха и тут же давала мне различные поручения, чтобы услать подальше. Аранка говорила мне, что он сначала хотел выкупить меня, потом заплатить, чтобы я была с ним, но, похоже, госпожа на это не согласилась.

Я перевернулась на спину. Потолок темнел вверху; и я представила себе, что превращаюсь в птицу, и нахожу дыру в крыше, и протискиваюсь сквозь нее, ломая перья, и ветер подхватывает меня и несет в счастливую страну, о которой я раньше читала в книгах. Якуб ткнулся лбом мне в бок, и я поправила на нем покрывало. Интересно, далеко ли отсюда живет доктор? Если я ему нравлюсь, может быть, мне будет лучше у него? Я вздохнула и вздрогнула, вспомнив его мокрые поцелуи. У доктора нас легко найдут, сказала я себе. Ну и что, возразила я, не в тот же день. За день легко можно скрыться. Не лучше ли скрыться сразу, поинтересовалась я у себя. Без чужой помощи не выбраться, скептически ответила я. Да еще и вдвоем!

Внизу открыл дверь на лестницу, и в щель под дверью потянуло холодом с запахом вина и звуком смеха.

Но как заставить доктора вывести нас?

Я укуталась в покрывало плотней и представила саму себя, свою невидимую собеседницу. Эта я была взрослей и умней, она ничего не боялась, и, в отличие от меня, она была красивой и знала это.

Тебе надо обмануть его, последовал жесткий ответ. Подгадать момент, когда он приедет и уехать с ним. Соблазнить его деньгами, которые могут заплатить родные Якуба. Притвориться покорной и влюбленной. Пусть он только достанет одежду для Якуба, чтобы он выглядел обычным мальчишкой, а не дворянчиком в изгнании.

А как быть с моим нарядом, с любопытством спросила я.

Украсть, пришло решение после паузы.

Почему не одолжить?

У кого? Аранка может выдать тебя.

Она не такая.

Пьянство и зависть могут оказаться сильней нее.

Я поежилась. Неприятно было думать о подруге плохо, но где-то в глубине души я знала, что та Камила права. Ари все равно на других, она сама говорила об этом, и что может прийти ей завтра в голову, я не знала. Особенно если ее надежды на спасение рухнут.

Когда?

В ближайшем времени, но не завтра. Завтра надо держаться ниже воды и тише травы, как обычно. Нельзя вызывать подозрений у старухи.

Как же мне встретиться с доктором, чтобы убежать? — с тоской спросила я у темноты, но вторая Камила больше не отвечала мне.

Якуб опять пробормотал что-то в тишине, и я обняла мальчишку. Непривычное чувство коснулось сердца; жизнь Якуба зависит от меня, и от меня — его будущее. Как будто кто-то подкинул камень в корзину с бельем: и идти неудобно, и бросить корзину нельзя, и выкинуть лишний груз на ходу некогда. Страшно не донести; и себя погубить, и его.