Камила

Глава одиннадцатая

Когда зашло солнце, мы вошли в шумный и крикливый город. Я ухватилась за руку Иштвана, как вчера Якуб держался за мою, и позволила ему вести меня, куда глаза глядят. Никто не обращал на нас внимания, ни солдаты, ни прохожие; коробейник с простоволосой босой девицей никого не интересовал. Мы без приключений дошли до низенького каменного белого дома, на деревянной вывеске которого красовалась пузатая бочка. Иштван резко свернул налево, помог мне спуститься вниз по крутой лестнице, и мы попали в полутемный зал, где резко пахло хмельным пивом и паленой шерстью. Народу здесь сидело видимо-невидимо, все ели, пили, курили и разговаривали, оттого над людскими головами плыл вонючий сизый дым, и со всех сторон до нас доносились обрывки разговоров.

Иштвана тут хорошо знали, и, пока мы пробирались между длинными столами и лавками, его то и дело окликали, хлопали по плечу, приглашали присесть и угощали пивом. Он отшучивался, порой вовсе не безобидно, но никто почему-то не сердился, и окружающие лишь заливисто хохотали.

Он усадил меня поближе к очагу, над которым висела распятая волчья шкура, испещренная дырками и поеденная молью. Прямо к ней был приколочен деревянный щит с гербом: пивная кружка на клетке, прутья которой грыз волк. Иштван сел рядом со мной, поставив короб под стол, и к нам тут же подошла пышнотелая белокурая девица. Она оперлась рукой на столешницу, выставив плечо и грудь вперед. Она мне сразу не понравилась: слишком яркая, румяная, пышущая здоровьем.

— Явился — не запылился, бродяга, — вместо приветствия заявила она. Девица глядела на Иштвана так, словно хотела спрятать его в сундук.

— Чтобы полюбоваться тобой, радость меня.

— Глаза у тебя бесстыжие, — притворно рассердилась та, но я видела, что она была рада его видеть. — Отец о тебе вспоминал.

— Опять обещал кости переломать?

— Ворчал на тебя, что есть — то есть. А это кто с тобой? — она ревниво и неприязненно взглянула на меня. Я ответила ей тем же.

— Сестренка моя, — спокойно ответил Иштван. — Может, угостишь нас? Мне вина покрепче, а ей — яблочного пива.

Она вздернула подбородок и отошла, чтобы через несколько минут вернуться с двумя полными кружками. Пока ее не было, к нам успел подсесть смуглый оборванный бродяга, до глаз заросший бородой, и принялся величаво втолковывать Иштвану о деньгах, которые он вот-вот получит, а пока же ему нужно промочить горло, чтобы не помереть. Он важно поднял палец и изрек что-то на незнакомом языке, пояснив, что это название его болезни, которую нашел у него один знаменитый доктор из Пешта, магистр алхимии и кабалистики. Я уставилась на него во все глаза. До того мне не приходилось видеть бородатых мужчин, да еще таких говорливых. В свалявшихся волосах у него застряли крошки, куриные перья и песок, и он смешно шевелил усами, пока говорил, и жевал себе губы. Бродяга заметил мой взгляд, вскочил на ноги и галантно поклонился мне, представившись графом Канавским.

— Не знала, что графы бывают такие, — прошептала я на ухо Иштвану. Он удивленно посмотрел на меня и расхохотался. Я надулась, но Иштван не обратил на это никакого внимания и дал графу медную монетку, наказав благодарить меня за эту милость. Тот проворно схватил пфенниг и спрятал его в рукаве, намереваясь подсесть ко мне поближе, но вернувшаяся с питьем девица шуганула его прочь.

Она равнодушно поставила передо мной кружку и долго расставляла перед Иштваном закуску, почти касаясь его плеча грудью. Он шептал ей что-то на ухо, ласково обнимая за талию, и она хихикала, совершенно так же, как хихикал расшалившийся Якуб. Я уткнулась в кружку: яблочное пиво оказалось сладким и прохладным, и незаметно для меня оно быстро кончилось.

Людей вокруг нас все прибавлялось, и вскоре я поняла, что мы уже сидим в тесном кругу галдящих, жующих, пьющих и курящих знакомых Иштвана. Я видела их всех впервые, но они отнеслись ко мне, как к равной, словно я действительно находилась здесь по праву, и угощали меня, и обращались грубовато, но ласково. На сердце стало приятно, и я осмелела и начала отвечать на шутки, изредка поглядывая на названного брата, пока не почувствовала, что наелась досыта, и глаза невольно начали слипаться.

Я задремала под уютный гул голосов, прислонившись к плечу Иштвана. Позже, сквозь сон, я чувствовала, что меня куда-то несут и укладывают на соломенный матрас, накрыв грубой тканью.

Меня разбудило солнце, и я приподнялась на локтях, чтобы осмотреться. Рядом со мной, разметавшись, дремал Иштван, а по другую сторону от него вчерашняя девица. Она цеплялась за него даже во сне, и я брезгливо подумала, что никогда не буду такой, как она. От избытка чувств я толкнула Иштвана в бок, и он тут же открыл глаза, как будто и не спал.

— Что случилось? — голос у него со сна был хриплым и незнакомым.

Я пожала плечами, и Иштван устало откинулся назад.

— Я уж думал, кто-то пришел, — произнес он. — У тебя такое потешное лицо со сна…

Я фыркнула и выбралась из-под одеяла. Мне не хотелось с ним разговаривать. Пусть милуется со своей девкой.

— Ты что, расстроилась? — он, кажется, улыбался. — Вчера одна несносная девчонка так на всех зыркала, когда ко мне садились слишком близко, что я почувствовал, будто у меня появилась благонравная тетушка.

— Я не расстроилась.

— Вот и славно. Тогда переоденься. Марихен принесла тебе одежду своего младшего брата. Она у окна.

— Зачем мне мальчишеская одежда?

— А ты хочешь идти в этом? — он кивнул на мой краденый наряд, и я покраснела. — Смело. Мальчишкой тебе быть в самый раз — одни кости, да и…

Иштван не договорил, но так выразительно взглянул на мою плоскую грудь, что я все поняла.

— Куда уж мне до других, — пробормотала я, но внутри меня поднялась ярость. Не всем же быть похожими на дойную корову, как Марихен!

— Не куксись, — неожиданно мягко попросил Иштван. — У тебя все еще впереди, Камила.

Я ждала, что он скажет еще что-нибудь, но девица заворочалась и сладко потянулась, как кошка, прижавшись к Иштвану ближе. Негодование совсем захлестнуло меня. Я поджала губы и отправилась к окну переодеваться, пока они желали друг другу доброго утра с поцелуями и прибаутками.

Увы, Иштван был прав. Мальчишка из меня получился, что надо: самый обыкновенный, непримечательный, и мне он вовсе не понравился — нескладный, некрасивый и неуклюжий. Мужская одежда сковывала члены и сильно облегала в тех местах, о которых мне хотелось бы забыть, а без корсета я попросту чувствовала себя голой. Я отошла от ведра, из которого на меня хмуро и недовольно глядел смуглый малец, и расплела волосы, чтобы завязать их в длинный хвост, как носят мальчишки. Лента, которую я вынула из корсета, выскальзывала у меня из пальцев, и я никак не могла затянуть ее.

— Погоди, — Иштван чмокнул Марихен в нос и неохотно вылез из-под одеяла. — Так у тебя ничего не выйдет.

Он подошел ко мне, бесцеремонно повернул лицом к сонной девице и в два счета справился с лентой.

— А мальчишкой твоей сестре быть лучше, — хихикнула девица, сонно щурясь от утреннего света, падавшего из окна. Я вспыхнула, но промолчала.

— Но-но, — шутливо укорил ее Иштван и нахлобучил мне на глаза старую шляпу с оторванной кокардой. — Она вырастет и станет красавицей хоть куда; это возраст такой, лягушачий. Я уже присмотрел большую палку, чтобы отбиваться от женихов, которые будут просить ее руки.

При словах о женитьбе девица тяжело вздохнула и отвернулась. Я злорадно подумала, что Иштван на ней все-таки не женится, но он подошел к ней и поцеловал ее в губы, и мое злорадство тут же улетучилось, а ее грусть исчезла.

— Мне надо сходить кой-куда, — спокойно заметил Иштван и мягко, но настойчиво снял ее руки со своих плеч. — Я недолго, на час, два. После обеда сегодня выходим в путь, Камила.

— В путь? — голос у Марихен вновь упал. — Но ты ведь только недавно говорил, что останешься здесь до осени.

— Недавно я и о сестре не думал. Не могу же я отправить ее с глаз долой и оставить на произвол судьбы?

По ее лицу было ясно, что она только об этом и мечтает, но вслух она ничего не сказала.

— Осенью я вернусь, — Иштван уже стоял у двери и застегивал свои туфли, всю ночь проветривавшиеся на окне. — Если ты меня не забудешь, тогда и поговорим.

— Ненавижу тебя!

— А ночью совсем другое твердила.

Марихен не нашлась, что ответить, и он благополучно скрылся за дверью. Я взглянула на девицу и заметила, что та беззвучно плачет. Слезы катились у нее по щекам, собирались на подбородке, и сейчас от ее красоты ничего не осталось: лицо сморщилось и покраснело, как у новорожденного. Мне почему-то стало ее жаль, хотя я вовсе ее не любила, и она мне даже не нравилась; я подошла к ней и сочувственно дотронулась до ее локтя.

— Ненавижу его, — жалобно повторила она. — Что ему стоит остаться?

— Он как ветер, — тихонько ответила я. — Никто его не удержит.

Она хлюпнула носом.

— А я уговорила отца, чтобы он разрешил мне выйти за него! Отец даже отдаст нам половину от кабака, чтобы нам было на что жить. А твой брат!.. Ему словно плевать на деньги.

Я не могла представить себе Иштвана толстым владельцем кабака и невольно заулыбалась.

— Он хороший, — твердо сказала я.

— Это для тебя он хороший. Ты ж его сестра, он с тобой всегда будет рядом. И что тебе до всех его девок? Он даже ни разу не сказал мне, что любит... — она еще горше заплакала.

Я погладила ее по голове, и она не отстранилась, словно я была ее старше, а не наоборот. Я гадала, как они познакомились, и сколько действительно было у Иштвана девок, и думать об этом было мучительно, как лизать мерзлое железо, но и не думать об этом я не могла.

— А ты ему отомсти, влюбись в кого-нибудь другого, — посоветовала я, и она взглянула на меня, как на умалишенную.

— Я не могу, — дрожащим голосом ответила она. — Вижу его и не могу… Может, ты уговоришь его остаться со мной?

Я неопределенно пожала плечами, и она глубоко вздохнула.

К возвращению Иштвана Марихен успокоилась и накрасилась, чтобы он не заметил, что она плакала. Мы успели позавтракать молоком, хлебом и остатками вчерашних жареных голубей, и, когда он вошел в дверь, я макала корку хлеба в молоко, чтобы положить ее за щеку: можно было посасывать ее и воображать, что это леденец.

— Гляди, кого я принес тебе, сестренка, — Иштван спустил на землю черный и лохматый комок, бешено виляющий хвостом, и я чуть не подавилась от неожиданности. Он бросился ко мне и облизал мои пальцы, мокрые от молока, а затем обманом утащил у меня с тарелки оставшуюся корку. — Добрый будет пес.

Я потрепала дворняжку по голове, и из-под свалявшейся шерсти на меня взглянули умные карие глаза. Песик бил хвостом по полу так усердно, что мне казалось, будто он хотел проломить деревянный пол.

— Зачем вам собака? — Марихен не смотрела на Иштвана, но все-таки позволила ему поцеловать себя в щеку.

— Подзаработать, - Иштван сел рядом с ней и взял из ее пальцев кувшин с недопитым молоком. — Его можно выдрессировать ходить на задних лапах, выполнять приказы и давать представления по дороге. Давно хотел сделать номер - солдат Ее Императорского Величества. Только вообразите: научить его ходить, вытягивая лапы, как это делают солдаты, при команде «На плечо» — он будет дрожать, а при слове «Огонь» — притворяться мертвым…

Он выпил молока прямо из кувшина и вытер ладонью белые усы.

— Тебя же повесят за такое кощунство! — Марихен глядела на него с отчаянием, хотя мне идея показалась смешной и забавной. — Почему ты не хочешь заняться достойным делом? Тебе не нужно будет бояться ни вербовщиков, ни разбойников!..

— Потому что не хочу, Марихен. Гляди, Камила, ты ему понравилась!

Щенок лизал мне щеку, пока я чесала ему спинку и живот. У него были блохи, и я решила, что надо будет как следует его вымыть, прежде чем мы пустимся в дорогу.

После обеда, как и обещал Иштван, мы отправились в путь. Марихен проводила нас до ворот и, хоть глаза у нее были на мокром месте, она держалась достойно. Никто из нас не торопился говорить, и, наверное, со стороны своим мрачным видом мы походили на похоронную процессию. То и дело нам навстречу попадались солдаты, и тогда мы благоразумно отступали в сторону, чтобы не привлекать излишнего внимания. Я была рада, что Иштван переодел меня мальчишкой, я перестала бояться пристального чужого взгляда, держалась уверенно, и если кто глядел на меня подозрительно, то только торговки и лоточники, которые боялись, что я стяну их товар. Процессию возглавлял песик, которого мы назвали Арапом из-за черной шерсти. В зубах у него была дохлая крыса, и Иштван пошутил, что Арап идет с таким гордым видом точно знаменосец, и оборванной армии – положен такой же штандарт. Я засмеялась шутке, но Марихен даже не улыбнулась.

Как только мы вышли за ворота, я отошла в сторону, чтобы дать им время попрощаться наедине. Они целовались, и усилием воли мне пришлось заставить себя думать о чем-то ином. Я ругала себя бесчувственной, что так быстро перестала горевать о подруге, но мне было хорошо в этот яркий и солнечный день, и птицы щебетали в ветвях так славно, что при воспоминаниях об Аранке меня охватывало смутное чувство легкой грусти и надежды. Интересно, похоронили ли ее? Найду ли я ее могилу, если когда-нибудь, через много лет, вернусь сюда? Или тело отдали жирному доктору, как и Марию, чтобы студенты-живодеры изучали на ней свою богопротивную науку? Щеки моей коснулась невидимая паутинка, и мне она показалась знаком, будто моя подруга утешала меня. Присмотри за Якубом, мысленно попросила я у нее. Жаль, что мне не удалось самой проводить его к родителям, но на госпожу фон Альтхан можно положиться, сказала я ей. Тебе бы она понравилась, добавила я. И Иштван тоже. Мне немного страшно уходить неизвестно куда, призналась я, и ветер в листве зашумел громче. Но даже мысленно я не решилась спросить, как все сложится дальше, и встретимся ли мы еще когда-нибудь с Якубом; мне кажется, я слишком боялась получить ответ.

Позади меня раздался звук пощечины, и я обернулась к влюбленным. Марихен уходила, гордо вскинув голову и нарочито улыбаясь солдатам у ворот, а Иштван глядел ей вслед, потирая щеку. На лице у него застыло непонятное мне выражение: смесь тоски и досады. Он заметил, что я уставилась на него, и невесело улыбнулся.

— Тебе больно? — тревожно поинтересовалась я.

— Укус мошки, — беззаботно отозвался он, хотя взгляд его по-прежнему был печален. — Не обращай внимания.

Мне было интересно, что произошло между ними, но я помалкивала, и мы молча побрели под начинавшимся дождем на запад.