Кандидат в Будды

На поле коллективных действий в Альпах

В то мартовское утро 1999 года я немного страдал от легкого похмелья. Вернее, не страдал, а скорее, чувствовал последствия в виде не вполне спокойного восприятия действительности. Я даже колебался, а не пропустить ли мероприятие, потому что надо было по пути обязательно успеть забросить на вахту Театра на Таганке компакт-диск, а времени было мало. В предшествовавшие акции 7 дней я сыграл 8 спектаклей в Берлине и Москве, причем накануне вечером — два, один за другим. Очень устал. Ночью с одной знакомой довольно много выпили… Позвонил инженеру пейджинговой компании. Узнал, что за время моего отсутствия — пока я был в Берлине — мне на пейджер звонил основатель группы «Коллективные действия» Андрей Монастырский. Звонок этот не связан с планировавшимся мною открытием сайта «Концептуализм», а был приглашением на очередную акцию «ДК». Сбор, как в былые времена, — у Савеловского вокзала. Группировались вокруг Ю. Лейдермана.

Итак, я все же явился на пункт сбора и среди множества знакомых и полузнакомых лиц увидел В. Я возблагодарил судьбу за свое особенное состояние в то утро: от такой встречи на трезвую голову я вполне мог бы получить разрыв сердца! Я был влюблен в В., и 10 месяцев назад мы расстались.

Тут необходим экскурс в недалекое прошлое.

За год до описываемых событий мы вместе с основателем группы «Коллективные действия» Андреем Монастырским были приглашены в Фельдкирх в Австрии. Местный художник-концептуалист Герт Гшвендтнер устроил фестиваль русского искусства, преимущественно концептуального направления. Фестиваль проходил в Доме привратника на территории иезуитского колледжа — того самого, где учился Нафта, персонаж «Волшебной горы» Томаса Манна. Фельдкирх лежит в альпийской долине, и я почувствовал, что меня неудержимо потянуло взобраться на одну из вершин. В моем сознании покорение вершины как-то ассоциативно связывалось с браком. Так было у меня в 76-м году — перед первой женитьбой. А тут накануне приезда в Австрию мне нагадали на картах таро свадьбу! Гадание подтверждалось: слева — музыка, справа — тюрьма. (Слева от Дома Привратника в Фельдкирхе располагалась консерватория, справа — провинциальная тюрьма.) Я, естественно, связывал предсказание свадьбы с В., я не знал, что гадание предрекало мне не брак, а всего лишь работу над «Hochzeitsreise» — «Свадебным путешествием» Владимира Сорокина, которое ставил местный театр «Saumarkt»!

В общем, в первый приезд я ограничился всего лишь подъемом в предгорные области вместе с Андреем. Затем я вынужден был уехать на дней десять в Москву. По приезде в Москву что-то необъяснимое разладило наши отношения с В. И вот, когда я вернулся в Австрию, мной овладело просто маниакальное желание подняться на вершину. Подхлестнули меня еще несколько совпадений: пастор местной реформатской церкви, помогавший Андрею в его акции с видеосъемками, попросил меня поиграть в его церкви на богослужении. В то воскресенье, когда я был приглашен играть, состоялся обряд крещения девочки. Мать девочки, немку с моей малой Родины — из Казахстана, звали так же, как и В. Имя самой девочки — традиционное имя в моей семье. Ее отец, местный любитель фри-джаза, оказался альпинистом.

Родители новоокрещенной забрали меня к себе; мы проговорили о России, музыке и ближайших вершинах Альп до позднего вечера. В общем, назавтра мы с Тертом отправились в горы. Шли по очень глубокому снегу, местами — до 6 м, но не проваливались: наст держал. Когда до вершины Фрешенвег (2006 м) было уже рукой подать, как мне казалось, я дал себе зарок — если коснусь креста на вершине, у нас с В. все будет хорошо. На самом деле до вершины было не так уж близко: крест, казавшийся мне двухметровым, был высотой десять метров! — «Обычный в горах обман зрения», — прокомментировал отговаривавший меня от этого Герт. Детство его прошло в Тироле, поэтому мы с ним часто общались по-итальянски. Он хорошо понимал горы — не то что я. Однако сразу же после того, как мы увидели крест, Гер-ту стало плохо с сердцем и он заторопил меня спускаться. Собрались дождевые облака, оставаться на снегу было очень опасно.

Под дождем наст моментально превратился бы в кашу, а ведь под нами было несколько метров снега и было даже слышно журчание речки из-под него. Я уговорил Герта подождать меня на пригорке и буквально бросился к вершине. Когда я приблизился к верхнему плато, имевшему форму генеральской фуражки, я дал себе более сильный зарок — если доберусь до 4-х часов, то… и т. д. Каков же был мой ужас, когда, поднявшись на плато, я увидел, что оно полно снега, который подтаял и не выдерживает моего веса! Я проваливался по колено, а то и по пояс на каждом шагу. Последние минуты две под ногами появилась почва, и я побежал к пропасти, на краю которой был укреплен крест. Непостижимым образом при отчаянном напряжении всех сил я все же коснулся креста за несколько секунд до 4-х часов. Уцепившись за него, я стоял так минут десять: физиологическое чувство страха не давало расцепить пальцы. Пропасть под ногами была около километра. Было видно не только Фельдкирх в Австрии, но и Лихтенштейн, и Drei Schwester в Швейцарии. Я присел на корточки, закрыл глаза, и лишь тогда пальцы расцепились…

К кресту был прикреплен компостер для удостоверений в том, что вы действительно совершили восхождение, а также объявление о том, что совершать восхождение без проводника, специальной обуви и снаряжения категорически запрещено. Герт предупредил меня о том, что на вершине я могу слышать голоса, которые будут звать меня, и что на них не надо обращать внимания: это всего лишь тролли — горные бесы. Горцы к ним привычны. Он остерег меня, чтобы я ни в коем случае не подходил к краю по снегу: многометровый снежный карниз нависал над обрывом. Я пропустил это мимо ушей, но там, на вершине, в полном одиночестве, я вдруг стал слышать какой-то скулеж, царапанье, шебуршание и копошение чего-то совсем рядом, за снежной кромкой… Путь назад был опаснее. По беспечности я попробовал спуститься не там, где взбирался. В результате оказывался на такой крутизне, что начинал скользить с ускорением вниз к обрыву. Камешки катились из-под ног, а потом долго летели в пропасть… Уцепившись за какие-то хвойные кусты, тормозил и взбирался назад. Обиднее всего, что я уже видел при этом сидящего на каком-то бугорке Герта, спокойно читающего буддийские сутры… Так было несколько раз. Дальнейший совместный путь вниз был тяжелым. Снег стал таять. Я тупо, как усталое животное, шел за Гертом след в след, иногда утопая по пояс в мокром снегу. Мы молчали. Ручейки превратились в горные потоки, настоящие водопады. Я сильно обгорел на солнце, глаза тоже были обожжены ультрафиолетом, и снег стал розовым… Но внутри было тихо, пусто и радостно. На следующий день в офисе театра «Saumarkt» меня ждала электронная почта от В.: она взяла билеты на самолет, в Крым летим вместе!

И все же позже мы расстались. Через месяц после этого я почувствовал боль столь нестерпимую, что согласился с уговорами моего администратора и отправился на консультацию к экстрасенсу. Экстрасенс предсказала мне, что мы с В. не увидимся в ближайшее время, но встретимся примерно через год, но эта встреча не будет значить для меня того, что значила бы сейчас. Предсказала она и возможность гибели для В. Я очень испугался. Дальнейшее развитие событий показало, что экстрасенс немного ошиблась — в отношении того, кому она предрекала гибель. Когда через несколько месяцев В. позвонила и попросила обеспечить проход на мое выступление с Д.А. Приговым в «Бедных людях», я возликовал! Это означало бы, что предсказание экстрасенса не сбылось, что все это ерунда, как и следовало ожидать. Однако несмотря на присутствие В. в «Бедных людях», я ее тогда так и не увидел… Однако другие ее удивительным образом видели, рассказывали — где она сидела, во что она была одета… Я почувствовал себя пиранделловским Генрихом IV, голова сильно закружилась.

Но вот прошел год, и мы неожиданно встретились у касс Савеловского вокзала, отправляясь на акцию группы «Коллективные действия» у деревни Киевы Горки. Естественно, всю дорогу к заветному полю близ деревни мы с В. проговорили. Она призналась, что рассчитывала меня встретить, так как год назад мы с ней были на акции «КД» в Измайловском парке. Пришла посмотреть — что со мной сталось за это время. За окнами электрички замелькала с трудом узнаваемая местность. Я не был здесь лет 15 — со времени акции «Выстрел».

Я экипировался довольно основательно. В оставленном на пейджере сообщении Андрей Монастырский накануне предупредил меня, что придется ступать в глубокий мокрый снег. Поэтому помимо пластиковых пакетов я захватил скотч, чтобы, обернув обувь в пакеты, примотать их к джинсам. Получилось неплохо — наподобие чулок-сапог армейской химзащиты. Я стал помогать и другим экипироваться схожим образом. Особенно долго провозился с какой-то шведской семьей, кажется, так что к стартовой площадке подошел одним из последних.

На опушке леса нам раздали конверты, и я услышал, что надо по сигналу — взмаху красной тряпки — идти в сторону группы берез. Мне очень понравилось, что тряпка будет красная. Очень люблю красный цвет. На мне, как правило, всегда есть что-нибудь красное из одежды. Вот и тогда я был одет в подаренную В. красную рубашку.

Что-то мелькнуло вдали. Я не очень понял, в сторону какой группы берез двигаться, но шагнул… Чувствовал себя опоздавшим: думал, может, что пропустил?!. Сразу же я провалился по колено. Дальше в моем сознании произошло некое смещение: на Киевогорском поле снег был точно такой же мокрый, плотный, чуть розовый, как в Альпах. Яркое солнце, напомнившее мне альпийское. Было тепло и странно, что вокруг столько снега. Поле было насыщено энергией, волшебное, как Волшебная гора. Почему-то мне показалось, что если я приду первый, то В. вернется. И вот передо мной — почти такое же снежное пространство, как на плато у вершины Фрешенвег.

Я пошел по глубокому снегу и, кажется, сначала сильно оторвался от основной группы, которая шла за мной след в след. Меня просто распирало от радости и азарта! К середине поля уже не слышал голосов за спиной. Примерно там же я заметил красное полотнище правее группы берез, к которой я шел. Я стал неуверенно поворачивать к полотнищу. Я все надеялся, что снег станет менее глубоким. Но не тут-то было! Я начал немного уставать, задыхаться. К тому же я нес в правой руке конверт с документацией. Появилась мысль, а не посмотреть ли, что в конверте? Или хотя бы положить его в рюкзачок. Я посмотрел назад и увидел, что какая-то фигурка в красном идет за мной. Нет, надо уж идти первым. Я подумал, что это кто-то из незнакомых юношей студенческого вида, с которыми В. говорила по пути на Поле. Они все вместе занимаются в каком-то семинаре по современному искусству в МГУ.

Впереди наперерез мне проехал какой-то снегоход. Подумалось, забавное зрелище мы представляли для пассажиров этого снегохода! А что если спросят, что это мы тут делаем? Помнится, во время акции «Выстрел» какой-то местный агроном или председатель колхоза приезжал на газике, ему объясняли что-то…

Когда я различил надпись «Примечание» и узнал стоящих у полотнища Сергея Ромашко и Колю Паниткова, я услышал, что меня пытаются нагнать. Оглянувшись, я увидел, что это девушка в красном. Она, видимо, очень старалась, дыхание было шумным. В этом месте снег подо мной перестал проваливаться так же легко, как прежде. Он почти держал мой вес, но в последний момент, когда я вытаскивал одну ногу, другая тоже проваливалась. Снег стал глубже. Неожиданно я провалился по пояс. Один из пакетов на ноге порвался. Обидно, когда тебя обгоняют на последних метрах, к тому же обгоняет девушка! Впрочем, когда она достигла глубокого места, где я провалился по пояс в первый раз, я успокоился. Все же я работник физического труда, в отличие от всех этих художников, философов и поэтов! «Специфика деятельности нашего дорогого музыканта не позволяет ему в полной мере воспринимать все тонкости эстетики концептуализма», — сказал однажды И. И. Кабаков на обсуждении у Монастырского. Естественно, что я, уже не торопясь, пришел первым. Очень приятно было видеть Андрея, Сабину Хэнсген с видеокамерой, Ромашко, Паниткова. Вскоре по моим следам пришла девушка в красном. Люди еще долго приходили к полотнищу по протоптанной мной колее. Последние шли уже не по следам, а по настоящей тропинке, совершенно сухие. Для меня акция была законченной. Я почувствовал такое же состояние пустоты и радости, как после спуска с Фрешенвег. Как-то совсем не думалось. Только смутные, безотчетные ощущения.

Мне не очень почему-то понравилась идея разрезания красного полотнища, показалась немного кощунственной. Я нехотя отрезал какой-то кусочек с краю. Ножницы не резали, а жевали. Кусочек получился какой-то лохматый, звездообразный. Я положил его в задний карман джинсов и, забыв о нем мгновенно, протаскал этак с неделю. Никакого объяснения акции мне не было нужно. Все было самодостаточно и исполнено для меня многих смыслов. Что-либо анализировать не было ни малейшего желания. Постепенно, по мере удаления от Поля, мне стало казаться невозможным все это — исполнение загаданного желания, зарок, возвращение В. Внутри стало еще более спокойно и пусто. Придя домой, я сразу же уснул.