Карусель

4

Над Петухами опять прогремела гроза. Псковское радио передает, что в области тепло и солнечно, осадков не ожидается, а у нас к вечеру обязательно заклубятся над бором набухающие чернотой тучи, засверкают зеленоватые молнии и шумно пронесется над притихшей землей с полегшей будто от страха травой скупой дождь. Бывают дни, иногда недели, когда дождь упорно льет и льет, как из дырявого ведра, до уборной не добежать — весь вымокнешь насквозь. Я в деревне уже вторую неделю, и каждый вечер погромыхивает то в одной стороне, то в другой, а когда мощный грозовой разряд ударит близко, так что стекла задребезжат, то надолго отключается электричество. Один раз не было трое суток, в пионерлагерях начало гнить в размороженных холодильниках мясо, у меня тоже все поплыло, пришлось многое выбросить. Хорошо еще, есть консервы.

Электричество дает нам Невельская электростанция, уже сколько лет я кляну ее последними словами, но не был на ней ни разу. И не знаю, где она прячется. Хотелось бы посмотреть в бесстыжие глаза ее работников, которые никогда не торопятся ремонтировать поврежденную линию. Если гроза прошла в пятницу, то до понедельника никто и пальцем не пошевелит, чтобы наладить высоковольтную линию. Да и в понедельник не спешат, спасибо, если включат ток к вечеру.

Никто толком не знает, где находится эта проклятая электростанция, редко кому удается туда дозвониться, а и дозвонишься, так толкового ответа не получишь. «Где-то повреждена электролиния, — нехотя сообщит дежурный. — Ищем». — И повесит трубку.

Над Петухами пролетают клочья дымных облаков, небо над бором солнечное, верхушки сосен сверкают изумрудом, а со стороны Федорихи потемнело, вздулось синим парусом, там то и дело посверкивают бледные молнии, чем-то напоминающие учебные скелеты на фоне классной доски. Ветер пригнул корявые ветви яблонь, мой покалеченный клен негромко стонет, суматошно взмахивает ветвями с крупными пятипалыми листьями. Стрижи с тревожным звоном пронеслись над самой головой, скворечники, где они живут, раскачиваются на длинных сухих жердинах, убаюкивают птенцов.

Гром все ближе, тонко запела на крыше антенна молнии сверкают совсем близко, освещая зеленоватым светом все окрест, почти одновременно грохочет гром, сотрясая дом, вызывая дребезжание стекол, деревья пригнулись и протяжно стонут, будто молят о пощаде, вся трава полегла, птицы умолкли и попрятались. Всей кожей ощущаешь присутствие могучей, никому не подвластной грозной силы, которая может что угодно и кого угодно поразить. Когда-то в древней Греции люди верили, что это Зевс-громовержец достает своими огненными стрелами грешников.

Я сижу на крыльце, смотрю на почерневший бок огромной тучи и жду очередной вспышки молнии. А кто знает, куда она сейчас ударит? Один раз — я так же сидел на крыльце — вдруг ослепительно полыхнуло совсем рядом, тотчас оглушительно громыхнуло; я был уверен, что молния ударила в мою телевизионную антенну. На самом деле она поразила могучую сосну, что напротив пионерлагеря у дороги. Сосна выстояла, лишь узкий опаленный шрам протянулся от вершины до земли, да одна толстая ветвь расщепилась пополам.

На этот раз молния полыхнула чуть в стороне, но свет от нее был столь ослепительный (и не зеленый, как обычно, а изжелта-белый), а удар грома такой хлесткий, что меня будто пружиной подбросило со ступеньки, и я влетел в комнату, где за кухонным столом сидел невозмутимый Гена Козлин и внимательно рассматривал чертежи.

— Все ждешь, когда к тебе прилетит шаровая молния? — оторвавшись от чертежа, взглянул он на меня.

Как-то я ему признался, что мечтаю хоть раз в жизни увидеть вблизи таинственную шаровую молнию, о которой так много пишут, но никто не может объяснить ее истинную сущность.

— Ударило где-то совсем близко, — сказал я, зябко передернув плечами: я был в одной майке, а гроза принесла с собой прохладу.

— В наш дом не ударит, — сказал Гена. — Мы ведь в низине, а молния бьет в то, что повыше.

Я подошел к выключателю и повернул его: света не было.

— Опять на сутки отключили, а может, и больше, — вздохнул я.

— Вырубили линию, — отозвался Козлин. — В столбы высоковольтных передач часто бьет.

— Помнишь, детдомовскую воспитательницу Ильину? — сказал я. — Как гроза, так она бежит прятаться в подвал.

— Многие боятся грозы.

— А ты?

— Я электрик, чего мне бояться?

В комнате стало светло от новой вспышки, я даже заметил на Гениной голове седые волосы, через секунду на нашу крышу будто обрушился град из булыжников. Стало тихо, а немного спустя все вокруг заполнил такой мирный шелестящий шум дождя. По стеклам поползли вниз извилистые струйки, залопотали листья на яблонях, немного выпрямилась трава в огороде. И сразу на душе стало спокойнее. Еще от воспитательницы детдома Ильиной я слышал, что самый страшный момент в грозе — это когда близко сверкают молнии, грохочет гром, а с неба не упадет ни одна капля, но как только пойдет дождь — считай, пронесло. Молния всегда шагает по земле и небу впереди дождя.

Я видел, как щелкают блестящие капли по листьям яблонь, березы, как вздрагивают сверкающие кружевные шапочки укропа, скворечники потемнели, на их квадратных крышах пляшут маленькие фонтанчики, на песчаной дороге напротив колодца набухала лужа. Издали казалось, вода в ней кипит, как молоко в кастрюле. По мокрой блестящей дороге катился небольшой мохнатый ком. Это соседский Шарик откуда-то возвращался домой. Наверное, во время грозы сорвался с цепи и убежал в лес. Многие собаки боятся грозы, забиваются куда-нибудь подальше и выбираются на волю, лишь когда она пройдет.

— Ты знаешь, Андрей, сколько бы мои проекты дали нашему предприятию прибыли? — сказал Гена, откладывая чертеж в сторону. — Больше миллиона рублей! Я вот подсчитал, — кивнул он на исписанный цифрами лист. — Это только за последние три года! А я не получил от своей конторы ни копейки! Все мои рационализаторские предложения клали, как теперь везде пишут, под сукно. Хорошо еще сохранил копии... Так вот, мы с ребятами и будем отечественную технику модернизировать, будем предлагать наши изобретения предприятиям, заводам.

— Это все твои... изобретения? — кивнул я на папку с чертежами.

— Чужие я не коллекционирую, — усмехнулся Козлин. — Я думаю, что из похороненных чертежей и схем изобретателей России можно построить бумажный дворец вроде Зимнего... Вот ведь как мы жили, а? Люди стараются, что-то изобретают, а им — от ворот поворот! Никому, мол, это не нужно. Внедрение в производство изобретения или рационализаторского предложения грозит остановкой производства, переналадкой станков, модернизацией, а какому руководителю это нужно? Он и так гонит вал, получает премии без всяких нововведений...

Дождь стал затихать, зато звонче закапало с крыши. Струи ударялись о землю, скатывались в огород, прокладывая на тропинке маленькие извилистые ручейки. Туча передвинулась за бор, в ее монолитных разбухших боках стали заметны просветы, в которые норовили пролезть солнечные лучи. Летние грозы непродолжительны. Первый солнечный луч полоснул засверкавшую лужу, заставил заискриться приподнявшуюся траву, каждый лист на яблоне засиял маленьким солнцем.

Меня неудержимо потянуло на волю, сейчас воздух напоен запахами трав, цветов, хвои и озона. Над домом пролетают клочковатые серые облака — верные спутники тучи. Они от нее ни на шаг. Пролетят грозовые облака — и снова чистое, вымытое небо засияет первозданной синевой, а солнце скоро слижет сверкающие капли с листьев деревьев, высушит посвежевшую траву, лишь на дорогах останутся пенистые сверкающие лужи. Пойду сегодня гулять босиком. В детстве я любил после дождя шлепать по теплым лужам...

— Прогуляемся? — предложил я Гене.

— Ты знаешь, Андрей? — будто не слыша меня, повернул он ко мне растрепанную голову с нахмуренным лбом. — Еще лет шесть назад я придумал одну штуку... Короче говоря, мое реле времени может сэкономить на сотни тысяч рублей электроэнергии! Его можно даже устанавливать на электробытовые приборы...

— Ты бы придумал, Кулибин, такое реле, чтобы оно сохраняло продукты в холодильнике, когда эти паразиты на электростанции вырубают свет... — сказал я, заметив лужицу у мертвого холодильника.