Карусель

2

Я уже оделся, чтобы пойти прогуляться, как раздался звонок в дверь. Пожаловал Мишка Китаец второй. Он был в роскошной черной куртке на меху, вязаной синей шапочке с твердым козырьком и в желтых зимних сапогах, в которые были заправлены синие спортивные брюки с белыми лампасами. Широкая круглая физиономия его с толстым носом картошкой так и светилась радостью от встречи со мной. Правда, я знал цену этой радости: Дедкину что-то срочно понадобилось от меня, так просто он бы не пришел, тем более без приглашения.

— Как поживает наш раненый герой, мужественный защитник слабого пола? — прямо с порога, похохатывая, сипло запел он. — Тебя вспоминали даже на правлении, понятно, в самом положительном смысле... Олежка Боровой похвалил за джентльменский поступок. «Мы гордимся Волконским», — так и сказал!

Я нехотя разделся и, делать нечего, предложил то же самое сделать Михаилу. Неудобным показалось разговаривать с ним на улице. Тот быстро разделся, повесил в прихожей куртку, любовно провел широкой ладонью по меховой подкладке, поискал глазами тапки, но я кивнул, мол, проходи так. Заставишь тапки надеть, потом всем будет рассказывать, какой Волконский мещанин. Не знаю, как другим, а мне совестно переться с улицы в чистую чужую квартиру в грязной обуви.

И вот мы сидим у окна в моей узкой кухне на деревянных табуретках. На розовом лице Мишки Китайца второго играет странная улыбка, он оглядывает деревянные фигурки, которые я расставил на полке, ласково гладит бочку-бар с деревянной ручкой в виде черта с козлиной бородой.

— Как-то насухо и начинать серьезный разговор...

— Не держу спиртного, — пресекаю я сразу его первую попытку «расколоть» меня на выпивку.

— Ну ладно, — смирился Михаил. — Шутки в сторону. Я к тебе, Андрей, по делу. Не позвонил потому, что это не телефонный разговор... И только попрошу сначала дать мне высказаться, а потом...

— Высказывайся, — перебил я.

— Ты хоть знаешь, кого в милицию в феврале сдал?

— Подонка, — спокойно ответил я. — Фамилию не запомнил.

— Дима Кукин — родной племянник Ефима Беленького, — торжественно продолжал Михаил. — Ну, а кто такой Ефим Борисович Беленький, тебе, надеюсь, не надо растолковывать...

— Да нет, растолкуй, — вставил я.

— Ефим Борисович большие дела в нашем Союзе писателей делает: захочет — даст зеленую улицу твоей книге, а не захочет — она на долгие годы закиснет в издательстве. Ты же знаешь, Осинский и Беленький все держат в руках...

— В грязных лапах... — ввернул я.

— Нам же надо печататься, — с серьезной миной продолжал Дедкин. — А прохождение в издательствах рукописей зависит от них. Редсоветы-то они составляли? Их люди и будут решать, издавать нас или нет...

— Ты имеешь в виду, наверное, меня? Ты ведь с ними ладишь.

— Хорошо, издавать тебя или нет, — закончил Михаил.

Я уже понял, куда он гнет. Против двух хулиганов было возбуждено уголовное дело, где я проходил пострадавшим и главным свидетелем. Ирина Ветрова — тоже. В ту ночь я не смог дать показания, так как от потери крови был без сознания, и меня увезли в больницу, откуда я вышел на следующий день. Рана моя оказалась не такой уж серьезной, мне наложили несколько швов, а вчера их сняли. Моя рука то и дело тянулась, чтобы почесать то место, но врач строго-настрого запретил это делать.

— Самое интересное — Дима Кукин женат на дочери Осипа Марковича Осинского, — продолжал Дедкин. — Не хочешь же ты нажить сразу двух таких могущественных врагов?

— Вот, значит, на какой клубок змей я ненароком наступил!

— Лучше бы, конечно, не наступал... — вставил Мишка Китаец.

— А второй бандюга, он чей родственник? — спросил я. — Уж не Олежки ли Борового?

— Наркоманы они, — сказал Дедкин. — Про второго я ничего не знаю.

— Осинский и Беленький предлагают мне забрать назад заявление из милиции, а взамен мой роман будет издан массовым тиражом? — ровным голосом уточнил я.

— Ну что-то в этом роде, — кивнул Михаил. — Заявление ты уже вряд ли заберешь, ведь там замешана еще и какая-то бабенка...

— Поосторожнее, — нахмурился я.

— Виноват, прекрасная леди, которую ты спас... — с улыбкой поправился Китаец. — Будет суд, и если ты как-то все сгладишь, то тебе это зачтется.

— Тебе это поручил мне передать Беленький или Осинский? — спросил я.

— Какое это имеет значение? — развел руками Михаил. — Просили передать «ОНИ».

Последнее слово он произнес со значением.

— «ОНИ»? — переспросил я. — А кто это «ОНИ»?

— Андрюха, со мной-то не надо, а? — поморщился Дедкин. — Ты все отлично знаешь.

— «ОНИ» — это и ты, — заключил я. — А если я пойду в партбюро и расскажу, с чем ты ко мне пожаловал?

— Иди, — пожал широкими покатыми плечами Мишка Китаец. — Я ведь все равно отопрусь!

Это верно, тут нет равных Дедкину. Он может болтать все, что угодно, а потом заявить, что такого никогда не было. И ему поверят, вернее, сделают вид, что поверили, мол, что с нашего Михаила Николаевича возьмешь, известный трепач!.. Кстати, довольно удобная позиция, и Дедкин ею искусно пользуется. Поэтому, очевидно, ему и поручают столь рискованные и щекотливые дела...

— Ты же знаешь, я на это никогда не пойду, — сказал я. — Подонок должен быть наказан. Он ведь меня ножом...

— Подумаешь, царапина! — наивно округлил свои голубые глаза Мишка. — Меня раз бывшая жена... Какая же это? Третья. Огрела по голове ночным горшком! — Он разлохматил свои пшеничного цвета редкие волосы: — Пощупай? Рубец на всю жизнь оставила, паскуда!

Я трогать его голову с просвечивающей плешью и сальными волосами не стал. Разговор с Михаилом нагнал на меня тоску: Беленький и Осинский — умные люди! Уж они-то знают меня. Зачем же тогда послали этого беспринципного болтуна?

И тут Михаил просветил меня; оказывается, для суда одно дело, если я буду утверждать, что хулиганы напали на меня, а другое — что я напал на них, когда бросился защищать Ирину. Тогда, как заявил адвокат, получается совсем иная картина, и Дима Кукин не сядет за решетку, а отделается лишь условным наказанием. Ведь они с приятелем были напичканы наркотиками, и сами не ведали, что творили...

«Вот почему у них обоих были тупые рожи и странные оловянного цвета глаза...» — подумал я, а вслух произнес:

— Напрасно ты, Миша, пришел ко мне.

— Я им толковал, что ни черта не выйдет из этой аферы, — охотно согласился тот. — Что я, не знаю тебя?

— А пришел?

— Понимаешь, вчера с Додиком и Тодиком сильно поддали в Комарово, думал, ты — добрая душа — нальешь стопарь, а? — И глаза у него стали такими несчастными, что я дрогнул: не знаю, какой метод Мишкин сработал, но я принес бутылку, налил ему полстакана и, провожаемый его тоскливым взглядом, снова отнес в бар. Чуть позже я стоически отразил все его повторные хитроумные атаки на бутылку, нахально оделся и почти силой вытолкнул его из прихожей на лестничную площадку.

— Передай «ИМ», — насмешливо сказал я на прощанье, — я расскажу на суде все, как было, и если дядя и тесть Кукина без ножа попытаются меня «зарезать» в издательстве, то и на них найдется управа!

— В это я не верю! — рассмеялся Мишка Китаец. — «ОНИ» все делают чужими руками, а сами всегда остаются чистенькими.

— И ты с ними? — презрительно посмотрел я на него.

— Я с теми, Андрюша, у кого сила, — серьезно сказал Дедкин. — Был бы ты сила — я был бы с тобой.

— Не надо мне такого соратника, — заметил я.

Мишка Китаец еще что-то болтал про писательские дела, про скандал на правлении, но я его не слушал, вскоре он свернул с Литейного проспекта на улицу Пестеля, к стоянке такси. Интересно, «ОНИ» оплатили ему и проезд на такси туда и обратно?..