Карусель

5

Немного не доходя до антикварного комиссионного на Невском, я увидел, как напротив затормозила новенькая «восьмерка» цвета слоновой кости, из нее выбрался, орлом поглядывая на прохожих, Вадим Кудряш. Он был в финском стеганом пуховике, собольей зимней шапке и высоких замшевых сапогах «Саламандра» с цигейковыми голенищами. Сутуловатый, кривоногий, с самодовольным розовым лицом, он решительно направился в комиссионку. Меня он, конечно, не заметил, да и у меня не было желания с ним здороваться. Эти самые желтые сапоги на каучуковой подошве он в декабре предлагал мне за 350 рублей, а моему соседу Сереже всучил за 500 «канадский» пуховик, который на поверку оказался «самопалом». Сосед-музыкант Сережа спрашивал у меня адрес Вадима Кудряша, мол, он поедет к нему и морду набьет за подлый обман. Пуховик-то сшили не в Канаде, а в Тосно Ленинградской области, использовав вместо гагачьего пуха пару обыкновенных перьевых подушек. Все это мой сосед выяснил позже, а первое время щеголял в пуховике, едва пролезая в дверь парадной. Пуховик, стоило его надеть, сам по себе раздувался наподобие воздушного шара. Оказалось, что ему красная цена — 170 рублей. Этот жулик Кудряш на 330 рублей его нагрел! Кто-кто, а Кудряш давным-давно вылез из «нишшиты», как произносил это слово Семен Линьков, вон, на новеньких «Жигулях» разъезжает! Сколько он уже их сменил? Поездит несколько месяцев и продает с выгодой на сторону. Но кто-то помогает ему доставать новые машины?..

Странно все-таки устроены люди: вместо того чтобы схватить махрового жулика за ушко да на солнышко, мы клянем его на чем свет стоит, при встрече отворачиваемся, а ведь никому и в голову не придет пойти и заявить в милицию на спекулянта. Что это? Боязнь показать следователю свою собственную глупость? Зачем же позволяешь себя надувать? Видно, Кудряш неплохой психолог, все это учитывает и продолжает безнаказанно творить свои черные спекулятивные дела.

Что-то вдруг заставило меня оглянуться: из магазина по крутым ступенькам спускались Вадим Кудряш и Света Бойцова. Она была в коричневой дубленке с пушистым воротником, ондатровой шапке, на длинных ногах такие знакомые мне высокие сапоги цвета кофе с молоком... Кудряш распахнул дверцу, и Света уселась на переднее сидение, выставив вперед колени.

«Восьмерка», включив сигнал поворота, влилась в поток машин, едущих в сторону Дворцовой площади, а я стоял на краю тротуара у тележки с надписью «Мороженое» и смотрел им вслед... Что-то дрогнуло во мне, еще тоскливее стало на душе. Света и Вадим Кудряш?.. Впрочем, что тут странного? Света давно с ним знакома, и сама привела его в мой дом...

Неяркий луч зимнего солнца пробился сквозь серую пелену неба, смаху ударил по зеркальным стеклам витрин, рассыпал множество зайчиков на никелированных бамперах легковых автомашин, но моего гнетущего настроения не развеял. Если бы не рана на предплечье, я был бы уже в Петухах... Там снегу полно, об этом мне написал из Великих Лук Гена Козлин. Он изредка наведывается в деревню, ловит на озере зимней удочкой окуней. Пишет, что зайцы опять обкусали вершинки молодых саженцев. Надо будет весной купить новых саженцев, мои корявые яблони под окном выстарились, стоят с сухими ветвями и с родимыми пятнами отвалившейся коры. Зато березы лезут и лезут ввысь, они давно перегнали в росте все остальные деревья, посаженные мной и Геной. Прижились и три ели у забора. Сейчас конец февраля, а в марте уже прилетят грачи, в первой декаде апреля — скворцы. Зима в этом году была мягкой, могут раньше прилететь. Я люблю в это время быть в деревне и наблюдать за скворчиными хлопотами. Синицы, которых я каждую зиму подкармливал, в этом году так и не дождались меня.

Наверное, каждый человек испытал в своей жизни взлеты и падения, недели подъема и апатии, хорошие и плохие полосы. Ученые-психологи пишут, что так оно и должно быть, даже придумали какие-то ежемесячные циклы настроения, кривые, пики, ровные линии. Дескать, если бы жизнь человека была ровной и гладкой, как современная автомагистраль, то мир стал бы серым и скучным, как асфальт. Может, ученые и правы, но мне кривая падения настроения не нравилась. Я шел по Садовой улице домой, и все вокруг меня раздражало: очередь в винный магазин, инспектор ГАИ в черной дубленке с дымчатым воротником, бдительно карауливший нарушителей правил уличного движения, разбрызгивающие на прохожих грязь со снегом автомашины, запах гари и бензина. Я понимал; причина всему — Каминский, который, наплевав на своих подопечных, укатил на черной «Волге», присланной за ним, в какую-то поликлинику.

Будь это частная поликлиника, Раечка половиком расстилалась бы перед посетителями, ведь от каждого — доход. Как обращаются с клиентами за границей: и вежливое предупредительное обслуживание, и бесплатная красочная упаковка, и скидка, если ты берешь сразу несколько предметов... Тебя проводят до дверей магазина, поблагодарят за покупку... И так везде в сфере обслуживания. А у нас?.. От этих мыслей стало еще тошнее. Сунулся было к газетной витрине — теперь газету свободно не купишь в киоске — а там статья о бюрократе, который давил, как клопов, талантливых изобретателей... До чего дошло: изобретения советских инженеров, запатентованные зарубежными фирмами, мы покупаем у них за валюту!..

Молодая женщина в кожаном пальто выворачивала из мусорного ведра в железный бачок содержимое. Почти целый длинный белый батон рыбкой проскользнул в оцинкованное чрево. Какая-то необъяснимая сила заставила меня подойти к высокому бачку и засунуть туда руку. Я извлек батон, затем еще полбуханки черного круглого.

Я и раньше подкармливал уток с моста через Фонтанку или Мойку. Мне почему-то казалось, что они никогда не смотрят вверх на прохожих, считая, что корм, будто манна небесная, сыплется на них из облаков, однако сегодня утки еще издали заметили меня и стали скапливаться поближе к мосту, где поверх льда обильно выступила зеленоватая талая вода. Я раскрошил не очень-то и черствую булку, утки вперевалку подходили к кускам, хватали их и, смешно тряся точеными головками с маленькими блестящими глазами, пытались проглотить, но сразу это не удавалось, и они, выронив большой кусок, проворно хватали поменьше. Тут же суетились вороны и голуби. Эти подхватывали крошки со льда.

— Делать вам нечего, — проворчала толстая женщина в дохе, проходя мимо. — Нашли на кого хлеб переводить!

По пути домой зашел в издательство, куда недавно я сдал свой исторический роман. Он был закончен еще летом, но я его долго дорабатывал, правил и только в январе получил от машинистки набело перепечатанным. Сейчас я работал над новым романом на современную тему... Главный редактор небрежно сообщил, что рукопись на рецензировании, а у кого, не сказал. У меня шевельнулось нехорошее предчувствие, что тут есть какая-то странность: обычно главный не делал из этого секрета, наоборот, даже иногда советовался кому лучше отдать рукопись на рецензирование?

Из автомата на углу улиц Салтыкова-Щедрина и Некрасова я позвонил Ирине, она ответила, что сегодня не сможет пойти со мной куда-нибудь. «Куда-нибудь» — это значит ко мне. Тогда я сказал, что возьму билеты на фильм «Серебряная маска». Ирина было дрогнула и спросила: «Какая студия?»

Красочная афиша красовалась как раз перед моими глазами.

— «Бухарест», — упавшим голосом произнес я. Надо было соврать, мол, «Фокс XX в.».

— Ты с ума сошел! — ответила Ирина. — Я на такие фильмы не хожу...

— Не я же покупаю их за границей, — пробормотал я.

Повесив трубку, я подумал, что сегодня, наверное, у нее какое-нибудь мероприятие с Александром Ильичом Толстых. Он иногда приглашал ее на выставки, в театр. Мне это, конечно, не нравилось, но я терпел.

Ирина хотела быть свободной, независимой — пусть так и будет. В тот вечер, когда она со мной ехала на милицейском «газике», я впервые почувствовал, что дорог ей. Моя голова бессильно лежала на ее теплых коленях, тонкие пальцы Ирины гладили мои волосы, и прикосновения их были нежными. «Андрюша, кажется, я тебя люблю, — шептала она мне на ухо. — Тебе больно? Скоро все кончится, тебя посмотрит врач...»

Я понимаю, ей было жалко меня, раненого, ведь пострадал-то я из-за нее. Кстати, я так и не понял до сих пор, что им нужно было от нее? Денег в сумочке было всего десять рублей. На дубленку польстились? Так ведь надо быть идиотами, чтобы на лестничной площадке раздевать человека. Она ведь закричала, услышали я и высокий дяденька в пижаме. Следователь толковал, что они были одурманены наркотиком, даже называл какое-то мудреное слово, не похожее на героин и кокаин. Теперь молодые балбесы употребляют всякую дрянь, даже нюхают клей «Момент», ядохимикаты. Выбривают макушку и втирают туда какую-то гадость, отчего потом «балдеют» весь день под теплой шапкой... В газетах нет-нет и появится сообщение о смертельном отравлении. Гибнут даже школьники. Я слышал интервью по телевидению, когда одна пожилая женщина заявила: «Жили раньше, не знали и не ведали про проституцию, наркоманию, катастрофы, а теперь в каждой газете что-нибудь такое прочтешь — волосы дыбом встают... Ей-Богу, лучше бы об этом ничего не писали!» Эта недалекая женщина, видно, из породы тех самых страусов, которые якобы при малейшей опасности голову прячут в песок...

Домой идти не хотелось, но и обедать в какой-нибудь паршивой забегаловке не было желания. И тут я вспомнил, что неподалеку — другое издательство, где работает мой старый приятель Иван Иванович Труфанов. Давненько мы с ним не виделись! У них на первом этаже буфет, сходим с ним и перекусим. Труфанов всегда в курсе всех писательско-издательских новостей в Ленинграде. А надо ли мне знать эти новости?..

Миновав трехэтажное здание издательства — к Труфанову я не пошел — я вышел к Литейному мосту. На гранитных опорах — наледь. На Неве у берегов громоздились ледяные глыбы, а посередине темнела широкая полоса воды. Позолоченные шпили Петропавловки матово сияли в туманной дымке, снова опустившейся на город, двумя розовыми свечками светились у Дворцового моста Ростральные колонны.

Я ступил на Литейный мост и сразу почувствовал, как ледяной ветер провел своей шершавой лапой по моему лицу, раздул рукава куртки, ознобом передернул спину. В этом порыве ветра не было автомобильной гари, очевидно, прилетел он в город издалека пахло талой водой и почему-то сосновой хвоей. Мост грохотал и сотрясался подо мной, когда мимо пробегали трамваи; троллейбусы переползали его медленно, иногда останавливались, будто в раздумье, и снова двигались вперед. В обе стороны открывался великолепный вид на набережные Невы. За Дворцовым мостом виднелся шпиль Адмиралтейства.

Я долго стоял у чугунной решетки, глядя на расстилающийся передо мной город, будто стальным клинком рассеченный пополам Невой.

На серой башенке Финляндского вокзала черные часы показывали пять. Мое дурное настроение испарялось вместе с дымкой. Мне вдруг подумалось: ну что я маюсь из-за какой-то чепухи? Века назад стоял город на Неве, и люди тоже переживали мелкие невзгоды, обиды, свою неустроенность, одиночество... Так же светились под лучами солнца прекрасные дворцы, несла свои холодные воды Нева в Финский залив, на льдинах плыли задумчивые вороны, вот только на площади не было чугунного броневика с простершим руку Лениным, да и Финляндский вокзал был совсем другим, а в Петропавловской крепости был не музей, а тюрьма, в сырых каменных камерах которой томились государственные преступники. В великолепном по своей архитектуре крепостном сооружении додумались сделать тюрьму! Для чего? Для того, чтобы люди всегда помнили, что прекрасное и безобразное — рядом?

Шагая по тротуару в сторону гостиницы «Ленинград», назойливо влезшей в старинный архитектурный ансамбль набережной, я подумал: если хочешь избавиться от плохого настроения, немедленно уходи из дома и броди по городу. Тени прошлого обступят тебя, из широких окон дворцов и зданий будут смотреть на тебя невидимые лики живших там когда-то.