Потом они втроём сидели за столом и ели жареную картошку из праздничных тарелок.
Когда дядя Боря ел, щёки у него шевелились, как гармонь, лицо делалось то широким, то узким. Мама положила ему две котлеты, а себе и Любе по одной.
— Куда так много? — сказал он.
— Ешь, ешь, для мужчины это не много.
Когда стали пить чай, Люба хотела налить в блюдце, как всегда. Но мама запретила глазами. Почему-то при этом старом холостяке нельзя было пить чай нормально и с удовольствием, а надо было обжигаться. Любке стало грустно, что она маленькая, а мама хочет заставить её быть большой.
Мама всё время улыбалась, разговаривала таким голосом, как по телефону. И всё время про неинтересное.
— Так быстро холода наступили, просто ужас. Только недавно окна открывали, а уже и рамы заклеивать пора.
— Да-а, — отдувался дядя Боря, — время идёт быстро, не заметишь, как и жизнь пройдёт.
Сказал он эту грустную мысль почему-то весело.
Мама сняла с этажерки патефон, поставила на стол и долго крутила ручку, а сама задумчиво смотрела поверх всего.
— Мам, лопнет же пружина! — не вытерпела Любка.
Дядя Боря засмеялся. Конечно, ему не жалко их патефона. Папа купил, а он смеётся.
— Шла бы ты, Люба, спать, — сказала мама, но ручку вертеть перестала.
Люба забрала конфеты «Садко» и ушла в соседнюю комнату. Там стояла Любина кровать, с которой только в прошлом году папа снял сетку. Люба легла, вдавила голову поглубже в прохладную подушку. Так лежать было уютно. Она стала думать об отце. Когда папа смотрел на Любу, у него становились весёлые глаза. В папиных глазах были полоски, они шли от середины к краям. Получались крохотные велосипедные колёсики. Чтобы разглядеть их, надо было забраться к папе на колени и заглянуть в глаза близко-близко. А так колёсиков не было видно.
Патефон в соседней комнате играл медленную музыку.
— Вальс-бостон, — сказал дядя Боря. — Может быть, потанцуем?
Он сказал уверенно, как будто не предлагал, а велел. И мама послушалась. Они танцевали, шаркая ногами, задевали за буфет, и в буфете звенел синий графин, покачиваясь на хрустальной синей тарелке. Этот графин и шесть синих рюмок с белыми ёлочками папа подарил маме на день рождения, а мама сказала, что напрасно он потратил деньги на такой дорогой подарок.
— Ты легко танцуешь, — сказал дядя Боря.
Любка сердито повернулась и натянула на ухо одеяло. Но всё равно слышала, как хрипло ныл вальс-бостон и шаркали дяди Борины толстые ноги.
— Я не танцевала сто лет, — сказала мама. — На двух работах, как белка в колесе…
— Жить надо успевать, — сказал дядя Боря.
«Скорей бы он ушёл», — подумала Люба и заснула.