Казаки-разбойники

Не увидимся никогда

Почему в этот вечер Люба, вспомнила про дядю Серёжу, она не знала. Долго не вспоминала, а сегодня вдруг вспомнила. Будто увидела в памяти, как они с Белкой приходили к нему и сидели тихо, пока дядя Серёжа писал на гладких без линеек листах. А костыли лежали на полу у стола. Дядя Серёжа серьёзно разговаривал с ними, совсем маленькими девочками. Разговаривал так, как будто они всё понимают. И они всё понимали.

С тех пор, как нет Белки, Люба не заходит к ним в квартиру. Устинья Ивановна сказала как-то, что в Белкиной комнате поселился сын Мазникера: женился и поселился. Любка даже мимо их окон пробегает, отвернувшись. А когда встречает во дворе Елену Георгиевну, быстро здоровается и проходит мимо. Но гречанку Елену Георгиевну она встречает часто, а дядю Сережу не встретила ни разу. Она почувствовала вину: как она могла забыть про дядю Серёжу? Он на гражданской войне воевал, а орденом не хвастался. Если бы у Любки вдруг появился орден, она бы обязательно хвалилась, хотя бы немножко. А дядя Серёжа — нет. Ей вдруг очень захотелось увидеть его седоватую, коротко остриженную голову, услышать спокойный, уверенный голос. Если он дома, Люба сейчас же к нему зайдёт. Она подошла к дяди Серёжиному окну. Горела та же голая яркая лампа, слегка припылённая сверху. Стоял стол, а на нём те же книги, и на самой толстой книге в тёмно-зелёном переплёте стоял чайник. Почему-то стало ясно, что этот чайник поставил не он, хотя дядя Серёжа жил один и не был очень уж аккуратным. Любка увидела, как отворилась дверь и вошла женщина с засученными рукавами розовой кофты. Руки у женщины были полные, бело-розовые, она держала тарелку с высоким столбиком блинов. Потом вошёл мужчина, совсем не похожий на дядю Серёжу — какой-то узкий, в толсто подшитых валенках. Он нёс банку со сметаной. Они сели за стол и стали есть блины, макая их прямо в банку. Сметана капала на зелёную клеёнку. Такой клеёнки у дяди Серёжи не было. Эти люди теперь здесь живут, а дядя Серёжа? Люба решилась и постучала пальцем по стеклу. Женщина, держа в руке тонкий свисающий блин, подняла голову.

— Тётя, а где дядя Серёжа? Он тут жил.

— А теперь не живёт, — сухо сказала женщина.

— Мы тут живём, — сказал мужчина сквозь жёваный блин, а потом сильно глотнул и дальше говорил внятно: — Отойди, девочка, от окна, ещё стекло расколешь.

Люба отошла.

Если бы она пришла раньше, она бы, может быть, его повидала. А теперь, наверное, не увидит никогда. И Белку — никогда. И Славку — никогда. Ну, Славку-то, может быть, и увидит. Из Средней Азии можно ведь приехать. А папу? Увидит ли она ещё когда-нибудь папу? Вот кому бы она рассказала, что скоро её примут в пионеры. Она не совсем уверена, что примут, но ей очень хотелось сказать папе, что примут. Интересно, что бы он ответил? Удивился бы: «Что ты! Неужели в пионеры? Значит, ты уже совсем большая». А Люба потрогала бы папину щёку, она приятно колется, ладони щекотно. А в глазах у папы маленькие велосипедики. Любка спохватилась, что не совсем хорошо помнит папино лицо. Глаза помнит, щёки отдельно и тёмные волосы, торчащие надо лбом. А всё вместе не соединялось в папу… И дядя Серёжа куда-то уехал. Люба ещё раз взглянула в его, окно. Но оно теперь было плотно занавешено голубой в цветочек занавеской.