Киллер для Айболита

Глава 1 ОХОТА К ПЕРЕМЕНЕ МЕСТ

«Вниманию пассажиров, вылетающих рейсом семьсот семьдесят три в Токио! — Голос диспетчера, донесшийся из динамиков, заставил меня отставить чашку с давно остывшим кофе и прислушаться. — Регистрация и посадка на рейс будут производиться…»

Я воткнул в пепельницу недокуренную сигарету и, оторвавшись от стойки бара, направился к выходу. Зал ожидания международного аэропорта, украшение местных авиалиний, беззаботно играл лучами света в огромных окнах, приглушенно шелестел голосами и газетами, нетерпеливо поглядывал на часы глазами улетающих и жизнерадостно улыбался лицами тех, кому не грозило прощание с земной твердью. Признаться, я всегда слегка недолюбливал процедуру прощания в аэропорту, когда все нужные слова давно сказаны, пожелания удачного полета навязли в зубах и остается только считать в уме минуты, отведенные тебе до стремительного разбега и взлета. Поэтому меня никто не провожал. Впрочем, и некому было.

Пристроившись в хвосте небольшой очереди у стойки регистрации, я с облегчением опустил на пол дорожную сумку, оттянувшую плечо, и принялся разглядывать потенциальных попутчиков. То, что Япония — это вам не Кипр и не Египет, было заметно сразу. В очереди напрочь отсутствовали шумные семейства, стремящиеся на юг в надежде обзавестись шоколадным загаром, и влюбленные парочки не блестели глазами в предвкушении романтических ночей под бархатными небесами курортов. К моему великому сожалению, не было здесь и бойких дамочек, вырвавшихся на неделю-другую из-под контроля ревнивых мужей и норовящих завязать флирт уже на первых ступенях самолетного трапа. Холодно-отстраненные лица, одетых в строгие костюмы мужчин, с небольшими кожаными чемоданчиками в руках и их манера глядеть сквозь тебя — недвусмысленно давали понять, что в Страну восходящего солнца они направляются исключительно по делам и ничто, кроме вопросов собственного бизнеса, не способно вывести их из состояния вдумчивого самолюбования. Теплую компанию регистрирующихся на рейс 773 снобов несколько оживляла группа японских туристов в ярко-желтых куртках и с неизменными видеокамерами, американская старушенция лет семидесяти, плод неудачных фантазий пластического хирурга, оживленно вертевшая головой на безнадежно увядшей шее, да я со своим глуповато-восторженным выражением лица человека, которому Судьба впервые подарила возможность путешествовать по миру. А еще привлекал внимание рослый парень приблизительно моих лет; он стоял, уткнувшись взглядом в носки своих ботинок и старался ничем не выделяться из общей массы пассажиров. Но удавалось это ему слабо — одет был слишком не по сезону. В городе, несмотря на давно наступившую по календарю весну, еще лежали кучи рыхлого снега, периодически прорывался между баррикадами домов северный ветер, срывая ледяными порывами легкомысленные женские шляпки и заставляя морщиться и поднимать воротник. А парень был одет в джинсы и легкую ветровку, из-под которой выглядывал край тонкого джемпера. Наверное, транзитный, решил я, отворачиваясь от него. Или, может, просто дела сорвали его с насиженного места, не дав времени на сборы.

Я ведь тоже еще совсем недавно никуда не собирался и жил в привычном ритме горожанина, которого могучий инстинкт мегаполиса гонит по утрам на работу, а вечерами требовательно зовет в тесную клетку теплой квартиры, чтобы поскорее проглотить ужин, устроиться на любимом диване перед телевизором, потом второпях исполнить супружеский долг и забыться до рассвета тревожным сном вечно спешащего человека. Другое дело, что далеко не у всех горожан пылится в прихожей полузабытая сумка, набитая тугими пачками зеленых банкнот. У меня, каюсь, пылилась.

На другой день после того, как Богданов «воскрес» из мертвых и торжественно воцарился на криминальном престоле нашего города, навечно нейтрализовав беспокойных конкурентов, в мою дверь позвонили. Распахнув ее, я обнаружил на пороге Олега Горенца, моего лучшего друга и богдановского «бригадира» в одном лице. По совместительству, так сказать. Олег выглядел непривычно свежим и отдохнувшим, а, главное, за его спиной не маячило в этот раз стадо гориллообразных телохранителей. При взгляде на этих милых ребят я каждый раз начинаю сильно сомневаться в правильности теории старика Дарвина. По-моему, первобытные обезьяны не превратились в людей, вовсе нет; они и по сей день живут среди нас, удачно маскируя под одеждой хвосты и подрабатывая охранниками разных мастей.

— Привет, Саня, — кивнул Горенец и, потоптавшись на пороге, насмешливо поинтересовался: — Войти-то можно? Или так и будешь у двери держать, хозяин?

— Входи, — буркнул я, пропуская его, уязвленный в душе упреком в негостеприимстве, — Чай будешь?

— Нет. — Олег прошел в комнату и, не раздеваясь, плюхнулся на диван. — Я на минутку заскочил, так что не суетись. Должок вот привез. — Он небрежно ткнул ногой кожаный баульчик, брошенный на пол рядом с диваном, — Пересчитывать будешь?

— Зачем? — пожал я плечами.

— Правильно, незачем, — холодно подтвердил Олег и поднялся. — Там ровно пятьсот штук, как ты и запросил. Пока. — И он повернулся в сторону выхода, забыв пожелать мне удачи.

— Постой-ка, Олег, — сказал я, чувствуя, что начинаю заводиться. Вообще, злюсь я редко, и вывести меня из равновесия способны только те люди, которые мне по настоящему дороги. Олег из их числа, и лед в его голосе меня задел. — Во-первых, не я запросил, а вы предложили…

— Пусть так, Саня, — не стал спорить Горенец, всем своим видом демонстрируя полнейшее равнодушие к моей персоне. — Мы предложили тебе работу, ты ее выполнил. Вот плата. Какие еще проблемы, брат?

— Никаких, — отрезал я. — Ты, кажется, собирался уходить? Захлопни, пожалуйста, за собой дверь, сквозит что-то.

— Ну-ну, — Он заиграл желваками, в упор разглядывая меня так, словно видел впервые. Его безразличие куда-то испарилось, уступив место праведному гневу, — Я-то сейчас уйду, не переживай. Но на прощание кое-что скажу, ты уж не обижайся. Когда мы обратились к тебе, речь шла о вещи, гораздо более ценной, чем бабки, — речь шла об услуге. Конечно, и с деньгами мы бы тебя не обидели, но брать их, Саня, а тем более впятеро увеличивать сумму, — это была самая большая глупость, которую ты только мог сморозить. Зачем тебе нужна эта зелень, — поморщился он, — если Богданов и так был благодарен тебе за помощь? Услуги такого рода не забываются, да и он не тот человек, который может что-либо забыть. Ты разве не соображаешь, что означает благодарность самого могущественного человека в городе?! — почти крикнул Олег, буровя меня злым взглядом. Потом устало махнул рукой и отвернулся, — Все ты понимаешь. — Он прислонился плечом к дверному косяку, щелкнул зажигалкой в крепко сжатом кулаке и окутался облаком сигаретного дыма. — Просто ты, Саша, вполне сознательно разменял на баксы и нашу с тобой дружбу, и то, что Богданов всегда относился к тебе как к своему. Ну не хочешь ты больше иметь с нами дела, боишься замараться или в правильные решил податься — так и скажи, никто тебя не осудит, это твой выбор. Но устраивать целый спектакль с торгом — это было лишнее, поверь мне на слово.

— Может быть, — кивнул я, — Ты, Олег, сейчас так красиво о нашей дружбе пел. Хотя мы с тобой раньше этого вопроса и не касались…

— Поводов не было, — перебил он, пытаясь втереть в пепельницу сигаретный фильтр.

— Зато теперь есть, — жестко ответил я. — Почему же ты, друг, не предупредил меня сразу, что Богданов жив-здоров? Молчишь? И кто, черт возьми, позволил вам прилепить мне эту идиотскую кличку — Айболит?! — рявкнул я, вспомнив вдруг о еще одной кровной обиде, нанесенной мне тандемом Богданов — Горенец.

— Ну… Ты это…— засмущался Горенец, — Ты ж сам понимаешь, я не мог тебе это сказать… Да и ты бы отказался нам помочь, если б знал все с самого начала!

— Естественно, — подтвердил я.

— Вот нам и пришлось… э-э-э, ввести тебя в заблуждение. — Он даже заулыбался, подобрав, наконец, нужную фразу, видимо, очень довольный своим ораторским талантом. — Ничего обидного здесь нет.

— Угу, — откликнулся я, решив закончить на этой веселой ноте совершенно бесперспективный разговор двух друзей, теперь уже бывших. — Передавай привет и наилучшие пожелания своему боссу. А заодно и его обворожительной дочурке.

Олег с минуту изучал меня тяжелым взглядом, потом хмыкнул и направился к двери. У самого порога он вдруг засопел и выдавил из себя:

— Да… Ты того, Саня… Если будут проблемы… Ты, в общем, обращайся, лады? Я-то, сам знаешь, всегда…

— Обязательно, Одежка, — заверил я, отводя глаза в сторону. Оба мы прекрасно понимали в этот момент, что в дальнейшем каждый из нас будет решать свои проблемы самостоятельно. — Удачи тебе.

— Удачи, брат, — Он хмуро улыбнулся и исчез из моей квартиры.

А может, и из моей жизни, подумалось мне. Я сунул в рот сигарету и, забыв прикурить, принялся бесцельно слоняться по пустому жилищу. В голове мельтешили прописные истины о том, что к темным делам Богданова лучше не иметь никакого отношения; что мне, врачу, не место в городском криминале; что, наконец, годы берут свое и давно пора начать жить спокойно, не рискуя головой ради очередной дозы адреналина… Несмотря на правильность этих мыслей, на душе было пакостно. Сумка с деньгами, так и оставшаяся лежать на полу, лишь усугубила это ощущение. Дернув за «молнию», я без особого интереса оглядел перетянутые разноцветными резинками пачки долларов. Потом застегнул баул и сунул его на антресоли. Я знал цену деньгам, как знал и то, что они не смогут помочь мне избавиться от мерзкого чувства потери чего-то очень важного, гораздо более стоящего, чем зеленые бумажки с портретами американских президентов.

Вопреки этому чувству, а может, и благодаря ему, следующие несколько месяцев я, стиснув зубы, жил пресной жизнью законопослушного гражданина, который не ищет неприятностей на свою голову. Я перестал опаздывать на работу, не забывал вовремя пополнить запасы провизии в холодильнике и перед сном старательно таращился в телевизор, с отсутствующим видом поглощая бесконечные сериалы и боевики. От полного отупения меня спасали лишь ежедневные тренировки. Старенький спортзал неподалеку от дома, в котором прошли мои детские годы, давно уже перестал быть просто спортзалом. Собственно говоря, правильней было бы называть его теперь развлекательным комплексом с сауной, рестораном и небольшим помещением для разминки мышц состоятельных горожан. Но мне хватало и этого загроможденного модными тренажерами зальчика. Главное, что там по-прежнему висели боксерские мешки и груши, а отгороженный канатами ринг все еще возвышался на небольшом помосте. Там-то я и пропадал вечерами, остервенело колотя по мешку и отводя душу в спаррингах с такими же, как и я, взмокшими любителями здорового образа жизни. Дождавшись, когда свинцовая усталость навалится на перегруженные мышцы, и ноги начнут мелко подрагивать в коленях, я удовлетворенно выползал из зала и шел домой, стараясь ни о чем не думать. Я уверял себя, что живу полноценной, а главное, интересной жизнью. Но то ли аутотренинг срабатывал плохо, то ли однообразие будней испортило мой характер, но я все больше мрачнел, стал неразговорчивым типом, брюзжащим по пустякам. Поэтому, когда через пару месяцев я обнаружил в зеркале самого себя, но в далекой молодости, поджарого, осунувшегося, без ставших уже привычными мешков под глазами, то не ощутил абсолютно никакого удовлетворения. Мне уже было все равно.

Так длилось до тех пор, пока однажды я с ужасом не задумался о смысле жизни. Всем известно, что размышления еще никого до добра не довели. Надо что-то срочно делать, решил я, лихорадочно перебирая в голове различные варианты и пытаясь выбрать наиболее пристойный из них. Больше всего мне понравилась идея совершить путешествие. Тем паче, что богдановские деньги позволяли мне сунуть нос в самые отдаленные уголки земного шара. Поначалу, правда, я отнесся к этой идее скептически. Воображение тут же нарисовало мрачными красками душещипательную картину: ползу наперегонки с верблюдом по бесчисленным барханам Сахары в поисках воды. Картина заставила меня содрогнуться и упрекнуть свое воображение в излишнем пессимизме. Ведь кроме Сахары на свете есть еще куча мест, которые стоит посетить, не рискуя при этом лишиться благ цивилизации. Кисло морщась, я расписывал сам себе красоты тропических курортов и прелесть пыльных руин средневековых замков в Европе, по которым мне предстоит, чертыхаясь на все лады, карабкаться вслед за неугомонным гидом в окружении ахающих и охающих любителей старины.

Все вышеперечисленное меня совершенно не вдохновляло. С самого начала я точно знал, что для меня на свете есть лишь одно место, которое по-настоящему хочется увидеть. У каждого есть такой уголок Земли; мы мечтаем о нем в детстве, а потом вырастаем и забываем в повседневной суете. А зря, наверное. Мечты ведь для того и существуют, чтобы сбываться, рано или поздно. Для меня таким уголком была Япония. Загадочная страна, родина кодекса «Бусидо»[1] и смешливых гейш, жестоких понятий о мужской чести; страна чайных церемоний и поэзии, наполненной тонкой грустью. Сложно объяснить, почему в детстве я мечтал именно о ней, этой крошечной гряде островов, затерянных в Тихом океане. Зато сейчас мне было интересно посмотреть на колыбель нации, сумевшей на долгие века отгородиться от всего мира и выработать собственную философию. А заодно, если повезет, своими глазами увидеть, как цветет сакура[2], окрашивая все вокруг в нежно-розовые тона. На дворе стоял март, и, по моим расчетам, следовало поторопиться, чтобы не пропустить это зрелище.

Я активно взялся за дело, и через три недели являлся счастливым обладателем гостевой визы, билета до Токио и отпуска по семейным обстоятельствам, выпрошенного на работе путем невероятных ухищрений. Версию о неожиданно захворавшей тетушке, проживающей почему-то в Японии, начальство проглотило с большим недоверием.

Видимо, я задумался, потому что стоящий сзади солидный гражданин в очках с позолоченной оправой нетерпеливо толкнул меня в спину упругим шаром живота и раздраженно поинтересовался:

— Вы собираетесь регистрироваться, молодой человек, или предпочитаете по-прежнему мешать всей очереди подойти к стойке?

— Да-да, конечно, — отозвался я. не уточняя, впрочем, на каком из двух предложенных вариантов предпочитаю остановиться, и поспешно протянул в окошечко документы.

Между тем в очереди желающих улететь в далекую Японию рейсом 773 явно наметилось пополнение. Через весь зал к нам спешила, широко шагая, группа людей с очень целеустремленными лицами. Они так спешили посетить Страну восходящего солнца, что даже не захватили с собой багаж. По крайней мере, ни сумок, ни чемоданов у них в руках я не заметил. Наверное, это опытные путешественники, завистливо вздохнул я, умеющие обходиться в дороге малым. В отличие от меня, умудрившегося набить целую сумку всякой всячины, совершенно, как мне казалось, необходимой в дороге. Опытные путешественники тем временем принялись работать локтями, бесцеремонно распихивая очередь и настойчиво пробираясь ко мне.

— Пройдемте! — тоном, не терпящим возражений, произнес один из них, краснолицый увалень, который ухватил меня за рукав куртки.

— Куда? — растерялся я, делая большие глаза и безмерно удивляясь милицейским ноткам в голосе коллеги-путешественника.

— Пошли! — гаркнул мне в ухо его приятель, ненавязчиво норовя при этом выкрутить мою другую руку.

Бред какой-то, подумал я, с силой наступая каблуком грубияну на носок туфли и от души надеясь, что мне удастся расплющить ему пальцы. Бред — потому что уже добрых три месяца у органов никаких претензий ко мне просто быть не могло. Я даже правила дорожного движения почти не нарушал, нанося невосполнимый ущерб карманам инспекторов ГИБДД. И тут на тебе… Нос краснолицего маячил в соблазнительной близости, и я не удержался от искушения ударить его головой. Темные капли крови часто закапали из разбитого носа, пачкая пол и свитер крепыша. Он отскочил назад, оставив в покое мой рукав и пытаясь достать из-за ремня пистолет. Не знаю, что бы случилось дальше, если бы третий из группы вновь прибывших товарищей вдруг не закричал хорошо поставленным командирским голосом:

— Отпустите его, олухи! Это ж не он!!

На лице крепыша появилось чувство нешуточного разочарования. Надо думать, в своих мечтах он уже шпиговал меня свинцом. На физиономии его приятеля, атаковавшего меня справа, к разочарованию примешивалось еще и чувство адской боли, рожденное, надо полагать, напрочь отдавленными пальцами ног.

— Ну попадись мне еще! — прошипел он, с ненавистью глядя на меня, и похромал прочь, повинуясь команде продолжавшего надрываться в крике начальника.

— Держите, уйдет ведь! Ах, мать вашу! — орал тот, тыча пальцем в быстро удаляющуюся от нас фигуру.

Не выдержали нервы у одетого не по сезону парня. Именно он сорвался с места и задал стрекача, надеясь, видимо, избежать таким образом общения с хамоватыми представителями закона. А может, у него были другие причины сорваться в спринте, судить не берусь. Далеко убежать ему все равно не дали. Предусмотрительно оставленная у входа в зал ожидания засада сделала свое дело, и вскоре парень уже вопил на весь аэропорт, требуя адвоката и выказывая недюжинные знания блатного жаргона.

— Совсем, козлы, оборзели! — сказал, блестя лысиной, стоявший поблизости от меня респектабельный господин с физиономией потомственного интеллигента в пятом поколении, — Ты-то как, брателло? Все путем?

— Ага, — кивнул я, не зная, чему следует удивляться больше: милиции, орудующей словно банда отпетых уголовников, или пассажирам рейса 773, повально владеющим феней.

— Молодой человек, вы окончательно решили сорвать нам посадку?! — упругий живот вновь принялся настырно толкаться мне в спину.

Я обернулся. Похоже, толстяк относился к счастливой категории людей, не обращающих внимания на чужие проблемы. По крайней мере, сцена, только что развернувшаяся на глазах владельца живота, никак не повлияла на его желание поскорее добраться до заветного окошка. И я по-прежнему оставался основной помехой на его пути. Усмехнувшись, я сунул в карман документы и отошел от стойки, уступая ему место.

Салон самолета «А-310», в котором мы обосновались через несколько минут, сгладил впечатление от неприятного происшествия. Я с удивлением разглядывал широкие проходы и непривычно удобные кресла, так непохожие на плоды гениального творчества отечественных авиадизайнеров. Усевшись, я вытянул ноги, откинулся назад и улыбнулся. Грешен, люблю комфорт; и кресло самолета, пусть даже пассажирское, всегда повышает настроение; предвкушение разбега и скольжения в воздухе заставляет кровь бежать быстрее по сосудам и острее чувствовать радости бытия. Но небо люблю еще больше. В общем, я ерзал в кресле, весьма довольный собой и предстоящим путешествием. Хорошенькая попутчица могла бы стать настоящим украшением перелета, рассудил я, озираясь по сторонам. Ехидная старуха Судьба, решив, видимо, что и без того достаточно баловала меня в последнее время, ухмыльнулась в ответ беззубой улыбкой. С попутчицами в салоне было напряженно. А хорошенькие вообще напрочь отсутствовали. Кругом мелькали все больше мужские особи, с неторопливым достоинством обживающие салон. Между ними, правда, вертелась американская бабуля, но знакомство с ней не входило в мои планы даже под угрозой расстрела. Исключив таким образом немногочисленных женщин из списка кандидатур на обольщение, я успокоился и отвернулся к иллюминатору, разглядывая чахлые березки, растущие на границе аэродрома, и пытаясь отыскать в душе хотя бы намек на чувство ностальгии, вызванное близкой разлукой с Родиной.

Ностальгию, признаться, я так и не ощутил; зато уловил сильнейший запах рома, волной накрывший меня и окружающее пространство в радиусе ста метров. Вслед за этим послышался звук плюханья и смачного соприкосновения чьего-то мощного тела с заскрипевшим креслом; «А-310» вздрогнул, качнулся — и кто-то уверенно спихнул мою руку, мирно покоившуюся на подлокотнике моего же, заметьте, кресла, обосновав там свой локоть. Я не стану утверждать, что кресла в «А-310» широки, как двуспальный диван. Но тем не менее в них вполне можно устроиться, не пихая при этом окружающих. Я повернулся, морщась от все усиливающегося запаха «Баккарди», и с возмущением уставился на дерзкого нарушителя территориальных границ и моего спокойствия. Потом крепко закрыл глаза и принялся считать про себя до десяти; при этом я искренне надеялся, что навестившая меня галлюцинация пройдет сама собой. Куда там! Вновь распахнув ресницы, я уперся взглядом в зрачки своего соседа, тоже расширившиеся в немом изумлении.

— Ты? — радостно пробасил он, тыча меня пальцем в грудь, как будто нельзя было обойтись без фамильярностей.

— Нет, — буркнул я, — это не я.

— Да? — удивился сосед. — А похож!

Он захлебнулся смехом, чрезвычайно довольный собственным остроумием. Ром выплеснулся из бутылки, залив его руку и золотые часы его, но он не обратил на это внимание, продолжая самозабвенно похрюкивать и отравлять атмосферу ароматом спиртного. При этом он весьма ощутимо толкал меня локтем в бок, призывая, видимо, разделить с ним радость неожиданной встречи. Я плюнул с досады и отвернулся. Путешествие, еще недавно блиставшее всеми цветами радуги, разом утратило для меня свое очарование.

Нет, я, конечно, подозревал, что мир, в котором мы живем, несколько тесноват. Но то, что он тесен до такой степени! В смеющемся типе я с неудовольствием признал Стрижа. В моей прошлой жизни, с которой я недавно окончательно покончил, мне доводилось иметь кое-какие дела с его боссом, городским смотрящим от воров по кличке Калач. Тогда-то мы и свели знакомство со Стрижом, который после очередной ходки в зону числился то ли правой, то ли левой рукой Калача. Воспоминания о том, каким образом я это знакомство прекратил, заставило меня опасливо покоситься на него. Черт знает, что там у Стрижа на уме. Сейчас вот просмеется, поставит аккуратненько бутылку с ромом и придушит меня здоровенными ручищами, синими от наколок, в отместку за то, что я попрощался с ним в прошлый раз коварным ударом ниже пояса. Тем более что на достигнутом я тогда не остановился, и Стрижу пришлось не один день ждать, пока сойдут разноцветные синяки и прочие следы моих ботинок.

Но вопреки моим опасениям, он, был настроен миролюбиво. Утерев проступившие от смеха слезы, он сунул мне бутылку и предложил:

— Хлебни за встречу, братан!

— Спасибо, не пью. — Я вернул бутылку владельцу, всем своим видом давая понять, что дальнейший разговор поддерживать не собираюсь.

— Да ну? — изумился он, — Приболел никак, Айболит?

Я подскочил на месте, со злостью уставившись на

него. Кличка, прилепившаяся с легкой руки Богданова, раздражала меня, словно красная тряпка быка.

— Чего вскочил? Сиди, — великодушно разрешил Стриж, еще больше разваливаясь в кресле и оттесняя меня к борту, — Слушай, Айболит, а чего это ты в Японию собрался? Или примелькался уже в городе и решил податься туда, где тебя еще не знают? Давай, давай. — одобрил он эту затею, ехидно ухмыляясь. — Остается только посочувствовать бедным япошкам. Таких мастаков делать пакости людям, как ты, в их краях еще точно не наблюдалось.

Я безнадежно махнул рукой. Спорить с человеком, так извратившим мой мужественный имидж искателя приключений, не было никакого смысла. Утешаясь тем, что перелет рано или поздно закончится и Стриж перестанет раздражать меня своей глупой болтовней, я закрыл глаза и съежился на клочке еще не захваченной им территории, притворяясь спящим. Но Стриж, взбодренный выхлебанным только что ромом, не собирался оставлять меня в покое. Его душа, плавающая в густом потоке винных паров, жаждала общения. Поэтому он, не задумываясь, саданул меня локтем и принялся рассказывать длиннющую историю о том, как однажды уже побывал в Японии. Врал он при этом невыносимо. Я слушал, крепко сжав зубы, изо всех сил стараясь не обращать внимания на всякие нелепости в его рассказе; при этом я прикидывал в уме, через сколько минут мое терпение истощится и что после этого я сделаю с назойливым рассказчиком. По всему выходило, что времени у Стрижа оставалось в обрез. Поэтому, когда он посреди трогательного сюжета о пьяной драке в одном из токийских ресторанов вдруг смолк и принялся бодро посапывать, я облегченно вздохнул и промокнул платком взмокший лоб.

Впрочем, радоваться было рано. Посапывание набирало обороты, и вскоре нос Стрижа издал чудовищный по мощности храп, уверенно соперничающий с ревом самолетных двигателей за бортом. На нас стали оглядываться.

— Не могли бы вы попросить своего друга храпеть потише? — обернувшись с недовольной миной, сказал мне сосед спереди.

— Если вы думаете, что этот монстр снабжен регулятором громкости, то здорово ошибаетесь, — злорадно сообщил я, — Но еще больше вы ошибаетесь, считая, что сейчас он храпит громко. Подождите, пока он уснет покрепче, тогда и узнаете, на что способен мой, как вы его назвали, друг.

Физику я помню слабо, но даже этих крупиц знаний хватило мне, чтобы понять: храп Стрижа плюс общеизвестное явление резонанса таят в себе страшную угрозу.

Дожидаться, пока очередной выпуск вечерних новостей украсится кадрами, изображающими развалившийся в небе на куски «А-310»? Достав плед, предназначенный для укутывания дремлющих пассажиров, я принялся старательно наматывать его на голову Стрижа. Добившись качественной звукоизоляции, я усмехнулся и довольно потер руки. Безопасности рейса 773 больше ничто не угрожало.

В темнеющем небе вспыхнули первые яркие звезды. Я повозился еще немного, освобождая свое кресло от конечностей Стрижа, раскиданных где попало. Расчистив жизненное пространство, я спокойно задремал, ни о чем больше не беспокоясь.