Клуб гурманов

16

Светло-желтая вилла на холме выходила окнами на изумрудно-зеленое поле для гольфа с зарослями кипарисов и водяными лилиями на зеркальной глади прудов. С одной стороны к вилле была пристроена веранда и большой балкон, на который свешивались густые ветви бугенвилии, с другой располагалась прекрасная терраса. Мы с Ханнеке сходили на рынок и купили рыбы дорадо, цукини, ароматного укропа, чеснока и помидоров и наколдовали из всего этого восхитительное горячее блюдо, которое, едва вынув из духовки, подавали тут же, у бассейна. Мы уже с пяти часов сидели здесь, пили белое вино и разомлели от солнца, алкоголя и полного безделья. Патриция подняла свой бокал и предложила тост за нашу дружбу, которая за эту неделю стала еще крепче. Все с ликованием поддержали ее.

— Какие молодцы у нас мужья, что устроили нам все это! — сияя от удовольствия, воскликнула Анжела.

— Хотя можно только гадать, зачем им понадобилось избавляться от нас на неделю, — ответила Ханнеке.

За столом не было только Бабетт. Мы как раз начали выяснять, где она, когда она пришла к нам с мрачным лицом. Косметика не смогла скрыть ее воспаленных красных глаз. Патриция сразу же по-матерински склонилась над ней.

— Эй, дорогая, иди сюда. Что случилось?

— Что бы ни было, все наладится. Давайте-ка к столу.

— Ну, расскажи нам спокойно, что произошло.

Ханнеке наполнила тарелки.

— Выкладывай, а мы тем временем поедим.

— Нет, не хочу портить вам отпуск. Все в порядке.

Она вся дрожала и, несмотря на жару, на ее загорелых руках была гусиная кожа. Я протянула ей стакан белого вина. Она взяла его дрожащей рукой и отхлебнула приличный глоток.

— Ну, скажи, что-то случилось с детьми? С Эвертом? — Ханнеке поставила перед ней дымящуюся тарелку.

— С Эвертом, — сказала она хрипло. — У него проблемы. Уже некоторое время. Я не хотела, чтобы кто-то знал. Так что никому не говорите! Это так унизительно. Ну ладно, может, еще обойдется.

Слезы медленно текли по ее щекам. Впервые за все это время одна из нас плакала. И как плакала! Все становятся уродливыми, когда плачут, но только не Бабетт! Я никогда не видела, чтобы человек так красиво страдал. Все в ней жаждало утешения и ласки. Мы неловко молчали в ожидании того, что она скажет, Ханнеке закурила, несмотря на еду, стоявшую перед ней.

— Как раз в это время… У него сейчас доктор и, возможно, его отправят в больницу.

— Что? В больницу? — Открыв рот, мы уставились на Бабетт.

— Он что, заболел? Что с ним?

Бабетт покачала головой и протестующе подняла руки.

— Ничего серьезного, по крайней мере, жить будет. У него проблемы с этим. — Она постучала наманикюренным ногтем по голове.

— Не принимай так близко к сердцу.

— Я говорила по телефону с Симоном. Он считает, что Эверт совсем свихнулся.

Бабетт откашлялась.

— Симон? А при чем тут Симон? Он тебе звонил?

Взгляд Патриции изменился с сочувственного на раздраженный. Она сложила сплетенные пальцы рук у рта и строго посмотрела на Бабетт.

— Нет, все получилось так нескладно. Сначала позвонил Эверт. Он нес какой-то вздор. Я сразу поняла, что там что-то не так. Он сказал, что мне надо срочно ехать домой, потому что они хотят его убить из-за его божественного дара. А когда я ему сказала, что я смогу быть дома самое раннее завтра, он начал меня ругать. Что я просто какая-то блудница Вавилонская, сговорилась с темными силами, чтобы его погубить… Я так испугалась. Мысли были только о детях. Я спросила его: «Где мальчики?» Он пробормотал, что отправит их в безопасное место.

— Надо позвонить Иво. Пусть к нему приедет. Или вызвать полицию. — Ханнеке взяла телефон.

— Не надо звонить. Симон с ним. Он забрал его мобильный. Оказалось, что они встретились в столовой гольфклуба, и Эверт бросился на него орать, а потом умчался куда-то как сумасшедший. Симон поехал за ним и обнаружил его в шкафу в спальне, он весь трясся. Дети, к счастью, играли где-то у друзей. Симон позвонил нашему домашнему доктору. Тот пришел. Сейчас они ждут психиатрическую помощь.

Наступила тишина. Я озадаченно уставилась перед собой, на белую скатерть, и не решалась ни на кого поднять глаза. Бессилие, овладевшее нами, было почти физически ощутимо. Этого не могло быть. Это было не по правилам нашего «клуба». Слишком тяжело. Слишком вызывающе. Никто не произнес это вслух, но все мы это чувствовали. Недаром Бабетт назвала ситуацию унизительной.

— Вызвали психиатрическую помощь?

— Да. Чтобы его забрали в больницу. В отделение медцентра…

— Ты раньше не замечала за ним ничего подобного? — резко спросила Ханнеке.

— Нет! Ну, не знаю… Он, правда, уже несколько месяцев какой-то мрачный. Плохо спит, все время о чем-то волнуется. Считает, что мы на грани банкротства, хотя мне кажется, у нас все в порядке. Обвиняет меня во всех смертных грехах: что я транжирю деньги, что флиртую с первым встречным, что не забочусь о детях. Следит за каждым моим шагом, постоянно звонит. Мы даже поругались по этому поводу, прямо перед тем как ехать сюда. Я попросила, чтобы он не звонил мне каждую минуту… Тогда он совсем с цепи сорвался…

— Но ведь никто не сходит с ума просто так?

— Послушайте, девочки, — сказала Анжела, положив руки на стол и энергично разглаживая складки на скатерти. — Эверт — не сумасшедший. Возможно, он перенапрягся, перегорел, все само собой восстановится, надо только отдохнуть и грамотно подлечиться. Такое может приключиться с каждым. Сама знаешь, какая у них напряженная работа. Бабетт, тебе надо сейчас бросить все и заниматься Эвертом. Поддерживать его. Делать все, чтобы он как можно скорее восстановился.

Стрекотанье сверчков все нарастало и теперь звучало уже не как обычный тропический фон, а как нечто, нагоняющее страх.

— А дети, куда же они денутся? — Патриция нервно теребила свои темные кудри и переводила вопросительный взгляд с одной из нас на другую.

— Симон заберет мальчиков к себе.

Анжела встала и подошла к Бабетт. Они обнялись.

— Ах, дорогая… Тяжелая ситуация. Какой ужас! Почему ты не рассказала нам об этом раньше? Мы бы смогли тебе помочь… Мы так хотим тебе помочь.

Бабетт начала всхлипывать.

— Я сначала так испугалась. Ведь это ужасно, правда? Бояться собственного мужа… Он меня даже ударил во время этой ссоры!

— Это не он, это его болезнь. Так и запомни. Он выздоровеет, вот увидишь. Держись, может, он выйдет из этого кризиса обновленным человеком. Кризис даже пойдет ему на пользу. Самое страшное позади. Ему уже помогают…

— Все он да он! А я? Что мне делать? Он меня бил, обвинял во всем на свете! Мне — что, просто проглотить это? Это больно! Вы даже представить себе не можете, что ты чувствуешь, когда твой собственный муж вдруг поворачивается против тебя. Каково это — бояться его и унижаться перед ним!

Ее голос сорвался. В нем звучало неподдельное отчаянье, растрогавшее нас. Мы сами глотали слезы.

— Бабетт, мы все понимаем, — прошептала я, надеясь, что мои слова успокоят ее. — Пока он в больнице, ты тоже сможешь хоть немного отдохнуть.

Бабетт расстроенно кивнула и сказала, что хочет побыть одна. Она вошла в дом с бокалом в руке, оставив нас в полной растерянности.

В ту ночь я не могла уснуть. Лежа в кровати, я смотрела сквозь кремовые шторы на светлое от звезд небо и вспоминала, когда видела Эверта в последний раз. Мы отводили детей в школу, и он поздоровался со мной так же энергично и весело, как всегда. Он спросил, рада ли я ехать в Португалию, и отпускал шуточки по поводу того, что тут в наше отсутствие будут вытворять они, мужики. Мне тогда не бросилось в глаза ничего странного.

Я замерзла, хотя ночь была душная, и натянула простыню на самый нос. Рядом со мной сладко посапывала Ханнеке, а мне вдруг стало ужасно одиноко и страшно. Что-то здесь было не так. Я вдруг ясно это поняла. В отчаяньи я попыталась прогнать эти ночные химеры. Голова пухла от мрачных мыслей, одно не сходилось с другим. Наверное, я выпила слишком много вина и у меня уже начиналась паранойя. К тому, что произошло с Эвертом, мы не имеем никакого отношения. Никто из нас, даже его собственная жена, не могли этого предотвратить. У него было психическое заболевание, и оно могло прогрессировать, потому что он остался один. Я почувствовала злость и разочарование. Своим сумасшествием Эверт испортил нам весь праздник. Его болезнь была как досадная трещина на гламурной глади отношений в нашем «клубе». В голове у меня постоянно крутилось одно слово, которое я никогда раньше не употребляла. Я не хотела думать в таких категориях. Пока мы не переселились сюда, пока эти люди не стали моими друзьями, оно ничего не значило для меня. Но сейчас в мое сознание стал проникать новый голос, он настойчиво шептал: «Неудачник. Эверт — неудачник». Голос пугал меня. Боже мой, до чего же я докатилась?