Клуб гурманов

36

Я нареза́ла круги по парковке мотеля, как курица, которой только что отрубили голову, в поисках места, где мою машину могли бы не заметить. Я так нервничала, что чувствовала себя больной. В животе урчало, я вспотела как мышь.

Втиснувшись на укромное место, чуть не задев машину рядом, я открыла зеркало и еще раз посмотрела на свое перепуганное лицо, как у загнанного зайца, ослепленного фарами. Я ущипнула себя за щеки, чтобы добиться хоть какого-то цвета лица, намазала губы блеском, брызнула духами в вырез черной шелковой блузки, которая от пота прилипла к телу, сунула в рот жвачку и стала яростно жевать. Мобильный был сломан. Я не могла позвонить Дорин. Оставалось только надеяться, что она приедет.

У обшитой деревом стойки в лобби гостиницы был настоящий круговорот приходящих и уходящих бизнесменов, шаркающих пенсионеров, усталых мамаш с прогулочными колясками и появляющихся время от времени парочек, испуганно озирающихся по сторонам и, судя по всему, приехавших сюда для быстрого внебрачного секса. На больших досках были написаны фамилии и названия фирм, которых радостно приветствовали и просили пройти в залы с разными названиями. Таблички, которая указывала бы направление к номерам, не было. Мне ничего не оставалось, как подойти к администратору, чего мне ужасно не хотелось. Я попыталась быть незаметной, насколько это было возможно в ярко освещенном открытом холле, и при этом не трястись так сильно. Мужчина передо мной брал ключи от номера, объясняя кому-то по телефону, что пробудет в Лондоне еще как минимум день, и доверительно подмигнул мне. Я покраснела.

Когда девушка за стойкой спросила, чем она может мне помочь, я покраснела еще сильней и долго чесала в затылке, прежде чем выдавить из себя вопрос. Она радостно сообщила мне, что господин Симонс уже заселился в номер, и услужливо показала, куда мне идти, не спросив ни фамилии, ни паспорта. Я подавила в себе желание придумать сложную причину моего появления. Но она, вероятно, слышала здесь уже все возможные причины. Я прошла за горшками с заморскими пальмами к серому незаметному коридору, репетируя на ходу, что я буду делать и говорить, хотя перед глазами все настойчивей возникали картины нас в постели.

Я постучала. Сначала тихонько. Потом сильнее. За дверью играла музыка. Герман Броод. Я стукнула еще сильнее. Раздался шум, музыка стала тише, и дверь распахнулась. Симон был в расстегнутой рубашке, гладил себя по плоскому животу и игриво накручивал на палец черные волосы на груди. Его темная длинная челка нависала на глаза, он протянул руку и погладил царапину на моей щеке. Мы ничего не говорили. Впервые он выглядел ранимым и одиноким. Наши вспотевшие ладони нашли друг друга, он притянул меня к себе. Он прижался к моей шее и прошептал мое имя. Я захлопнула дверь. Несколько минут мы простояли так, молча вздыхая и гладя друг друга по спине, пока Симон не отстранился, взял мою голову в ладони и поцеловал меня в губы. Меня тронул этот жест, похожий на прощание. Его гипнотизирующие синие глаза покраснели и возбужденно блестели. Он него пахло алкоголем.

— Налей мне тоже, — попросила я и кивнула на бутылку «Столичной», стоящей на столике из фальшивого орехового дерева. Симон подошел и налил мне в стакан немного водки. Комната была большой, с кроватью «кингсайз» посередине, накрытой синтетическим розовым покрывалом, и бассейном, который с трудом можно было назвать бассейном, такой он был маленький. Иллюзию люкса довершали два лежака из тикового дерева, и я тут же спросила себя, ложился ли в них вообще кто-нибудь.

— Разве не здорово? — с улыбкой спросил Симон, дирижируя моим стаканом. Потом протянул мне его, и я сделала большой глоток.

— Супер, — сказала я и подумала, что на самом деле это дурацкий кич, и если бы я оказалась здесь с Михелом, мы бы ужасно смеялись.

Симон сел на колыхавшийся водяной матрас и похлопал ладонью по покрывалу рядом.

— Карен, как же я рад, что ты пришла, — выдохнул он, глядя в пол.

Его поведение меня насторожило. Это был не тот Симон, которого я знала, наглый и самоуверенный. Я села рядом с ним, и он положил руку мне на коленку, потеребил мою юбку и снова вздохнул. Он выглядел так, будто на него давила ужасная тяжесть.

— Ты жалеешь? — осторожно спросила я, покрутила лед с водкой в стакане и допила ее одним глотком.

— Нет, — отозвался он. — Да и нет. Я не знаю. Столько всего случилось… Я не могу расслабиться. Извини.

— Почему?

Я посмотрела на него, на мелкие морщинки у глаз, тяжелые брови, напряженные скулы, прекрасные чувственные пухлые губы и почувствовала, как горячее желание снова медленно наполняет тело. Я должна была сопротивляться этому чувству. Мне нужна была голова на плечах.

Симон повалился на спину и посмотрел на меня, выжидая, возможно, в надежде, что я возьму инициативу в свои руки.

— Что ты делала у Иво?

— Он, видимо, уже сам тебе рассказал.

— Да. Я, честно говоря, немного испугался.

— Я тоже, — сказала я, встала и снова наполнила стаканы.

Это был мой последний стакан. Чтобы успокоиться. Потом мне надо было перейти на воду. Я ни в коем случае не должна была потерять контроль над собой.

— Он меня напугал. Когда за мной погнался.

— Что ты разыскиваешь, Карен? Ты ведь можешь просто спросить. У него, у меня… — Его рука огнем легла мне на спину. Я не могла отвести глаз от его плоского волосатого живота. Интересно, это идиотское наваждение когда-нибудь пройдет?

Я легла рядом с ним и посмотрела ему в глаза. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Хорошо, — сказала я. — Тогда я просто спрошу. Ты веришь, что Ханнеке покончила с собой?

Он закрыл глаза.

— Я верю в результаты полицейского расследования. А это значит, она спрыгнула или упала с балкона под влиянием алкоголя или таблеток.

— Раньше ты говорил, что не сильно дружишь с полицией. Что ты им не доверяешь…

— В этом случае мы должны…

Было просто невозможно лежать рядом с ним и не целоваться.

— Почему вы не хотите знать правду? Почему Патриция и Анжела молчат о том, что встречались с ней? Почему ты прячешь переписку Ханнеке с Эвертом? И, — мое сердце билось все сильней, а он насмешливо улыбался, — и что еще важнее, как эти письма оказались у тебя?

Он положил мне на щеку прохладную ладонь.

— Моя мисс Марпл.

Его рука скользнула по моей шее на грудь и осталась там на уровне сердца.

— Ух, — сказал он. — Как оно разбушевалось.

— Симон…

Он резко поднялся, взял стакан и залпом выпил. Потом встал и озабоченно стал смотреть на меня сверху вниз.

— Я не могу тебе ответить. Но поверь мне, я действовал и в твоих интересах тоже. Тебе нужно прекратить, правда, прекратить все это. Доверься мне, я честно говорю тебе, что у меня все под контролем. Что все разрешится.

Он нагнулся ко мне. От него пахло кокосом.

— Карен, давай не будем тратить впустую наше драгоценное время…

На какой-то момент мне показалось, что это не я лежу здесь и смотрю на этого роскошного мужчину, который снял для меня этот номер, чтобы заняться любовью, что это происходит не со мной, что он предпочел меня всем остальным. Это было слишком прекрасно. Это не могло быть правдой, что он выбрал меня из-за моей невероятной привлекательности. Я не была такой. Скорей всего, я была для него просто трофеем, одной из многих. И вместе с этой мыслью я почувствовала стыд и вину. Я вся покрылась мурашками, мне захотелось просто исчезнуть, как серой мышке, забиться в щель за шкафом. Я показалась себе некрасивой и никчемной, как никогда.

— Доверься мне, — бормотал Симон и целовал меня, но отвращения, которое возникло во мне, было уже не остановить.

Мне стало противно от себя самой, оттого, что я лежала здесь, так унизительно, с задранной юбкой и в расстегнутой блузке, от его притворства, от всего этого спектакля, оттого, как он манипулировал мною, оттого, что мы, взрослые люди, отец и мать, совершали этот чудовищный обман. Я выкатилась из-под него, встала с кровати и стала застегивать блузку.

— Это неправильно, это так неправильно, — повторяла я, не в силах поднять на него глаза.

— О Господи, начинается драма, — тихо и раздраженно произнес он.

— Симон, как ты можешь просить меня доверять тебе в этих обстоятельствах? Если кто и знает, что тебе доверять нельзя, так это я…

— Боже ты мой, Карен, как ты все усложняешь! Я рискую не меньше. А даже больше, чем ты.

— Прекрати! Перестань нести эту хрень!

Мой страх вмиг исчез вместе с комком в желудке, на смену ему пришла злость.

— Чем ты рискуешь? Чего ты боишься? Ты сейчас же мне все расскажешь! — заорала я.

Я схватила сигареты, прикурила, дрожа от злости, вдохнула никотин и увидела, как он рухнул на кровать. Его плечи задрожали, он издал какой-то высокий всхлипывающий звук. Он плакал. Симон Фогел, мужчина на шесть миллионов, как шутя называла его Ханнеке, заливался слезами.

— Не кричи на меня. Я не переношу этого… Господи, Карен, пожалуйста…

Он протянул ко мне руки. Я не пошевелилась.

— Я ведь маленький человечек, Карен, я кажусь великим, но я не такой. Я боюсь… Ты можешь себе представить? Симон Фогел боится… Что это будет стоить мне всего, что я заработал, за что я сражался. Всего…

Он говорил быстро и сбивчиво, как будто разговаривал сам с собой.

— Я не хотел подозревать ее, когда это только случилось. Я знал, что у них трудности, что она хотела уйти, а он не давал развода. И в какой-то момент, знаешь, я стал его бояться. Что он мог мне навредить после всего, и в делах тоже… То есть в глубине души я даже почувствовал облегчение…

Его голос сорвался. Я оставалась холодной. Как лед.

— О чем ты говоришь? Можно начать сначала?

— Бабетт. Эта чокнутая, больная женщина. Сегодня ночью опять. Она опять сидела в машине и смотрела на наш дом… Она звонит мне целыми днями. Пишет и-мэйлы, сообщения. Угрожает рассказать обо всем Патриции. Я не знаю, как ее остановить. Ты должна понять, как я почувствовал себя, когда их дом загорелся… А там был Эверт. Бо и Люк.

— Как чувствовал себя ты?

— Я положил этому конец. Сказал ей, что она должна быть с Эвертом, что он не заслуживает потерять жену. Эверт знал про нас. Эта сука все ему рассказала. Но, как бы то ни было, я хотел все прекратить. И никакого удовольствия уже не осталось… Как она преследовала меня! Даже присылала мне в офис свои фотографии в голом виде по электронной почте.

Он бессильно пожал плечами. На носу повисла слеза, он вытер ее рукавом рубашки.

— Она хотела все большего. А я… Я не хотел уходить от Патриции. Мне хорошо с ней. Может, не в постели, но в каком браке нет проблем в постели? Это «часть сделки». По-настоящему классный секс может быть только на стороне.

Мне хотелось изо всех сил заехать ему кулаком в его прекрасный нос, чтобы брызнула кровь. Ударить коленом между ног, чтобы он со стоном свалился на пол.

— В больнице она сказала: теперь нам уже никто не помешает. Я испугался до смерти, честное слово.

— То есть все это время у тебя были подозрения, но ты ни слова не сказал полиции?

— Ты не понимаешь, Карен, так нельзя. Представь, если бы я это сделал. Какие последствия это имело бы для моей семьи, для моего бизнеса? Хотя я не на сто процентов уверен в том, что это сделала она.

— А когда Ханнеке упала с балкона? Ты все еще сомневался?

— Я не знаю… Нет, наверное, уже нет. Бабетт пришла ко мне с этими письмами, где Эверт писал о наших отношениях и о проблемах с налоговой… У нас с Эвертом был небольшой бизнес по продаже пищевых добавок для спортсменов. Он продавал их у себя в магазинах, в спортивных центрах. Мы якобы ввозили эти таблетки из Швейцарии, но на самом деле эта фигня поступала из Южной Америки. Ну, это долгая история, но смысл был в том, что очень много денег шло от нас на наши швейцарские банковские счета. Это был блестящий план, пока об этом не пронюхала налоговая. Его фамилия была на всех контрактах, счет в Швейцарии был на его имя. То есть он был козлом отпущения. Я-то лишь скромный акционер. В любом случае, в тех письмах, Ханнеке сильно накручивала его против меня и Бабетт. Вода на мельницу Дорин Ягер… Ханнеке грозилась пойти в полицию.

— Патриция об этом тоже знала?..

— Патриция не поверила ни единому слову Ханнеке…

— Да ладно, прекрати! Вы все знали, что это неправда! Даже Иво… Его собственную жену убили! Господи, и вы все молчали! — закричала я.

— Иво составлял все контракты, вел всю бухгалтерию. Он не зарабатывал на этом больших денег. Но его репутация пострадала бы раз и навсегда, если бы выяснилась правда о его махинациях. Что ему оставалось? Он ведь должен думать о детях…

— А меня ты теперь тоже убьешь, Симон, после всего, что ты мне рассказал? Потому что ведь я молчать не стану. Ни за какие миллионы…

— Я никого не убивал.

— А как же? Ты тоже несешь ответственность за их смерть, как и Бабетт. Но ты такой трус, такое ничтожество, ты просто дожидаешься, пока она размозжит мне башку.

— Я сам уже думал о самоубийстве…

В дверь постучали. Я вздрогнула.

— Не бойся, это принесли вино, я заказывал.

Симон вытер рукавом глаза.

— Открой.

Я посмотрела в глазок и никого не увидела. Должно быть, они оставили бутылку под дверью. Я открыла дверь и сначала услышала какой-то свистящий звук. Рефлекторно я попыталась закрыть ее, но человек с той стороны был сильнее меня, а шипение продолжалось, мои глаза загорелись жуткой болью, а горло моментально отекло так, что я не могла дышать.

Где-то далеко я услышала крик Симона. Дверь захлопнулась, и тут я почувствовала страшную, неописуемую боль в ногах, она разлилась по всему телу, как будто ее запустили в меня насосом. Я вздрогнула, попыталась подняться, прикусила язык и снова упала на пол, лежала и корчилась в судорогах. Металлический вкус крови во рту протек в горло, смешался с рвотой, мое дыхание было перекрыто, я ничего не видела, как будто из глаз вырывалось пламя. Где-то разбилось стекло, и раздался истерический смех. Симон плакал и просил о пощаде, чтобы его не убивали, а я ползла по жесткому синтетическому розовому покрывалу, дрожа от боли, ломая один за другим ногти, пальцы были в крови, а сердце колотилось в панике, готовое в любой момент разорваться.