Клуб гурманов

21

Михел узнал про нас с Симоном. Поэтому он уже был дома. Его машина была кое-как припаркована, не под навесом, как всегда, а прямо на обочине, у изгороди. Его, похоже, не волновало, что он может ее поцарапать. Скорей всего, он в ярости. На свинцовых ногах я зашла в дом, в панике соображая, что мне делать, что говорить и смогу ли я когда-нибудь все исправить. Вариантов было два: честно во всем покаяться и пообещать, что такого больше не повторится, или все отрицать и делать вид, что я страшно обижена за то, что он мог такое обо мне подумать. В какой-то момент мне ужасно захотелось все рассказать, избавиться от груза, и как знать, может, это и пошло бы на пользу нашим отношениям. Но когда я увидела Михела, ужасно расстроенного, сидевшего за столом и нервно курившего, я выбрала ложь. Я не могла причинить ему боль. Оно того не стоило.

Изо всех сил изображая веселость, я подбежала к нему и поцеловала в губы.

— Ты так рано… — сказала я по возможности небрежно и поставила на плиту чайник.

— У меня жуткое похмелье, я с ума схожу, так болит голова. Это вообще чудо, что я невредимым добрался до дома.

— Тебе уже ночью было неважно.

Я взяла заварочный чайник и тщательно его вымыла. Если бы Михел взглянул на меня в тот момент, я бы рассыпалась в порошок и на коленях стала бы умолять его простить меня. Поэтому я схватила чистую тряпку, выдавила на нее моющее средство и стала чистить кран и раковину.

— Что там у Ханнеке?

— То же, что и вчера. Ужасно. Иво совсем сломался… К ней сегодня привозили детей, они сидели и просто рисовали. Они еще даже не понимают…

Михел поднялся со стула и, подойдя ко мне, стал, опершись о мойку. Он внимательно посмотрел на меня. Я заставила себя дышать спокойно и улыбнуться ему.

— Будешь чай? — спросила я. Он покачал головой.

— Послушай, — начал он. — Симон звонил мне, когда я ехал. Он был ужасно расстроен. Ты, видимо, что-то сказала полицейским. Ханнеке спала с Эвертом?

У меня перехватило дыхание. Значит, он уже знал. И Симон. И все остальные.

— Я ничего не говорила этой сучке Дорин Ягер! Она сама начала про Симона, что у Эверта были долги перед ним. Что мы все друг друга прикрываем… Она хотела, чтобы я призналась, что у Эверта с Ханнеке что-то было…

— Ой, даже не рассказывай мне, я сам знаю эти полицейские допросы. И знаю, как они работают. Запутывают тебя, начинают давить, и не успеешь сам сообразить, как они все из тебя вытащат.

— Михел, я ничего им не говорила. Я разозлилась и ушла. Да, она меня запутывала. И у меня есть сомнения по поводу так называемого самоубийства Ханнеке. Но я даже виду не подала.

— Дорогая, видимо, ты все-таки сказала ей ту самую малость, которая и была ей нужна.

— Может, они нашли другие доказательства.

— Например?

— Откуда мне знать! Я ничего не знаю! Никогда! От меня всегда что-то скрывают! Даже у Ханнеке, которой я всегда все рассказывала и доверяла на тысячу процентов, как теперь оказалось, были от меня секреты!

— Видимо, и она боялась, что у тебя ее секреты долго не удержатся.

— Да что же это такое, черт возьми!

Я вся дрожала, сдерживая ярость.

— Да ладно, Ка, ты же болтушка. Я люблю тебя, потому что ты такая открытая и честная, но иногда… иногда честность все разрушает. Как сейчас.

— Что, по-твоему, сейчас разрушается?

— На основании того, что ты сказала их агенту, они сейчас обыскивают дом Иво. И еще они наложили арест на бухгалтерию Симона. Видимо, у них есть подозрения, которые касаются смерти Эверта. Конечно, это смешно. Но все равно, в результате они будут докапываться и докопаются до какого-нибудь дерьма. Теперь все всплывет на поверхность. И это может иметь последствия для моей фирмы.

Он вытащил из кармана джинсов помятую пачку «Барклай», достал сигарету, нагнулся и прикурил от пламени под чайником. Я демонстративно включила вытяжку на полную мощность и налила кипятка в сверкающий заварочный чайник. Мне вдруг страшно захотелось бросить Михела. Его друг покончил с собой, моя подруга лежала в коме, а он думал о своей фирме.

— Какое отношение это имеет к твоей фирме?

— Господи, Ка, не притворяйся. Симон был партнером в моей фирме. Иво был моим бухгалтером. Надо разложить тебе все по полочкам?

— Да, будь так любезен.

— Это, кстати, первый раз, когда ты проявила интерес к моим делам. Я объясню тебе, кого мы должны благодарить за денежки, которые ты с таким удовольствием транжиришь направо и налево. Симона. У него пятьдесят один процент акций «Шотмедиа». Благодаря тому, что он стал партнером, мы смогли расшириться, открыть собственную студию, писать классные программы и конкурировать с крупными производителями.

— Если верить твоему рассказу, фирма принадлежит не тебе, а Симону.

— Он просто акционер. Он не влезает в дела.

— Но ведь он с этого что-то имеет, как мне кажется?

— Часть прибыли. Которой у нас без его участия вообще не было бы.

— А почему твоя фирма развалится из-за расследования деятельности Симона?

— Если он перекроет кран, по каким бы то ни было причинам, с нами тоже все будет кончено. И тогда мы уже не сможем позволять себе все, что тебе так нравится: горнолыжные курорты, рестораны, четыре недели отпуска в Тоскане!

— Господи, Михел, он же твой друг и партнер! Зачем бы ему это делать?

— Он может создавать и разрушать. Ты знаешь Симона только как щедрого, общительного, компанейского парня, но в бизнесе он может быть очень жестким. Но в этом мире и нельзя по-другому.

— Но ты же подписал с ним контракт, ведь так? Он же не может в один прекрасный день просто взять и забрать свои деньги из «Шотмедиа»?

— Если он захочет навредить, он может вывести меня из фирмы, продать здание, поднять аренду и взять руководство на себя, если мы не добьемся оборота, как договаривались. А может сделать так, что мы этого оборота вообще не добьемся. К тому же, сейчас полицейские начнут рыться в его финансовых делах, и кто знает, что может всплыть. Если они что-то найдут, они могут наложить арест и на «Шотмедиа». Для репутации моей фирмы это тоже не слишком здорово.

Я налила чай в две чашки, хотя в тот момент мне нужен был алкоголь, чтобы успокоить скачущее сердце. Михел жестом показал мне, что тоже не хочет чаю.

— Я поеду за детьми, — пробурчал он, обращаясь скорее сам к себе, чем ко мне.

— Не надо. Я съезжу. Прими ванну или что-нибудь такое. Займись собой. Ты выглядишь, как будто четыре дня спал под мостом.

— Я хочу за ними съездить.

— О’кей, вперед. Интересно, узнают ли они тебя вообще.

Я знала, что эта фраза ранит его в самое сердце, но она вырвалась у меня сама собой, и было поздно забирать слова назад. Михел размахнулся и одним ударом смёл со стола чайник, пепельницу и чашки.

— Твою мать! Какой же ты можешь быть сволочной стервой! Да как ты смеешь… Я же из сил на хрен выбиваюсь! Для тебя! Для детей! Чтобы удовлетворять все ваши пожелания! Чтобы все… — Он резко ткнул мне в лицо пальцем, — были довольны! И ты смеешь мне делать такие мерзостные замечания! Чего тебе надо, избалованная баба? Хочешь, чтобы я чокнулся, как Эверт? Чтобы я бросил работу? Да запросто, слушай! Поиграю пару годиков в теннис, возьму пару заказов на дом, посплетничаю с подружками! А ты давай зарабатывай! Ты же ни дня не выдержишь моей жизни!

Он вылетел из кухни и так шарахнул дверью, что стекло раскололось, и осколки с громким звоном посыпались на пол.

— Радуйся, если я еще хоть один день выдержу с тобой! — заорала я ему вслед так громко, что заболело горло.

Я помчалась наверх по лестнице и закрылась в ванной. Всхлипывая от злости, я открыла кран. Всего за один день мне удалось разругаться со всеми, кого я любила.