Клуб гурманов

26

Это электронное письмо было написано за неделю до пожара. Я все гладила и гладила бумагу, как будто могла утешить этим Ханнеке, а слезы капали из глаз прямо на стол. Я снова и снова перечитывала слова Эверта и снова и снова убеждалась: он не хотел умирать.

Я положила голову на письмо и увидела перед глазами ее. Как ее тело отсоединяют от аппаратов. Ее сильное молодое тело, которое не имело права умирать. Неужели ее печаль по Эверту была так велика, что она прыгнула за ним? Я покачала головой. Как Эверт не выбирал смерть, так и она не хотела ее. Это было совершенно очевидно. Ханнеке знала, что Эверта убили, и она была готова доказать это вот этими письмами. Которые сейчас были в портфеле у Симона.

Я застонала. Я чувствовала себя больной от горя, больной от самой себя и от моих друзей.

По садовой дорожке проехала машина, и я подошла к окну посмотреть, кто приехал. Это был Михел. Я быстро смяла письмо и сунула в карман, вытерла слезы и развернула газету. По официальной версии, я еще не могла знать о смерти Ханнеке.

— Ох, Карен, — пробормотал Михел, увидев меня.

Он неловко склонился надо мной и обнял.

— Что случилось? — спросила я изо всех сил непринужденно. — Хочешь кофе?

— Не вставай. И обними меня. Пожалуйста.

Он зарылся носом мне в волосы и вдохнул воздух.

— Карен. Дело в том… Я хотел сам тебе сказать… Я сразу поехал домой.

Я схватила его за руку и потянула на стул рядом с собой.

— Что? Что случилось?

Он вздохнул и замолчал. Потом взял меня за плечи и прижал к себе.

— Сегодня Ханнеке снимают с аппаратов. Это больше не имеет смысла… Ее мозг настолько поврежден… На самом деле, она уже умерла.

Он крепко сжал меня и застонал. Его грудь дрожала.

— Кто… Кто тебе сказал?

— Симон. Он позвонил мне полчаса назад. Все поехали туда…

— Все?

Мне стало гадко от этого слова.

Вздрагивая, Михел вытащил из кармана сигареты и закурил. Я встала и тоже взяла одну. Он протянул мне зажигалку. Но руки дрожали так сильно, что я никак не могла попасть в огонек.

— И… — сказал он хриплым срывающимся голосом, отводя от меня глаза, — нас там не хотят видеть. По крайней мере, тебя. Я знаю. Это смешно. Я тоже ужасно разозлился. Симон не может ничего сделать, он тоже считает, это ужасно. Но Иво ее муж… Мы должны уважать его выбор.

Мне вдруг стало жутко холодно.

— Ничего страшного. Я все равно не хочу прощаться с ней в окружении людей, которые, возможно, виноваты в ее смерти.

— Карен…

— И неважно, кто ее толкнул. Если даже она прыгнула сама, ее вынудили. Она должна была умереть, потому что многое знала о смерти Эверта.

— Дорогая, это не имеет смысла. Я понимаю, ты злишься и расстроена, но, пожалуйста, будь разумной.

— Это как раз то, что я наконец-то и делаю.

Михел устало сжал пальцами переносицу. Потом поднял глаза и вопросительно посмотрел на меня.

— Пожалуйста, Карен, задумайся о том, что ты несешь. Прекрати эти пустые обвинения. Иво потерял жену, Бабетт мужа… Этого достаточно. Оставь их в покое.

— Я не прощу себе, если оставлю все как есть. Я знаю, что Ханнеке никогда не покончила бы с собой, какой бы пьяной и расстроенной она ни была. Это мой долг перед ее детьми — поставить это под сомнение.

Он замолчал и взял новую сигарету. По его небритым щекам катились слезы. На какой-то момент он опять стал тем ранимым, добрым парнем, в которого я когда-то влюбилась. Мне захотелось его утешить. Он отвернулся.

— Я не могу рисковать всем, что заработал таким тяжелым трудом, ради твоей невероятной теории заговоров. Ты не можешь заставить меня отказаться от моей жизни и от моей фирмы. Я этого не сделаю. Я не встану на твою сторону. Ты будешь действовать одна, совсем одна.

Письмо Эверта прожигало мой карман. Но я не могла дать Михелу прочитать его без объяснений, как оно ко мне попало.

— Я знаю, Михел. И я надеюсь, будет еще не поздно тебя переубедить. Я имею в виду, для наших отношений.