Клуб гурманов

2

Уже медленно светало, когда пожарным наконец удалось справиться с огнем, и мы, окоченевшие и промокшие, собрались в кухне у Симона и Патриции, которые жили за углом от дома Эверта и Бабетт. Их соседка, пожилая пухленькая вдова, приготовила кофе. Том, Тиз и Тье, три сынишки Симона и Патриции, сидели на диване в пижамках, прижавшись друг к другу.

— Никак не идут спать, — шепотом сказала соседка. — Хотели здесь ждать папу и маму. Уж я им разрешила.

Мы сидели молча. Было слышно только приветливое бульканье кофейной машины и громыханье чашек, ложечек и блюдечек. Напряженная тишина, при которой мы даже не осмеливались взглянуть друг на друга, начинала действовать мне на нервы, и я встала, чтобы помочь на кухне. Симон был подавлен больше всех. Казалось, он не осознавал, что трое сыновей испуганно и вопросительно смотрят на него. Михел взял сигарету из пачки на столе, прикурил ее и протянул ему. Симон глубоко затянулся и резко выдохнул дым, как будто желая этим развеять кошмар, который отпечатался в нашем сознании. Я подавала кофе, и руки у меня дрожали. Каждый из нас пытался как мог взять ситуацию под контроль.

Мы вздыхали, всхлипывали и пили кофе. Вскоре эти звуки стали непереносимы. К счастью, Симон прервал молчание.

— Что-то ничего слышно о Патриции? Почему она не звонит? Может, нам позвонить ей? Надо же знать, как там Бабетт… и мальчики…

Мы опять замолчали, взяли чашки и зажгли сигареты, хотя большинство уже давно бросили курить. Симон встал, подошел к холодильнику, вынул бутылку водки, шесть замерзших стаканчиков, с глухим стуком поставил их на стол и разлил водку. Михел облокотился о стол и спрятал лицо в ладонях. Я тихо спросила Симона, сообщили ли матери Эверта о случившемся. Он кивнул и добавил, что она, вероятно, тоже в больнице.

Мы услышали, как открылась входная дверь. Анжела вскочила на ноги и вышла в холл.

Мы затаили дыханье, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

Рыдания матери Эверта пронзали мою душу. Плач шел из такой глубины и звучал именно так, как я и представляла себе крики отчаянья. Одним глотком я выпила свой стакан, надеясь, что обжигающий алкоголь развеет охватившую меня щемящую тоску. Симон, не глядя на меня, опять наполнил мой стакан.

Патриция вошла в кухню и открыла рот, чтобы сказать что-то, но смогла только вскинуть руки и покачать головой, по щекам у нее покатились слезы. Эверт не выжил в пожаре. Бабетт все еще без сознания, но состояние стабильное. Люк и Бо в порядке, их оставили в больнице еще на одну ночь понаблюдать. Она показала на коридор, откуда все еще раздавался душераздирающий плач матери Эверта.

— Я не могла оставить ее там одну… Это ее единственный сын…

Симон обнял ее и мягко усадил на стул. Соседка, пробормотав, что ей нехорошо, выбежала из кухни. Я отправилась туда вместо нее и следила за тем, чтобы кофейная машина продолжала урчать, руки у меня были заняты, и это помогало мне справляться с отчаяньем. Я боялась, что иначе просто не выдержу и убегу из этого дома, наполненного горем. Хотя в драме, случившейся с этой семьей, я и казалась себе беспомощным зрителем, посторонним наблюдателем, но я не могла покинуть их. Мы были друзьями. Одна из нас за ночь лишилась и мужа, и крова. Мы должны были быть здесь, и только здесь.

— Сегодня у тебя есть все, а завтра — ничего, вот как бывает, — пробормотал кто-то. Мы могли говорить только банальности. Но по домам не расходились. Мы как могли откладывали встречу с внешним миром на потом. Казалось невозможным говорить об этой трагедии с другими людьми. Стало слышно, как на улице дети шли в школу. Звуки повседневной жизни доносились как будто издалека. Мы все еще пили водку. Ни у кого не осталось сигарет, и мы перешли на сигары Симона.