Клуб гурманов

24

Дети пели тоненько и старательно, и низкие голоса мужчин весело перекрывали их. Мы сидели около камина у Ханнеке и Иво и ждали Санта-Клауса, который должен был появиться с минуты на минуту. Ханнеке, как всегда, все замечательно украсила и организовала. Большой стол был покрыт темно-красной бархатной скатертью, по краям которой шли большие золотые кресты, в центре связанные большим бантом. На потолке и шторах развешаны красные гирлянды, на которых золотыми буквами написано: «Добро пожаловать, Санта-Клаус и Черный Пит»,[7] а на черном каменном полу лежала настоящая ковровая дорожка, которая вела к огромному, в стиле барокко, трону Санта-Клауса.

Ханнеке сама наварила постного сахару, Анжела привезла огромную кастрюлю глинтвейна, Патриция приготовила свой знаменитый рыбный суп. Мой вклад состоял из лососевого мусса и двух яблочных пирогов, которые расположились на столе рядом с блюдами с хрустящими батонами и глыбами рокфора, бри, крабовым салатом, корзинкой хот-догов для детей и целой коллекцией тюбиков с соусом карри, майонезом, горчицей, кетчупом, а также специальным американским соусом для картошки-фри.

— Нас можно прямо на обложку в «Красивый дом» снимать, — гордо заметила Анжела.

— Только без этих тюбиков, — сказала Патриция, слегка задрав нос. Патриция была, как ее однажды назвала Ханнеке, «стильным маньяком». У нее все должно было быть изысканно. Тюбики со специями не имели права на существование в ее доме, как, впрочем, и пластмассовые игрушки. Мы с Ханнеке тайком надеялись, что ее мальчики, когда немного подрастут, назло маме сделают себе крутой пирсинг и татуировку. Но пока Том, Тис и Тье разгуливали в кусачих коричневых свитерах, вельветовых брюках и свинцовой тяжести горных ботинках, как будто они были потомками какого-нибудь шотландского лорда.

Прибыл Санта-Клаус, а с ним четыре помощника, и у каждого по мешку подарков. Самые маленькие дети испуганно юркнули на колени к родителям, более старшие, которые уже не верили в Санта-Клауса, жадно смотрели на подарки.

— Куда подевались Эверт и Бабетт? — прошептала Ханнеке мне на ухо и, выбежав в коридор, стала поспешно набирать телефонный номер. Анжела села рядом со мной и шепотом спросила, что могло случиться. Я пожала плечами и попыталась сконцентрироваться на младших детях, которые смущенно и тихо бормотали Санта-Клаусу стишки, не понимая, почему их мамы так беспокоятся.

— Ну, что за люди? Совершенно не понимаю. Так же нельзя. — Анжела одним духом допила свое вино и энергично захлопала детям, получившим по горсти пряников.

— Наверняка есть какая-нибудь серьезная причина, — прошептала я ей и увидела, что Ханнеке с напряженным взглядом вновь присоединилась к нам.

— Обидно за детей, мы-то — ладно, — сказала Анжела.

Я посмотрела на ее суровое лицо, ярко накрашенные губы, начинавшие приобретать ожесточенное выражение, и задумалась, что она имеет в виду. И как раз в тот момент, когда я хотела это спросить, Эверт и Бабетт с извинениями прокрались в комнату. Бабетт сияла и была, как обычно, свежей, как зубная паста. Санта-Клаус немедленно посадил ее к себе на колени, к огромному удовольствию мужчин и детей, а Эверт мрачно оглядывался, судорожно сложив руки на животе, как будто у него болел желудок. Он расположился у двери, отрешенно уставился перед собой и даже не смеялся, когда Бабетт фальшиво запела: «Вот плывет пароход». После этого он исчез в кухне. Вместе с Ханнеке.

— Это просто отвратительно, — пробормотала Анжела. У меня не было ни малейшего представления, что она имела в виду. Да и не хотелось это знать. Мне была противна она и ее вечные намеки.

Мы еще попели песенки, дети по очереди получили пакеты с подарками и Санта-Клаус поговорил с ними, а когда он встал и собрался уходить, Черный Пит обнаружил в коридоре большую, завернутую в красную фольгу коробку. Двое мужчин с трудом внесли ее в комнату и под громкие, удивленные крики родителей дети, как обезьянки, бросились к ней.

— Подождите, — закричал Симон, раскрасневшийся от возбуждения и вина, — там письмо! Письмо от Санта-Клауса! Тис, ты хорошо читаешь. Вот прочти.

Тис взял письмо дрожащими руками и пролепетал:

Дети подняли визг. Мы захлопали. Бумагу разорвали. Там оказалось пять больших коробок с игровыми компьютерными приставками.

— Будете играть вместе с братишками и сестренками, — прокричал Симон, пытаясь перекрыть восторженные вопли детей. Мы, родители, замерли. Михел удивленно посмотрел на меня. Мы с ним договаривались, что не будем покупать детям такие вещи.

— Господи, Симон… Да зачем это?.. — Михел протянул ему руку. Кейс крепко похлопал по плечу. Симон принимал благодарности, в ответ улыбаясь до ушей.

— Ах, ребята, приятно иногда делать подарки. Эти детские мордочки. А мне всего-то надо было кое с кем переговорить — и вот…

Про кучу подарков в середине комнаты, которую мы сами приготовили для детей, мгновенно забыли. Как и про хот-доги, колу и другие вкусные вещи. Сначала надо было испробовать приставки.

Мы чувствовали себя немножко выбитыми из колеи роскошным подарком Симона. Михел раздраженно прореагировал на мой вопрос, куда мы дома денем эту приставку, и сказал, что если с ней так много проблем, он заберет ее к себе в офис. Иво и Ханнеке поссорились из-за того, чья очередь идти готовить кофе, Эверт предложил свои услуги, а дети пребывали в такой эйфории от компьютеров, что распаковывали остальные подарки безучастно и нехотя и вздыхали с досадой, что нужно было еще и стишки читать.

— Что за идиот? — ворчала Ханнеке. — Зачем он это делает? Что он хочет доказать? Он уже купил наших мужей, а теперь хочет купить и детей?

Мне казалось, она права, но я все-таки пыталась ее успокоить, чтобы предотвратить ссору, которую она сгоряча могла затеять с Симоном. Возможно, он сделал это из лучших побуждений. Он хотел разделить с нами свой успех, ему нравится делать подарки, и нечего зацикливаться на этом. Она поднесла свой бокал с вином к моему и пообещала, что будет держать язык за зубами, ради детей.

— Но тебе я все-таки скажу. Такие номера ему больше нечего отмачивать. Строить из себя богатого дядюшку. Как будто мы — кучка бедняков.

Вдруг раздался звон разбитого стекла. Мы оглянулись. Эверт, разгорячившись, схватил Симона за лацканы пиджака. Симон нервно смеялся и, подняв руки вверх, смотрел на нас умоляющим взглядом.

— Ну хватит, Эверт, это же детский праздник… Давай не будем, не сейчас…

Эверт начал трясти его. Его подбородок и сжатые губы дрожали. По щекам текли слезы. Бабетт и Патриция вскочили с места, подбежали к мужьям и стали растаскивать их в разные стороны. Бабетт вопила в ухо Эверту, чтобы он вел себя нормально и отпустил Симона. Эверт притянул к себе Симона, прорычал ему в лицо «мудак» и с силой отшвырнул от себя.

— Пусть оставит меня в покое! — крикнул он и в полном отчаянии выбежал из комнаты. Ханнеке бросилась за ним. Патриция склонилась над всхлипывающей Бабетт.

— Ах, ах, — сказала Анжела, потирая руки, — он опять сорвался. В самом деле. Ему опять плохо…

Симон поправил пиджак, плеснул воды в лицо и с непонимающим и невинным видом развел руками.

— Простите, ребята. У нас тут с Эвертом один вопрос… По делу, не личное, но он, как оказалось, не разделяет эти понятия. П-ф-ф, пивка бы. Поставь какую-нибудь музыку повеселее, Иво. Не будем портить вечер из-за ерунды.

На следующий день Ханнеке не проронила ни слова о происшедшем накануне. Она сказала, что обещала Эверту и Бабетт молчать.

— Но ничего хорошего не жди, Карен. Вот увидишь, нашему «клубу гурманов» скоро придет конец.