— Как ты себя чувствуешь?
Мой обеспокоенный взгляд пронизывает ее насквозь, внимательно оглядывая, выискивая, но Ким только улыбается мне поверх чашки с утренним кофе.
— Прекрасно, — смеется она, подмигнув мне. На часах — шесть тридцать, за окном вовсю светлеет в рассвете, через высокие окна в кухню проникает золотисто-голубое свечение, окрашивая всё вокруг мягким цветом спокойствия и гармонии. Ким сидит за барной стойкой, попивая кофе на высоком деревянном стуле. Перед ней миска с хлопьями и кофе. Я же наотрез отказался завтракать.
Вчера ночью я словно с цепи сорвался и это приносит мне лёгкое беспокойство. Что-то в ней изменилось. Я не могу объяснить сам себе, что именно, но я чувствую, что это так.
Ласковые солнечные лучи мягко касаются её, и я смотрю, как Ким довольно жмурится, подставив лицо солнцу. Я стою напротив нее со стаканом воды в руке и продолжаю сверлить её взглядом. Она открывает один глаз, продолжая жмуриться вторым:
— Ну, что не так?
Я наклоняю голову, ставлю стакан на столешницу и быстро встряхиваю головой, словно отряхиваясь от наваждения.
— Прости, — бормочу я, избегая встречаться с ней взглядом. — Пойду разбужу Оливию.
— Не надо, я сама, — Ким спрыгивает со стула, поставив чашку, она подходит и обнимает меня за шею ладошками. Она тянется на носочках, нежно целуя меня в щеку.
— Знаешь, мне понравилось то, каким ты был этой ночью. Таким несдержанным и страстным. Мой ненасытный тигр.
Я сглатываю. Что с ней? Она ещё никогда со мной не флиртовала. Я не скажу, что мне это не нравится, — видеть кокетливую Ким с задорным блеском в глазах и соблазнительной ухмылкой на пухлых губах — это что-то новое для меня.
— Ну чего ты застыл? — Ким нужно улыбается, поглаживая мою щеку. — Давай же, поцелуй меня, любимый, — просит она.
Я чувствую, как дрогнули мышцы на моих плечах. Ее ресницы легонько опускаются, и я удивлённо смотрю на нее со смесью сомнения и неуверенности. Я едва узнаю свой внезапно тронутый голос — низкий, взволнованный, неровный:
— Как ты меня назвала?
— Любимый, — повторяет она, улыбнувшись. — Ну, знаешь, так обычно называют тех, кого…
— Господи, Ким, — я притягиваю ее к себе так крепко, что на миг забываю о том, насколько она хрупкая для меня. Я с жаром впиваясь в ее рот и целую так крепко и глубоко, что у меня самого сводит лёгкие. Кимберли отвечает мне так, словно только этого и ждала. Она затеяла эту игру и искусно ведёт её, а я впервые ей поддаюсь, дав возможность любимой женщине почувствовать себя главной. Наконец, когда воздух в лёгких испит до дна, а губы пламенеют неистовым сжигающим поцелуем, мы отрываемся друг от друга и смотрим друг другу в глаза, тяжёло дыша. Я сжимаю ее талию чуть крепче, чувствуя под пальцами тонкую ткань моей белой рубашки на ней, — ещё один верный способ окончательно свести меня с ума, — и опускаю голову ей на плечо, прижавшись к изгибу ее шеи, пока она мягко гладит мой затылок. Я замечаю, что прошлая ночь изменила и меня тоже. Может быть, потому что она была другой, не такой, как все предыдущие.
— Тебе лучше не говорить мне такие вещи сейчас, — глухо говорю я ей в шею.
— Почему?
— Потому что иначе я никуда не поеду и мы оба снова окажемся на кровати меньше, чем через минуту.
Она смеётся:
— Думаешь, я буду против?
Она отстраняется, осторожно взяв мое лицо в свои ладошки, наверное ожидая встретиться с моей ответной ухмылкой, однако, к ее удивлению, я не улыбаюсь. Я вижу, как задорный блеск в ее глазах гаснет и улыбка медленно сужается на губах, наполняя ее лицо тщательно сдерживаемым вопросительным замешательством, которое только усиливается, когда я провожу большим пальцем по ее губам, глядя на нее с отрешенной задумчивостью.
— Я должен разбудить Оливию, — неожиданно хриплым голосом говорю я.
И я ухожу, оставив Ким недоуменно смотреть мне вслед.