Ключи к смыслу жизни

Общество развлечений. Пожар в клубе «Хромая лошадь» и упражнение Болванщика из «Алисы в Стране чудес»

В пожаре 5-го декабря 2009 года в городе Пермь погибло более 150 человек. Этих людей не стало, потому что однажды вечером они пошли развлекаться. Связана их судьба с понятием «развле­чение» или нет?

Я не знаю, стоит ли в книге поднимать эту тему публицистики или нет. Однако именно она, не интересующая СМИ, проблема развлечений разделила всех, кто читает газеты, смотрит телеви­зор или посещает Интернет, на две неравные части. Одна, чуть меньшая, искренне сопереживает и считает виноватой во всем администрацию клуба и коррупцию чиновников. Вторая, на мой взгляд, чуть большая, считает... «так им и надо» или, и того хуже, «если бы их больше сгорело, то и дышать было бы легче».

Не хочется даже думать, что второе мнение разделяет огромное множество людей. Однако это правда. Просто это тот род правды, о которой у нас даже пишущая публика предпочитает не задумы­ваться.

Я, во всяком случае, предпочитаю думать, что это мнение не имеет отношения к смерти конкретных людей. В этих высказыва­ниях сформулировано отношение к развлечениям вообще. Гово­рящие так люди не понимают, зачем человеку нужно бессмыслен­но проводить время, одновременно завидуя тому, что они считают «легкой жизнью».

Но «легкой жизнью» развлечения никак нельзя считать. Пусть тот, кто так считает, попробует продержаться хотя бы одну ночь на танцполе! А если так почти каждую ночь? А если так проводить почти все ночи? А если при этом еще как-то учиться и работать днем? В любом случае деньги на билеты каким-то образом до­бывать нужно.

Все это превращается в достаточно тяжелый труд. Нужно все-таки попытаться понять, ради чего люди прикладывают такие уси­лия. Иначе их смерть действительно окажется бессмысленной.

В своем великом романе «Мост короля Людовика Святого» Торнтон Уайльдер исследовал судьбы людей, погибших в миг раз­рушения древнего веревочного моста над пропастью. В романе их жизни оказались связанными. Это была не прямая связь. На тот мост, по мнению автора, людей привело разочарование в жизни. Точнее, утрата ощущения смысла собственного существования у каждого в результате своей истории, не похожей на истории дру­гих. Каждый из них по своим причинам хотел, чтобы произошло что-то, что выведет их из тупика собственного существования — и... мост обрушился.

Я далек от любых прямых аналогий. Подавляющее большин­ство из пришедших в тот вечер в «Хромую лошадь» наверняка не искали случая свести счеты с жизнью.

Однако смерть как часть судьбы человеческой, наверное, яв­ляется частью человеческой гениальности. Или смерть обладает своей собственной гениальностью. Жизнь может гениальностью не отличаться. Смерть гениальна всегда...

Можем ли мы осмелиться расшифровать некоторые ее мета­форы?

Зачем толпы молодых людей собираются в ночных клубах?

Наверное, это происходит потому, что они не хотят жить днев­ной жизнью, полной забот, предпочитая ей жизнь ночную, напол­ненную развлечениями. Они, почти как герои романа, считают обычную жизнь, не наполненную огнями и мишурой развлече­ний, — бессмысленной. Почему?

О смысле жизни, следовательно, и о бессмыслице написаны сотни забытых нами трактатов. Может быть, будет проще, а в данном случае и важнее, начать с того, что большинство совре­менных молодых людей ощущает как альтернативу этой самой бессмыслице. То есть как раз с развлечений.

О развлечениях у нас пишут поразительно мало. Складывается впечатление, что это некое табу — священная корова современ­ной культуры: говорите о чем угодно, только не трогайте моих развлечений.

Еще бы! Если задуматься, то именно развлечения осознаются подавляющим большинством наших современников, как смысл человеческого существования.

Для чего человек работает?

Для того чтобы заработать себе на возможность развлекаться. Зачем человек стремится к богатству?

Для того чтобы заработать себе право непрерывно развлекать­ся. Почему мы завидуем ближнему своему?

Да потому, что все время считаем, что у него больше возмож­ностей развлекаться, чем у нас.

Похоже, что право на развлечение практически полностью подменило собой неактуальное — «беспонтовое» понятие «смысл жизни».

Может быть, и трагедии происходят в конечном итоге оттого, что мы никак не можем понять, чего же мы хотим, когда хотим развлекаться.

Само слово «развлечение», по всей видимости, лишь недавно приобрело особый — «сакральный» — смысл. Во всяком случае, толковые словари не приводят никаких отличий между понятия­ми «развлечение», «отдых», «досуг», «игра» и т. д.

Однако некоторое отличие почувствовать все-таки можно, иначе русскому языку просто не понадобилось бы такое количе­ство слов для обозначения схожих форм провождения времени.

Кроме того, обращает на себя внимание схожесть этого слова с целым рядом других слов русского языка, обозначающих деле­ние целого на части: «разделение», «раздевание», «разоблачение». Приставка раз- придает обратный смысл действию, которое обо­значается исходным глаголом: одевание — раздевание.

Существует и исходный глагол «влечь», который образует при­вычное нашему слуху отглагольное существительное «влечение».

Понятие «развлечение» в результате будет означать то же са­мое, что и отвлечение, то есть действие, уводящее в сторону от основного влечения. При этом в самих словах ощущается при­сутствие некоторого направления, вектора, если хотите. «Отвле­чение» — это смена направления вектора: наше внимание было занято одним делом, мы переключили его на что-то другое, чтобы потом вернуться к исходному вектору. А «развлечение» образует что-то вроде перехода вектора в скаляр, то есть в некую базовую и постоянно существующую величину. Или, если хотите, в единицу жизнедеятельности, из которой будут формироваться все векто­ры внимания или влечений.

Простите меня за математическое отступление. Просто я не смог придумать другой метафоры, чтобы объяснить. «Отвлечение» подразумевает временное переключение внимания. «Развлечение» имеет в виду отключение внимания от себя самого, точнее говоря, от главной задачи своей жизни или от того самого смысла жизни.

Слова «главная задача» или «миссия» жизни сегодня звучат не­привычно. Слово «долг» имеет явно негативный оттенок. Дела об­стоят именно так потому, что их подменило понятие «развлечение».

Русская культура необратимо меняется, потому что в ней смысл постепенно заменяется своей противоположностью — бессмыс­ленностью.

Действительно, разве мы сегодня пытаемся обсуждать со свои­ми детьми такие понятия, как «миссия человека» или «судьба». Нет... мы не пытаемся. Мы сами давно перестали задумываться о том, что это такое. Мы надеемся, что эти вещи нашим детям рас­скажут в школе... На уроках обществоведения, наверное... В лю­бом случае, ответы на эти вопросы наверняка знают астрологи и гадалки.

А у нас и без этого нет времени... на свои развлечения.

Вместе с тем вопросы взаимоотношения судьбы и случайности были проблемой, которая мучила русскую душу. Помните лер­монтовского «Фаталиста»?

Мы его проходили в школе...

Для философа Николая Бердяева «личность есть единство судьбы».

В русских метафорах судьба велит человеку, ведет его, смеется над ним, но при этом свою судьбу можно узнать; человек посто­янно в диалоге с нею, и тогда судьба становится средством по­стичь личную совесть. Судьба как дорога — терниста и извили­ста, а путь свой мы все выбираем сами; в конечном счете судьба человека зависит от него самого. Судьба — это жизненный путь со своею целью, движение жизни, а не высший закон, которому нужно следовать. На этом пути с человеком происходят случай­ности, которые пытаются его с истинного пути сбить. Во всяком случае, случайности позволяют задуматься. Они помогают уви­деть некую закономерность движения. Иначе выполненная или невыполненная человеком миссия будет понятна только окру­жающим... после смерти самого носителя судьбы.

Как вы понимаете, тема русской судьбы в одной главе вряд ли поместится. Однако в уже сказанном есть одна явная закономер­ность. Если сам человек не будет задумываться о том, зачем при­шел в этот мир, за него об этом обязательно задумаются другие.

Здесь таится еще один неявный смысл слова «развлечение».

Проблемы, схожие с трагедией в «Хромой лошади», возникают потому, что человек больше не может развлекать себя сам, то есть развлекаться.

Парадокс?

Никакого парадокса. Человек может в одиночку играть, отды­хать, даже забавляться.

Но развлечениями мы называем совсем другое: развлечение для нас кто-то должен организовать.

Развлечения предполагают существование Его Величества Аниматора, который будет создавать нам удовольствия и наслаж­дения. Он, в отличие от нас, умеет это делать. «Аниматор» может быть эстрадной звездой, телеведущим, экскурсоводом, автором компьютерной игры, к сожалению, даже... священником.

В любом случае он — профессионал, который создает для нас развлечения.

Игра — это совсем другое понятие. Если опираться на метафо­ру «игры как культуры», автором которой является Й. Хейзинга, то игра — это тот самый вид человеческой деятельности, который позволяет человеку постичь свою миссию или свою подлинную судьбу.

Крупный психоаналитик Дональд Винникот основывал свой анализ личности на существовании трех равнозначных про­странств человеческой души. Это пространства реальности, вооб­ражения и игры. В игре реальный и воображаемый планы деятель­ности совмещаются. С ее помощью и взрослый человек, и ребенок исследуют свои возможности. В игре мы создаем проект своего собственного мира, исследуем свои творческие способности.

Игра это, собственно говоря, форма транса — своего рода мо­дель общения с богами в «точке Розанова».

Игра всегда является «сужением общественной воронки». Игра взрослого человека — это исследование его личных возможно­стей и его личной судьбы, поэтому она может становиться... со­циально опасной. На это указывали еще Платон и Конфуций. Наши игры находятся вне общественных интересов — «по другую сторону общества», как писал Конфуций. Игра всегда на стороне личной судьбы.

В отличие от развлечений. Поскольку развлечениями мы, в большинстве своем, называем вещи, одобряемые и контролируе­мые обществом.

Развлекался ли Петр I, когда стриг бороды боярам, поил их водкой и заставлял изображать священников? Скорее, это были жестокие игры, в которых царь исследовал свои «творческие» возможности.

Может быть, это происходило оттого, что его родители, при­мерно так же как мы с вами, были слишком заняты, и он не на­игрался в детстве?

Развлекаться Петр ездил в Немецкую слободу, к Анне Монс и Францу Лефорту — они были его «аниматорами». И Лефорт стал человеком, который имел самое длительное влияние на «неуправ­ляемого» царя. Его имя сохранилось в веках в названии... Лефор­товского морга, которое знает каждый москвич. Здание морга — мрачная метафора народной памяти о царских развлечениях.

Право «развлекаться» — вести праздную жизнь — с древних времен и до наших дней закреплено за привилегированными группами общества. Аристократы были обязаны вести праздный образ жизни, чередуя войну и политику с балами и рыцарскими турнирами.

Мы с вами можем сказать, почему праздность была обязанно­стью или долгом аристократии. В ходе столетий власть аристо­кратии подменила собой духовную власть — власть шаманов и жрецов. С точки зрения внешнего наблюдателя, жизнь духа — это праздная жизнь. Монах может часами и днями сидеть в медита­ции, он — бездельник! Периоды безделья были нужны шаманам для того, чтобы принести племени весть о том, что делать дальше.

Праздность аристократии во времена Людовика XIV во Франции тоже именовалась «периодами раздумья». И снова — обратите внимание на эту вездесущую приставку «раз-». В русском языке раздумье это не период думанья, это время освобождения от дум, необходимое для того, чтобы почувствовать «луч от Бога».

Помните? — белые грибы при длительной жаре становятся ядо­витыми. Аристократы достаточно быстро забыли о том, что такое духовная работа. Осталась лишь праздность — внешняя форма или подмены медитации. Однако природа не терпит пустоты, а уж душа человеческая — тем более. Периоды праздности нужно было чем-то занять. В те времена, наверное, и родилось страшное словосочетание «убить время».

В конце жизни мы говорим: «Как мало времени осталось...». А в молодости и зрелости стремимся это самое время убивать. Жутковатый парадокс. Ведь убийство времени оказывается убий­ством самой жизни, ее длительности. Возможно, что в этих сло­вах тоже кроется какая-то подмена, какое-то непонятое нами ду­ховное чувство...

У итальянского духовного бунтаря Юлиуса Эволы я обнару­жил блестящее описание двух цивилизаций: цивилизации про­странства и цивилизации времени. «Современные цивилизации являются истребителями пространства, традиционные — истре­бителями времени.

Первые — современные цивилизации — ошеломляют той ли­хорадочной скоростью, с которой они поглощают пространство, производя неисчерпаемый арсенал механических средств, пред­назначенных для максимального сокращения всякой дистанции, всякого расстояния, стягивая рассеянное по множеству мест, пре­вращая его в повсеместно доступное.

Им присущи доведенная до предела потребность иметь, смут­ный страх перед всем отдаленным, уединенным, глубоким и дале­ким, стремление повсеместно распространять себя, максимально расширять себя, узнавать себя в чем угодно, обнаруживать себя везде и повсюду, только не в себе самом».

Мы убиваем время, захватывая пространство. Это могут быть разные пространства: пространства экзотических путешествий, пространства ночных клубов или виртуальные пространства. Попыткой захвата пространства являются экстремальные виды спорта и основные признаки наших «силы, влияния и значимо­сти»: дорогие автомобили, сверхмощные мотоциклы и огромные пустые загородные коттеджи-дворцы. Приобретая все это, мы до­казываем свою власть над пространством и убиваем время. Мы суетимся. В строгом смысле этого слова, суета это и есть лихора­дочное захватывание пространства. Суетясь, мы убиваем время. Мы мечемся по пространству для того, чтобы сохранить ощуще­ние вечной молодости, ощущение того, что времени у нас предо­статочно. Мы убиваем время, потому что боимся его, и не делаем ничего для того, чтобы время сохранить.

«Традиционные цивилизации, в отличие от современных, на­против, поражают своим постоянством, своей идентичностью, незыблемо и неизменно хранимой среди бурлящего потока исто­рии... Они напоминают неприступные бастионы, о которые раз­бивается поток времени и истории...

В традиционных цивилизациях существовала особая концеп­ция времени, имевшая циклический и периодический характер, в отличие от его современной трактовки как линейного и необ­ратимого... Они имели постоянное намерение вернуть время к истокам (отсюда цикличность), в некотором смысле, уничтожить в нем то, что принадлежит простому историческому становле­нию, обуздать время так, чтобы оно выражало или отражало надысторические, сакральные или метафизические структуры, как правило, связанные с мифом. В этом понимании времени как «подвижного образа вечности», а не как «истории», оно и обре­тало свою ценность и смысл. Вернуться к корням означало об­новиться, приникнуть к источникам вечной молодости, засвиде­тельствовать свое духовное постоянство вопреки временности...

«Историческое сознание», неотделимое от ситуации современ­ности, только заделывает эту пробоину, провал человека во вре­менность, что, однако, выдается за завоевание последнего чело­века, то есть человека эпохи сумерек духа».

Происходит вот что. Мы снова обнаруживаем подмену, симу­ляцию. Наша суета — лишь судорожная попытка забыть о вре­мени или убить его. Эта попытка дает человеку иллюзию вечного существования.

Однако когда-то существовали и, наверное, существуют сейчас люди, способные воспринимать время как циклический процесс, процесс вечного возвращения к своим истокам. Нильс Бор сказал когда-то, что у вечно суетящегося и вечно куда-то спешащего че­ловечества на самом деле есть все, что необходимо ему для жизни. Ему не хватает только одного — скамеечки в тихом парке, чтобы сесть и подумать.

Оказывается, эта скамеечка для раздумий, к которой мы воз­вращаемся год за годом, и является тем самым образом вечно­сти.

Так это или не так, но именно развлечения и являются главным методом убийства времени. Раз так, то нам стоит вернуться ко времени историческому и вспомнить, что разнообразные формы развлечений впервые появились во дворцах аристократии.

Естественно, феодал сам не организовывал своих развлечений. Постепенно развивалось и крепло незаметное сословие людей, которые обслуживали развлечения. Изначально это было функ­цией слуг.

Но это были слуги приближенные, личные и знакомые с ин­тимными тайнами хозяина. Севильский цирюльник Фигаро из пьесы Бомарше стал нарицательным образом этой незаметной общественной группы.

Кстати говоря, Торнтон Уайльдер описал эту тайную логику слуг в другом своем романе «Теофил Норт», так что мы двигаемся от одной его метафоры к другой.

Постепенно эти люди сосредоточили в своих руках не только методы влияния на своих хозяев, но и все средства воздействия на привычки и вкусы современников. Это они решали, какую музы­ку будет слушать их сеньор, какие книги будут находиться у него в библиотеке, какие художники будут писать его портрет, какие актеры будут играть в его театре. Разумеется, эту же музыку, эти же картины и эти же представления позже будет смотреть и про­стой народ.

Простонародная культура тоже никогда не стояла на месте. Но карнавальная и балаганная стихия — это стихия игры, в которой, надев маску, человек действительно развлекался, то есть получал возможность выразить свою подлинную суть. Карнавальная сти­хия во все времена была социально опасной. Вечные диссиденты устраивали в ней свои балаганы, в которых провоцировали народ на бунт.

Сословию приближенных слуг, точно так же, как и их госпо­дам, было выгодно, чтобы стихию игры заменила организованная и управляемая стихия развлечений.

Так, начиная со времен мрачного Средневековья, развивалось сословие будущих продюсеров.

Стоит ли удивляться тому, что в масштабах города Пермь вся социальная пирамида не только «грела руки» на «Хромой лоша­ди», но и посещала ее. Легкое опьянение, трансовая музыка не оставляют почти никаких возможностей для проявления инди­видуальности, кроме разрешенных. Точка транса заполнена до отказа. «Заигравшихся» выведет охрана.

Все это организовано до боли знакомой по учебнику истории феодальной системой отношений, где вместо экономики суще­ствует «оброк», то есть дележ «натуральными средствами» между хозяевами и теми самыми «фигаро» — организаторами их интим­ных развлечений.

Правда, в феодальные времена еще существовала «аристокра­тия духа», помнящая свой долг. От новой аристократии, веду­щей свое происхождение от приближенных слуг, этого ожидать не приходится. Сегодня есть много желающих занять пустующее место духовной аристократии.

Однако большая часть современных мыслителей, философов, публицистов проданы с головы до пят. Сегодня они являются слугами правящей «элиты» — проще говоря, денежных мешков. Большинство из них хотят «жить как все», то есть получить свою порцию развлечений.

Подавляющее число медицинских исследований последнего времени нацелено только на то, чтобы получить деньги фармако­логических компаний, а вовсе не направлено на заботу о пациенте. Можно говорить и шире: большая часть научных исследований, размышлений, поисков, оформленных в виде научных работ, ста­тей или лекций для студентов, должны служить только «практиче­ской пользе» — приносить прибыль. Иначе иссякнут инвестиции.

Дух и ум отныне служат развлечениям, то есть плоти. Дух кла­няется ей и благодарит за подачку. Интеллектуал старается уго­дить тем самым шариковым, которых он еще недавно даже не замечал. Он старательно матерится и преданно повторяет тупые и бессмысленные высказывания политиков, обезличенные до неузнаваемости PR-агентствами.

Он заискивает, хочет вызвать одобрительную пьяную усмешку бывшего слуги. Он хочет быть для них «своим», таким же «крутым мужиком», как они, фактически претендуя на мужественность гориллы.

Григорий Перельман, великий математик, сделавший то, что казалось невозможным, доказав гипотезу Пуанкаре, отказался от премии в миллион долларов вовсе не случайно. Я думаю, он понимает, что получение этих денег изменит его жизнь. Он, как многие, незаметно, шаг за шагом, из гения, способного мыслить, превратится в человека, обслуживающего деньги. А это значит — неминуемо станет слугой какого-то банка или другого представи­теля «денежных мешков».

Но понимать такие «грустные» вещи в наше время, само по себе является участью «белых ворон».

Не участвующие в этой пирамиде молодые люди, приходящие в ночной клуб, получают стопроцентную иллюзию счастья, ко­торая, в частности, заключается и в ощущении принадлежности к классу господ, то есть имеющих право вести праздную жизнь и ни о чем не думать.

Абсолютная праздность и абсолютное отсутствие мыслей воз­можно только в одном состоянии души — это ее смерть.

Конечно, нарастающее обезличивание — деградация индиви­дуальности — вызывает протест и самой молодежи. Однако сегод­няшний молодой человек не владеет инструментами самоанализа, он не в состоянии понять, против чего протестует. Поэтому такой процесс, лишенный какой-либо идеологии и минимального пла­на действий, приводит «бунтарей без причины» к бессмыслен­ному насилию, интеллектуальной деградации и самой страшной форме рабства — безропотному подчинению своему «развлекаю­щемуся Я». Вот что писал по этому поводу Юлиус Эвола:

«...по мере взросления, все чаще сталкиваясь с необходимо­стью решать насущные проблемы материально-экономического плана, молодежь этого типа быстро приспосабливается к текущей рутине, присущей профессиональной, хозяйственной и социаль­ной жизни современного мира, ни во что не погружается глубоко, и легко совершает плавный переход от одной формы ничтожного существования к другой».

В сущности, это и есть смысл трагической метафоры пожара в «Хромой лошади». «Создатели развлечений» несколько столетий старательно подменяли счастье удовольствием. В конце концов, они запутались сами. Слово «счастье» стало синонимом возмож­ности участвовать в развлечениях, то есть синонимом той самой праздности господ, и для них тоже.

Тот факт, что господин в периоды праздности праздновал вы­полнение своей основной жизненной задачи, как бы эта основная задача ни была сформулирована: в виде захвата новых владений, поддержания родственных связей или утверждения религиоз­ной веры, символом которой он являлся, — незаметно остался за скобками. Главная функция праздности, как сказали бы сейчас, была имиджевой. Праздность служила подтверждением богопо­добности и всемогущества владыки, показывала, что он с легко­стью справляется с задачами своего народа или государства.

Подобной подмене в нашей стране способствовало еще одно свойство развлечений. Развлечением современный человек назы­вает действие коллективное. «Отдыхать», «играть» или «веселить­ся» можно в одиночку. «Развлекаться» можно только в компании.

В нашей стране и в нашем языке счастье — это состояние со­вмещения частей. Восстановление утраченной целостности. Это — со-частью, то есть, совместная доля многих. У нас всег­да считалось чем-то неприличным быть счастливым в одиночку. Такое счастье именовалось скорее везением, а о везении нельзя говорить вслух — иначе удача отвернется. Слово «везение» про­изошло от старорусского «вазнь» — «выпадение». Счастье нельзя получить, оно выпадает на долю того человека, который упорно придерживается своей внутренней задачи, несмотря на мнение окружающих и доводы рассудка.

И раньше, и сейчас такие люди именовались в народе дурака­ми. Дурак — это человек, сознание которого открыто для голоса совести. Этот голос наши предки считали голосом Бога, по своей воле посылающего счастье и удачу человеку, решившемуся дей­ствовать, несмотря на обстоятельства.

Значит, «дурак» — это шаман — человек, находящийся в не­прерывном общении с «лучом от Бога» и, поэтому, для внешнего наблюдателя выглядящий как бездельник или чудак — «человек не от мира сего».

Удивительно точной метафорой судьбы является то, что одного из последних «дураков» Советского Союза — Иосифа Бродско­го — осудили именно за тунеядство. То, что творчество является формой деятельности, он на суде доказать так и не смог.

Что-то важное мы перепутали.

Перепутали мы, между прочим, и значение русского междо­метия «авось». В толковании Владимира Даля, это понятие зна­чило «может быть, сбудется». Его исконный смысл ближе всего к понятию отчаянной храбрости: «а вот поглядим!» — я совершу поступок, а там «будь, как будет». «Авось хоть брось!» — в совре­менном языке к слову «авось» ближе всего упрямое: «Все равно сделаю!» — я совершу поступок, несмотря на обстоятельства: «...а я все равно ее люблю!»

«Авось...» значило: «Я слышу голос своего призвания и посту­плю в соответствии с ним, а не с тем, что рекомендует мне обще­ство и его мораль».

Не только русским присущ этот жест отчаянной храбрости: у испанцев duende предстает как необъяснимая сила «гибельного восторга», которая бросает человека в самые безнадежные пред­приятия, когда шансов на успех уже нет никаких. Не фатализм, а готовность мужественно идти на риск, а вместе с тем и осужде­ние тех, кто надеется только на удачу, не доверяя главной задаче своей жизни, которая в конечном итоге и определяет личность — судьбу.

Наше сегодняшнее отношение к слову «авось» — это тоже под­мена. Рассуждения о ленивом фатализме целого народа превра­щаются в попытку убедить нас в том, что усилия, направленные на поиски своей индивидуальной судьбы, смысла собственной жизни, — бессмысленны. И беда, и счастье случаются сами со­бой — к чему усилия? Давайте развлекаться!

«Ленивый фатализм» — это обобщение. Вы никогда не заду­мывались, почему нас обижают любые обобщения? Как только статистика, психология или просто бытовая речь относят нас к какому-нибудь типу или категории, это вызывает обиду и жела­ние доказать, что ты к этой категории никакого отношения не имеешь. Все бабы, конечно, дуры, а мужики, разумеется, своло­чи. Только каждый по отдельности стремится доказать, что он «не мужик» и, конечно, «не баба». Как бы мы ни противились этому факту, мы живем в эпоху индивидуализма. Каждая «баба» не хочет быть просто бабой, она хочет быть бабой особенной, не похожей на всех остальных. А каждый «мужик» больше не желает быть про­сто мужиком, он хочет быть пусть и мужичком, но единственным и неповторимым.

Эволюцию человечества можно описать как эволюцию раз­личий. Свойствами уникальности и особенности сначала обла­дало только племя или род. Гениальность одиночки внутри пле­мени считалась болезнью. Самостоятельно думающие одиночки изгонялись. Затем понятие рода расширилось и стало народом. В народ или государство объединялось некоторое множество племен, которые передавали свое право на уникальность соот­ветствующей государственной элите: дворянству, аристократии, а позднее — своим представителям в парламенте. Элита демон­стрировала свою индивидуальность своими развлечениями. Ро­скошь королевского двора была в прямом смысле лицом народа. Убранство замков и дворцов состояло из сокровищ культуры — то есть коллективной индивидуальности народа, который они пред­ставляли и над которым властвовали.

Культура, сосредоточенная во дворцах и замках, была несрав­нимо более разнообразна, чем та, которую могли позволить себе родоплеменные отношения. Вектор развития человеческой гени­альности в истории, несомненно, направлен к росту разнообра­зия форм и проявлений деятельности человеческой души.

Пределом разнообразия является необходимость творчества каждой отдельной личности. Эту мысль трудно подвергнуть со­мнению по той причине, что разнообразие заложено в нас ге­нетически. Как известно, каждый человек имеет неповторимый геном, а вместе с ним и неповторимые отпечатки пальцев, непо­вторимые пропорции тела и неповторимый характер.

Похоже, что закон нарастания отличий абсолютно неумолим. Как врачу, мне всегда казалось, что рак — это болезнь, предупреждаю­щая человечество о физической невозможности «быть как все», о невозможности слиться с окружающими и стать незаметным. В ме­тафоре злокачественной опухоли можно увидеть указание на невоз­можность клонирования: неотличимые, недифференцированные клетки как элементы общества начинают бесконтрольно расти, уничтожая сам организм или общество, состоящее из высокодифференцированных «клеток», каждая из которых выполняет свою задачу, только за счет которой и возможна связь со всеми осталь­ными клетками организма или общества. Нет иммунологических характеристик индивидуальности — клетка становится раковой.

То же самое можно сказать о метафоре СПИДа, который, воз­никая на волне «сексуальной революции», как будто оберегает людей от обесценивающихся сексуальных отношений, во время которых интимная близость с половым партнером мало чем от­личается как от предыдущей, так и от последующей.

Возможно, именно так проявляется та самая гениальность животного начала в человеке, которое ближе к создателю, чем наш разум...

Опасные слова: можно ли представить себе большую жизнен­ную катастрофу, чем рак или СПИД!

Только, как это ни страшно признавать, иногда несчастье — катастрофа и составляет единственный смысл индивидуальной человеческой жизни.

Это еще одна сторона метафоры трагедии в «Хромой лошади».

Что бы мы знали о жизни погибших людей, если бы не их тра­гическая смерть, внезапно сделавшая их жизни осмысленными для всего остального человечества?

Стремясь быть яркими индивидуальностями, мы почему-то с легкостью соглашаемся быть неотличимыми друг от друга во вре­мя развлечений. Зайдите в любой ночной клуб: стремящиеся на словах к оригинальности молодые люди становятся на деле по­хожими друг на друга, как близнецы.

Мода, при посредстве которой создатели развлечений обеща­ют молодым людям вхождение в элиту, на деле устраняет разли­чия и превращает развлекающихся в легко управляемое пастухом стадо жертвенных овец. Возникающее ощущение бессмысленной жертвы неведомому богу усиливает ощущение ужаса от произо­шедшего в Перми.

Как мы уже сказали в предыдущей главе, — глупость это и есть смерть. Как больно слышать слова русских — добрых по своей природе людей: «туда им и дорога»! Но когда начинаешь задумываться, понимаешь, что говорившие эти жестокие слова люди думали: они все равно уже мертвые... как клетки раковой опухоли.

Нет, развлечения убивать человека не должны. Личность уби­вает понимание развлечения как смысла жизни — вот в чем смер­тельная опасность.

Здесь кроется еще одна ловушка мира развлечений. Понимая его как цель человеческого существования, мы утрачиваем чув­ство опасности, ведь мир развлечений — это мир надувных ре­зиновых игрушек. В компьютерной игре у героя не одна жизнь, а несколько. У игрока появляется ощущение, что и в реальном мире его жизнь можно «перезагрузить». Невидимые «анимато­ры» — хозяева мира развлечений — обязательно появятся и спа­сут. Во время развлечений ход игры зависит только от ее органи­затора. Это и есть предел человеческой глупости, изображенной на картине Босха, из предыдущей главы.

Я хочу сказать, что если и возможно состояние смерти гениаль­ности, то это и есть раз-влечение, в смысле отсутствия раз-личий.

В этой книге мы, разумеется, играем в гениальность. Но при выполнении каждого упражнения эта игра должна перестать быть игрой автора и стать вашей личной игрой «в смысл жизни».

Даже во времена атеизма слово «любовь» было ключевым ду­ховным понятием нашей культуры. Исчезновение различий озна­чает исчезновение любви. Во время развлечений любви не бывает, хотя случается секс. Любовь или любовная игра возможны только до или после периода развлечений. Истина «все бабы — дуры, все мужики — сволочи» обидна, потому что она исключает любовь. «Все» не могут вступать в отношения любви со «всеми». Все — это «плебс» — безликая мертвая масса, которой можно манипулиро­вать, но которую нельзя любить.

Страстно увлекаться, испытывать жгучий интерес можно только к кому-то или чему-то, иному, чем ты сам. Клоны не мо­гут любить, поскольку они абсолютно прозрачны друг для друга. Любовь — это расширение индивидуальной бесконечности («ин­тимности» Розанова) на бесконечность другого человека.

В развлечениях растворяется и исчезает главное усилие чело­веческое — это усилие любви. Чувство ответственности — только эхо — результат этого усилия. Невозможно заставить человека от­ветственно относиться к нелюбимому делу или людям, которых человек не любит.

Развлечение отличается от игры тем, что «забивает» «точку Розанова» готовыми содержаниями. Оно представляет собой подмену или симулякр смысла жизни, поскольку, как и в случае банального опьянения, «сужение общественной воронки» — про­исходит, но вместо «луча от Бога» человек погружается в искус­ственные лазерные лучи и грохот дискотеки, исполняя не свое предназначение, а то, что предназначил для него организатор ночного действа.

Но все равно, это остается способом развоплощения, то есть тем, что мы называем привычным словом «расслабиться». Все это было бы не так страшно, если кроме развлечений человек мог бы найти время на игру: на концентрацию внимания на собственном внутреннем пространстве.

Но современная культура стремится к тому, чтобы не оставить на это времени. И человек постепенно перестает различать игру и развлечение.

Главный вывод из притчи о пожаре: развлечения приводят к тому, что мы больше не любим ни себя, ни друг друга. Какое равнодушие к собственной жизни должен испытывать человек, приходящий развлекаться и зажигать петарды в запечатанное со всех сторон помещение с выстланным соломой потолком... Ка­кое равнодушие испытывает тот, кто все это организовал.

Впрочем, ощущение нелюбви к себе у этих людей ничуть не бо­лее выражено, чем у тех, кто совершает самоубийства или вводит себе в кровь наркотики. Недаром, наверное, и то, и другое давно стали атрибутами ночной клубной жизни.

«Возлюби ближнего своего, как самого себя»: если ты не лю­бишь себя, ты не в состоянии полюбить другого. Ты не можешь любить ни своего ребенка, ни собственных клиентов. И дети, и клиенты становятся только инструментом для возвращения тво­ей любви к себе. Они не люди, они инструменты, служащие для доказательства твоей собственной правоты, ума — «я всех обхи­трил» — или просто для доказательства твоей собственной зна­чимости. Именно значимость подменяет любовь к себе в мире развлечений. Она дает право на праздность и делает невозможной любовь к другому.

Пермская трагедия выявляет все эти, незаметные на первый взгляд, подмены. Стремление к значимости делает безопасность клиентов ненужным фактором — «дополнительными расхода­ми». Подмена героического поступка («авось» наших предков) ленивым фатализмом — «авось пронесет» — превращает жизнь в бессмысленную азартную игру. Подмена счастья развлечени­ем превращает стремление к поступку в стремление к отключе­нию сознания в групповом действии. Подмена любви к человеку ощущением своего права на его использование приводит к от­сутствию ответственности за тех, кого ты «приручил». Миссия подразумевает ответственность за мир: ты родил ребенка — твоя ответственность в том, что бы вырастить хорошего человека для мира вселенной и вечности — любовь подразумевает то же самое. Развлечение как цель жизни подразумевает способ освобождения от ответственности.

Можно ли победить все это усилием бюрократии?

Не знаю. В конечном итоге состояние наших душ — лишь плод усилий разных бюрократий нескольких поколений. Преодоление начинается с осознания, с попытки читающего эти строки осо­знать свою нелюбовь к себе самому и к окружающим людям. Пре­одоление начинается с попытки сформулировать для себя задачу собственной жизни, острие «пурбы» в которой всегда направле­но на благо других людей — тех самых, которые, и в прямом, и в переносном смысле слова, сгорают в развлечениях.

Может быть, можно начать с того, чтобы перестать развлекать­ся и снова начать играть.

В конце концов, поиск главной миссии своей жизни для взрос­лого человека — это всего лишь игра, в которую мы играли детьми и разучились.

Давайте попробуем вспомнить.

Поиск миссии — вовсе не такое сложное дело, как кажется на первый взгляд.

В предыдущей главе мы уже начали поиск Миссии — того са­мого неуловимого смысла жизни.

В этой главе мы можем смело утверждать: для того чтобы ощу­тить смысл собственной жизни, нам необходимо понять, когда мы развлекаемся, то есть убиваем время, а когда играем, то есть останавливаем время и прикасаемся к вечности — ко времени вечному или Священному.

Упражнение «Алиса и Болванщик»

В замечательной сказке Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес» эти два состояния путает знаменитый Болванщик. Это один из самых запоминающихся образов сказки. Только не очень понятно, почему, прочитав о нем в детстве, мы помним его всю жизнь.

— Занято! Занято! Мест нет!

— Места сколько угодно! — возмутилась Алиса и уселась в боль­шое кресло во главе стола.

— Выпей вина, — бодро предложил Мартовский Заяц.

Алиса посмотрела на стол, но не увидела ни бутылки, ни рюмок.

— Я что-то его не вижу, — сказала она.

— Еще бы! Его здесь нет!— отвечал Мартовский Заяц.

— Зачем же вы мне его предлагаете! — рассердилась Алиса. — Это не очень-то вежливо.

— А зачем ты уселась без приглашения? — ответил Мартовский Заяц. — Это тоже невежливо!

— Я не знала, что это стол только для вас, — сказала Алиса. — Приборов здесь гораздо больше.

Конечно, в сказке можно найти множество уровней смысла, од­нако здесь мы встречаемся с ситуацией, удивительно похожей на те, о которых мы говорили. Алиса, оказываясь за столом, неожи­данно попадает в какую-то чужую игру, в которой для нее нет ме­ста. Это чаепитие — традиционный ритуал, который в культуре викторианской Англии был почему-то крайне важным. Нам с вами несложно понять почему: чайная церемония и в традиционных куль­турах — в Китае или в Японии — служит для создания транса. Она дает возможность пьющему чай «сузить свою общественную во­ронку» и остаться наедине с самим собой. Это одна из немногих при­нятых европейской культурой форм медитации.

Недаром участники ритуала предлагают Алисе несуществующее вино — то есть погрузиться в свое собственное, отличное от транса участников застолья, измененное состояние сознания.

Мы можем вынести отсюда один важный совет: создайте свою игру. Придумайте какой-то ритуал (например, то же самое чаепи­тие), во время которого вы будете разрешать себе обдумывать то, о чем мечтаете или то, чего вы боитесь. Ритуал позволяет оста­ваться на месте, никуда не бежать хотя бы на протяжении отве­денного вами на этот ритуал короткого времени.

Главное, чтобы этот ритуал был заполнен приятным вам, не тре­бующим напряженного внимания, занятием. Кроме чаепития, это может быть шитье, перебирание марок в альбоме, разглядывание репродукций, даже просто рисование на белом листе бумаги. Важно только, чтобы ритуал был ритуалом: всегда происходил в одном и том же месте и в одно и то же время. Уважительных причин для откладывания ритуала — не бывает.

— Чем ворон похож на конторку? — спросил он наконец.

— Так-то лучше, — подумала Алиса. — Загадки — это гораздо веселее...

— По-моему, это я могу отгадать, — сказала она вслух.

— Ты хочешь сказать, что думаешь, будто знаешь ответ на эту загадку?— спросил Мартовский Заяц.

— Совершенно верно, — согласилась Алиса.

— Так бы и сказала, — заметил Мартовский Заяц. — Нужно всегда говорить то, что думаешь.

— Я так и делаю, — поспешила объяснить Алиса. — По крайней мере... По крайней мере, я всегда думаю то, что говорю... а это одно и то же...

— Совсем не одно и то же, — возразил Болванщик. — Так ты еще, чего доброго, скажешь, будто «Я вижу то, что ем» и «Я ем то, что вижу», — одно и то же!

— Так ты еще скажешь, — проговорила, не открывая глаз, Соня, — будто «Я дышу, пока сплю», и «Я сплю, пока дышу», — одно и то же!

Загадки и парадоксы — это одна из форм медитации. Коаны дзен буддизма, суфийские истории о Хадже Насреддине, басни Эзопа и бас­ни Крылова,—всеэтоучебные истории, предназначенные для встречи человека с собственной гениальностью или смыслом жизни. Зигмунд Фрейд впервые в европейской культуре показал, что анекдот рабо­тает так же, как сновидение, вскрывая за счет содержащегося в нем парадокса истинное отношение человека к проблемам реальности.

Какие сказки вы любили в детстве?

Те басни, которые вы помните, не заглядывая в книжку, те исто­рии про Насреддина, которые вам запомнились, те анекдоты, кото­рые вы рассказываете особенно часто — по случаю или без него, — имеют для вас какой-то особенный смысл. Этот смысл ускользает от вас. Обдумывание анекдотов, сказок, любимых стихов или ба­сен — это занятие, которому вы можете предаваться во время ва­шего ежедневного ритуала.

— Какие смешные часы!— заметила она. — Они показывают чис­ло, а не час!

— А что тут такого?— пробормотал Болванщик. — Разве твои часы показывают год ?

— Конечно, нет, — отвечала с готовностью Алиса. — Ведь год тянется очень долго!

— Ну и у меня то же самое! — сказал Болванщик.

Алиса растерялась. В словах Болванщика как будто не было смыс­ла, хоть каждое слово в отдельности и было понятно.

— Я не совсем вас понимаю, — сказала она учтиво.

Болванщик имеет в виду ощущение вечной повторяемости собы­тий — главное ощущение вечности. Когда человек начинает прово­дить ритуал всегда, его жизнь оказывается имеющей отношение к этому самому «всегда».

— Отгадала загадку?— спросил Болванщик, снова поворачиваясь к Алисе.

— Нет, — ответила Алиса. — Сдаюсь. Какой же ответ?

— Понятия не имею, — сказал Болванщик.

— И я тоже, — подхватил Мартовский Заяц. Алиса вздохнула.

— Если вам нечего делать, — сказала она с досадой, — придумали бы что-нибудь получше загадок без ответа. А так только попусту теряете время!

— Если бы ты знала Время так же хорошо, как я, — сказал Бол­ванщик, — ты бы этого не сказала. Его не потеряешь! Не на такого напали!

— Не понимаю, — сказала Алиса.

— Еще бы!— презрительно встряхнул головой Болванщик. — Ты с ним небось никогда и не разговаривала!

— Может, и не разговаривала, — осторожно отвечала Алиса. — Зато не раз думала о том, как бы убить время!

— А-а! тогда все понятно, — сказал Болванщик. — Убить Время! Разве такое ему может понравиться! Если б ты с ним не ссорилась, могла бы просить у него все, что хочешь. Допустим, сейчас девять часов утра — пора идти на занятия. А ты шепнула ему словечко и — р-раз!— стрелка побежала вперед! Половина второго — обед!

Убийство времени — только иллюзия вечности. Убей его — и жизнь спрессуется в один стремительно пролетевший миг. За­полни его усилиями души — и время исчезнет, потеряет власть над твоим существованием.

— Только я кончил первый куплет, как кто-то сказал: «Конечно, лучше б он помолчал, но надо же как-то убить время!»

Королева как закричит: «Убить Время! Он хочет убить Время! Рубите ему голову!»

— Какая жестокость!— воскликнула Аписа.

— С тех пор, — продолжал грустно Болванщик, — Время для меня палец о палец не ударит! И на часах все шесть...

Тут Алису осенило.

— Поэтому здесь и накрыто к чаю ? — спросила она.

—Да, — отвечал Болванщик со вздохом. — Здесь всегда пора пить чай. Мы не успеваем даже посуду вымыть!

— И просто пересаживаетесь, да?— догадалась Алиса.

— Совершенно верно, — сказал Болванщик. — Выпьем чашку и пересядем к следующей.

— А когда дойдете до конца, тогда что? — рискнула спросить Алиса.

Раздумья потрачены бессмысленно, остановленное время превра­тилось в духовное пьянство. Болванщик увяз в нем как в болоте, по­грузился в вату.

— Так они и жили, — продолжала Соня сонным голосом, зевая и протирая глаза, — как рыбы в киселе. А еще они рисовали... всякую всячину... все, что начинается на М.

— Почему на М? — спросила Алиса.

— А почему бы и нет? — спросил Мартовский Заяц. Алиса промолчала.

— Мне бы тоже хотелось порисовать, — сказала она наконец. — У колодца.

— Порисовать и уколоться? — переспросил Заяц.

Соня меж тем закрыла глаза и задремала. Но тут Болванщик ее ущипнул, она взвизгнула и проснулась.

— ...начинается на М, — продолжала она. — Они рисовали мыше­ловки, месяц, математику, множество... Ты когда-нибудь видела, как рисуют множество ?

— Множество чего ? — спросила Алиса.

— Ничего, — отвечала Соня. — Просто множество!

— Не знаю, — начала Алиса, — может...

— А не знаешь — молчи, — оборвал ее Болванщик.

Состояние Сони — «рыбы в киселе» — это состояние, когда ты отдохнул так, что не можешь выбраться из отдыха, никак не мо­жешь преобразовать накопленного в действие. Соня предлагает еще одно замечательное упражнение: рисовать то, что приходит в голо­ву — множество и математику...

Преобразование чего-то отвлеченного во что-то конкретное, важное для человека, позволяет понять проблему, которая его муча­ет, уловить смысл этих проблем. Попробуйте во время вашего ритуа­ла нарисовать то, что предлагает Соня — и вы почувствуете то, о чем я говорю. Вся беда и Сони, и Башмачника заключается в том, что они — духовные пьяницы, результаты их чаепития предназначены только для себя. Они же не хотят пускать за стол никого другого — это и погружает в «кисель», из которого невозможно выпрыгнуть.

«Кисель» — это особое состояние жизненной энергии, своего рода парабиоз В. Введенского. Энергии хоть отбавляй. Потребность дей­ствовать вроде тоже есть. Однако все усилия кажутся «липкими» — равнозначно бессмысленными: все бесполезно — из колодца все равно не выбраться. В действительности, выход всегда есть, но он требу­ет усилия, затраченного на преобразования энергии. Киселя вокруг полным-полно, зачем еще сипы тратить? Можно, конечно, рассчи­тать, с какой скоростью крутить хвостом и спинным хребтом, чтобы попробовать из него выпрыгнуть. Но для этого нужно сформулировать цель, а это опасно: мало ли какая опасность ждет рыбу вне колодца. Выбирать приходится между этой опасностью и протуханием в ки­селе заживо. В самом прыжке рыбы из колодца — преобразовании по­тенциальной энергии в кинетическую — всегда есть риск и всегда есть противостояние реальности, которая, казалось бы, определила твое место в киселе или за столом Болванщика. Однако если вам хочется думать и творить, вы в любом случае противопоставляете себя миру, в котором эти свойства считаются опасными, поскольку нарушают равновесие не только киселя, но и самого колодца.

В качестве альтернативы, вспомните хотя бы чаепитие мисс Марту Агаты Кристи. Она предпочитала обдумывать преступле­ния за чаем, для того чтобы затем превратить обдумывание в дей­ствие по обнаружению преступника.

Существуют ли «упражнения за чаем», которые позволяют чув­ствовать и обдумывать варианты действия?

Да. Точнее говоря, это даже не упражнение, а одно магическое слово. Этого слова очень не любят в обществе развлечений. Ста­тистические опросы говорят о том, что это слово является врагом близких отношений между людьми.

Это слово «зачем». Человека опасно спрашивать, зачем он совершил тот или иной поступок, поскольку чаще всего, как мы уже говорили, наши действия лишены какой-либо доступной рассудку мотивации.

Именно это и происходит в отношениях между Алисой и компа­нией Болванщика. Она ведь все время пытается выяснить, зачем они совершают эту бесконечную церемонию, пересаживаясь с места на место. Но ответа так и не находится.

Зато мы можем, по крайней мере, во время ритуала, задать этот вопрос себе и постараться честно на него ответить.