Книга Асты

12

Среди бумаг, что дала мне Кэри, я обнаружила две фотографии. Не знаю, чем они привлекли мое внимание, так как ни Лиззи Ропер, ни ее муж красотой не отличались, и если судить по фотографиям, то умом и вкусом тоже. Она выглядела вульгарно, он — мрачно. Но тем не менее что-то в них зацепило меня. К тому же Аста знала их, или, на худой конец, о них. Она видела миссис Ропер в модной одежде и большой шляпе с перьями.

Мало кто любит читать что-то помимо книг, газет и журналов. Мне приходилось читать слишком много ксерокопий книжных страниц, не говоря уж о рукописях или бумагах, отпечатанных на машинке, и я без энтузиазма взялась за документы. Вначале просмотрела книги. Одна из них, в зеленом бумажном переплете, потрепанная, захватанная, оказалась из серии «Знаменитые судебные процессы Британии» издательства «Пингвин». Другая походила на самиздат — тонкая, без суперобложки и без названия. На корешке же оно стерлось. И только внутри, на форзаце, я обнаружила надпись — «Викторианская семья» и имя автора — Артур Ропер. Там же римскими цифрами была обозначена дата — MCMXXVI.^[21]

Из книги выпал листок бумаги. Им оказалась записка от Кэри. «Прочти сначала копию очерка Вард-Карпентера, затем „Пингвина“. Мемуары Артура можно и пропустить». Очерком Вард-Карпентера оказалась пачка помятых фотокопий с темными пятнами. Но теперь мне хотелось больше узнать о Ропере. Прежде чем заняться чтением, я поискала его имя в «Энциклопедии подлинных преступлений», которую редактировал мой автор исторических детективов.

Информации было не слишком много: Альфред Эйтин Ропер, родился в 1872 г. в Бери-Сент-Эдмундсе, Суффолк, умер в 1925 году в Кембридже. Обвинялся в убийстве своей жены Элизабет Луизы Ропер в Хэкни, Лондон, в июле 1905 года. Судебный процесс проходил в Центральном уголовном суде Лондона в октябре 1905 года и стал широко известен благодаря эффектному выступлению Говарда де Филипписа, королевского адвоката, защищавшего обвиняемого.

И все. На фотокопии я не нашла ссылки на первоисточник, однако не вызывало сомнения, что сделаны они с материалов из чьей-то коллекции криминальной хроники. На первой странице от руки была написана дата — 1934 год.

Зачастую интерес и неподдельный ужас вызывает не сама сущность злодеяния, а его обыденные детали. Ужасные вещи случаются с маленькими людьми, и не в особняках или дворцах, а в нищих домах бедных районов. Обыденность возвеличивается, а низости придается такая ужасающая окраска, что ничтожный, по сути, инцидент достигает высот трагедии.

Не было исключением и «Дело Ропера». Действительно, портреты его главных участников, балансирующих на самом краю низших слоев среднего класса, описание их семейной жизни и лондонских предместий, можно сказать, служит тому примером. Здесь, в унылой заводи большого города, мужчины и женщины, которые вместе попали в типичные обстоятельства, действовали с нетипичной злостью, жестокостью и пренебрежением к цивилизации.

Но Альфред Эйтин Ропер родился и вырос не в Лондоне. Второе имя — это девичья фамилия его матери, которую она носила до того, как вышла замуж за Томаса Эдварда Ропера в 1868 году. Эйтин — суффолкское имя. Как раз в Суффолке, в небольшом уютном городке Бери-Сент-Эдмундс на реке Ларк, через четыре года и родился Альфред. К тому времени в семье уже было двое детей, девочки — Беатрис и Мод. Альфред стал первым мальчиком и наследником. Позже родились еще два сына, Артур и Джозеф, и дочь, которая прожила, кажется, всего несколько недель.

Томас Ропер работал помощником аптекаря Морли в «Баттер Маркет». Или он занимал должность повыше — похоже, у него в подчинение было несколько человек. Сегодня мы назвали бы его фармацевтом или управляющим. Дела его, наверное, шли неплохо, так как он обходился без помощи сыновей, которых — всех троих — отправил в классическую школу. Правда, мать Томаса и его жена работали где-то прислугой, но в отношении дочерей такого вопроса не стояло. Семья, по-видимому, была уважаемая и зажиточная. По крайней мере, мальчики уверенно смотрели в будущее и собирались занять места выше тех, куда Провидению было угодно поместить их сейчас.

Но многие надежды рухнули, когда Томас в сорок четыре года скончался от апоплексического удара, возможно от субарахноидального кровоизлияния. Альфреду тогда исполнилось шестнадцать. Аптекарь Морли сделал семье предложение, от которого было бы крайне неблагоразумно отказаться. Он сказал, что Альфред может работать в аптеке, если пожелает.

Говорят, Альфред признался брату, что надеялся выиграть именную стипендию, которую школа назначала четырем ученикам по результатам четырех лет обучения. Это дало бы ему возможность поступить в Кембридж. Однако этому не суждено было случиться. Он ушел из школы и стал работать в аптеке, начав с низшей ступени карьерной лестницы, правда зарабатывал вполне достаточно, чтобы содержать мать и дать возможность братьям продолжить учебу в школе. К этому времени одна из сестер уже вышла замуж, а другая собиралась в следующем году.

Альфред оставался у Морли несколько лет, за которые достиг бывшей должности отца — фармацевта. Он был исполнительным, трудолюбивым, спокойным, любил свою семью. По словам брата Артура, друзей у него было мало, и ни одной знакомой девушки.

В 1926 году Артур Ропер, школьный учитель, написал и издал частным образом мемуары о семье Роперов под названием «Викторианская семья». Единственное, чем сегодня интересна для нас книга, — это сведения об Альфреде Эйтине Ропере. Но о репутации или дурной славе семьи Альфреда Ропера можно узнать исключительно из материалов судебного процесса по делу Альфреда Ропера, обвиненного в убийстве жены. Там же рассматриваются обстоятельства, которые привели к этому тяжкому преступлению, и результаты разбирательства. Артур же не написал об этом ни слова. В своей небольшой книге он подробно рассказал о брате, не менее двухсот пятидесяти строк посвятил только ему, а также поместил две фотографии. Одна — студийный портрет, другая — с женой и детьми. Но о том, что его судили за убийство, не упоминается нигде. Артур сообщает только о женитьбе Альфреда на Элизабет Луизе Гайд в 1898 году, о рождении сына в 1899-м и дочери в 1904-м.

Артур так превозносит свою семью, что мы склонны подвергнуть его слова сомнению. Желание преувеличить достоинства вполне обычной, но в целом респектабельной семьи привело к явным неточностям. К примеру, он пишет, что его дедушка, Сэмюэл Ропер, был управляющим в Ботаническом саду Бери-Сент-Эдмундса в 1830 году, на самом же деле им был Н.С.Х. Ходсон, основатель сада. Сэмюэль, вероятно, работал там садовником. Дедушка Артура по материнской линии, Вильям Эйтин, возможно, и работал в 1844 году на почтамте в том же городке, но никак не начальником. Эту должность в здании почтамта на Хаттер-стрит, согласно данным «Уайтс Суффолк», в то время занимал Джон Дек

Своего брата Альфреда Артур характеризует как вдумчивого, любознательного человека, почти интеллектуала, активного читателя Публичной библиотеки и библиотеки Технологического института Бери-Сент-Эдмундса. Пока Альфред жил с матерью и братом Джозефом в семейном доме на Саутгейт-стрит, он проводил все свободное время за чтением. Когда у матери ухудшилось зрение, он часто читал ей вслух. Она зависела от Альфреда, который заботился о ней. Не получив фармацевтического образования, он, по словам Артура, занялся самостоятельным изучением «разных химических дисциплин». В своей комнате в доме на Саутгейт-стрит он проводил эксперименты, а также построил модель паровой машины, которая неистово пыхтела на газовой плите в кухне.

Артур не описывал внешность Альфреда. Как все мужчины в семье Роперов, он был очень высок, более шести футов росту. Судя по имеющейся у нас фотографии — худощавый, узкоплечий, с правильными чертами гладко выбритого лица. Он не производил впечатления человека с крепким здоровьем. Фотография сделана перед свадьбой, в июле 1898 года, и уже тогда у Альфреда были заметные залысины. Глаза, похоже, темные. Едва заметная полоска на переносице наводит на мысль, что он носил очки, которые снял перед съемкой.

Через несколько лет после того, как он стал фармацевтом у Морли в «Баттер Маркет» — Артур не уточняет, но мы знаем, что где-то лет через шесть, — Альфред встретился с Робертом Мэддоксом, гостем города, который остановился в отеле «Энджел» на Энджел-Хилл. Мистер Мэддокс зашел к Морли купить что-нибудь для больного пальца, его обслуживал Альфред Ропер. Вместо того чтобы предложить Мэддоксу бесполезное лекарство, он вскрыл нарыв и забинтовал палец, причем настолько профессионально, что на следующий день Мэддокс вернулся поблагодарить его. Он попросил также прописать лекарство от хронического насморка, что Альфред и сделал. Мэддокс остался очень доволен результатом.

Неизвестно, явилось ли это причиной того, что через некоторое время Альфред стал помощником управляющего в патентной медицинской рекламной компании. По крайней мере, Артур об этом не сообщает, и это вся информация о ранних годах жизни его брата, которая у нас есть. Возможно, Альфред просто понравился Роберту Мэддоксу. Своей невозмутимостью и серьезностью люди вроде Альфреда Ропера часто создают о себе впечатление, которое совершенно не соответствует их истинным качествам. Во всяком случае, ему предложили эту должность в фармацевтической компании в пригороде Лондона — Хай-Холборне, совладельцем которой был Мэддокс, и Альфред согласился.

Вряд ли Альфред принял бы это предложение, если бы четыре недели назад не скончалась старая миссис Ропер. Он наверняка почувствовал бы, что не может этого сделать, не может оставить мать одну. В последнее время на нем лежала большая часть домашней работы. Альфред носил мать на руках вверх и вниз по лестнице, готовил для нее. Теперь же его брат Джозеф собрался жениться и хотел привести жену в дом на Саутгейт-стрит, где жил также и Артур. Между строк в мемуарах Артура можно прочесть, что Альфред был рад возможности покинуть дом и отправиться навстречу своей судьбе.

В Лондоне он остановился в частном отеле на Грейс-Инн-роуд и немедленно приступил к поискам более подходящего жилья. В материалах суда есть показания свидетеля Джона Смарта, служащего той же фармацевтической компании. Он за ужином предложил Альфреду поискать квартиру в Фулхэме. Смарт жил Фулхэме и полагал, что в доме, где он сам снимал жилье, есть свободные квартиры. Добираться туда легко, пятнадцать минут на метро по Дистрикт-лайн от станции Уолхем-Грин до Черинг-Кросса, а затем пешком через Стрэнд и Ковент-Гарден. Неизвестно, почему Альфред не воспользовался таким превосходным советом, но, бесспорно, прислушайся он к словам Смарта, его не судили бы за убийство и он не провел бы следующие двадцать лет своей жизни фактически изгоем. Артур ничего не рассказал о том, что привело его брата на Наварино-роуд в Хэкни, восточном пригороде Лондона. Почему он выбрал дом миссис Гайд в качестве своего будущего жилища, тоже непонятно. Возможно, из-за отсутствия сведений, но, скорее всего, из-за боязни последствий, он приводит скудные факты из жизни Альфреда, которые лишь слегка освещают тот ужасный период до 1906 года.

В 1895 году, когда Альфреду было двадцать три года, он переехал на виллу «Девон» — большой, пятиэтажный дом, — где снял две комнаты на втором этаже, спальню и гостиную. Комнаты были большими, красивыми, с высокими потолками и огромными окнами. Он платил двадцать пять шиллингов в неделю, и за эту плату помимо жилья ему ежедневно предоставляли завтрак, чай и ужин. При зарплате в сто пятьдесят фунтов в год он легко мог себе позволить такие расходы. Комнаты были обставлены хорошо, если не сказать роскошно, из окна гостиной открывался вид на пышные сады, которые спускались к Лондон-Филдс. Жилье содержали в чистоте, готовили хорошо.

Хэкни — деревня, которую «издавна облюбовали представители как крупного, так и нетитулованного мелкопоместного дворянства». К восемнадцатому столетию среди постоянных жителей было так много знати и торговцев, что «деревня превосходила все другие в Королевстве, и, возможно, в мире, богатством своих обитателей, о чем можно судить по большому количеству собственных экипажей».

Прежде чем появилось пригородное железнодорожное сообщение, Хэкни считалась самым отдаленным местом, откуда еще удобно было добираться до работы в Лондоне. Деревня превращалась в предместье с большими домами среди садов, между которыми располагались огороды и луга, где паслись коровы. Владельцы этих домов строили прекрасные церкви и часовни Хэкни. Они же делали пожертвования на пособия бедным.

Поскольку бедняки, как говорится, всегда с нами, вдоль Хомертон-Хай-стрит давно выросли трущобы. Ко второй половине девятнадцатого столетия Хэкни становилась все беднее. Когда в последнее десятилетие века туда приехал Альфред Ропер, бедных там было предостаточно, трущобы перенаселялись. По статистике, за двадцать лет между 1881 и 1901 годами население возросло с 163 681 до 219 272 человек. В 1891 году более трех тысяч бедняков ютились по четыре человека в комнате, и приблизительно восемь тысяч — по трое.

Map-стрит была пограничной улицей между сохранившимися старинными особняками среднего класса и трущобами рабочего класса. Окрестности Лондон-Филдс — Хомертон-Хай-стрит и Уэллс-стрит — были неприятным местом, пока там селилась местная беднота. К северу от Саут-Милл-Филдс, Хэкни-Уик, Олл-Соулс и Клэптона также преобладали неряшливые жилища, в которых находили пристанище подозрительные люди. Изгнанные из города, они были вынуждены занимать ветхие, построенные когда-то на скорую руку дома на заболоченных берегах реки Ли.

Наварино-роуд находилась к западу от «дурной» стороны Map-стрит, на ней процветала торговля, располагались большие магазины и рынок. Дом миссис Гайд раньше принадлежал богатому торговцу, который переехал в Стэмфорд-Хилл. Неподалеку находилась железнодорожная станция Лондон-Филдс, с которой рабочие ездили в город, теперь заброшенная. Появились конки и омнибусы. Городской парк Виктория с крикетными площадками, лужайками для игры в шары, озером с прогулочными лодками также был рядом, в нескольких шагах. В большом универмаге на углу Map-стрит и Кингсленд-Хай-стрит можно было приобрести все, что душе угодно, а торговый центр «Мэтью Роуз и сыновья» предоставлял множество услуг, в том числе кафе.

Для развлечения построили мюзик-холлы, один из которых, «Хэкни Эмпайр», быстро стал известным. В нем выступали такие знаменитости, как Мэри Ллойд, Веста Тилли и Крошка Тич. Кинотеатра в Хэкни не было до 1906 года, но драмы и комедии играли в нескольких театрах: «Нью-Эликзандер» на Стоук-Ньювингтон-роуд, театре «Далстон» и «Гранд» в Айлингтоне. На Рождество ставили в основном пантомимы.

Со временем Хэкни превратилась в предместье растущего Лондона. Именно сюда, где рядом с благополучным средним классом проживали бедняки, ютившиеся по четверо в комнате, где горожане исправно посещали церковь, и приехал Альфред Ропер. Ему предстояло прожить там десять лет.

Пора уже рассказать о миссис Гайд, ее семье, квартирантах и доме, в котором Альфред Ропер нашел себе жилье, рассказать об их истории и характере.

Мэри Сара Гайд была вдовой — вернее, называла себя вдовой, — и в 1895 году ей было лет пятьдесят семь. Она никогда не говорила о муже, никто не знал, откуда она приехала на виллу «Девон» пять лет назад. Большой пятиэтажный дом знавал лучшие времена. В нем было двенадцать комнат, не считая подсобных помещений. Две комнаты на первом этаже, предназначенные для квартирантов, просторные, с высокими потолками, гостиную при необходимости можно разделить надвое с помощью раздвижных дверей. Пол в холле выложен кирпично-красной мраморной плиткой, лестница, ведущая наверх, в превосходном состоянии, по крайней мере нижний пролет, видимый из холла. Другая, узкая лестница вела в подвал, где находились кухня и буфетная. Там же внизу была еще одна каморка, без окон, для прислуги. Ходили слухи, что миссис Гайд получила этот дом в качестве платы «за услуги». Другими словами, мужчина, который содержал ее, таким способом расплатился с ней.

Так или иначе, но она стала хозяйкой виллы «Девон». Вместе с ней в дом въехали пожилой мужчина по имени Джозеф Дзержинский, польский или русский иммигрант, который занял лучшую комнату на третьем этаже, и дочь миссис Гайд, Элизабет Луиза, которую все называли Лиззи, ее спальня размещалась на втором этаже. Позже миссис Гайд взяла еще двух постояльцев: мисс Беатрис Коттрел — пожилую леди, которая представилась бывшей портнихой и заняла другую комнату на втором этаже, и Джорджа Айронсмита, коммивояжера, продававшего мясные консервы. Ему отвели две комнаты на третьем этаже, по соседству с мистером Дзержинским. Сама миссис Гайд занимала весь верхний этаж

Почти всю домашнюю работу выполняла служанка, Флоренс Фишер. Она бросила школу год назад и устроилась на виллу «Девон» за несколько месяцев до появления Ропера. До нее у Мэри Гайд работала девушка постарше, но она вышла замуж и уволилась. В Хэкни только двое из ста домовладельцев держат в доме прислугу, поэтому тринадцатилетняя Флоренс наверняка считала себя счастливицей, что ее взяли в хорошее место неподалеку от дома матери, который находился рядом с очистными сооружениями на Саут-Милл-Филдс. Она должна была убирать комнаты, приносить на верхние этажи уголь для каминов, подметать входную лестницу и двор, мыть посуду, а нередко еще и ходить за покупками. Готовили в то время поочередно Мэри и Лиззи Гайд.

Мэри Гайд заявляла, что у нее больное сердце. Этим она оправдывала то, что практически ничего не делает, хотя время от времени вместе с Джозефом Дзержинским заходила в таверну «Дофин» на Мар-стрит. Джин, кажется, был ее любимым алкогольным напитком, но она всегда знала меру, и никто не мог сказать, что хоть раз видел ее навеселе. По словам мисс Коттрел, Мэри Гайд часто повторяла, что алкоголь полезен для ее больного сердца.

Говорили, что она искала мужа для дочери. Другие утверждали, что ее дочери, как было принято говорить в то время, «следует вести себя приличнее» и что она, хотя никогда не была замужем, уже родила минимум одного ребенка. Что стало с этим ребенком — или детьми? — неизвестно. Говорили также, что Джордж Айронсмит, коммивояжер, занимавший комнаты на одном этаже с Дзержинским, был обручен с Лиззи Гайд и они будто бы собирались пожениться в следующем году. Но по неизвестной причине помолвку расторгли, Айронсмит уехал в Америку, где у компании по экспорту мяса, в которой он работал, находилось основное представительство. После его отъезда комнаты заняла семейная пара по фамилии Аптон.

Лиззи Гайд утверждала, что в 1895 году ей было двадцать четыре года. Но, скорее всего, лет на шесть больше — следовательно, Альфред Ропер оказался на семь лет моложе ее. До нас дошли несколько ее фотографий. На них мы видим, без сомнения, красивую женщину, хотя эта красота поистрепалась с годами, а также от грубого обращения. Полное овальное лицо, правильные черты, прямой нос, небольшой пухлый рот, большие лучистые глаза, красиво изогнутые брови. Густые белокурые волосы, лебединая шея и великолепная фигура без признаков полноты. В соответствии с газетной статьей, написанной со слов соседки, и мемуарами мисс Коттрел, Лиззи некоторое время работала продавщицей в галантерейном магазине, а позже — модисткой, в юности она училась на портниху. Но в 1895 году уже нигде работала, а помогала матери вести хозяйство.

Так случилось, что Альфреда Ропера полюбили все. Они сразу обратили внимание на его респектабельность, и, кажется, на какое-то время это повлияло на их поведение. По словам мисс Коттрел, еда стала лучше, а в доме — чище. «Сердечный друг» Лиззи Гайд, который раньше был частым гостем и, по словам все той же мисс Коттрел, «оставался и на ночь, хоть утверждать она не берется», куда-то исчез.

Когда Альфред Ропер примерно с неделю прожил на Наварино-роуд, мисс Коттрел набралась смелости и посоветовала ему не задерживаться надолго в этом доме, а проявить благоразумие и поискать другое жилье. Она сказала, что этот дом достаточно хорош для пожилой женщины, такой как она, которой нечего заботиться о репутации, но «ему здесь делать нечего». Излишне говорить, что Ропер не внял ее предупреждению. Было ли это из-за его наивности и простодушия, к чему так упорно старался подвести мистер Говард де Филиппис, адвокат Ропера, или из-за тщеславия? Трудно сказать. Конечно, обе женщины оказывали Альфреду внимание, которым раньше его никто не баловал. Ему позволяли производить химические опыты в комнате, пользоваться газовой плитой на кухне для паровой машины. Без сомнения, ему нравилось жить в таком огромном доме, нравились удобные, красивые и большие комнаты с прекрасным видом из окна, несмотря на то, что все это ему не принадлежало.

Возможно, он уже научился получать удовольствие в обществе дочери миссис Гайд. И добираться до работы с ближайшей станции на Лондон-Филдс нисколько не труднее, чем из Фулхэма. Только надо идти не на север, а на юг.

О последующих трех годах жизни Альфреда Ропера у нас очень мало сведений. Нам известно, что он стал управляющим фармацевтической компании, вырос и его заработок. Известно, что в те годы он только однажды побывал в Суффолке — ездил на похороны невестки, жены брата Джорджа, которая умерла при родах. Следующий достоверный факт — запись о его женитьбе на Элизабет Луизе Гайд, девице, сделанная в церкви Сент-Джонс, Южный Хэкни, в августе 1898 года.

Более удивительной оказалась дата рождения их сына — девятнадцатое февраля 1899 года, через шесть месяцев после свадьбы. Это проясняет, каким образом Лиззи Гайд поймала в ловушку Альфреда Ропера. Но как бы они ни были счастливы друг с другом до свадьбы и до рождения сына, это не продлилось долго.

Позже Беатрис Коттрел написала и опубликовала откровенный отчет о жизни на вилле «Девон». Но к Альфреду она отнеслась очень благосклонно. По ее словам, в первые дни супружеской жизни он «безумно любил жену», да и она «буквально ходила за ним по пятам». Лиззи часто называла мужа разными ласковыми именами, говорила, что сделает для него все. Но эта идиллия быстро закончилась. Альфред был идеальным мужем, выгодно выделялся среди других мужчин. Соседка Кора Грин, приятельница Мэри Гайд, часто бывала у них в доме и, как только Ропера оправдали, тоже рассказала свою «историю» для газеты. Она подтвердила, что, на ее взгляд, Лиззи слишком демонстрировала свои чувства к мужу, прилюдно целовала его и «висела у него на шее». Две пары — Мэри и Дзержинский, Альфред и Лиззи — вместе ходили в мюзик-холлы, и их часто видели даже в «Хэкни Эмпайр». И что уж совсем было ему не свойственно, Альфред стал появляться с женой и тещей в «Дофине». Но с рождением Эдварда Альфреда, их первенца, казалось, все закончилось. Кора Грин утверждала, что у Лиззи отсутствовал материнский инстинкт, она оказалась неспособна заботиться о сыне. Ребенок был грязным, постоянно кричал от голода, в результате чего вскоре сильно ослабел. Лиззи постоянно закатывала истерики, грозилась убить ребенка, а затем и себя, после чего убегала в свою спальню и по нескольку дней не поднималась с кровати.

Флоренс Фишер была слишком загружена домашней работой, чтобы заботиться еще и о ребенке. Кроме того, у нее заболела мать, и любую свободную минуту шестнадцатилетняя девушка старалась провести с ней в их убогой квартире на Ли-Бридж-роуд. Беатрис Коттрел отмечала, что дом в тот период постепенно зарастал грязью. Альфред был вынужден нанять няню. Но это он мог с трудом себе позволить, поскольку Мэри Гайд, заполучив кормильца, решила перестать сдавать комнаты, и все время повторяла это в присутствии мисс Коттрел.

Постоянный детский крик стал одной из причин, вынудившей семью Аптон покинуть пансион. Кроме того, они давно жаловались Коре Грин, что питание заметно ухудшилось, когда Лиззи перестала готовить. Миссис Аптон сообщила, что в спальне появились клопы. После их отъезда миссис Гайд не побеспокоилась найти замену. Она переселила мистера Дзержинского в комнаты Альфреда, а их с Лиззи — в комнаты Дзержинского. Сама же заняла комнату рядом с ним, заявив, что с больным сердцем ей трудно подниматься по крутой лестнице. Верхний этаж она заперла, утверждая, что слишком расточительно убирать его и протапливать.

Теперь у Альфреда были жена и ребенок, но он оказался в худшем положении, чем до женитьбы. Приходилось делить нижние комнаты с квартирантами, обедать тоже с ними. И если сначала теща хоть неохотно, но все же позволила ему заниматься химическими опытами в комнате наверху, то потом заперла этаж. Кроме того, стало шумно. Дзержинский виртуозно играл на аккордеоне, выступал в мюзик-холлах и репетировал даже по ночам. К тому же давал уроки английского русским и немецким иммигрантам. Звуки аккордеона и гортанная речь проникали сквозь стены и потолок, ужасно раздражая.

Мисс Коттрел оставалась в доме еще четыре года. По словам Коры Грин, Лиззи не изменила своего отношения к ребенку и заботу о нем переложила сначала на няню, а после ее ухода — на мать. К счастью, Мэри согласилась. «Сердечный друг», посещавший дом до приезда Ропера, объявился вновь. Он или кто-то еще. В течение двух или трех лет он был определенно не единственным.

Мужчина, которого, как слышала Кора Грин, Лиззи называла Бертом, имел обыкновение заезжать за ней в экипаже. Возможно, это был Герберт Кобб, по словам миссис Грин, — управляющий магазина мужской одежды. Его хорошо знала мисс Коттрел. Ей повезло, что он не призвал ее к ответу за клевету, когда вышли мемуары. В книге она, нисколько не сомневаясь, называет его «человеком, разбивающим семью», «дьяволом в человеческом облике», «любителем падших женщин», «бесчестным, дерзким сквернословом и богохульником».

Но не он один играл на струнах сердца Лиззи. Другой «смычок» — Перси Мидлмас, бизнесмен, постоянный клиент «Плюмажа из перьев», пожилой и состоятельный. Он также заезжал на Наварино-роуд и по нескольку часов оставался наедине с Лиззи. Айронсмит, коммивояжер, который до отъезда в Америку жил в пансионе, по утверждению миссис Грин, появился снова и также навещал Лиззи. Однажды, в конце лета 1903 года, миссис Грин встретила его на улице. Он шел со стороны виллы «Девон», и она сразу его узнала. Но мистер Айронсмит сделал вид, будто не заметил ее.

Сам Альфред, конечно же, отсутствовал по двенадцать часов ежедневно, давая жене полную свободу наслаждаться жизнью. Догадывался ли он о ее приключениях в то время, мы не знаем, но его несчастный вид и ухудшение здоровья заметили многие, и среди прочих — Джон Смарт, молодой человек, который ранее предлагал ему поселиться в Фулхэме. Он говорил, что Альфред очень похудел и начал сутулиться, что бывает свойственно высоким людям. Иногда жаловался на плохое пищеварение и бессонницу.

В мае 1904 года Лиззи Ропер родила девочку. Через два месяца ее окрестили Эдит Элизабет в церкви Святого Джона. Заметим, что к дочери Лиззи относилась совершенно иначе, чем к сыну. Она нянчилась с ней сама. Уложив Эдит в коляску, выходила с ней на улицу и с гордостью показывала соседям. Визиты Кобба, Мидлмаса и всех остальных прекратились, по крайней мере тогда.

По словам Смарта, Альфред повеселел, предвкушал, как в августе со всей семьей поедет на отдых в Маргейт. Он гордился дочерью, но больше внимания уделял все-таки сыну Эдварду. С самого рождения, когда мальчику так не хватало материнской любви, Альфред заботился о нем больше, чем принято у отцов в нашем обществе. Возможно, поэтому он так сильно полюбил сына. В письмах к своей сестре Мод, имеющихся в данный момент у вашего покорного слуги, Альфред только и говорил об Эдварде, восхищался его красотой, покладистостью, способностями, цитировал высказывания мальчика. Лишь в нескольких письмах содержится что-то еще. О Лиззи и малышке Эдит он упоминал только в конце — что те передают привет вместе с Эдвардом, хотя это пустые слова, если принять во внимание, что они никогда не встречались с Мод.

Альфред поделился с Джоном Смартом надеждой, что его семья больше не увеличится, поскольку он хочет все заработанное потратить на образование Эдварда. Он отправит его не в начальную или классическую школу. Мальчик не должен упустить возможности учиться в университете только потому, что его отец плохо обеспечил семью, как произошло с ним самим. Альфред считал, что Эдвард — исключительный ребенок, и писал Мод, что сын в четыре с половиной года уже читает и складывает цифры. Проявление будущего таланта Альфред видел также в том, что ребенок пошел в десять месяцев, а в полтора года уже хорошо говорил.

Состоялся ли долгожданный отдых в августе, нам не известно. Но именно в августе произошли два других важных события. Первое — мисс Коттрел покинула виллу «Девон» после ужасной сцены с миссис Гайд, когда она обвинила хозяйку, будто та держит пансион в качестве дома свиданий для своей дочери. Второе — Альфред Ропер потерял работу.

Именно «журналистика» Коры Грин пролила свет на отношения мисс Коттрел и миссис Гайд. Мисс Коттрел неоднократно намекала на аморальное поведение Лиззи Ропер, несмотря на то, что визиты «сердечных дружков» прекратились. Теперь она не только обвиняла Мэри Гайд в сводничестве, но также утверждала, что Альфред не был отцом Эдит.

Как-то раз, по словам Коры Грин, мисс Коттрел устроила скандал и высказалась, что дом зарос грязью, по стенам ползают клопы, а Лиззи не лучше уличной девки, пора бы уж Альфреду Роперу узнать правду. Она возьмет и расскажет ему все. На что Мэри предложила ей убираться из дома. Чуть позже Дзержинский помог мисс Коттрел вынести имущество на улицу. И миссис Гайд перестала быть хозяйкой пансиона. Из всех квартирантов остался один Дзержинский, но он, конечно же, не платил.

Однажды утром в начале августа фармацевтическая компания неожиданно прекратила свою деятельность. Выяснилось, что она задолжала значительные суммы, и кредиторы осадили здание снаружи, требуя немедленно вернуть долги. Полагали, что Роберт Мэддокс сбежал на континент, прихватив с собой деньги компании. Однако денежных фондов у компании не было, по крайней мере их не нашли. Мэддокс не сбежал во Францию, он доехал не далее, чем до Дувра, снял номер в отеле и застрелился. Девять служащих компании, включая управляющего, остались без работы.

Без сомнения, для Артура Ропера это оказалось ужасным ударом. Надо было содержать огромный дом, пятерых взрослых и двоих детей. Других источников дохода не было, если не принимать во внимание — что мы, вероятно, и сделаем — гнусные утверждения мисс Коттрел. Альфред незамедлительно занялся поисками работы и в конце концов нашел место клерка в компании по производству оптического стекла «Империал Оптикс Лимитед». Жалованье платили в два раза меньше, чем прежде, и единственным преимуществом «Империал Оптикс» перед фармацевтической компанией — если это можно считать преимуществом — было то, что она располагалась недалеко от дома. Теперь Альфред мог ходить на работу пешком, так как новая работа находилась на Кембридж-Хит-роуд.

Вскоре Кора Грин тоже покинула этот район. Она уехала недалеко, на Стоук-Ньювингтон, и иногда навещала свою приятельницу Мэри Гайд, но уже не была соседкой, которая следила, кто входил в дом или выходил. Весь следующий год на вилле «Девон» окутан тайной. Правда, там находилась Флоренс Фишер, и ее показания на суде стали бы основными. Но девушка не была наблюдательной и все свободное время проводила на кухне, в буфетной или в своей каморке. Что происходило наверху, ее не интересовало. Мать Флоренс умерла, и ей больше не нужно было бегать домой. К тому же появился молодой человек, с которым она начала встречаться и которого представила своим женихом. Эрнст Генри Герцог, внук иммигрантов, служил в хорошей семье в Айлингтоне. Он был на год младше своей возлюбленной и выше ее по социальному положению. Так или иначе, они не поженились, и интересоваться его дальнейшей судьбой нет необходимости. Но в тот период у Флоренс наконец появилась собственная личная жизнь. Если наверху и случались скандалы с обвинениями и упреками, она не обращала на это внимания.

Весной 1905 года начались перемены. Джон Смарт, который оставался другом Альфреда Ропера — по сути, единственным другом, — встретился с ним в апреле в кафе «Эй-би-си». Вместе с Альфредом пришел и его сын Эдвард. Именно там Альфред поделился со Смартом двумя важными известиями. Первое — теперь он убежден, что не приходится Эдит отцом. Во время очередной ссоры жена со злостью бросила это ему в лицо, хотя потом все отрицала, клялась, что «была только с ним». Тем не менее Альфред сказал, что давно сомневался в своем отцовстве и сомневается, что он отец ребенка, которого ждет сейчас Лиззи.

Это глубоко потрясло Смарт, но все-таки он попытался убедить Альфреда, что девочка очень на него похожа. Но Альфред был непоколебим и заявил, что не намерен крутиться как белка в колесе, чтобы содержать людей, которые для него ничего не значат, и незаконного ребенка. И вообще поступил очень глупо, что женился. Теперь он это понял. Хотя иначе не родился бы Эдвард.

Другая новость — Альфред узнал, что вскоре освобождается место фармацевта в большой и процветающей кембриджской компании. Он узнал об этом не из объявлений по найму в газете. Просто один клерк в «Империал Оптикс» оказался кузеном человека, который занимал эту должность, но подал в отставку. Клерк — его зовут Ходжес — предположил, что место достанется Роперу, если тот подаст заявление не позже следующего месяца. Кроме того, Мод, сестра Альфреда, с которой он был ближе остальных братьев и сестер, жила с мужем за городом в деревне Фэн-Диттон.

Смарт нашел эту идею превосходной и посоветовал Роперу действовать незамедлительно. Так он освободит жену и детей от пагубного влияния ее матери, и они начнут новую жизнь. Нет, возразил Альфред, он совсем другое имел в виду. Он намерен бросить Лиззи и ее дочь. В Кембридже он станет выдавать себя за вдовца с сыном. Он думает, что сможет сохранить все в тайне. Эдварда, конечно, заберет с собой.

Смарт начал отговаривать Ропера. Не только в тот раз, но и в дальнейшем. Вроде бы Ропер несколько смягчился и сказал, что Лиззи должна исправиться, если хочет жить с ним. Он по секрету сообщил Смарту, что «лечит Лиззи от болезни» и как фармацевт точно знает, что делать. Во время следующей встречи Джон поинтересовался, что это за «болезнь», и Ропер назвал ее «нимфоманией». Он сказал, что дает Лиззи гиосцина гидробромид — сексуальный депрессант, чтобы подавить ее необузданное влечение к мужчинам. Он пожаловался, что жизнь на вилле «Девон» крайне его утомила и он полон решимости отказать в финансовой поддержке Мэри Гайд и Джозефу Дзержинскому.

Но одному из них вскоре уже не требовалась поддержка — ни его, ни кого-либо другого. Джозеф Дзержинский наносил визит сестре в Хайбери. По дороге домой ему стало плохо. Его обнаружили в тяжелом состоянии, лежащим на тротуаре, и повезли в Немецкий госпиталь неподалеку. Однако по пути он умер. Это случилось в начале июля 1905 года. Останься он в живых, в конце месяца ему исполнилось бы семьдесят восемь. После осмотра пришли к заключению, что он умер в результате несчастного случая. Но вскрытие показало серьезное заболевание сердца и цирроз печени. Видимо, ожидалось, что похороны оплатит Альфред. Так он и поступил.

Лето 1905 года выдалось очень жарким. Температура поднимала до 130 градусов по Фаренгейту. Газеты то и дело сообщали о людях, сошедших с ума от жары. Заметно выросло число убийств, особенно новорожденных детей. Все двери и окна на вилле «Девон», даже черный вход, постоянно были распахнуты настежь, но и это не спасало от невыносимой жары.

Никаких сведений о беременности Лиззи, кроме замечания Смарта, так и не всплыло, если не считать постоянных жалоб на усталость, слабость до «полуобморочного состояния», утреннюю тошноту и сонливость. Но эти симптомы могли быть результатом продолжительного приема гидробромида. Не заметила беременности Флоренс Фишер, ни словом не обмолвилась и Мэри Гайд в письме к сестре Джозефа Дзержинского Марте Болл. Кора Грин также ничего об этом не знала. Беременность не обнаружили и при вскрытии, о чем сообщили на суде по делу Альфреда Ропера. Можно допустить, что по каким-либо физиологическим причинам или вследствие жары Лиззи потеряла ребенка. Мог случиться выкидыш. Но возможен и другой вариант — ребенка никогда и не было, а Лиззи все придумала, чтобы удержать мужа.

Возможно, Ропер давно хотел уйти от нее. В письме от 15 июля, отправленном миссис Мод Лемминг в Фэн-Диттон, он не сообщает ни о жене, ни о дочери, а лишь передает (снова) привет от них. Он пишет, что с августа начинает работать в Кембридже и просит сестру приютить их с сыном с 27 июля, пока он не подыщет жилье. Но, с другой стороны, он писал сестре, что хочет «создать дом» и «вернуться к семейной жизни».

В начале второй недели июля он предупредил Флоренс Фишер, что увольняет ее. Пояснил, что с 31 июля ее услуги больше не потребуются, так как он, миссис Ропер и дети переедут в Кембридж. Миссис Гайд останется здесь одна, но вряд ли ей нужна служанка. Как свидетельствовала Флоренс, именно так он и объяснил.

Флоренс обратилась к Мэри Гайд, которая, как выяснилось, ничего не знала о предстоящем отъезде. Мэри поспешила расспросить дочь, но та тоже пребывала в неведении. Почему Флоренс так хотела остаться там, где ее перегружали работой и платили гроши, — не ясно. Жила она в крошечной грязной каморке. Сильная и работящая женщина двадцати двух лет, без сомнения, могла бы найти другое место и жилье. Альфред дал бы ей хорошую рекомендацию. Возможно, дело в том, что Флоренс собиралась замуж и до следующей весны, когда намечалась свадьба, рассчитывала доработать на старом месте.

Так или иначе, настроена Флоренс была решительно, и тут Альфред сообщает об увольнении. Днем 27 июля миссис Гайд сказала Флоренс, что плохо себя чувствует, у нее болит под левой лопаткой и в груди. Это «шалит сердце», и ей надо прилечь. Затем появился Альфред и сообщил, что они с Эдвардом вскоре уезжают в Кембридж, а миссис Ропер и Эдит присоединятся к ним чуть позже. Флоренс не видела, чтобы он покидал дом, но предположила это. И действительно, через сорок пять минут Альфред вернулся. Он позвонил в дверь, объяснив, что где-то оставил серебряную коробочку для монет, которая досталась ему от отца. Девушка предложила помочь поискать монетницу, но Альфред отказался, велев ей заниматься своей работой, и открыл дверь в столовую, где Флоренс должна была собрать скатерти и салфетки для стирки. Она слышала, как он поднимался наверх, где находились его жена, Эдит и Мэри Гайд.

За полчаса до прихода Ропера Мэри Гайд спустилась в кухню. Сказала, что ей уже лучше, и попросила Флоренс приготовить чай и легкий ужин, чтобы забрать наверх. Дочери нездоровится, и она прилегла, добавила Мэри. Флоренс выполнила ее просьбу, и Мэри взяла поднос, чтобы отнести ужин. Кроме консервированного лосося, хлеба и масла, Флоренс поставила на поднос чайник, сахарницу и молоко для Эдит. Именно этой сахарнице и ее содержимому через три месяца суждено будет стать важным вещественным доказательством на судебном процессе Альфреда Ропера. Сам Ропер никогда не пил сладкий чай, не клал сахар и в другие напитки. Так же, как его теща и Флоренс Фишер.

Ропер находился наверху долго — без сомнения, искал монетницу. Но обнаружил он ее в столовой на каминной доске. Об этом мы узнаем из его показаний на процессе. Положив коробочку в карман, он вновь покинул дом и направился к стоянке кэбов на Кингсленд-Хай-стрит. Расстояние довольно большое. Перешагивая через бордюр, он споткнулся и упал, оцарапав правую руку. Один свидетель подтвердил, что видел кровь на руке Ропера и на рукаве его пальто, но позже не смог опознать его.

В конце концов Ропер добрался до железнодорожной станции на Ливерпуль-стрит, где под присмотром носильщика оставлял сына и багаж. Он планировал уехать в Кембридж на вечернем пятичасовом поезде, и успел бы, если бы не пришлось возвращаться на Наварино-роуд. Было почти половина седьмого. Следующий поезд отправлялся в семь часов тридцать две минуты, но следовал только до Бишопс-Стортфорда, и до восьми часов двадцати минут ни одного поезда до Кембриджа больше не было. Роперу и Эдварду предстояло ждать почти два часа.

Почему Ропер выбрал для отъезда довольно позднее время — одна из загадок. Он уже уволился, ему не нужно было идти на работу, никаких дел по дому. В соответствии с расписанием Большой Восточной железной дороги на июль 1905 года в течение дня до Кембриджа отправлялось много поездов. И Ропер мог бы сесть на двенадцатичасовой поезд, а если бы захотел ехать без остановок, то в двадцать минут первого шел поезд до Сент-Панкраса, который прибывал в Кембридж в половине второго. Он также мог выбрать поезд в половине третьего, который делает всего две остановки по пути в Кембридж, и уже без десяти четыре был бы на месте.

Не следует забывать, что с ним ехал маленький ребенок, которому надо ложиться спать в половине седьмого вечера. Однако Ропер выбрал поезд, который прибывает на место назначения в шесть часов тридцать четыре минуты, а с учетом, что придется ждать еще два часа, в Кембридж они прибудут только без двадцати десять. Без сомнения, у него были на то причины.

Часов в восемь утра малышка Эдит спустилась на кухню, где Флоренс накормила ее завтраком. Это было обычным делом, что совсем не радовало девушку, которой предстояли работа по дому и поход за покупками. То, что миссис Ропер и миссис Гайд не появились вместе с Эдит, нисколько не удивило Флоренс — они частенько спали до полудня. После завтрака она умыла, переодела девочку и отослала ее наверх. Это был последний раз, когда Флоренс Фишер видела маленькую белокурую Эдит, карабкающуюся по крутой лестнице виллы «Девон» на Наварино-роуд в Хэкни. После этого ее никто и никогда больше не видел. По крайней мере, насколько нам известно.

Флоренс отправилась за покупками около десяти. Было еще не так жарко, как днем, но очень душно. Когда через два часа она вернулась, нагруженная покупками, ей стало плохо, вероятно от духоты.

В доме царила тишина. С трудом Флоренс поднялась на второй этаж в детскую, где стояла кроватка Эдит. Комнату она обнаружила в ужасном беспорядке, что, впрочем, тоже было не в диковинку. Обессиленная девушка сняла с кроватки мокрые от мочи простыни и одеяло. Естественно, она предположила, что за время ее отсутствия миссис Ропер и Эдит уехали в Кембридж. Конечно, если бы Флоренс не чувствовала себя так плохо, то наверняка задумалась бы, где Мэри Гайд. Вероятно, ей показалось бы подозрительным, что Лиззи Ропер и ее дочь уехали — не на воскресенье, а навсегда! — и не взяли ничего из одежды Эдит. Но девушка, возможно, получила тепловой удар. Ей пришлось лечь в постель, и два дня она не вставала.

Прошло больше недели. Все это время Флоренс Фишер продолжала считать, что мистер и миссис Ропер с детьми находятся в Кембридже. Впрочем, беспокоили ее вовсе не они, а собственное будущее. Хозяева уехали, не выплатив ей жалованье. Собирается ли кто-то из них вернуться? Или она никогда не дождется своих денег? Затем возник вопрос, где миссис Гайд. За десять лет, что Флоренс работала здесь, хозяйка ни разу не ночевала вне дома. Но, с другой стороны, мать и дочь никогда не разлучались, и самое подходящее объяснение — она тоже уехала в Кембридж.

Флоренс поправилась и вернулась к своим обязанностям. Она разговаривала по телефону с лавочником. Приходил точильщик ножей. Булочник ежедневно поставлял выпечку. 28 июля была пятница, и известно, что в следующий четверг, третьего августа, она звонила в агентство мисс Элизабет Ньюман на Мар-стрит, которое занималось наймом прислуги. Флоренс интересовалась, есть ли работа. Вероятно, даже встречалась с человеком, к которому ее направили.

После того как миссис Гайд заперла верхний этаж виллы «Девон», Флоренс не поднималась туда больше месяца, но привыкла каждую неделю убирать комнаты этажом ниже. Однако из-за болезни заходила туда в последний раз за два дня до отъезда Ропера. В пятницу, четвертого августа, когда Флоренс, прихватив швабру и тряпку, поднималась по лестнице, она почувствовала резкий неприятный запах. Она поспешила на третий этаж и остановилась на лестничной площадке. Здесь пахло раз в десять сильнее. Зажав чистой тряпкой рот и нос, Флоренс открыла дверь первой спальни.

Это была спальня Лиззи Ропер, которую она делила с мужем. Однако между дверью и кроватью лицом вниз лежала миссис Гайд. Одетая, волосы накручены на бумажные папильотки. Лиззи Ропер в белой хлопковой ночной сорочке лежала на кровати, накрытой светлым стеганым покрывалом. Оба тела, кровать, постельное и женское белье, стены и ковер были забрызганы кровью. У Лиззи перерезано горло от уха до уха.

На столе стоял поднос с двумя чашками чая, полупустая сахарница, бутылка с остатками джина и два стакана. Недоеденный неделю назад лосось заплесневел. Занавески задернуты, воздух спертый и зловонный. Тучи мух жужжат над телами и протухшим лососем.

Флоренс, не тронув ничего, захлопнула дверь, сбежала вниз, надела шляпку и отправилась в полицейский участок на Кингсленд-роуд. Там она обо всем рассказала инспектору Сэмюэлю Парлетту. Двое полицейских сопроводили ее обратно на Наварино-роуд.

Отчеты о судебном процессе Альфреда Ропера появятся в следующей статье. Здесь же достаточно сказать, что следствие вынесло вердикт о преднамеренном, особо жестоком убийстве, и на следующий день Альфреда Ропера арестовали в Фэн-Диттоне, графство Кембридж, и обвинили в убийстве жены. Следующим утром он появился в городском суде Северного Лондона перед мировым судьей Эдвардом Сноу Фордхэмом, а затем дело передали в Центральный уголовный суд.

Удивительно, что Мэри Гайд умерла своей смертью, от остановки сердца. Много лет она жаловалась на боли в сердце, которое, по ее словам, «может в любой момент не выдержать». И оказалась права. Сделали предположение — с которым трудно не согласиться, — что она либо стала свидетелем убийства дочери, либо обнаружила тело, и в результате сердце остановилось.

Но не была ли Мэри Гайд свидетельницей убийства еще и четырнадцатимесячной Эдит? Малышка исчезла. Ее искали, опросили всех жителей на Грэхэм-роуд, Квинсбридж-роуд, Ричмонд-роуд и Map-стрит. Обшарили дно озера в парке Виктория и частично канал Гранд-Юнион. Хотя никаких признаков захоронения в саду виллы «Девон» не обнаружили, перекопали землю на глубину четырех футов. На помощь пришли местные жители, и район поисков расширился до болот Хэкни.

Но все напрасно. Эдит Ропер исчезла, ее не нашли ни живой, ни мертвой.