Книга Асты

14

Процесс Альфреда Ропера, обвиняемого в убийстве жены, был одним из последних, на котором выступал в этом здании мистер Говард де Филиппис, королевский адвокат. Заседание состоялось 16 октября 1905 года под председательством судьи Эдмонсона. Обвинение представлял мистер Ричард Тейт-Мемлинг. Ропер обвинялся в убийстве жены, Элизабет Луизы Ропер, совершенного приблизительно 27 июля 1905 года посредством перерезания горла ножом, в котором не признал себя виновным.

Мистер де Филиппис, крупный мужчина с проницательным взглядом, необычайно высокий, размашистым шагом вошел в зал заседания, как обычно в сопровождении трех помощников. Один из них нес кипу носовых платков, другой — графин с водой и два стакана, а третий — надувную подушку. Эти «подручные средства» великий адвокат использовал в профессиональных уловках или для отвлечения внимания, и вряд ли они когда-либо применялись с большим эффектом, чем в деле Ропера.

Мистер Тейт-Мемлинг менее внушителен, но только фигурой, потому что его присутствие было столь заметно, а голос таким властным, что вскоре все, кто находился в зале, перестали замечать незначительность его телосложения. Особенно поражал голос прокурора — медоточивый, почти соблазняющий. Он актерски владел своим голосом. Он и был актером, но на сцене жизни.

Судья, бывший королевский адвокат, Льюис Вилфорд Эдмондсон, был знаменит своим молчанием, которое сохранял на протяжении всего процесса, где председательствовал. Он почти не вмешивался в ход разбирательства, не прерывал его вопросами и замечаниями, остроумными или докучливыми, чем нередко грешат другие судьи. От него веяло леденящим душу холодом, когда он внимательно слушал выступающих, безмолвно наблюдая за ними большую часть процесса. Но в деле об убийстве Элизабет Луизы Ропер вынесение приговора поручили присяжным.

Мистер Тейт-Мемлинг, делая многозначительные паузы и изредка бросая взгляд на молчаливого и угрюмого судью, начал свою обвинительную речь. Он сказал, что случай очень серьезный и присяжным следует быть особенно внимательными. Итак, утром четвертого августа, в пятницу, в комнате на третьем этаже виллы «Девон» на Наварино-роуд, Хэкни, обнаружили тела миссис Элизабет Луизы Ропер и ее матери, миссис Мэри Сары Гайд. Однако смерть миссис Гайд определена как естественная, и в данном случае касаться ее нет необходимости. Смерть миссис Ропер наступила оттого, что ей перерезали горло от уха до уха. Она была мертва по крайней мере неделю.

Он рассказал о жизни обвиняемого на вилле «Девон» совместно с женой, тещей, детьми, и другими обитателями дома. Обвиняемый, сказал он, был фармацевтом и, по-видимому, надеялся продолжить это занятие. Следовательно, обладал специальными знаниями о некоторых препаратах. Суду известно, что в течение весны и лета 1905 года, то есть регулярно на протяжении шести месяцев, обвиняемый давал жене некое химическое вещество, гиосцина гидробромид, чрезвычайное ядовитое, если тщательно не соблюдать дозу.

Не вызывает сомнение намерение мужа довести миссис Ропер до смерти. Их супружескую жизнь нельзя назвать счастливой, и Ропер изъявлял желание покинуть Лондон, уехать с сыном в другую часть страны и жить там без жены. Однако, несмотря на прием гидробромида, миссис Ропер не умерла. Подошел день запланированного отъезда обвиняемого в Кембридж, а миссис Ропер все еще жила и здравствовала. Более того, собиралась через неделю последовать за мужем и возобновить с ним совместную жизнь в Кембридже.

Прокурор выразил свою точку зрения на случившееся.

27 июля, около половины пятого вечера, обвиняемый и его сын покинули виллу «Девон», наняли кэб и отправились на станцию Ливерпуль-стрит, чтобы сесть на поезд до Кембриджа в пять пятнадцать. Однако уже на станции обвиняемый сказал сыну, шестилетнему мальчику, что забыл дома серебряную монетницу с четырьмя соверенами, которую носил обычно на цепочке часов, и должен вернуться за ней домой. То же самое он сказал носильщику, которого попросил присмотреть за ребенком и багажом до его возвращения, и кэбмену, который привез его на вокзал. Затем обвиняемый вернулся на виллу «Девон» на Наварино-роуд в Хэкни, где поднялся наверх забрать монетницу. В спальне он обнаружил жену, она спала, видимо под воздействием лекарства, которое давал ей муж. Он перерезал ей горло хлебным ножом и вернулся на Ливерпуль-стрит, снова взяв кэб. Поездка туда и обратно заняла полтора часа.

Пропустив пятичасовой поезд, отец и сын сели на поезд в восемь двадцать и прибыли в Кембридж в девять сорок вечера. Это хорошо обдуманное, тщательно спланированное и исполненное преступление, кульминацией которого стало путешествие на поезде к новой жизни в сопровождении ребенка только что загубленной им женщины, в полной мере демонстрирует холодное бездушие обвиняемого.

Доктор Томас Тун подтвердил, что является доктором медицины и официальным экспертом Министерства внутренних дел. Он осматривал тело Элизабет Ропер на вилле «Девон» на Наварино-роуд утром в пятницу четвертого августа.

Положение тела (по его словам) было нормальным, как будто жертва спала. Голова лежала на подушке, выражение лица спокойное. Кровь была повсюду, постельное белье пропиталось ею и уже полностью высохло.

Рана очень глубокая, от мочки одного уха до мочки другого. Голова была почти отделена от туловища и держалась только на мышцах. Разрез прошел насквозь до позвоночника. Это очень глубокий разрез, кричать при таком невозможно. Сонная артерия, трахея, яремная вена и гортань перерезаны.

По содержимому желудка он пришел к выводу, что женщину убили через несколько часов после принятия пищи. Смерть, по-видимому, наступила мгновенно. По его мнению, использовали очень острое оружие. Убийца обладал большой силой. Такую рану человек сам себе нанести не может. Точное время убийства он назвать не мог. Смерть могла наступить приблизительно за неделю до того, как тело попало к нему на осмотр. Но затем в морге больницы Святого Варфоломея он более тщательно обследовал тело покойной. (Здесь доктор Томас Тун описал состояние определенных органов как здоровое. Он добавил, что совсем недавно миссис Ропер родила по крайней мере одного ребенка. Но к моменту смерти она не была беременна. В желудке, печени, селезенке и почках он обнаружил присутствие гиосцина гидробромида в количестве менее грана.^[25] По его мнению, препарат не является причиной смерти миссис Ропер.)

Следующим прокурор пригласил доктора Кларенса Понда, фармаколога, и попросил ознакомить суд со свойствами препарата. Тот дал химическую формулу и описал вещество, отметив, что оно токсично только в больших дозах. Смертельная доза — пять гран.

Ему показывали сахарницу в полиции. (Эта сахарница затем была предъявлена в качестве вещественного доказательства, и доктор Понд подтвердил, что именно эту сахарницу ему показывали и ее содержимое он анализировал.) Он сообщил, что содержимое сахарницы составляло приблизительно семь унций^[26] сахара и чуть больше пяти гран гидробромида.

Мистер де Филиппис не задал ни одного вопроса доктору Томасу Туну, но фармакологу устроил перекрестный допрос:

— Доктор Понд, скажите, разве этот препарат не используется в качестве сексуального депрессанта в случаях острой нимфомании у больных, например в психиатрических лечебницах?

— Это так.

— Это его основное назначение?

— Одно из основных.

— Спрошу иначе, и прошу присяжных извинить за непристойную терминологию, которая, как вы понимаете, здесь неизбежна. Главное назначение препарата — подавлять половое влечение, я правильно понял?

— Да.

Затем детектив сержант Артур Худ доложил, что пришел на виллу «Девон» в пятницу 4 августа, после того как в полицейский участок Хэкни поступало сообщение от мисс Флоренс Фишер. Он обнаружил тело миссис Ропер в спальне на третьем этаже. Окна спальни выходили в сад позади дома. Позже в сопровождении констебля Дьюхеста он обследовал сад и нашел большой хлебный нож, лезвие которого было в засохшей крови. Нож лежал на клумбе рядом с домом, прямо у зеленой изгороди, отделявшей сад виллы «Девон» от соседнего. Судя по всему, нож выбросили из окна.

Хлебный нож также предъявили в качестве вещественного доказательства, и детектив сержант Худ опознал его как нож, который нашел. Он продолжил, что во вторник, 8 августа, сопровождал инспектора Лоуренса Пула в деревню Фэн-Диттон графства Кембридж, где проживал обвиняемый, а затем они препроводили его обратно в Лондон, и в полицейском участке ему было предъявлено обвинение в преднамеренном убийстве. Инспектор Пул зачитал обвинение, а сержант Худ присутствовал при этом, после чего подписал обвинительный акт.

Сэмюэл Уильям Мерфи, кэбмен с Джадд-стрит, Кингс-Кросс, сообщил, что в половине пятого вечера, в четверг, 27 июля он ожидал заказа в ряду кэбов на Кингсленд-Хай-стрит, когда к нему подбежал мальчик-посыльный и сказал, чтобы он ехал к вилле «Девон» на Наварино-роуд за пассажиром до вокзала на Ливерпуль-стрит.

Он узнал своего пассажира в суде. Это подсудимый Альфред Ропер. Кэбмен подтвердил, что с обвиняемым был мальчик. Когда они доехали до станции, обвиняемый обнаружил, что забыл монетницу, и попросил отвезти его обратно на Наварино-роуд, но сначала договорился с носильщиком, чтобы тот присмотрел за мальчиком. Мистер Мерфи отвез обвиняемого обратно к вилле «Девон» и высадил там. Подождать его не просили.

Роберт Грантхэм, кэбмен с Далстон-лейн, Хэкни, показал, что около шести вечера или немного позже он ожидал своей очереди на Кингсленд-Хай-стрит, когда к нему подошел мужчина и попросил отвезти его к станции на Ливерпуль-стрит. Он довез мужчину туда и видел, как тот вошел в здание вокзала.

Мистер Тейт-Мемлинг:

— Было ли что-нибудь заметное в этом человеке?

Кэбмен:

— У него была порезана рука.

— Которая рука?

— Я не могу сказать.

— Вы видели порез?

— Нет, он замотал руку носовым платком. Кровь просочилась сквозь платок, и на рукаве пальто тоже была кровь.

Мистер Тейт-Мемлинг (уже не ожидая вразумительного ответа на вопрос):

— Вы узнали бы своего пассажира, если бы снова увидели его, мистер Грантхэм?

— Не уверен. Я могу сказать только, что это не вы и не Его Честь.

Судья Эдмондсон вмешивается, что для него необычно:

— Воздержитесь от подобных высказываний.

— Да, Ваша Честь. Спасибо, Ваша Честь.

Мистер Тейт-Мемлинг:

— А здесь вы видите человека, который ехал с вами 27 июля?

Кэбмен:

— Возможно, я не уверен. Тот был немолодой, но и не старый. Я не слишком хорошо его разглядел. Когда у вас так много пассажиров, как у меня, не очень-то обращаешь внимание на лицо.

Мистер де Филиппис, на перекрестном допросе:

— Но вы замечаете их руки?

— Иногда.

— Вы не запомнили лицо пассажира, но помните, что у него была замотана носовым платком рука?

— Это я точно помню.

— Так был ли вашим пассажиром обвиняемый Альфред Эйтин Ропер?

— Я не знаю. Слишком много времени прошло.

В этот момент мистер де Филиппис громко чихнул. Он вполголоса попросил носовой платок, и ему передали один из стопки, а также налили в стакан воды из графина.

— Прошу прощения, Ваша Честь. Мистер Грантхэм, вас не затруднит повторить это?

— Что повторить?

— Я спрашивал, был ли вашим пассажиром обвиняемый Альфред Ропер?

— Я только скажу, что не могу точно вспомнить. Но, возможно, это был он.

Джона Смарта представили клерком, проживающим на Лилли-роуд в Фулхэме. Он, лучший друг Альфреда Ропера, был последним свидетелем обвинения. Появление Смарта вызвало некоторое возбуждение у публики, послышались тихие возгласы негодования, когда мистер де Филиппис задал вопрос свидетелю, действительно ли он был ближайшим другом обвиняемого, которому тот доверял самые сокровенные тайны своего сердца.

Мистер Смарт был вынужден это признать. До того в своих показаниях он упоминал, что при встречах обвиняемый несколько раз жаловался на несчастливый брак. Он рассказал, что в апреле 1905 года они встречались в кафе «Эй-би-си» недалеко от площади Лестер.

Ропер рассказал ему о вакансии фармацевта в Кембридже. Смарт одобрил идею работы в Кембридже и посоветовал обвиняемому немедленно подать заявление. Мистер Смарт полагал, что таким образом Ропер смог бы избавить свою семью от дурного влияния матери жены и начать новую жизнь. Но Ропер ответил, что хочет другого. Он собирается бросить жену и дочь, а в Кембридже выдать себя за вдовца с сыном. И еще по секрету добавил, что Эдит не его дочь, он уверен в этом, как и в том, что жена изменяла ему. Ропер признался, что жена обвиняла его в неспособности удовлетворить ее, и он сделал вывод, что она находила удовлетворение с другим мужчиной.

В дальнейших показаниях мистер Смарт сообщил, что они еще раз встречались в апреле 1905 года, чтобы вместе сходить в церковь. Это вошло у них в привычку. Последнее замечание вызвало в зале смех, что, однако, незамедлительно пресек судья и попросил мистера Смарта продолжать.

Смарт заметил, что, по мнению обвиняемого, его Лиззи могла пойти с любым, но это скорее болезнь, чем порок. Тогда же Ропер признался ему, что лечил жену от этого.

— Каким образом? — поинтересовался мистер де Филиппис.

— Он не сказал тогда.

— А позже сказал?

— Да, Ваша Честь. Он сказал, что давал ей лекарство гидробромид вместе с сахаром, который она кладет в чай, так что она даже не знала.

— Не знала чего?

— Что он дает ей лекарство, Ваша Честь.

— Вы знали о свойствах препарата?

— Я знал, что это яд.

— Вы знали, что это сексуальный депрессант?

— Нет, я не знал. Он сказал, что это так, но я не знал.

Мистер де Филиппис медленно поднялся на ноги, глотнул воды и задал мистеру Смарту вопрос по поводу их дружбы с обвиняемым. Суд наверняка ожидал безжалостного перекрестного допроса, требований подробно описать токсичные свойства препарата, но мистер де Филиппис просто спросил:

— Вы были знакомы с миссис Ропер?

— Да, был.

— Вы встречались несколько раз?

— Да.

— Иногда, конечно же, вы оставались с ней наедине?

— Один или два раза, когда приезжал рано и обвиняемого еще не было дома.

— И она — позвольте мне спросить как можно деликатнее, — она когда-либо демонстрировала вам как мужчине те, скажем, любовные наклонности, которые ей приписывают?

— Нет, никогда.

Смех, вызванный этим ответом, снова оборвал судья, который пригрозил очистить помещение, если подобное повторится. Но мистер де Филиппис заметил, что женщина, готовая «пойти с любым», не нашла Джона Смарта достаточно привлекательным, чтобы «раздавать ему авансы». Его отвергли, и, возможно, именно поэтому он присутствует на суде как свидетель обвинения.

Это был прецедент для обвинения. (Смотри «Королевское обвинение против Альфреда Эйтина Ропера».)

Мистер де Филиппис:

— Ваша Честь, смею заметить, что этот случай — не для суда присяжных. Нашим законом установлена презумпция невиновности, и она на стороне подозреваемого до тех пор, пока его вина не доказана. В рассматриваемом деле, во-первых, целиком и полностью требуется доказать, что орудие, которым совершено убийство, было когда-либо в руках обвиняемого. Во-вторых, необходимы доказательства, что убийство совершено ранним вечером 27 июля. Едва ли в такое время совершают подобные преступления, кроме того, нет улик, которые указывают, что именно подозреваемый совершил его. В-третьих, у обвиняемого не было никаких мотивов для совершения данного преступления. Причина размолвок с убитой была устранена лечением, которое провел обвиняемый, и прошу вас, Ваша Честь, принять во внимание, что обвиняемый не должен подвергаться риску быть наказанным на основании ранее данного свидетельского показания о попытке отравления. И Вашей Чести решать, необходим ли суд присяжных, чтобы рассматривать дело по обыкновенному подозрению.

Судья мистер Эдмондсон:

— Не вижу основания, чтобы дело не рассматривалось уважаемыми присяжными.

Все видели, как мистер де Филиппис, беззвучно шевеля губами, слегка кивнул, взял еще один чистый носовой платок и поднес его ко рту. Выдержав паузу, он заговорил:

— Сейчас я приглашу обвиняемого и других свидетелей. Мистер Ропер будет давать свидетельские показания, и вам, господа присяжные заседатели, судить его. Мы вызовем его для дачи показаний, и вы увидите человека, которому судьба дважды нанесла сокрушительные удары. Ему, кормильцу и отцу семейства. В наше трудное время он остался без средств к существованию, не по своей вине потерял хорошо оплачиваемую и любимую работу. Женщина, которую он считал преданной женой и верной подругой, изменяла ему. Вы увидите здесь человека, согнувшегося под бременем забот и почти сломленного превратностями и крутыми поворотами судьбы. Все это обрушилось на него, все это он испытал на себе. Но, господа присяжные заседатели, вы также увидите здесь и невиновного человека, который готов рассказать вам правдивую историю своей жизни и недавних событий.

Сейчас я подхожу к рассказу об этой жизни, на всем протяжении которой Альфред Ропер был человеком честным и трудолюбивым, с незапятнанной репутацией, одним словом — джентльменом. Все, что относится к нему, — ясно и понятно. Он как открытая книга, где нет зашифрованных мест или неразрезанных страниц. Эту книгу любой из вас без страха и сомнения мог бы дать своим женщинам. Она целомудренна и чиста. Поэтому позвольте мне прочитать ее некоторые ранние страницы.

Когда Альфреду Роперу было всего лишь шестнадцать, безвременно скончался его отец, и он стал единственной опорой для всей семьи. С поистине женской заботой он ухаживал за престарелой слепой матерью и считал своим долгом обеспечить благосостояние младших братьев и сестер. Только после смерти матери он решил оставить родительский дом в Бери-Сент-Эдмундсе и поискать счастья. По счастливому стечению обстоятельств, у него появилась превосходная перспектива получить место в фармацевтической компании в Лондоне, и он покинул родной Суффолк. Неудивительно, что, проведя детство и юность в кругу семьи, он почувствовал себя в Лондоне наивным чужаком.

После недолгих поисков он нашел жилье, которое, по своей наивности и доверчивости, счел подходящим местом для отдыха после трудового дня. И там, как рано или поздно должно было произойти с молодым мужчиной, он нашел себе жену. Есть ли среди вас, уважаемые присяжные, хоть один человек, кто осудит его за то, что жена, которую он себе выбрал, оказалась не той женщиной, не тем безупречным, чистым идеалом, с которым честный молодой человек может сочетаться браком?

Как бы там ни было, он женился и жил с ней в доме ее матери, на вилле «Девон» на Наварино-роуд в Хэкни. Спустя какое-то время миссис Ропер родила сына, а позже и дочь. К этому времени, когда наивности у Альфреда Ропера поубавилось, он понял, что его счастье не безоблачно. Причина, омрачавшая его жизнь, была хорошо известна и соседям. Миссис Ропер слишком часто нарушала свой супружеский долг, общаясь с другими мужчинами, и у мужа крепла уверенность, что не он отец второго ребенка.

Однако разводиться с женой он не стал, хотя, без всякого сомнения, получил бы развод, а нашел, по его мнению, лучшее решение. Понимая, в чем причина нарушения супружеской верности и будучи достаточно великодушным, чтобы называть это болезнью, Ропер занялся лечением жены. Ему казалось, что лечение идет успешно, он уже не думал о разводе и планировал новую совместную жизнь. Он хотел перевезти семью из предместья Лондона в здоровый свежий воздух сельской местности Кембриджа, где намеревался получить место фармацевта.

Я приближаюсь к событиям четверга 27 июля.

Альфред Ропер договорился с сестрой, что приедет в Кембридж поездом и поживет с сыном у нее в близлежащей деревне Фэн-Диттон, пока не найдет в городе подходящего жилья для себя и семьи. Миссис Ропер должна была выехать к нему через неделю или когда будет найдено жилье. К вечеру указанного дня мистер Ропер попрощался с женой и тещей, взял сына и небольшой багаж и нанял кэб до вокзала на Ливерпуль-стрит. Однако по прибытии он с досадой обнаружил, что забыл дома очень ценную для него вещь, серебряную монетницу, которая принадлежала его отцу и куда он к тому же положил необходимые деньги. Оставив сына и багаж под присмотром носильщика, он тем же кэбом вернулся на Наварино-роуд.

У него, конечно же, был ключ от входной двери, но он, как истинный джентльмен, не позволил себе воспользоваться им в этот раз, что непременно должен был сделать, если бы вернулся с преступными намерениями. Нет, он позвонил в дверь. Этого мужчину, которого вы видите перед собой, обвиняют в самом серьезном преступлении, в котором только может быть обвинен человек в нашем обществе, — в особо жестоком преднамеренном убийстве. Но он даже не пытается скрыть свое присутствие, не проникает в дом, стараясь остаться незамеченным, и, как сказали бы поэты, «не продвигается к своей цели как привидение», а смело и открыто звонит в дверь. И звонок был услышан.

Мисс Флоренс Фишер, служанка, открыла ему дверь и впустила в его собственный дом. Он объяснил ей причину своего возвращения и направился к лестнице, чтобы наверху поискать забытую вещь. Слышала ли служанка позже крики, мольбы о пощаде, шум? Нет, она ничего не слышала. В доме по-прежнему царила тишина и покой. Минут через двадцать мисс Фишер услышала, как за хозяином захлопнулась входная дверь.

Альфред Ропер пешком направился к стоянке кэбов на Кингсленд-Хай-стрит. По дороге он споткнулся о бордюр и упал. Стараясь смягчить падение, он инстинктивно оперся на руку. Это была правая рука, джентльмены, потому что именно правую руку подставляет при падении правша. Именно правую руку повредил Альфред Ропер.

Он замотал пораненную руку носовым платком и продолжил путь к стоянке, чтобы нанять кэб. Обвиняемый вернулся на Ливерпуль-стрит. Этот человек, которого обвиняют в жестоком убийстве женщины ужасным и отвратительным способом, а именно — перерезанием горла, вернулся к сыну и носильщику, который во время его отсутствия присматривал за мальчиком. Он был взволнован не больше, чем этого можно ожидать от человека, который только что неудачно упал и из-за собственной рассеянности пропустил поезд.

В конце концов он приехал в Кембридж без двадцати минут десять вечера и добрался до дома сестры в Фэн-Диттоне.

О том, что на вилле «Девон» произошло несчастье, он услышал впервые в доме сестры, во вторник, 8 августа, когда приехавшие из Лондона полицейские сообщили ему об этом.

Что касается меня, то я не могу понять полицейских методов, примененных в данном случае. Они не искали где-нибудь еще, не расширили границы поиска виновного в этом ужасном преступлении. Нет, уважаемые присяжные. Они просто сделали вывод в характерной для нашего общества скандальной манере, что наиболее вероятным убийцей женщины всегда бывает мужчина, который должен быть ее защитником, опорой и каменной стеной, а именно — ее муж.

Они пришли к такому заключению, но не доказали этого. У обвинения нет доказательств. Принимая во внимание одни свидетельские показания и исключая другие, обвинение ни на шаг не приблизилось к разоблачению Альфреда Ропера как одного из наиболее жестоких и отвратительных убийц современности.

Без сомнения, наиболее важным свидетелем защиты была служанка, она же и кухарка. Но в равной степени она могла предстать перед судом и как свидетель обвинения. Ее показания были беспристрастны. Если она не любила Ропера, то никак не показала этого, так же как не проявила ни малейших симпатий. Если она не одобряла Лиззи Ропер и ее мать, то и этого не показала. Она говорила прямо и искренне и очевидно намеревалась излагать только правду.

Во время процесса Флоренс Фишер было двадцать три года. Она работала прислугой у Мэри Гайд с тринадцати лет и жила в доме задолго до появления Ропера. Это была высокая молодая женщина, хорошо сложенная, с синими глазами и рыжими вьющимися волосами. Эти подробности известны нам из описания обитателей дома Гайд-Роперов, данного газете «Стар» соседкой по Наварино-роуд Корой Грин. По ее словам, Флоренс была здоровой и сильной, старательной и усердной работницей. Миссис Грин также сказала — возможно, стараясь угодить газете, в которой любили печатать романтические сказки, хоть эта история несомненно правда, — что Флоренс Фишер была обручена.

Мистер де Филиппис спросил ее, как долго она работала на вилле «Девон» и каковы были ее обязанности. Затем он попросил рассказать судье и присяжным, что произошло в понедельник утром, 10 июля.

— Мой хозяин, мистер Ропер, предупредил меня, что даст мне расчет в конце месяца. Он сказал, что вся семья, за исключением миссис Гайд, переедет на север. Мистер Ропер добавил, что миссис Гайд сможет обслужить себя сама и служанка ей не потребуется.

— И что вы тогда сделали?

— Я не хотела, чтобы меня увольняли. Я пошла к миссис Гайд и попросила ее позволить мне остаться. Миссис Гайд сказала…

— Вы не обязаны говорить нам, что ответила миссис Гайд. Говорите только, что делали вы. Что вы сделали после беседы с миссис Гайд?

— Я осталась на вилле «Девон». Я даже не искала новую работу, потому что надеялась выйти замуж в следующем году.

— Правда ли, что ваше замужество не состоялось, помолвку расторгли и сейчас вы служите у мистера и миссис Самнер в Стэмфорд-Хилл к северу от Лондона?

— Да, сэр.

— Вы должны говорить «да, Ваша Честь», мисс Фишер. Значит, вы остались на вилле «Девон» и находились там 27 июля?

— Да, Ваша Честь.

— Пожалуйста, расскажите суду, что произошло в четверг, 27 июля.

— Мистер Ропер пришел ко мне и дал полкроны. Он сказал, что мы больше не увидимся, так как он уезжает в Кембридж на новое место. Сказал, что Эдварда берет с собой и они поедут на поезде. Миссис Ропер и малышка Эдит приедут к нему вскоре. Он не сказал когда. Он просто сказал — вскоре.

— Вы видели, как он покинул дом?

— Нет, не видела. Я была на кухне с миссис Гайд. Миссис Гайд сказала, что миссис Ропер плохо себя чувствует и она заберет девочку к себе, как обычно делала в таких случаях, чтобы миссис Ропер…

Мистер де Филиппис долго не прерывал мисс Фишер. Присяжным, возможно, были непонятны его действия, но мистер Тейт-Мемлинг, конечно, все понял и вскочил на ноги, как только адвокат произнес:

— Вы не должны рассказывать нам, что говорила вам миссис Гайд, если при этом не присутствовал обвиняемый. Он присутствовал?

— Нет.

— Что вы сделали потом?

— Я порезала хлеб и намазала его маслом. Еще открыла банку консервированного лосося и поставила ее с другой едой на поднос. И еще молоко для малышки, чайник с чаем и сахарницу.

— А в спальню миссис Ропер вы отнесли поднос?

— Нет, миссис Гайд отнесла его сама.

— Во сколько это было?

— Чуть позже пяти.

— Вы резали хлеб для бутербродов хлебным ножом?

— Да, Ваша Честь.

Предъявили хлебный нож, которым перерезали горло миссис Ропер. Мисс Фишер посмотрела на него и заметно побледнела. Мистер де Филиппис наполнил водой из графина второй стакан и спросил свидетельницу, не хочет ли она выпить воды и присесть.

— Нет, благодарю. Со мной все в порядке.

— Тогда, мисс Фишер, не скажете ли вы Его Чести — нож, который вам только что показали, и вы при этом, с вашего позволения, проявили значительную силу духа, является тем ножом, которым вы резали хлеб для миссис Гайд чуть позже пяти часов того вечера?

— Да, это он.

— Что вы сделали с ножом после того, как воспользовались им?

— Я вымыла его под краном, Ваша Честь, затем вытерла и убрала в ящик.

— В ящик, где он всегда хранился?

— Да, вместе с хлебной доской.

— Что случилось потом?

— Позвонили в дверь. Я открыла и увидела мистера Ропера. Он сказал, что забыл серебряную монетницу.

— Вы знали, о чем шла речь?

— Да, Ваша Честь. Мистер Ропер очень любил эту монетницу, она принадлежала его отцу. Он не хотел уезжать без нее.

— Он заходил на кухню?

— Нет, не думаю. У него не было для этого времени. Я пошла в столовую, чтобы собрать салфетки в стирку, и слышала, как он поднимался наверх. Потом отнесла салфетки на кухню.

— Когда мистер Ропер покинул дом?

— Минут через пятнадцать или двадцать. Я его не видела, но слышала, как хлопнула входная дверь.

Затем Флоренс Фишер описала, как прошел вечер и следующее утро. Она не видела и не слышали ни Лиззи Ропер, ни Мэри Гайд. Вечером было очень душно, она вынесла стул в сад за домом и сидела там, на свежем воздухе. Утром, часов в восемь, спустилась малышка Эдит. Она пришла одна, но это не удивило Флоренс, так как было обычным делом. Флоренс покормила девочку завтраком на кухне. Эдит умела произносить лишь несколько слов и не могла сказать, где ее мама и бабушка.

Судья:

— Вы не должны говорить, что ребенок сказал вам.

Флоренс Фишер:

— Так она ничего и не сказала.

Мистер де Филиппис:

— Спасибо, Ваша Честь. Мисс Фишер, вас не удивило отсутствие миссис Ропер и миссис Гайд?

Мисс Фишер:

— Нет, Ваша Честь, я не удивилась. Они часто спали допоздна, иногда и до обеда.

— Вы их видели в тот день?

— Я никого из них не видела. Я отослала Эдит наверх к маме, потому что мне надо было идти за покупками. Я не видела никого из них после.

Мистер Тейт-Мемлинг начал перекрестный допрос. Вероятно, это делалось только затем, чтобы присяжные и публика поняли решение судьи Эдмондсона, что это дело для суда присяжных, что бы ни утверждала защита.

— Мисс Фишер, вы сказали Его Чести и господам присяжным, что приготовили еду и поставили ее на поднос вместе с чайником, кувшином молока, сахарницей и чайными чашками. Все, что просила миссис Гайд.

— Да, я так и сделала.

— Кто отнес поднос наверх?

— Миссис Гайд.

— Разве вы не знали, что у миссис Гайд больное сердце?

— Да, я знала, Ваша Честь.

— Естественно, вы также знали, вы это видели, что миссис Гайд — пожилая леди? Сколько вам лет, мисс Фишер?

— Двадцать три, Ваша Честь.

— Да, вам двадцать три, а миссис Гайд было шестьдесят семь — не так ли? Мисс Фишер, когда вы около пяти тридцати 27 июля впустили в дом обвиняемого, был ли у вас какой-нибудь разговор о забытой монетнице?

— Я сказала, что могу помочь поискать ее.

— И что он ответил?

— Что в этом нет необходимости. Он сказал, что я должна заниматься своим делом, и я сказала — да, мне надо забрать из столовой салфетки и скатерть в стирку. Так вот лучше и займитесь этим, сказал он и открыл мне дверь в столовую.

Тейт-Мемлинг затянул паузу, определенно для того, чтобы присяжные отметили важность услышанного. После полуминутного молчания он откашлялся и продолжил:

— Мисс Фишер, вы пьете сладкий чай?

— Прошу прощения, сэр?

— Я повторю вопрос. И уверяю вас, это имеет огромное значение. Вы кладете или не кладете в чай сахар?

— Нет, не кладу.

— А другие члены хозяйской семьи кладут сахар в чай?

— Сладкий чай пила только миссис Ропер. Мистер Ропер никогда не клал сахар, этого не делала и миссис Гайд. Эдвард вообще не пил чай.

— Но покойная миссис Ропер всегда пила сладкий чай?

— Да, Ваша Честь. Я видела, как она клала три чайные ложки с горкой.

— Очень хорошо, мисс Фишер. Значит, себе вы не кладете сахар в чай. Ваш энкратизм включал также воздержание и от хлеба с маслом?

Мистер Тейт-Мемлинг, будучи человеком умным, в надежде вызвать улыбку на губах наиболее образованных присяжных за счет безграмотной служанки, ничего не добился. Девушка действительно не поняла, о чем речь, и тупо уставилась на него. Судья, словно очнувшись от летаргии, вмешался:

— Изъясняйтесь на английском языке, мистер Тейт-Мемлинг. Лично я понятия не имею, что означает слово «энкратизм», а толкового словаря с собой нет.

Мистер де Филиппис издал неприятный резкий звук, по-видимому смех, который он замаскировал под громкое чихание, что послужило поводом взять еще один носовой платок. Но этим дело не ограничилось. Стащив с подноса надувную подушку, адвокат принялся надувать ее в полной тишине.

— Прошу прощения, Ваша Честь, — мистер Тейт-Мемлинг говорил напряженно. — Мисс Фишер, позвольте поставить вопрос иначе. Было пять часов вечера, когда вы передали поднос с едой в руки миссис Гайд. Вряд ли в такой час вы отправились спать. И что, за весь вечер вы сами ничего не ели?

— Я съела немного хлеба с маслом. Сделала себе бутерброд, когда готовила еду для миссис Гайд. Потом я вымыла нож, вытерла и убрала его.

— А утром за завтраком вы ели хлеб?

— Нет.

— А ребенку вы хлеб давали?

— Нет, она ела кашу.

— Вы открывали ящик, где лежал нож?

— Тогда нет.

— Когда вы в следующий раз открывали ящик?

— Не помню, не могу сказать. Но не в тот день.

— А 28 июля открывали?

— Нет, я уверена в этом. Я плохо себя чувствовала и ничего не ела. Я вернулась из магазина, и мне стало плохо. Было очень жарко. В доме никого не было, вернее я так подумала. Я легла в постель.

— Это может показаться удивительным, но суду безразличны обстоятельства вашего отхода ко сну…

— Мистер Тейт-Мемлинг! — неожиданно резко прозвучал голос судьи.

— Прошу прощения, Ваша Честь. Мисс Фишер, когда вы увидели нож снова?

— Я не видела его больше, Ваша Честь. Полиция нашла его. Кажется, в саду.

Мистер де Филиппис положил надувную подушку на стул и с тяжким вздохом сел на нее. Мистер Тейт-Мемлинг, прежде чем продолжить, выразительно посмотрел на адвоката.

— Когда вы обнаружили пропажу ножа?

— Я не помню. Я искала его в воскресенье, 30-го, но не нашла. Его не было в ящике.

— А вы не искали его раньше? Например, 27-го, после пяти?

— Нет, я его не искала.

— Хлеб, как мы все знаем, джентльмены, — основной продукт питания человека. Хлеб упомянут даже в Библии. «Не хлебом единым… — говорится в ней, — жив человек, но духом…» Здесь подразумевается, что душа может жаждать любую пищу, но основной пищей для тела является хлеб. И вы, уважаемые присяжные, могли, и даже должны признать, что сами не проводили ни дня без хлеба. Но тем не менее мисс Фишер хочет, чтобы вы поверили, будто с вечера 27 июля до 30 июля она не брала в рот ни крошки хлеба. Так вас надо понимать, мисс Фишер?

— Я плохо себя чувствовала и не хотела есть.

Мистер Тейт-Мемлинг многозначительно помолчал, а затем продолжил:

— Пока вы были в столовой и собирали салфетки, где находился обвиняемый?

— Полагаю, в холле.

— Да, конечно, вы полагаете. Вы же не могли его видеть.

— Но я слышала, как он поднимался наверх.

— Какой интервал… э-э-э… сколько времени прошло между тем, как вы вошли в столовую, и моментом, когда услышали его шаги на лестнице?

— Очень немного.

— Как понимать «немного», мисс Фишер? Минута? Полминуты? Пятнадцать секунд?

— Я не могу сказать.

— Могу я попросить разрешения у Вашей Чести хранить всем молчание в течение одной минуты, чтобы мисс Фишер — и присяжные — оценили, какой протяженности был тот период?

— Если вам необходимо…

— Благодарю, Ваша Честь.

Воцарилась минута тишины. Флоренс Фишер сказала, что с момента, когда она вошла в столовую, до того, как услышала шаги идущего наверх Ропера, прошло больше времени.

— Больше наполовину, чем сейчас?

— Мне кажется, меньше, чем это время, но больше, чем его половина.

— И до пятницы четвертого августа вы не поднимались на третий этаж виллы «Девон», мисс Фишер?

— Нет, не поднималась.

— Но вас нанимали, чтобы вы содержали виллу «Девон» в чистоте, не правда ли?

— И еще готовить и ухаживать за малюткой.

— Однако целых семь дней вы не поднимались выше второго этажа и не убирали там?

— Я думала, все уехали в Кембридж.

В зале раздался смех, но недостаточно громкий, чтобы судья Эдмондсон призвал публику к порядку.

На трибуну для дачи показаний поднялся мистер Джеймс Вуд, носильщик Большой Восточной железной дороги, проживающий в Боу на Глоб-роуд. Он сказал, что находился на станции Ливерпуль-стрит около пяти часов вечера 27 июля. Этот мужчина, который, как он узнал сейчас, является обвиняемым, подошел к нему и попросил присмотреть за мальчиком лет пяти-шести и небольшим багажом. Он дал ему серебряный шестипенсовик, сказав, что забыл дома какую-то важную вещь, но вернется сразу же, как съездит за ней.

Мистер де Филиппис:

— Он вернулся?

— Да. Он вернулся примерно через час или чуть больше. Нет, похоже, часа через полтора.

— Когда вы увидели его снова, как он выглядел?

— Он был немного расстроен, так как опоздал на поезд. Я бы сказал, что он был даже возбужден. Он объяснил, что пришлось долго идти пешком, прежде чем удалось нанять кэб. У него была повязка на правой руке.

— Повязка или носовой платок?

— Какая-то белая тряпочка.

— Вы ничего не заметили в его одежде?

— Если память не изменяет, он вернулся в той же самой одежде, в которой был, когда оставлял мне мальчика.

— Не было ли на ней каких-нибудь пятен или других отметок?

— Ничего такого я не помню.

На перекрестном допросе мистер Тейт-Мемлинг спросил:

— Вам не показалось, что полтора часа слишком много, чтобы доехать в кэбе от Ливерпуль-стрит до Хэкни и вернуться обратно? За это время он смог бы даже пешком…

— Ваша Честь, я протестую!

Мистер де Филиппис стремительно вскочил на ноги:

— Ваша Честь! На каком основании обвинение делает такое заключение? Разве господин прокурор сам прошел этот путь? Сомневаюсь, что он может сказать уважаемым присяжным, какое там вообще расстояние. И разве в обязанности обвинения входит оценка физических способностей мистера Ропера?

— Протест принят. Прошу вычеркнуть замечание из протокола. Продолжайте, мистер Тейт-Мемлинг, если у вас есть еще вопросы. И можете опустить вычисление способностей передвижения, говоря на языке, каким вы предпочитаете выражаться.

Однако мистеру Тейт-Мемлингу больше было нечего сказать. Но, без сомнения, он был уверен, несмотря на все порицания, которые получил от судьи, что его высказывание о расстоянии между Ливерпуль-стрит и Хэкни произвело впечатление. Он сел удовлетворенный, а Альфред Ропер поднялся на трибуну для дачи показаний.