Книга Асты

29

1991 год. Страницы прислали в конверте, из Копенгагена, всего три недели назад. Я не распечатала конверт в тот день, а отложила его, так как разбирала многочисленные письма.

Когда дела Свонни легли на мои плечи и я взвалила на себя еще и редактуру дневников, то не предполагала, что это займет все мое время. Я надеялась, что после издания четвертого тома дневников и всплеска популярности интерес к Асте пойдет на спад. Но я не могла предвидеть, насколько увеличится почта с выходом новой книги. Кроме заваливших меня писем, я получала просьбы об интервью, приглашения на встречи с читателями, множество рецензий и отзывов из газет.

Преемница Сандры, чья память была настоящим складом информации, уехала к жениху на другой край света, и передо мной встала дилемма — то ли обучать новую помощницу, то ли делать все самой. Я нашла выход, но все равно мне каждый день приходилось отвечать на десятки вопросов и писем, ответить на которые может лишь тот, кто знает дневники так, как знаю их я. Возможно, авторам детективов действительно нужны истории об убийствах, авторам любовных романов — темы для них, те, кто пишет о путешествиях, берут за основу воспоминания предка какого-нибудь читателя, побывавшего где-нибудь в Замбези в 1852 году. Я слышала, что это так. Теперь же я сама регулярно получала мемуары, старые и новые рукописи, почти неразборчивые записи, даже журналы, которые вели дети во время школьных экскурсий. Они приходили со всего мира, и многие даже не на английском языке.

Один процент этой корреспонденции я посылала моему издателю, остальное возвращала отправителю, сожалея, что в послание не вложен конверт или чек на почтовые расходы. Когда пришел пакет из Дании, который переслал мне Гюльдендэль, я решила, что это еще одно подобное творение. Может, всего лишь проба, несколько страниц, чтобы заинтриговать, потому что пакет был тонкий и легкий.

Я распечатала пять пакетов и два конверта, прежде чем добралась до этого послания. Внутри оказался дневник, или часть дневника. Я не сразу это заметила, поскольку листы вложили в картонный скоросшиватель. К нему прикрепили письмо и обычную вежливую записку на фирменном бланке от издателя. Письмо было написано по-английски, очень хорошим языком образованного датчанина. Обратный адрес копенгагенский, письмо отправили две недели назад. Видимо, отправитель не знал, что Свонни умерла и что она говорила по-датски.

Когда я открывала скоросшиватель, у меня дрожали руки, и это не преувеличение. Мы так долго искали эти страницы и были уверены, что их вырвала Свонни. Нам не пришло в голову, что это сделала Аста. Это казалось невозможным, мы не могли представить, чтобы человек, ведущий дневник, мог уничтожить собственные записи.

Но это вполне в духе Асты. Представляю, как на вечере, который Свонни устраивала в честь Осе Йоргенсен в тот самый день, когда пришло анонимное письмо, Аста разговаривает с датской гостьей и сообщает, что у нее есть нечто интересное для миссис Йоргенсен. Затем она поднимается к себе, чтобы отыскать нужный дневник. В это время Свонни в отчаянии повсюду ищет ее. В своей комнате Аста быстро просматривает тетради в поисках первой. Она не хочет задерживаться, ведь внизу столько веселья и еды. Она уверена, что это записи за июль и август 1905 года, здесь ее замечания по поводу письма тети Фредерике. Найдя нужные страницы, Аста вырывает их. Зачем они ей? Какая от них польза? Все, что она раньше записывала, теперь просто груда никому не нужной бумаги.

Я вспомнила, что Свонни обнаружила Асту и историка в гостиной, они вместе разглядывали копенгагенский королевский фарфор. Страницы к этому моменту лежали в сумочке Осе Йоргенсен, свернутые. Вот так просто рождаются великие заблуждения, которые перерастают в трагедии.

Все страницы были в папке. Они отлично сохранились заботами настоящего ученого, их не касались ни степлер, ни скрепка. Дата на первом листе указывала, что запись сделана на следующий день после дня рождения Свонни, или дня, который считался днем ее рождения. Но четыре предложения перед ней были последними из записи от 26 июля. Она заканчивалась словами «…они должны спросить отца, и это верный способ отсрочить решение на месяцы». А запись от 2 августа была неполной, без продолжения.

Я протянула страницы мужу, и Пол начал вслух переводить их на английский:

Я все еще жду, и мне до сих пор не больно.

Я делаю все, чтобы отвлечься, думаю о чем угодно, кроме того, что происходит — или не происходит? — внутри меня. В школе начались летние каникулы, поэтому мальчики дома. Они носятся повсюду и ужасно шумят. Слава богу! Кажется, дождь закончился, и теперь их можно выпустить на улицу.

Вчера Хансине попросила отпустить ее на вечер, и я разрешила. Не хочу, чтобы она суетилась вокруг меня. Но она не вернулась даже к полуночи. Я не могла уснуть и слышала, как она пришла около двух. Может, у нее есть любовник? Так или иначе, мальчики оставались весь вечер со мной в гостиной, и я сказала им, что у них будет сестренка. Я знала, что не ошибаюсь. В этот раз чувствую себя совсем иначе, не так, как прежде, и знаю, что это девочка. Дело только в этом.

В их возрасте не стоит им знать все ужасные подробности. Пусть остаются в святом неведении еще несколько лет. Но рассказывать чушь про аистов и капусту я тоже не собираюсь. Поэтому я сказала мальчикам, что, когда придет время, Хансине пойдет и принесет ребенка. Они засыпали меня вопросами: где она его достанет? Может быть, купит? И тому подобное. Я сказала, что они узнают обо всем, когда подрастут. Кнуд заявил, что не хочет девочку, лучше мальчика. С мальчиком можно играть, а девчонки для этого не годятся. Они потеряли к этому всякий интерес, когда я дала им сумку, полную пустых сигаретных пачек, которые утром принесла миссис Гиббонс. Должно быть, ее муж курит с утра до вечера.

Здесь полно комаров. Я всегда думала, что они есть только в деревне, но они повсюду. Ненавижу, когда они залетают в спальню, и мне страшно ложиться в постель, потому что эти противные насекомые ночью кусаются. Моэнсу они искусали все ноги. Я сказала Хансине, чтобы она смазала укусы камфорным спиртом, а потом вымыла холодной водой.

Теперь я знаю, что со мной не так. Я думала, что чувствую себя иначе, потому что это девочка. Она, он — разные ощущения. Но я поняла — и мне даже стало дурно от этого, — что ребенок неправильно лежит. Головка не внизу, где ей сейчас положено быть, а все еще упирается мне в ребра, а попка или ножки внизу, откуда он должен выходить.

Хансине говорит, что сможет повернуть ребенка, когда начнутся роды. Она делала это у своей сестры. Попробуй сейчас, сказала я, и она стала массировать меня своими огромными мясистыми руками. Ребенок чуть передвинулся и изогнулся, но не перевернулся. В результате ее стараний я вся в синяках. По словам Хансине, будет легче перевернуть сразу, как начнутся роды и ребенок задвигается. Я не хочу доктора. Не хочу, чтобы это делал мужчина.

Я должна думать о другом, чтобы отвлечься.

Газеты сообщают, что многие попали в больницу из-за укусов комаров. Эпидемия желтой лихорадки охватила Новый Орлеан, но европейские комары не разносят ее.

Тетя Фредерике прислала письмо, где рассказала о своей подруге, миссис Хольст. Ее шестнадцатилетний сын плавал кадетом на «Георге Стаге» и чудом спасся, когда корабль затонул. Я считаю, что ничего удивительного, ведь спасли пятьдесят восемь мальчиков.

Митчелл, капитан британского судна, сделал все возможное, чтобы их спасти. Говорят, он плакал, давая показания в Датском военно-морском суде. Председатель суда был очень суров к нему, обвинял его в случившимся, чем вызвал недовольство адвоката, который в свою очередь обвинил судью в предвзятости.

Миссис Хольст рассказала тете Фредерике, что другой английский корабль находился всего в ста пятидесяти ярдах от места столкновения, но поспешил убраться, не предложив помощи. Зато шведский пароход «Ирене», наоборот, немедленно ответил на сигнал бедствия и спас сорок жизней. Я рада этому, потому что сама немного шведка, а моя любимая кузина Сигрид — чистокровная шведка.

Лучший друг Эрика утонул. Он был моложе на год, всего пятнадцать лет. Мальчика звали Олаф Торвальдсен. Торвальдсены жили на Страндвайен, рядом с коттеджем, который мой отец снимал на лето. Ужасно — он был единственным ребенком в семье и лучшим кадетом на курсе. Не представляю, как эти корабли столкнулись. Ночь была ясная, звездная. «Георг Стаге» находился всего в трех милях от копенгагенской гавани по пути в Стокгольм. «Анкона» отплыла из Лейта в Кенигсберг, груженная углем из шотландского города Аллоа, и шла со скоростью двенадцать узлов. Не знаю, что это. «Георг Стаге» прошел перед носом парохода, и тот протаранил ему борт на пятнадцать футов.

Учебное судно пострадало гораздо сильнее парохода. Оно затонуло меньше чем за полторы минуты. Большинство кадетов спали. Не было времени даже спустить спасательные шлюпки. Газеты здесь и в Дании писали, что не было никакой паники, все вели себя хладнокровно. Но тетя Фредерике говорит, что, по словам Эрика, это не так. Всех охватил ужас. Мальчики кричали, цеплялись за обломки корабля, умоляли матросов спасти их, звали матерей. Говорят, мужчины в момент смертельной опасности всегда зовут маму. «Георг Стаге» лежит сейчас на глубине шести морских саженей.^[38]

Я говорила, что не буду писать в дневник каждый день. Но сейчас мне больше ничего не остается, вот я и пишу. Хансине все взяла в свои руки. Она следит за домом, заботится о мальчиках. Я жду. Сегодня день, в который, по моим подсчетам, она должна родиться, но все неподвижно, все в ожидании. Я не выхожу на улицу с прошлого четверга.

Хансине приносит мне газеты. Кайзер приехал в замок Бернсторф как гость короля Христиана. Он снова называет себя сыном Датского двора, хотя от каких земель, я не могу понять. Ужасно, если принц из Гогенцоллернов^[39] станет королем Норвегии. Ведь есть шведский и датский принцы. Но, говорят, они предоставят норвежцам выбирать, кто больше подходит.

Еще о «Георге Стаге». Не из газет, а из письма миссис Хольст. Я удивилась, получив его, потому что мы едва знакомы. Мы встречались несколько раз, ее даже не приглашали на мою свадьбу, которая очень не понравилась тете Фредерике. Я думаю, тетя и дала ей мой адрес.

У миссис Хольст, судя по всему, очень странные представления о географии: она считает, что Лейт рядом с Лондоном. Она хочет ни много ни мало, чтобы я разыскала для нее адрес капитана Митчелла. Она собирается написать ему и поблагодарить за то, что он спас жизнь ее сыну.

Почему же она не поблагодарила на суде в Копенгагене? Есть определенные сомнения, скольких он спас и насколько виноват. По его словам, «Георг Стаге» неожиданно изменил курс, и он не слышал колокола. Но капитан «Георга Стаге» Мальте Брун говорил, что оба судна шли почти параллельно, пока «Анкона» сама не изменила курс, и он понял, что столкновения не избежать. Судья, без сомнения, поверил капитану Бруну, хотя капитан Митчелл заверял, что не менял курс, а шел в том направлении, по которому первоначально его вел лоцман.

Столько всего случилось! Я пишу это в постели. Моя малютка лежит рядом. Все устроилось удачно. Сначала я покормила ее, потом смотрела, как она спокойно заснула. Я сгорала от нетерпения записать про ее появление и мое счастье. Ни с чем не сравнить счастье, которое приходит за ужасным горем, когда все кончается хорошо, и ты словно приходишь в себя после кошмара, который казался реальностью? Моя девочка, моя дочка, наконец-то я…

Следующей страницы не оказалось. Видимо, на ней было что-то слишком личное, чтобы отдать ее миссис Йоргенсен.

В среду днем Хансине оставила со мной Кнуда и пошла на Малверн-роуд, чтобы забрать Моэнса из гостей, он ходил играть со своим другом Джоном. Моэнс не удивился, когда увидел Хансине, идущую по Ричмонд-роуд с младенцем на руках. Он давно этого ждал. «Хансине — аист, Mor!» — сказал он, вбегая в мою спальню. Кнуд молчал и просто смотрел во все глаза. Я отослала их и приложила малышку к груди. Надо сказать, это мне понравилось, надеюсь ей тоже.

Ребенка принцессы Уэльской крестили. Его нарекли Джон Чарльз Фрэнсис, и принц Чарльз Датский был одним из его крестных отцов. Наверно, они надеются, что он станет королем Норвегии. А я не собираюсь крестить свою малютку. Какой смысл? Все это чушь. Она такая хорошенькая, намного светлее, чем были другие мои дети. У всех младенцев темно-синие глаза, но, думаю, у нее они такими и останутся. Черты лица красивые и правильные. И прелестный ротик.

Сегодня днем Хансине, я, мальчики и Сванхильд ходили в парк Уэмбли посмотреть, как человек попытается летать. Странно, почему все люди хотят летать? Самые приятные сны — те, в которых летаешь. Человека зовут мистер Уилсон, и он решил, что преодолел земное притяжение. Однако полет не получился, его аппарат упал в воду.

Мне бы хотелось увидеть пигмеев на ипподроме. Они живут в лесах Центральной Африки, и до того, как их привезли сюда, только четверо ученых видели их. Говорят, они крошечные, но совершенно нормальные, не похожи на карликов. Я не могла пойти одна, а Хансине не смогла пойти со мной из-за детей. Это единственное, зачем в доме может понадобиться мужчина.

Я написала миссис Хольст. Мне пришла в голову прекрасная идея просмотреть старые номера газет. Мы летом никогда их не выбрасываем, а храним до зимы, чтобы потом разжигать камин. То, что я обнаружила, она и сама могла найти в датских газетах, если бы догадалась просмотреть репортажи с процесса. Поэтому я сказала ей, что не узнала адреса капитана Митчелла, но она может написать ему на адрес компании, которой принадлежит «Анкона», — «Джеймс Карри и Компания», Лейт, Шотландия.

На следующей неделе мне надо сходить на Сандрингхэм-роуд, к архивариусу, чтобы зарегистрировать рождение Сванхильд…

Мы с Полом переглянулись. Я забрала у него страницы и перевод. Бывает разочарование настолько сильное, что переходит в негодование.

Я всегда знала, что эти страницы, независимо от того, кто их вырвал, содержали ответ. Ответ, который объяснил бы нам, почему они изъяты из дневника. Но мне следовало понять, как только прочитала письмо Кристины Нергор, что в данном случае ответа я не найду. Аста могла быть беспечной, не интересоваться, что станет с ее дневниками, но никогда не отдала бы в чужие руки сведения об удочерении, о котором не знали ни муж, ни дочь.

— Здесь ничего нет, — сказала я. — Совсем ничего. Я просто вне себя. Глупо, но я ужасно разозлилась. Ни намека на разгадку. Свонни могла быть дочерью Асты. И я начинаю думать, что она была ее дочерью.

— Ты не права, — возразил Пол. — Я увидел здесь больше, чем ты. Я переводил эти страницы, и вижу подсказки. К 1 августа ребенок еще не родился, пишет Аста, но мы знаем, что Сванхильд Кьяр отмечала день рождения 28 июля. Теперь внимательно посмотри на запись от 2 августа. «Все устроилось удачно». Довольно странно так говорить о рождении ребенка.

Это было странно даже для Асты, то хладнокровной, то пылкой.

— «В среду днем Хансине оставила со мной Кнуда и пошла на Малверн-роуд, чтобы забрать Моэнса из гостей, он ходил играть со своим другом Джоном». Это значит, что мать Джона присматривает за ним, пока в школе каникулы. Затем Аста пишет, что он «не удивился, когда увидел Хансине на Ричмонд-роуд с младенцем на руках». То есть, когда он уходил утром из дома, ребенка еще не было. «Кнуд молчал и просто смотрел во все глаза». Это доказывает, что и Кнуд не видел девочку раньше. Также Моэнс говорит, что Хансине — аист, который принес ребенка. Получается, что между вечером вторника, 1 августа, и утром среды, 2 августа, Аста родила.

— Мертвого ребенка?

— Думаю, да.

Я тоже принялась строить предположения:

— Хансине пыталась повернуть ребенка во время родов, по крайней мере собиралась это сделать, как говорит Аста. Вероятно, у нее не получилось, и ребенок шел вперед ягодицами. Во время родов он мог задохнуться. Но почему об этом нет ни слова? Не могла же Аста в 1905 году знать, что через пятьдесят восемь лет захочет отдать эти страницы историку, потому что там упоминается «Георг Стаге»?

— Она кое-что пишет и об этом. На странице, которой нет. Когда Аста поднялась наверх взять листы, она уничтожила один. Скорее всего, смяла и выбросила в мусорную корзину.

— И там говорилось о Свонни?

— Возможно. Но возможно также, что она писала там только о страданиях и потере. Аста упоминала «ужасное горе». Она могла сказать это о смерти собственного ребенка.

— Значит, мы по-прежнему не приблизились к раскрытию тайны происхождения Свонни.

— Я бы так не сказал, — заметил Пол.

На следующий день заехал Гордон. Он взял напрокат фургон, чтобы забрать кукольный домик. Он уже давно предлагал сделать это, когда я решила подарить домик его племяннице, дочери Гейл Александре Дигби. Но восьмилетняя Александра не играла в куклы. Она заявила, что хочет стать инженером и ей не нужен «Паданарам». Нам пришлось искать того, кому он нужен, кого-то, кто полюбит его. Мы с Полом еще до свадьбы решили, что будет преступлением и дальше прятать домик на верхнем этаже дома на Виллоу-роуд, где никто и никогда не увидит его.

Младшая дочь дяди Гарри, чье рождение когда-то заставило Асту ревновать, давно уже стала бабушкой. Ее внучка Эмма была у нас в гостях и увидела «Паданарам». У нее захватило дух от изумления и благоговения и, как мы потом узнали, желания заполучить его. Когда мы выяснили, что у родителей Эммы найдется комната для домика, мы решили отдать его. Гордон с радостью согласился отвезти домик девочке, словно та была его племянницей.

Асте было бы приятно узнать, что «Паданарам» попадет в руки потомку Гарри Дюка, подумала я, когда мы несли игрушку вниз. И Свонни это понравилось бы, и мама, для которой его сделали, вряд ли стала бы возражать. Но прежде чем Гордон отправился в Чингфорд, мы показали ему пожелтевшие листы, которые окрестили «страницами Нергор», и их перевод.

Хоть Пол знал Хэкни лучше нас всех, но и он не заметил того, на что указал Гордон.

Он отыскал нужную страницу в путеводителе по Лондону.

— Что делала Хансине на Ричмонд-роуд?

— Малверн-роуд, где гостил у друга Моэнс, идет к югу, перпендикулярно Ричмонд-роуд, — ответил Пол. — Она по-прежнему там, почти ничего не изменилось.

— Но Малверн-роуд пересекается с Лавендер-гроув. Туда не попасть с Ричмонд-роуд, придется делать большой крюк. Надо идти по Лавендер-гроув и повернуть направо или налево. На Ричмонд-роуд вы могли бы попасть, будь дом друга Моэнса на углу. Но тогда вы не шли бы по ней, как Хансине.

Я спросила его, возможно ли в таком случае, что Хансине взяла ребенка, которого несла на руках, где-то на Ричмонд-роуд и шла домой к Асте, а по дороге забрала Моэнса с Малверн-роуд?

— Что-то в этом роде. Но не обязательно на Ричмонд-роуд, а в том месте, куда легко дойти только по ней.

Он допил чай и уехал, увозя кукольный домик туда, где его оценят по достоинству. Через пять минут мы сели в машину Пола и поехали в Хэкни.

Этот район считается опасным, по ночам здесь иногда случаются убийства. Пол никогда не позволял мне идти одной к его дому, он всегда встречал меня. Но днем здесь красиво, изящный викторианский стиль. Сейчас здесь гораздо чище, чем было при Асте, — никакого лошадиного навоза, дыма или желтого тумана.

Последний раз я была в Хэкни, когда мы с Кэри искали дом для съемок и вышли на улицу, где жил Пол. Это южная сторона Ричмонд-роуд. Мы возвращались с виллы «Девон» и попали на Мидлтон-роуд. Спустились от Наварино-роуд, затем пересекли Грэхэм-роуд, повернули направо на Ричмонд-роуд, оставили по правую руку школу на Гайхёрст-роуд, свернули на Лансдаун-роуд, которую позже переименовали в Лансдаун-драйв.

На этот раз мы с Полом начали с Малверн-роуд, которая шла параллельно Лансдаун-роуд с восточной стороны. Дом, в котором жил друг Моэнса, должно быть, стоял в начале улицы за углом. И Моэнс смотрел из окна или палисадника перед домом, как за ним идет Хансине. Если он видел, что она шла по Ричмонд-роуд, значит, она должна была идти от Наварино-роуд, где находилась вилла «Девон».

Мы свернули за угол, и пошли по улице. Было тепло, почти знойно. Улицу затеняли густые кроны деревьев, они словно отгораживали ее от окружающего мира. Под полуденным солнцем царила безмятежная тишина. К дверям с портиками вели лестницы, изящные окна домов больше подошли бы для Белгравии.^[40] Ну, почти, если смотреть прищурившись.

Мы остановились на тротуаре и созерцали виллу «Девон». Из окна первого этажа выглянула Бренда Кёртис. Она пристально посмотрела на нас, не узнала меня и равнодушно отвернулась.

В точно такой же, как сегодня, жаркий августовский день, сюда пришла Хансине. У нее была назначена встреча. В условленное время, днем 2 августа, она должна была забрать из этого дома ребенка. На верхнем этаже виллы «Девон» лежали тела Лиззи Ропер и Мэри Гайд, но пока никто не знал об этом, и не узнает еще два дня. Ропер уехал в Кембридж вместе с сыном Эдвардом.

— В доме была только Флоренс Фишер, — сказал Пол. — Наверняка именно к ней пришла моя бабушка, ведь они дружили. Флоренс — единственная, кого она знала на вилле «Девон».

— Получается, медицинское заключение и показания свидетелей ошибочны? Ропер говорил Джону Смарту правду? Лиззи была беременна и родила девочку до убийства?

— Почему Лиззи?

— Но там была только Лиззи.

— Там была и Флоренс.