Книга Корешей

4

Я опух на жесткой шконке в кливлендской городской. Сквозь решетки не видно ничего, кроме соседней хаты. В ней расположилось два негра, хотя камера явно одноместная. Камеры американские стремятся к размерам грузового лифта. Все рассчитано до дюйма. Впритык по санитарным нормам. В американских камерах я постиг значение термина «клаустрофобия».

Вас не надо пытать или бить по пяткам. Просто посадят в шкаф с еще одним телом и вы научитесь нажимать на смыв точно в тот самый момент, когда говно проходит через сфинктер. Чтоб в шкафу не успело завонять. Не насилуют — а имеют в жопу — описанным способом. Ничего так не ломает как животное унижение, стыд за то что ты воняешь, когда срешь. Впрочем, можно и не срать. Попробуйте.

Возможно негры и не были преступниками, но большинство белых, увидев негра в клетке невольно вздрагивает. Толстый негр лежал на шконке и смотрел в потолок. Худой негр лежал на полу рядом и пытался спать, кутаясь в синтетическую толстовку «Академикс».

- Трамп-чмо — сказал я, стараясь им понравится. - Я тут исключительно из-за него. Депортируют наверное теперь, хлопцы.

- Депор — что? Спросил толстый, глядя в потолок.

- Депор-дьё — ответил ему худой не открывая глаз. Разговоры негров часто происходят в рифму или белым стихом.

- Домой отправят говорю — пояснил я — Шестнадцать лет тут прожил и теперь все, хана.

- Меня бы кто домой отправил. Эх и хорошо же сейчас на двадцать четвертой западной улице!

- Я имею в виду домой — из Штатов выпрут. В Россию отправят.

При слове «Россия» - оба негра привстали и глянули на меня.

- ИЕ- баа! Холодно у вас там уже поди. Снег.

- Я с юга. Дело не в этом. У меня вся жизнь здесь — дети, дом, ноутбук.

- Мля. Жалко ноутбука. Я вот по иксбоксу скучаю сейчас до ломок. Эй, постой-ка, а тут ведь еще один русский есть

Он выгнулся параграфом вытянул толстые губы в продол и завопил:

- «Эгегегей, русский, тут еще одного вашего поймали»

Кто-то ответил через пару камер. Это был не русский, понятно дело, а казах. Его звали Серик. Или Берик — мне было плевать. Наивно говорить американским ментам, что ты с Казахстана или Узбекистана — эти географические новообразования им одинаково Афганистаном кажутся.

Жители бывшего СССР говорят - «Россия». Про Россию слыхали все без исключения американцы. Даже самые дремучие. Трудно утаить Россию на карте.

Казах спросил где я служил в армии и, узнав, что нигде, обиженно замолк.

Подошел дубак. Тоже черный. Я думал станет ворчать, что я ору через две хаты. Он спросил:

- You wanna chow?

Я по дури тогда не догнал о чем он. Чау — это название собачьей еды на воле. А по тюремному «хавка», баланда.

- Не-не — на всякий случай ответил я: «I don wanna chow»

Мент ушел, а толстый сказал — в другой раз будет предлагать все равно возьми — мне. Все бери что дают — потом можно поменяться. На что-нибудь полезное. Я вспомнил правила жизни в тюрьме и мне стало тоскливо.

Вскоре явились евклидовы менты и мы помчали в Евклид через весь город. Там меня переодели в оранжевое, выдали контрафактные оранжевые кроксы и откатали пальцы. Пальцы сейчас быстро катают — машинка теперь электронная. Хотя базы данных у муниципалов и федералов — разные.

Пальцев им показалось мало и они взяли пробы ДНК. На это все еще спрашивают разрешения, и я мог отказаться, но мне было плевать. Во-первых, из-за нелепости ареста, во-вторых потому что я никого пока не насиловал и не убивал, и бояться мне абсолютно нечего.

- Это ведь ты? - гордо спросил тамошний сержант показывая найденный им мой файл.

- На фотке-то вроде я, но обвинения против меня в корне ошибочны. И фамилия моя не так пишется. Так что, вроде и не я это.

- Судье расскажешь — вяло отмахнулся сержант — все к судье.

Меня увели в камеру наполненную неграми всех возможных размеров и оттенков черного. Негры сидели, лежали и ходили друг у друга по головам — так много их там было. Белый был только я. Уровень переполненности евклидовой городской совсем не отличался от таштюрьмы 90-х.

- Смари-ка, смари, Абусалам, один негр ткнул в меня пальцем - твоего лоера посадили. Негры заржали. Потом кто-то спросил меня о чем-то, но с таким густым негритянским акцентом, что я нихрена не понял и покраснел с досады. Вот тебе филологическое образование, выскочка.

- Я русский — объяснил я им. Наверное, депортируют теперь.

- Ссука! — сказал кто-то визгливым фальцетом Преснякова младшего — Вот ведь сууука какая, уже русских начали отлавливать. Мало им наших братьев, вампирам ненасытным.

На полу лежала стопка журналов, которые никто не читал. Журналы были «белые».

- А можно мне журнал почитать — спросил я по русской камерной традиции обо всем спрашивать разрешения, чтоб не влезть в дебри в первые же дни.

- Читай ежели грамотный — ответил старый негр. У него под подбородком был замызганный галстук-бабочка, будто его забрали прямо из консерватории.

Я читал журналы до вечера, из-исподтишка наблюдая нравы негров. Негры не обращали на меня никакого внимания. Абдусалам рассказывал историю как вышел из зоны и начал честную жизнь и его негде не брали на работу, потому что он судимый и негр.

Потом подошла очередь на квартирку в проджектс — это такие в США современные гетто — негров локализуют дешевой квартплатой в специально отведенных хрущобах строгого режима. Потом, если понадобится быстро окружить и упаковать — они все там скопом, очень удобно.

«Переехал я, пацаны, в проджекс -почитай прям из приюта для бездомных в даунтауне переехал. Жесть. В лагере и то больше комфорту было. Стены тонкие — кулаком можно пробить. Все-все слышно. Я столько рэпа написал в зоне — думал запишу альбом. А у меня соседний апартмент слева — трэп. Справа тоже — трэп.

Трэп значит «ловушка», а на сленге — барыжная яма.

Вечером выдали чау — макароны с фаршем из протертой индейки, вываренную в компоте грушу и пакетик с сухим напитком кул-эйд.

- Что это за отрава — голосом уальдовского Алжернона Монкрифа из спектакля «Как важно быть серьезным», спросил Абусалам

- Чикен паприкаш — грустно ответил тот, что из консерватории — Это ведь вы, русские, называете баланду «паприкаш»?

- Не. Это венгры — у этих вроде «гуляш» или этот, как его, «борщц»

Жрать не хотелось и я даровал свой паприкаш неграм-этнографам. Потом нас обмотали цепями и повезли в окружную. Было бы похоже на фильм «Джанго освобожденный», но в цепь с неграми затесался маленький очкарик-статист и испортил хороший тарантинов дубль.



После неудачного штрипования, я вырвался из общего потока. Бросил работу. Сразу заметил — все норовили попасть на шоссе одновременно — то есть с точностью до минуты. В отдельной машине с отдельным стаканом кофе, каждый злой как собака в пробке, дергается в ужасе представляя как разозлится на очередное опоздание босс.

Я пошел в другую от пробки сторону и дорога моя была свободна. В кафеюшнике, доставал старенький комп потому что недавно понял, что главное не ценник, а контент.

До выборов нового президента оставалось три месяца. Если сфокусироваться и писать по тысяче слов в день — ко дню выборов у меня будет первый черновик готового романа. Это немного некрасиво перед женой и детьми — писать роман, вместо трех смен у станка, чтобы заработать на Диснелейнд, где рублевый бутерброд стоит пятнадцать, но после передоза в школе, я поменял приоритеты.

Подам пока на документы — вдруг дадут аусвайс, смогу пойти куда-нибудь получше чем ночные половые забавы Шебастьяна. Рассматривать будут минимум три месяца — вот и совесть заткнется. От голода не умираем, а новый кошмарный кашемировый джемпер с блютус два ноль, пока не нужен.

Все что нужно реально сейчас это тема для романа.

Я думал написать о проклятии индейского вождя Текумце, который проклял всех последующих белых вождей так чтоб каждый избранный в год с окончанием на ноль — презик умирал насильственной смертью, а последний белый вождь должен быть уничтожить и самые Cоединенные Штаты.