Когда дует северный ветер

Глава 29

К вечеру капитан Лонг на своем командном пункте, тщательно изучив данные воздушной и войсковой разведки и сопоставив их с оперативными сводками, пришел к окончательному выводу: на его участке противник предпринимает лишь отвлекающий маневр. И, выражаясь в свойственной ему манере, объявил окружающим:

— Они решили половить здесь рыбку в мутной воде. И ничего больше!

Убежденный в своей правоте, он откинулся на спинку стула и с облегчением перевел дух. Затем встал, отправился бриться. Завершив туалет, капитан скинул свой пятнистый маскировочный комбинезон; похожий на тигриную шкуру, свернул его в тугую скатку и, бросив телохранителю, приказал:

— Постирать!

Он переоделся в штатское: серые брюки, белая рубашка. Вышел из укрытия, где помещался командный пункт, и махнул рукой:

— Все свободны!

Некоторые из обступивших его солдат запрыгали от радости, как малые дети. Еще бы, этим своим жестом командир возвращал их к «нормальной» жизни.

Вскоре многие из них набились в разбросанные по базару пивные, сгрудились вокруг «хозяев» игры и «банкиров», тасовавших колоды карт и бросавших кости.

А сам капитан Лонг поехал домой к жене и сыну. Прежде чем сесть в машину, он приказал дать залп из орудий по хуторам на противоположном берегу — просто ради забавы.

К дому он подъехал точно в назначенное время. Это, как сострил потом журналист Чан Хоай Шон, была счастливая его ошибка. Машина въехала во двор. Взревел мотор, ярко вспыхнули фары и погасли.

Буквально несколькими минутами раньше был схвачен помощник начальника полиции Минь. Проторчав вместе с капитаном целую неделю в блиндаже на командном пункте, Минь тоже решил «проветриться». Он искупался под душем, тщательно причесался, смазав волосы ароматным кремом, сбрызнул одеколоном брови, надушил воротник рубашки и манжеты. Потом вскочил на мотоцикл и по наезженному пути помчался прямо к общинному дому. В отличие от простых смертных он, и доехав до хутора, не сошел с мотоцикла, а только сбросил газ и, включив фару, поехал по пешеходной дорожке к дому Мыой. Въехал в ворота и, лишь стукнув передним колесом по ножке стоявшего во дворе стола — это был его обычный трюк, — выключил мотор.

Как повелось, встречать Миня вышла Мыой с Шыоном и Боном. Сегодня Мыой казалась Миню особенно привлекательной.

Конечно, она не так уж часто виделась со своим возлюбленным, но все равно после той ночи, когда Фай впервые пришел к ней, она при каждом удобном случае прихорашивалась, причесывалась, принаряжалась — а ну как Фай нынче явится снова. На ней была новехонькая баба́; тонкая белая блузка обшита кружевами, на шее поблескивает золотая цепочка с подвеской в виде сердечка, в центре сердечка — зернышко драгоценного камня. Она не румянилась, но щеки ее розовели.

Минь водрузил на стол бутылку водки и в свете керосиновой лампы уставился на Мыой своим немигающим взглядом. Его одолевало вожделение. Дунув на лампу, он потушил ее:

— Луна вон какая, к чему освещение!

Сунул руку под стол и ущипнул Шыона, желая намекнуть: убирайтесь, мол, с Боном куда подальше. Ущипнул легонько, но Шыон даже подскочил от неожиданности. Минь плеснул водки в четыре стопки. Но выпить он не успел. Позади него неслышно возник Тяу. Учуяв за спиной у себя чье-то дыхание, Минь обернулся, и тотчас Тяу схватил его за горло. Он рванулся было, но ему вывернули руки за спину. Забили в рот кляп и поволокли в сад.

Из густой тени над деревом вушыа выбрались партизаны — группа Тяу и подпольная тройка Мыой. Они двинулись к дому капитана Лонга. Операция начиналась. Но, на взгляд капитана, во всей «умиротворенной зоне» и, само собой, на хуторе его близ общинного дома царили по-прежнему мир и покой.

Наступила ночь новолуния первой декады последнего месяца в году — призрачная, туманная ночь, напоенная ветром и гулом речных волн. На хуторе у общинного дома люди выкатили во дворы каменные ступы и наперегонки обрушали зерно на пышные сладкие коржи, что пекут в эту пору. Когда капитан Лонг выходил из машины, по всему хутору умиротворенно громыхали тяжелые песты.

Следом за ним шли двое телохранителей, словно одеревеневших в своих пятнистых облегающих комбинезонах. Неподвижные лица под касками, торчащие наперевес автоматы. Они замерли у самой лестницы, точно тигры, ставшие на задние лапы.

Сам капитан взбежал по ступенькам в дом.

— Где сын? — сразу спросил он жену, ждавшую его у двери. В желтом шелковом костюме она казалась совсем маленькой и щуплой.

— Он в комнате, — отвечала она. — У него жар.

— А мама где?

— Пошла в гости к тетушке Тин.

Невысокий, ладно сбитый, капитан имел вид человека, успешно справившегося с порученным ему важным делом.

— Ну, только сегодня дух перевел! — самодовольно объявил он, подойдя к Шону, и крепко пожал ему руку, приветливо глядя на незнакомого гостя.

— Это мой коллега, — представил меня Шон, — я пригласил его.

— Очень приятно.

Встретил меня капитан весьма радушно. Он окинул взглядом накрытый стол:

— Давно ждете меня, друзья?

Не дожидаясь ответа, Лонг жестом пригласил нас сесть и сказал:

— Прошу прощения, подождите еще минуту.

И направился во внутренние покои, жена пошла следом. Вернулся он с ребенком на руках. Сыну его Зиангу было больше года. Здоровый, симпатичный и шаловливый мальчуган уже порывался ходить и говорил «папа», «мама», «баба»… Вообще-то его трудно было удержать на месте. Но сегодня вечером, из-за резавшихся зубов, его слегка лихорадило, и он подремывал на руках у отца. Лонг, наклонив голову, глядел на сына: нежный, любящий отец, он не мог не тревожиться за своего первенца. Не очень-то ловко держа малыша на руках, он остановился посреди комнаты и запел, убаюкивая его:

Низкий голос его звучал очень уж заунывно.

Ужину представителей трех разных фронтов, который, по мнению Чан Хоай Шона, сулил нам столько приятностей, не суждено было состояться. Капитан не успел даже допеть сыну свою колыбельную песню. Двое «гражданских охранников» во главе с Мыой вошли во двор. Следом за ними шла девушка — с виду вылитая Ут Шыонг, дочка почтенной тетушки Тин, только вот из-за полосатого платка лица было не разглядеть. Мыой все в той же белоснежной блузке, обшитой кружевами, с винтовкой на плече, имея по правую руку Шыона, по левую — Бона, направилась прямо к лестнице.

— О-о, вроде сама красотка Мыой пожаловала? — игриво спросил стоявший там телохранитель.

— Хоть при луне-то узнавал бы сразу! — в тон ему отвечала Мыой.

Пока Шыон с Боном в открытую шли к лестнице, сзади из-за свай вынырнули Тяу с Зунгом и Ламом.

Услыхав, как что-то тяжко грохнулось оземь, капитан Лонг оборвал песню и крикнул вниз:

— Что там еще?

Ответа не было. Видно, предчувствуя недоброе, он обернулся, собираясь отдать ребенка жене, но не увидел ее и стал озираться вокруг. Тут по лестнице поднялась Шау Линь — в обличье Ут Шыонг: поношенная баба́ цвета семян огородного базилика, полосатый платок на голове.

— Вам чего, Ут? — сердито спросил капитан.

Быстрее ветра кинулась она к нему, сбросив рывком платок на затылок. И вот уже стоит лицом к лицу с заклятым своим врагом. Увидев нацеленное на него дуло пистолета, капитан ахнул, у него отпала челюсть.

— Молчать! — крикнула Шау. — Ни с места!

Не знаю, о чем думал капитан в эти мгновения. Он только крепче прижал к себе сына. Малыш проснулся и закричал. Наверно, его крик привел капитана в еще большее замешательство.

— Лонг! Сегодня ночью ты поплатишься за свои преступления! — В голосе Шау звучала ненависть всех ее земляков.

Сейчас, подумал я, она выстрелит и предатель рухнет на пол с ребенком на руках. Но случилось все по-другому. Мыой, Шыон и Бон взбежали по лестнице. Стволы трех винтовок, как острия трех мечей, уткнулись в капитана. Пожалуй, он только сейчас все понял. В свете неоновых ламп — здесь больше ни в одном доме не было таких — лицо его казалось совсем белым, он ждал смерти. С ребенком на руках он, конечно, не мог сопротивляться, но не малодушничал, не трясся от страха. Только поднял сына повыше, к самому своему лицу.

— Шау! — Он узнал ее. — Мне все ясно! Об одном прошу вас: выведите меня в сад, там убейте. Мой сын болен. Прошу, не стреляйте здесь, при нем.

Шау Линь опустила пистолет.

— Я пощажу тебя, — сказала она. — Но ты должен искупить свою вину.

Ребенок на руках у капитана задергался, закричал еще громче. Тот пытался перехватить его поудобней и совсем смешался.

Мыой, щелкнув затвором, поставила его на предохранитель, перебросила ремень винтовки через плечо, взяла у капитана ребенка и передала матери, застывшей в ужасе возле дверей.

Мне запомнился следующий эпизод — быть может, и не имеющий особого значения. Шау Линь с партизанами уже увели Лонга в сад, а журналист Чан Хоай Шон все еще стоял в растерянности столбом, словно солдат, вытянувшийся по стойке «смирно». Изумленно оглядывая опустевший дом, залитый холодным неоновым светом, он спросил:

— Что, собственно, произошло, Тханг?

— Партизаны схватили Лонга.

— Да неужели?

Он все еще не мог поверить.

— Но ведь та девушка — из «гражданской охраны»?!

— Нет, она — партизанка.

— Правда? А я уж решил, в этом захолустье происходит государственный переворот.

Расправы с предателями в оккупированных зонах совершаются обычно именно таким образом. Но Шон впервые стал свидетелем подобного события. Выслушав меня, он вздохнул с облегчением, будто очнулся ото сна.

С наблюдательного пункта в саду у реки Нам Бо увидел наконец красный световой сигнал. Это был знакомый пятибатарейный фонарь Шау Линь. И Нам отдал приказ к наступлению, скомандовав по-своему, по-партизански:

— Эй, Ут До! Эй, Май! Слышите, товарищи, всё — этому типу хана! Вперед! Быстрей, товарищи!

Он кричал во весь голос, хотя все, к кому обращался он, были здесь, рядом.

Каждый бой — это как бы целая война в миниатюре. Будь командир даже гением, ему не под силу предвидеть все варианты — благоприятные и неблагоприятные, которые могут возникнуть. Подготовка к операции по захвату деревни закончилась, но надо было дождаться приказа открыть огонь, потому что пока не вышло на исходный рубеж одно из подразделений регулярных войск — оно еще было на марше. Но складывалась новая ситуация. Когда Нам Бо узнал, что капитан Лонг вечером может заехать домой, он, дождавшись сумерек, покинул дом Шау Дыонга. Прямо в саду, за домом Мыой, он встретился с Шау Линь — обсудить все накоротке. Во время разговора их караулила Мыой со своими ребятами. После этого Нам сам-один пересек поле, добрался до наблюдательного пункта в саду и созвал совещание, на котором изложил новый вариант боевых действий, где уже была учтена изменившаяся обстановка. Решили начинать операцию, как только Шау Линь подаст сигнал о том, что «предварительный этап» (так назвали они захват командовавшего подокругом капитана Лонга) завершен.

Артиллерийская батарея Май погрузилась на моторные лодки. Со всех пяти лодок доложили о готовности.

Вот он, сигнал! Головная лодка заводит мотор.

Бойцы и партизаны появляются словно из-под земли…

По распоряжению Шау Линь я должен сопровождать журналиста Чан Хоай Шона в тыл и обеспечить его безопасность. Поэтому мы с Шоном все время движемся против «течения» наступающих войск.

У одного из «обезьяньих мостов» мы останавливаемся, пережидая, пока по нему пройдет отряд солдат.

— Ут Чам, ты где?

— Здесь я!

— Давай веди товарищей дальше, мимо утиной фермы! Пусть теперь крякают…

Я узнаю голос Ут До. Понятно, утки больше для него не помеха. При свете молодого месяца я вижу, как он, стоя у входа на мост, помогает каждому бойцу перебраться через протоку.

— Порядок! — говорит ему один из бойцов, видно, привычный к таким переправам.

Пользуясь свободной минутой, Ут оборачивается и глядит на меня:

— Вы, Тханг?

— Он самый!

Ут бросается ко мне, обнимает и шепчет на ухо:

— Ну, у вас в этом деле заслуга особая!

— Какая еще заслуга?

— Шутка ли, вовремя сообщили о капитане…

Взяв Шона за руку, я помогаю ему перейти мост. Ут До сообщил нам: Тяу со своими ребятами недавно отвели капитана Лонга на командный пункт — прошли по мосту незадолго до нас.

Мне очень хотелось бы увидеть, как Лонг предстанет перед Нам Бо, послушать, о чем они будут говорить. Увы, мы опоздали! Сразу за переправой встречаем бегущих навстречу Зунга и Лама.

— Ребята, где Нам? — спрашиваю я. — Где капитан Лонг?

— Вон спускаются к пристани.

— А вы-то сами куда?

— Нам Бо приказал вернуться за женой и сыном капитана. Велено отвести их на наш медпункт, чтоб капитан был за них спокоен.

Они взбегают на мостик. Он качается, скрипит. Вдруг Лам оборачивается:

— Эй, Тханг, послушайте!

— Да.

— Чуть не забыл… Нам велел еще, если встретим вас, сказать, чтоб вы отвели журналиста к вашему другу-врачу.

— Ну-ка, Шон! — кричу я. — Бегом на пристань!

Хватаю его за руку и тащу за собой.

Пока мы с ним добежали до пристани, моторка уже успевает отойти далеко от берега. Я вижу Нама в черной баба́, он сидит на носу лодки. Лонг — посередине. На корме — Тяу. Правит лодкой дядя Хай. В лунном свете канал убегает вдаль длинной лентой. Под берегом плещется легкая зыбь.

Шон не привык ходить в башмаках по узким тропкам на межах. Он снимает их и, связав шнурки, вешает на шею. На плече у него неразлучная фотокамера. На груди башмаки болтаются. Под мышкой рукопись. Глядя вслед уходящей лодке, он огорченно цокает языком:

— Эх, жаль… Не перемолвился с капитаном словечком.

— А что ты сказал бы ему?

— Встреться мы с ним сейчас, он бы онемел от изумления, словно вопрошая меня своим молчанием: «Как, ты с ними, Шон?..» А я бы ответил: «Чему ты, собственно, удивляешься? В конце концов, за редким исключением, со всеми случится то же, что и с нами. Или сами бросятся в бой на стороне народа, или капитулируют…»

Через день в вечерней информационной программе многие западные радиостанции сообщили: «Образцовая умиротворенная зона в дельте Меконга внезапно атакована Вьетконгом». Далее шли подробности: «…Тайный агент Вьетконга, выдавший себя за журналиста, похитил капитана, командовавшего подокругом. Капитан через громкоговорители призвал своих солдат сложить оружие и сдаться до того, как противник откроет огонь… Как обезглавленная змея, подокруг был захвачен почти мгновенно…»

Новости эти, как говорится, в комментариях не нуждаются.

Я же, как человек, записавший несколько историй об одной деревенской общине на берегу Меконга — записавший в качестве очевидца, ибо мне удалось побывать там во время этих событий, — хотел бы, с вашего разрешения, привести лишь одну заключительную деталь.

Наутро, после боя, деревенские жители, радуясь вновь обретенной свободе, выспрашивали друг у друга, кто чем занимался в достославную ночь. И выяснилось: да, каждый внес свою лепту, всем удалось отличиться. Даже тому, который всего-навсего колотил поленом по пустой железной бочке! Что ж, вовремя ударить в набат — не последнее дело. Кто-то спросил тетушку Тин, деревенскую повитуху: «А вы, сестра, где были вчера ночью? Что делали?..» — «Ах, — отвечала тетушка Тин, — мы с дочкой, как услыхали стрельбу, с перепугу в канал кинулись. Всю ночь в воде просидели, чуть до смерти не замерзли!..» «Да, перетрусили вы, сестра», — говорили люди. Но на радостях не стали попрекать ее, хоть и думали про себя: «Могла бы по крайней мере в бочку разок стукнуть…»

А через три дня неприятель нагрянул большими силами: дивизия морской пехоты, вертолеты, военные корабли с множеством пушек. Снова заняли укрепленные пункты. Командовать подокругом был назначен майор. Начальника полиции Ба сменил чиновник из провинциального управления безопасности, выходец с Севера. Вместо депутата Фиена поставили штабного деятеля по части пропаганды из «сил умиротворения», уроженца здешних мест.

В глазах новоявленного начальства, да и в представлении соседей по хутору и всех вообще земляков, старая тетушка Тин так и осталась деревенской повитухой. Ходила по-прежнему помогать роженицам и в стратегическом поселении, и за его пределами. И куда бы она ни пошла, всюду шагала следом младшая дочка ее, Ут Шыонг. Люди все так же звали ее Глухая Ут, и она вечно обматывала голову полосатым платком, прятала со стыда лицо.

20 апреля 1975 г.