Когда дует северный ветер

Глава 5

На другую ночь, не дожидаясь связного, Малышка Ба отвела нас в провинциальный комитет партии. Она осталась в «отеле» помозолить глаза начальству — может, сообщат, куда, на какую работу нас направят.

— Вот увидите, его снова пошлют к нам, — утверждала она. — Ведь он там у вас, в джунглях, работает в штабе, да и раньше был здесь кандидатом в члены провинциального комитета — самым, между прочим, молодым, а это вам не шутка!

Я тоже остановился в «отеле» — во-первых, вместе с Ба веселее, да и от окружающих много чего услышишь. «Отель» парткома представлял собой три расположенные неподалеку друг от друга будки, правда более благоустроенные, чем пункты связи; рядом, на том же поле, разбросаны были жилища здешнего люда. В удобства «номеров отеля» входили убежища и траншеи; впрочем, были здесь и лежанки, застеленные циновками, и даже чайники, были и люди, заботившиеся о питании постояльцев.

От «отеля» до «резиденции» добрались по лабиринту тропинок со связными, чтобы не напороться на вертолетный десант или минное поле. Я был приглашен в комитет на доклад об общем положении в провинции. Потом связные отвели нас с Малышкой Ба на обед, устроенный парткомом в честь возвратившегося в родные края Нам Бо. Сам он поселился и работал прямо в «резиденции».

Мы, с Малышкой Ба жили в разных «номерах», но частенько заходили друг к другу и коротали время за разговорами.

— Говорят, у Шау Линь много поклонников?

— Да уж, нехватки нет.

— А кто сейчас ей мил?

— Вам-то зачем?

Отвечает вроде резко, но резкость эта не звучит грубо, даже ласкает слух, вот что опасно! За эти, в общем-то, свободные дни она выстирала, высушила и уложила в вещмешок старую, цвета увядшей травы блузку, надела другую, цвета семян огородного базилика, ладно сшитую по моде и плотно облегавшую ее тело, и выглядела теперь еще более цветущей и привлекательной. У новой блузки был точно такой же вырез — сердечком, не скрывавший розового родимого пятна. И, само собой, мне снова пришло в голову: нет, не будь этой родинки, лицо ее так не светилось бы.

— Небось хороша, раз у нее столько поклонников?

— Я женщина — и то влюблена в нее.

— Неужто? Ну тогда она наверняка разлюбила Нама.

— Если разлюбит — сразу отрекусь от нее.

— Как это — отречетесь?

— Он дрался с американцами, был ранен, за что же бросать его?

— Со стороны-то легко судить, а для нее это дело кровное, и она думает по-другому.

— Кровное, не кровное — все одно. Если бросит его — я от нее отрекусь. — Она распрямила ладонь и резко взмахнула, словно отрубила.

— И все-таки вы — человек посторонний, потому рассуждаете так. Придет время, сами увидите, как все сложно.

Глаза ее стали совсем круглыми, она ответила враждебно, резко:

— По-вашему, время мое еще не пришло? Нет, я говорю и о себе. Мой жених был изувечен пострашнее Нама.

Я вздрогнул.

— Правда?

— Зачем мне вам врать?

Она не отвела взгляда, только веки чуть-чуть покраснели… Выходит, я ничего не знаю о ней.

— Мой жених был ранен, потерял ногу. Он написал мне, хотел со мной расстаться. О, как я рассердилась на это письмо! Написала ему ответ, отчитала. Сказала ему: как выпишешься из госпиталя, сразу сыграем свадьбу, сама тебя прокормлю.

Худо дело, если глаза мои не отличают незамужнюю девушку от замужней женщины.

— А где он сейчас?

Она заморгала.

— Погиб. Госпиталь получил приказ перевезти тяжелораненых на моторке в другое место. А вертолет летел очень низко, над самым полем, и его не заметили… Потом один боец сделал мне предложение. Человек он серьезный, обходительный, но я рассердилась страшно. Неужто не мог подождать, пока я утешусь хоть немного?

— Ну а он где?

— Женился в прошлом году, я так за него рада.

После этого разговора я заходил к ней реже, чем в предыдущие два дня. На третий день даже заскучал: все ждешь и ждешь без толку. Благо Нам Бо закончил свои дела и пришел навестить нас вечером. Тучи затягивали небо, и вот-вот должен был хлынуть ливень. Не успели мы с Малышкой Ба нарадоваться: здорово вышло — партком снова направил Нам Бо в родные края, на старые места боев, как Нам огорошил ее, сообщив, что случилось у них в деревне с неделю назад. Капитан Нгуен Ван Лонг провел новый карательный рейд, не встретив на сей раз ни малейшего сопротивления со стороны партизан, ни единого выстрела не прозвучало, ни взрыва мины. Ничего подобного здесь еще не бывало. Ведь в деревне осталось немало партизан и у них достаточно было винтовок, гранат, мин, фугасов. Подразделения Лонга прошли как бы по безлюдной пустыне. С великой помпой отпраздновал он в собственном доме месяц со дня рождения своего первенца! Никто не мог понять: почему партизаны не открыли огонь? И уже поползли слухи: «Не выдержали… Сломались…» При этом все чаще называли имя главного руководителя — Шау Линь… Нам Бо считал себя оскорбленным, Малышка Ба тоже; даже я — вроде человек непричастный — чувствовал себя задетым.

— Это что, мнение провинциального комитета, Нам? — спросила девушка.

— Партком никогда не делает таких поспешных выводов.

— Но тогда кто же?

— Некоторые товарищи.

— Вот им бы и хорошо побывать там, на месте, может, дошло бы — кто чего стоит! — Ба была вне себя.

— Что скажете; Тханг, — обратился он ко мне, — запутанное дело? Я хотел этой же ночью отправиться туда. Но у меня завтра совещание. Значит, выходим в ночь на послезавтра.

Раздосадованный, он ушел назад в «резиденцию».

В будке остались лишь я и Ба. Она молчала, лицо ее было угрюмым, словно она и меня стыдилась.

Нам Бо разбудил меня в пять утра. Ливень хлестал как из ведра. Обычное дело — начинались дожди. Над Тростниковой долиной нависло низкое, черное от туч небо.

— Вы готовы? — спросил он меня.

— Как, сейчас?

— В такой ливень у самолетов крылышки подмокнут, а мы к вечеру будем дома, — ответила мне Ба. На ней опять была рубашка цвета увядшей травы; у обоих вещмешки за спиной, оружие — на плечах, дождевики — в руках. Они уже были готовы.

Я сложил гамак, накомарник, уложил в вещмешок и только хотел затянуть шнур, как Малышка Ба сунула в него связку новогодних пирогов[13].

— А это откуда? — спросил я.

— Купила вам — каждому по связке. В такой дождь о горячей пище и речи быть не может.

— И когда купили?

— Только что.

— Почему не разбудили меня раньше?

— Хотела дать вам поспать. Можно идти, Нам?

— Пошли.

Она встряхнула кусок пластика, накинула на плечи, повесила карабин дулом вниз и вышла.

Мы шли под дождем, дорога была скользкая, но безопасная. Как предсказала Ба, у вражеских асов «промокли крылья», они отсиживались где-то: не видно было ни единого самолета, не слышалось шума двигателей. Только изредка доносилась далекая канонада, заглушаемая дождем и ветром.

Не только мы трое, но, наверно, почти все, кто собирался куда-нибудь по делу, дожидались этого часа. Бойцы, люди, останавливавшиеся на пунктах связи… В нейлоновых накидках всех цветов: синих, черных, серых, бурых, как рыбный соус… Все, высыпав на дорогу, шагали кто куда. Идти было очень скользко, чтоб не упасть, приходилось упираться носками сандалий и пальцами ног в землю, но никто не разувался: дорога была усыпана острыми, как бритва, ракушками. Впереди нас оскальзывались, позади шлепались оземь; смех, прибаутки смешивались с шумом дождя — веселье, да и только.

Дожди в эту пору всегда сильнее. Кругом не видать ни зги. Деревья и травы умывались в свое удовольствие. Дождавшись большой воды, анабасы, сомята, пятнистые длинные рыбы лок выбирались прямо на дорогу.

Несколько бойцов, шедших нам навстречу, — как видно, родом из мест, бедных рыбой, — с радостными криками бросались ловить их, падали и весело смеялись.

Дорога, прорезав тростниковые чащи — мне чудилось, будто этот тростник дэ повсюду преследует нас, — углубилась в стоявшую стеной высокую траву дынг, пожирающую заброшенные поля, пересекла заросли высоченной сыти и, попетляв по межам среди полей, двинулась напрямик через поросшую сорняками пустошь.

Мы шли и шли, пока не прояснилось. Дождь словно ударил вспять, и небосвод, высокий, точно выгнутый куполом, без единого облачка, сиял синевою. Ярко светило солнце. Оно клонилось уже к закату.

Перед нами лежало поле, заброшенное не так давно — два года назад, когда неприятель угнал всех жителей здешней деревни в «стратегическое поселение». Раньше тут сеяли сорта риса, носившие женские прозвища: «небожительница», «владычица лесов», «госпожа с запада»…

Вражеские самолеты, бездействовавшие из-за дождя, теперь виднелись повсюду, куда ни глянь: гулко ревущие стремительные «фантомы», черные медлительные, словно плывущие по небу «Т-28», черные и белые «старые ведьмы», кружащиеся на бреющем полете над дорогами, и вертолеты, вертолеты — их было много, как стрекоз. Самый опасный враг в болотах — вертолеты.

Продлись дождь еще хоть часок — мы бы успели добраться до места.

Гряда пышных зеленых деревьев, обрамлявшая берег Меконга, — издалека она как бы сливалась с линией горизонта — возвышалась поодаль, отделенная от нас рисовым полем. Там находились деревни, еще оккупированные врагом. А сад, тянувшийся вдоль канала с того места, где канал выходил на поле, относился уже — подумать только! — к той самой партизанской деревне, где жила Шау Линь. Отсюда до нее километр с небольшим. В Вамкине у развилки дорог расположился штаб неприятельского военного подокруга. Уже почти достигнув цели, нам пришлось из-за прояснившейся погоды остановиться на пустыре, где остались только развалины домов, пепелища, фундаменты разобранных строений, обвалившиеся убежища и траншеи, здесь и там густо поросшие тростником дэ.

Малышка Ба привела нас к разрушенному дому. Но бомбоубежище там хорошо сохранилось и могло защитить от обстрела с вертолетов.

— Нам, а ты помнишь, чей это был дом?

Нам Бо поглядел на мокрые от дождя остатки крыши из листьев, свисавшие с верхушки обугленного деревянного столба, потом перевел взгляд на убежище. Это была добротная щель, обшитая стволами кокосовых пальм, за ними шел слой глины, смешанной с поло́вой; в убежище можно было разостлать двуспальную циновку и повесить большую — для целой семьи — противомоскитную сетку. Снаружи убежище густо заросло травой.

— Как не помнить! — ответил Нам Бо.

— Ах, какое горе! Ладно, отдохните здесь, а я пойду вперед, надо известить сестрицу Шау.

— А нам нельзя с тобой?

— Я и сама давно здесь не была, не знаю, где, в каких местах партизаны поставили новые мины. Чего доброго, еще напоремся на них, все погибнем зазря.

Девушка сунула свой дождевик в вещмешок, нарубила кинжалом тростник и, став у входа в убежище, попросила меня замаскировать ее зеленью.

— Обряжайте как хотите, лишь бы «старые ведьмы» да вертолеты не углядели.

Я совал листья, стебли тростника в маленькие карманы на ее вещмешке и чувствовал себя таким счастливым, словно она дала мне разрешение ухаживать за нею. А сама она тем временем спрашивала Нам Бо:

— Ты помнишь Бай Тха?

— Как не помнить!

— Я за всей этой суетой позабыла рассказать тебе, только сейчас вспомнила, когда заговорила о минах. Ведь Бай Тха-то и напоролся на наши мины.

— Неужели?

— Счастье еще, что уцелел. Правда, левую ногу задело, и он теперь хромает. А любопытным — как тут без них — объясняет: мол, напоролся на американские мины. Он и сестрице Шау примерно то же сказал. «Поди-ка, — говорит, — отличи американские мины от наших гранат. Да ведь если вдуматься — из-за кого, как не из-за этих проклятых янки, наши и ставят-то мины?»

Ничего не скажешь — справедливо.

— А где теперь Бай Тха? — спрашиваю я.

— Угнали вместе с другими в поселение. Вы закончили?

— Да. — Мне было приятно, будто я украшал ее к празднику.

— Спасибо. Так что оставайтесь-ка оба здесь. Если услышите взрыв, знайте — я напоролась на мину. Только вы не беспокойтесь, я не зря изучала пример нашей Хонг Гам.

Малышка Ба ушла. Мы сели у входа в убежище и от нечего делать принялись грызть лепешки. Нам Бо прислонился к стенке и смотрел вдаль — там, где виднелась гряда деревьев, была деревня Михыонг. Съев четверть лепешки, он сказал:

— Рельеф и местность вообще — что надо, а мы никак не управимся с янки. Чудеса!

Желая рассеять его печаль и раздражение, я постарался перевести разговор на другую тему.

— А чье это было убежище, Нам?

— Да одной женщины, ее звали Но. Давно уже, когда янки только ввели сюда войска, они хотели согнать народ — всех до единого — поближе к реке: здесь, мол, в садах да посадках легче укрывать вьетконговцев. Ну а кто не ушел из деревни, тех расстреливали с вертолетов, летавших вдоль реки днем и ночью. Тогда вся деревня перебралась на открытое место, поближе к полям, потом люди устроили демонстрацию, направили представителей к властям и сказали им: бросить деревню — значит и землю бросить; мы переселились в открытое поле — тут все видно как на ладони. И с тех пор вот уж который год все деревни, что стоят вдоль каналов в Тростниковой долине, перебрались к самым полям. С воздуха дома, люди просматривались свободно — и наконец неприятель успокоился. Если, бывало, попадет под подозрение чей-нибудь дом, вертолет сядет прямо напротив двери, полицай высунется из кабины и допросит с пристрастием. А бывает, вертолет зависнет прямо над домом — разгребут граблями крышу и смотрят сверху вниз, проверяют. Люди живут то ли наполовину законно, то ли наполовину незаконно — поди разберись. Но бойцы, партизаны, кадровые партийцы не отрываются от народа. И — не поверишь — по ночам здесь прямо-таки веселье. Среди поля во всех домах зажигаются огоньки, как звезды на небе. В каждом доме включают транзистор и слушают Ханой или радио «Освобождение». Когда я еще работал здесь, частенько заходил в этот дом. Хозяйка-то, Но, доводилась мне родней с материнской стороны.

Я слушал Нам Бо и смотрел вслед Малышке Ба — ведь на слуху, как говорится, были и кружившая в небе «старая ведьма», и звено вертолетов, снижавшихся над дальним полем, — точь-в-точь три черпака из скорлупы кокосового ореха.

— Во время паводков кому приходится тяжелее всего в этой Тростниковой долине, как полагаете? Женщинам с малолетними детьми. Гляньте-ка, вон он — след от воды на стенке убежища: от пола метра полтора с лишком. Убежища, траншеи — все затопляет, бывало. Люди целыми днями сидят на помостах, живут прямо в лодках. От бомбежек да от вертолетов спасешься, только ныряя в воду, а ведь дети нырять не могут. В тот год, когда я приехал сюда, вода залила убежища если и не до верха, то до самых входов, так что во время обстрела приходилось нырять в воду.

Малышка Ба миновала заросли тростника и теперь шла вдоль поля. Вдали от одного из зависших в небе «анчоусов» протянулась вниз черная полоса дыма. Вертолет вел огонь ракетами.

— Да-а, хочешь спрятаться в убежище, изволь понырять. У моей сестрицы Но был ребенок, совсем маленький, не нырнешь же с ним в убежище. И всякий раз, как начинался обстрел, она клала свое дитя в таз и вталкивала в убежище. Сердце разрывалось от этого зрелища.

Малышка Ба снова вошла в заросли высокой травы, видно было, как колебались над ней зеленые стебли.

— А когда в убежище становилось нечем дышать, хочешь не хочешь — выныривай наружу. Из деревенских женщин кто имел малолетних детей, должны были вечно держать при себе нейлоновый мешок. Как начнется обстрел, сунут ребенка в мешок, затянут потуже края и ныряют вместе с ребенком в воду, потом вынырнут, откроют мешок, дадут малышу дух перевести и опять в воду. И так, с ребенком в мешке, ныряют да выныривают, покуда самолеты с вертолетами не улетят совсем. Тогда, в шестьдесят шестом году, из-за тайфуна паводок выдался особенно сильный, вода поднялась настолько, что затопила даже самые высокие холмы в поле и негде было хоронить мертвых. Их заворачивали в нейлоновые мешки, тщательно склеивали края, потом укладывали в сундуки и втаскивали на верхушки деревьев. Лишь когда наступил сухой сезон, мертвецов сняли с деревьев и предали земле.

Малышка Ба ушла уже далеко, ее и видно-то не было — наверно, достигла той гряды деревьев.

Три вертолета летели в нашу сторону. Приближалась, гудя, и «старая ведьма».

Вертолеты прошли у нас над головой, а черная «старая ведьма» описывала круги над садиком. Вертолеты летели как бы в два этажа: «анчоус» — длиннющий и черный-пречерный — держался повыше, а «анабас» и брюхатая «сельдь» шли поближе к земле. Они сделали заход, потом еще и еще один — все никак не улетали. «Анабас» завис над зарослями тростника, сквозь которые только что прошла Малышка Ба, винты его поднимали целые вихри, и тростник склонился до самой земли. Потом он поднялся повыше, отлетел в сторону и снова повис, уткнувшись носом в тростники совсем неподалеку.

— Да, Тханг, этаким манером он, пожалуй, как жаба обскачет все вокруг! — сказал мне Нам Бо. — Оставайтесь пока в убежище, а как окликну вас, выходите.

Каждый раз, когда вертолеты приближались к нам, Нам Бо подползал к выходу с автоматом, ставил его на боевой взвод и напряженно следил за ними, а стоило им удалиться, выходил из убежища и смотрел вслед. «Анчоус» по-прежнему держался повыше — громко гудя винтами, он прикрывал остальных.

Я стал у входа в убежище, глядя на удаляющиеся вертолеты, потом перевел взгляд на Нам Бо — он стоял поблизости в редкой заросли тростника, держа в руках автомат. Да, от моего пистолета здесь было мало проку, он мог сгодиться лишь для самозащиты.

— Поделитесь со мной гранатами, Нам.

Он снял с ремня одну гранату, гладкую, лоснящуюся, и протянул мне. Я взял ее и больше не стал прятаться в убежище.

Черная «старая ведьма», кряхтя, летела вдоль канала. Вертолет, смахивавший на анчоус, вдруг, не снижаясь, стал кружить над одним местом, как стервятник. Глядя на него, хотелось выругаться.

Брюхатая «сельдь» — в чреве ее сидели солдаты — начала снижаться над полем. Вертолет открыл огонь.

— Тханг! Он сейчас высадит десант!

Вертолет на бреющем полете пронесся над полем метрах в трехстах от нас, потом набрал высоту. Когда он снова стал снижаться, из сада раздались выстрелы. Как птица, услыхавшая свист пуль, вертолет круто взмыл в небо, лихорадочно вращая лопастями. Стрельба из партизанского сада продолжалась.

Завязался бой. «Старая ведьма», удалявшаяся в сторону большой реки, повернула назад, три вертолета поднялись повыше и, пикируя туда, откуда стреляли партизаны, открыли шквальный огонь. Черный «анчоус» стремительно приблизился к саду и выпустил ракетный снаряд. Внизу заклубился дым.

Трассы партизанских пуль стягивались петлями вокруг вертолетов и прижимали их к земле.

Партизаны вызвали на себя огонь противника, чтобы дать нам уйти из окружения…

— Вы только что прибыли?

Шау Линь — девушка, о которой я столько слышал, которую так жаждал увидеть, — стояла передо мной. Уже смеркалось, но я хорошо разглядел ее. Ладная, неширокая в кости девушка, лицо смуглое, волосы стянуты узлом. Вроде ничего особенного. Примечательны были только ее глаза, глубокие и мерцающие. Свой вопрос она задала тихим, чуть дрогнувшим голосом, надавливая большим пальцем на ремень висевшей на плече винтовки.

— Как там наши, все живы-здоровы? — вопросом на вопрос отвечал Нам Бо; он стоял прямо перед нею, сняв очки.

Я вдруг понял, что лишний здесь так же, как и стоявшие вокруг партизанки. Странное дело, среди них была и Малышка Ба. После боя мне казалось, будто я не видел ее уже очень давно. Две другие девушки кинулись здороваться с Нам Бо. Эти второстепенные лица вдруг выступили на первый план. Они засыпали Нам Бо вопросами.

— Ты где пропадал, ни слуху о тебе, ни духу?

— Мы все соскучились по тебе до смерти.

— Экий же ты бессовестный! Нет чтоб черкнуть хоть строчку.

— Человек работал в штабе, какое ему дело до всякой там деревенщины!

— Ничего, мы знали, рано или поздно ты вернешься.

— Не так-то легко покинуть эту землю, правда, Нам?

Я понял: все адресованные моему другу упреки, обиды и пылкие приветствия девушек-партизанок на самом деле исходят от Шау Линь. Шау стояла позади подруг, но глаза ее блестели так, словно она стоит рядышком с Нам Бо. Бездонные и сверкающие, они сияли, как две луны. Глаза, лучащиеся лунным светом! Я подумал: Нам Бо, ты видишь лунный свет в этих глазах!

— В провинциальном комитете, — снова заговорил Нам Бо, — мне сказали, что, когда в последний раз нагрянули каратели, наши партизаны ни разу не выстрелили в них, даже гранаты не бросили. Я изумился, не понимая, в чем дело.

— Я все объяснила Шау, пусть теперь сама растолкует Наму, — вмешалась Малышка Ба. Она стояла рядом с Шау все в том же дорожном костюме с карабином «СКС» за плечом.

— Да, каратели приблизились к деревне, но не вошли в наш сектор обороны, зачем же было открывать огонь? — сказала нам Шау Линь, по-прежнему стоя поодаль. — Мы ждали их заранее и заняли намеченные позиции. Но они все время болтались в поле, даже сюда, где мы стоим сейчас, не дошли. Прочесывали местность вон там, подальше. Я уж решила сперва: может, они обнаружили какое-то наше подразделение и стягивают туда свои силы? Но оказалось, они просто боялись столкнуться с партизанами и операцию свою проводили кое-как. Прямо не верилось, что они так надломились. Забились в тростник километрах в трех-четырех от нас — даже пулей не достанешь. Зачем было зря стрелять?

Нам Бо слушал, поддакивая и кивая головой. Вот как, оказывается, все было на самом деле. Только на месте узнаешь, до чего все просто. Партизаны не открывали огня, потому что противник избегал входить в соприкосновение с ними.

— Ты должна четко доложить обо всем, чтобы товарищи «наверху» знали.

— Да писала я, но ты ведь знаешь мой слог — сжато, две-три фразы, и все.

— Что ж, напиши заново, товарищ Тханг поможет тебе. — Нам Бо перевел взгляд на меня.

Шау Линь все еще стояла на прежнем месте, глаза ее лучились светом. Она сказала:

— Зачем, лучше время на другое потратить. Рано или поздно узнают правду, не беспокойся. — Она говорила мягким, спокойным голосом, нимало не тревожась теми несправедливыми слухами, которые люди распространяют о ней. Да, человек на передовой ведет себя иначе, чем в тылу, все его действия и помыслы направлены на борьбу с врагом — смертельную, не прекращающуюся ни на миг; все прочее, всякие там досадные и запутанные обстоятельства представляются ему мелочами, которыми можно пренебречь. Шау так и не сдвинулась с места, она стояла позади всех, но я вслушивался в ее слова, и мне казалось, будто я вижу ее теперь лучше, яснее; свет только что зажегшихся в небе звезд был здесь ни при чем. Не знаю, о чем думал Нам Бо, но через некоторое время он сказал:

— Все-таки этот вопрос нужно разъяснить, чтобы руководство знало, как все было на самом деле.

— Ладно, договорились. Теперь пойдемте в деревню, уже можно. Пошли, девушки. Только держитесь поодаль друг от друга, на случай артобстрела.

Шау приказала Малышке Ба идти впереди, за нею двинулись три партизанки. Я догнал их. И до меня доносились обрывки разговора Шау с Нам Бо:

— Тетушка Тин еще жива, Шау?

— Жива, конечно. Разве Малышка Ба ничего не говорила тебе?

— Я не знал, что делается в деревне, а расспрашивать не хотел. Боялся, вдруг Тин умерла.

— Слушай, на днях Тин приняла роды у жены Лонга.

— Да ну?!

Я знать не знал, кто такая Тин, о которой справлялся Нам Бо, но уловил радость, звучавшую в его голосе.

— Сейчас все тебе расскажу…

Какой приятный голос у Шау, прямо за душу берет. Неудивительно, что…