Колыбельная белых пираний

5

Не погибший

Вера молча смотрит на него и чувствует, как первая жгучая капля задевает ее за висок. А следом вторая и третья с маху налепляются на плечо. Около сердца непрерывно ныряет что-то тяжелое и вместе с тем теплое, душистое.

Значит, он правда выжил. Он выжил, шумно всплескивается в голове у Веры. Он просто уезжал и теперь вернулся. Все это время он был в Манаусе. Или где-то недалеко оттуда. Где-то рядом с мутной голодной рекой. Он был там на самом деле, а не только во сне.

Вера не в силах пошевельнуться: теплый ныряющий ужас как будто полностью ее парализовал.

Но река не заглотила его, и вот – он снова здесь. Он жив, это ведь правда он, значит, он жив. Ну а как иначе. Он точно жив. Жив.

И это слово еще несколько секунд оглушительно громко выстукивает вместе с сердцем, словно дополнительный, внезапно возникший пульс.

Выживший он кивает Вере, все еще неподвижно стоящей у ступенек «Нового города». А небо в этот момент наконец трескается и обрушивается тяжелой ледяной водой. Он тут же срывается с места, прячется в мордастом внедорожнике, припаркованном возле бизнес-центра. И, победоносно сверкнув фарами, исчезает за поворотом.

Узнал ли он меня? Наверное, узнал. Ведь он кивнул мне и улыбнулся в знак приветствия. Но ничего при этом не сказал. Он должен был сказать хоть что-то, хоть пару слов. Но не сказал.

А что, если мне все показалось?

Внутри нее словно вздрагивает нечто чужеродное, скользкое, очень неудобное.

Верин дом совсем рядом, на соседней улице, и следовало бы немного поднапрячься. Но Вера не спешит к спасительному подъезду. На полсекунды она даже как будто теряет ориентацию. А затем несколько раз задумчиво проходит по крыльцу «Нового города», по нижней ступеньке, словно не замечая обжигающих потоков небесной воды. Чужеродное тело внутри нее наливается необъяснимой рассеянной грустью. Вера внезапно чувствует себя пожилой дамой с Альцгеймером, которая вышла в тапочках на улицу и внезапно заблудилась.

Лишь спустя минут десять она наконец укрывается от стихии, все еще не понимая, что с ней только что произошло. Узнал ли ее выживший Дима Коршунов и правда ли это был он, остается тяжелым, тревожно мерцающим вопросом. Словно привычный мир крутанулся, на секунду повернулся изнаночной стороной, а потом все стало как прежде. И с этим как прежде мгновенно вернулись старые наболевшие сомнения.

Вера медленно поднимается в квартиру, отжимает волосы и забирается на диван, под успокаивающий абрикосовый абажур. Укрывшись пледом, открывает виски «Виски», купленный накануне в магазине «Продукты 24» («Lagavulin», к сожалению, закончился). Промерзший Верин пищевод принимает янтарную жидкость лояльно: когда хочется согреться, уже не до тонкостей. Вполне возможно, что через несколько часов все Верино нутро отчаянно пожалеет о своей лояльности, но что делать, кто не рискует, тот не пьет даже виски «Виски». Обычно Вера рисковать не любит, но только не в подобных случаях.

Уже через минуту вискарное тепло растекается внутри – разгоняет замерзший кровоток, будит бледное продрогшее тело. С той стороны окна стучит дождь, а квартира все больше проваливается в неживую тишину. Эта тишина настолько глубока, что лежащая на диване Вера даже долю секунды сомневается, правда ли она уже вернулась домой и сейчас находится в этой беззвучной гостиной.

Чтобы хоть немного расшевелить пространство и напомнить ему о своем присутствии, Вера включает старенький ноутбук. Он тут же принимается мучительно громко дышать, изо всех сил напрягая свои компьютерные легкие. Вера печатает в поисковике «Дмитрий Коршунов Новый город». Результаты выходят бесполезные, ненужные, нелепые. Ничего информативного. Тогда Вера набирает просто «Новый город бизнесцентр». Открывает «Картинки». Пролистывает одну за другой фотографии бизнес-центра – в основном внешнего вида здания. Парочка изображений сверкающего белизной интерьера. И несколько снимков незнакомых Вере людей. Ничего.

В оконном прямоугольнике, за грудой тюля, деревья и глухая стена дома напротив уже полностью слились с дождем. Все стало одинакового водянистого цвета, ровного, без нюансов. Сплошная серая безжизненность.

Неужели мне и правда все показалось? Вполне возможно. Либо я еще сплю, невольно думается Вере при виде заоконной призрачной серости.

Но тут ее взгляд вновь соскальзывает на экран и замирает на групповой фотографии людей в деловых костюмах.

Вера вздрагивает и резко садится. Словно мир крутанулся снова – неясный, дрожащий, насквозь пропитанный маревом, – и замер на полуобороте.

На снимке запечатлены несколько мужчин среднего возраста – все с самодовольными и сладкими, как разваренные сухофрукты, лицами. Девушка с силиконовыми губами, напоминающими кусочки малосольной форели. Две женщины лет пятидесяти с густо напудренными лицами и золотистыми кренделями волос, тщательно законсервированные благодаря косметическим процедурам. И среди них (как раз между золотисто-крендельными женщинами) стоит Дима Коршунов. Точь-в-точь такой же, как полчаса назад.

У всех в руках бокалы с веселым искрящимся напитком. «Десять лет „Cumdeo“» – поясняется под фотографией.

«Cumdeo», ну конечно, «Cumdeo». Работа в престижной страховой компании вполне ему подходит. В просторном офисе на последнем этаже «Нового города».

Вера делает два резких глотка прямо из бутылки, не отрывая глаз от экрана. Несколько минут сосредоточенно разглядывает Диму Коршунова и его коллег. Виски волна за волной набегает где-то внутри Веры на берег изумления, постепенно его размывая. Лица на фотографии пропитываются солодовым теплом, расплываются, становятся как будто знакомыми. Хотя из заснятых Вера не знает никого, кроме Димы Коршунова. По крайней мере, не помнит. И тем не менее смутное чувство знакомости упрямо плещется в голове. В какой-то момент Вере даже кажется, что она видит на фотографии и свое собственное лицо – на заднем плане, позади одного из мужчин. Но это уже точно невозможно, поскольку на вечеринку в честь юбилея «Cumdeo» она, конечно же, не ходила. Да и вообще ни разу не была в «Новом городе».

Возможно, он даже директор «Cumdeo». Несмотря на относительно молодой возраст. Это вполне может быть. Он ведь «такой целеустремленный, такой суперспособный».

Вера уже хочет поднести руку к клавиатуре, чтобы проверить на сайте «Cumdeo» фамилии сотрудников. Но внезапно передумывает. Так и остается неподвижно сидеть перед экраном, ощущая, как по рукам и ногам течет густая смолянистая усталость. Мышцы словно окончательно разбухли и обмякли.

Да и зачем проверять? Наверняка так и есть. Он руководит «Cumdeo» и, помимо этого, конечно же, занимается многими полезными вещами. Например, каким-нибудь благотворительным фондом. А еще играет в теннис или водное поло. Он на все находит время. Ведь он так отчаянно любит жизнь – каждой клеточкой своего полнокровного, сочащегося здоровьем организма. Он хочет жить продуктивно, во все стороны. Как больничный кактус. Хочет не думать о том, что когда-нибудь из мутной глубины все же всплывут хищные голодные рыбки и съедят его тело. И он прав, что старается об этом не думать. Это произойдет нескоро, очень-очень нескоро.

Вера знает глубоко внутри себя, что все это, скорее всего, неправда. Скорее всего, увиденный рядом с «Новым городом» человек – не более чем мираж. Либо, в крайнем случае, брат-близнец Димы Коршунова (хотя это тоже маловероятно). А что касается фотографии, у нее тоже должно быть какое-то логическое объяснение.

Как бы то ни было, сейчас ей хочется верить, что все это действительно так. Что Дима Коршунов и правда жив и работает в «Cumdeo».

Вера засыпает прямо на диване, под тяжелое дыхание ноутбука. Погружается в вискарный полудрем – засаленный, дырявый ежечасными пробуждениями. Впечатления дня слипаются в странные вязкие полусны, в которых отец шлет ей по электронной почте истории болезни всех ее колыбельных пациентов, кроме сегодняшнего, а Дима Коршунов приносит в больницу, прямо в приемную, бокал шампанского с юбилея «Cumdeo». «Мне совсем не сложно», – говорит он, улыбаясь. Почти как тогда.

Около семи вечера Веру будит звонок в дверь. Острый и мучительно долгий. Впивается со всей беспощадностью в сонный мозг. И в мозгу тут же начинает оживать что-то болезненное и давно привычное.

Вера с мечтательным вздохом представляет, что ее тело встает само по себе, отдельно от нее, и идет открывать дверь. А она в это время в бесплотной форме остается лежать на диване. Но тело упрямо не двигается. Продавливает мертвым грузом диванные пружины, покрываясь клейковатым студеным потом.

Звонок повторяется, и Вера наконец смиряется со своей телесностью. Сползает с дивана и медленно плывет к двери, истекая обморочной слабостью. Словно стекая всем телом в холодный пол.

За дверью обнаруживается муж Кирилл.

– Прости, я сегодня забыл ключи, – говорит он, как всегда, мягко и виновато, и при этом растерянно сводит брови. Протягивает Вере две подмокшие серые коробки. – Это я зашел в «Сицилию», взял пиццы. С грибами и анчоусами.

Вера тут же чувствует, как в ее голодном желудке вздрагивает кислый тугой комок.

– Это очень кстати, – отвечает она.

И тут же видит за спиной Кирилла Алину, материализовавшуюся из густого болотного воздуха лестничной площадки.

– Алина пришла взять один учебник, про который я говорил. А то я каждый раз забываю его принести… А сегодня ей как раз-таки было по пути, и мы…

– Пожалуйста, – перебивает Вера, делая шаг в сторону. – Проходите. Добрый вечер.

Алина приветствует ее молчаливым кивком и скользким полусекундным взглядом. Тут же проходит в квартиру вслед за Кириллом. Вальяжно вносит в прихожую, а затем и в гостиную свое дородное, сдобное тело, так и норовящее вынырнуть из узких джинсов и обтягивающей водолазки – словно поднявшееся тесто.

Вера переводит взгляд на окно. Дождь уже прошел, и небо успело налиться предвечерней отечной сизостью. Утренние воспоминания постепенно возвращаются в сознание, вскипают в голове густым горячим соком. Дима Коршунов. «Новый город». «Cumdeo».

Неужели мне все привиделось?

– Так на чем я остановилась? – говорит Алина, повернув к Кириллу свое круглое свежее лицо. Встряхивает мелированными прядями сытных хлебобулочных оттенков. – Ах да, ну вот. Я и говорю ей: «На вас, Олечка, жалуются ученики. Особенно испанские». Ну правда, Кирюш. Она не дает им практики, одну только многословную теорию. Группе начинающих вообще, оказывается, правила надиктовывала. Правила из учебника. Целиком! Это вообще за гранью всего. Знаешь, такое ощущение, что она ударилась головой, слушая какую-нибудь аудиоинструкцию по эксплуатации.

– Ну не преувеличивай, все-таки хоть какая-то практика у нее есть. Она вчера с ними делала грамматические упражнения, – смущенно пожимает плечами Кирилл.

– Ага, она мне тоже про эти упражнения говорила. Грамматические упражнения из учебника столетней давности. Кирюш, там же все тексты про Че Гевару и Фиделя Кастро.

– Ну не только про них, ты уж зря так.

– Ну да, есть еще парочка про Ленина. Да и вообще. Я говорю ей: «Олечка, им не грамматика, а разговор нужен. Особенно начинающим. Чтобы приехать в страну и там не сдохнуть, понимаете? Им там эти ваши упражнения не пригодятся. И уж тем более правила».

Голос Алины звучит бодро, крепко, и от него воздух наполняется чем-то живучим, почти осязаемым, очень реальным. От Алины пахнет сладко и тепло – словно от только что вынутого из печи пирога. Запах согретой полнокровной жизни.

Вот такой запах мог бы подарить Кириллу будничное уютное счастье. Если бы только оно ему было нужно…

За окном сквозь призрачную сизость начинает проступать нечто уверенное: строительный кран, тополь, стена дома напротив. Даже Верины утренние воспоминания как будто становятся чуть более реалистичными.

– Да, Ольга Юрьевна – она такая, – говорит Кирилл, отодвигая несколько книг на верхней полке стеллажа. – Ей кажется, что если уж учить язык, то основательно… от самых азов, медленно, постепенно. Разбирать мелкие лингвистические нюансы.

– Ой, да пусть она засунет свои азы себе куда-нибудь подальше! Она реально просто помешалась на своей теории. Кирюш, ну что у нее за гребаный академический подход к обучению?! У нас все-таки современные языковые курсы. И для них нужна подходящая методика. Она столько времени у нас работает и все никак понять не может.

– Согласен. Постараюсь с ней еще раз поговорить. Вот, держи, нашел. – Кирилл протягивает Алине учебник формата А4 в глянцевой синей обложке. – Кстати, забыл сказать: если все получится, автор этого пособия, Синицына, через три недели проведет у нас мастер-класс «Современные технологии в преподавании языков». Она мне звонила на днях, предлагала. Но это пока не точно.

– Было бы здорово, – отвечает Алина. Она с трепетом берет учебник обеими руками и внимательно разглядывает безликий синий глянец. – Особенно некоторым было бы полезно.

– Алина, вы останетесь с нами поужинать? – говорит Вера, раскрывая серые коробки с красным логотипом «Сицилии». В гостиную мгновенно врываются острые кисловатые запахи шампиньонов и остывающего теста.

Алина на секунду переводит взгляд на Веру – словно лишь для того, чтобы сразу же демонстративно отвернуться.

– Нет, спасибо. Мне надо идти. Я только за учебником заходила. Спасибо, Кирюш. Я пойду.

Голос ее как будто тут же усыхает, скукоживается.

– Так быстро? Может, хоть немного посидишь с нами?

– Нет-нет. Завтра увидимся. Пока, Кирюш. До свидания.

Уже через полминуты массивная подъездная дверь обозленно грохает. Вера видит Алинин удаляющийся силуэт внизу, на дне глубокого, словно провалившегося в ранний вечер двора. Алина крупными шагами обходит сытые маслянистые лужи и яростно топает в сторону улицы – по расшатанным, хлюпающим вечной сыростью плиткам.

Бедняга. Конечно, она надеялась, что меня не будет дома. Жаль ее. Но что делать, пора ей, в конце концов, понять, что Кириллу она не очень нужна. Либо пора Кириллу что-то понять в этой жизни. Одуматься и обратить на нее внимание.

– Ничего, что она заходила?

– В смысле?

Кирилл разводит руками, и его лоб опять сминается в глубокие, растерянно-виноватые складки.

– Ну, мало ли… Ты ведь не очень любишь гостей. Особенно после дежурства.

– Ну так она у нас в гостях и не задержалась.

– Это правда. Она вроде бы на свидание торопилась… Будешь вино?

Вера внезапно чувствует невыносимую сухость в горле.

– Буду. Но сначала воду.

Кирилл почти мгновенно подносит ей граненый стакан, и Вера с жадностью глотает шершавые холодные пузырьки.

– Как прошло дежурство? Много было пациентов?

– Как обычно, ничего особенного… Устала только ужасно. Как будто меня вытащили из стиральной машины после стирки в режиме «интенсив».

Про колыбельных пациентов Кирилл ничего не знает. И уж тем более про Диму Коршунова. Вера всегда держала его в стороне от этой темы.

– Опять какие-нибудь отмороженные чудики приходили?

– И без них не обошлось. А еще сегодня мне на электронную почту пришло письмо от отца…

Кирилл на секунду замирает, отрывается от нарезания пиццы и поднимает на Веру свои бутылочно-зеленые, чуть встревоженные глаза:

– От твоего отца? И что он написал?

– Что хочет встретиться, и еще какую-то чушь про упущенные годы, которые нужно наверстать. Странно все это.

– Да уж, действительно странно. Спустя столько лет… А откуда у него твой адрес? Как он вообще тебя нашел?

– Без понятия. То есть, видимо, через мать. Он написал, что недавно с ней встречался. Но мать мне об этом не говорила. Ничего не понимаю.

Вера берет протянутый ей треугольник остывающей пиццы и бокал. Рассеянно впитывает шершавый темно-красный вкус. Густую виноградно-пряную бархатистость. Внутри снова медленно разливается тепло.

– И что ты ответила?

– Пока ничего. И, скорее всего, ничего и не отвечу.

Кирилл все еще смотрит на нее с тревожной внимательностью и медленно садится на край дивана – плюшево-красного, местами белесого, словно обложенный язык. Диван достался в наследство от тети Лиды. Мать хотела заставить дядю Колю выкинуть «это хламное убожество» сразу после тетилидиной смерти. Грозилась даже приехать и выкинуть убожество самой, собственноручно, невзирая на робкие дядиколины возражения. Но в итоге у затопленной делами, вечно загруженной мамы «так и не дошли руки». И спустя семь лет, когда дядя Коля окончательно перебрался в соседнее садоводство, к моложавой и очень бойкой двоюродной сестре, Вера забрала диван в свою студенческую окраинную лачугу. Приехала и увезла красно-белесое воспоминание с опустевшей, сникшей, все глубже вязнущей в воронке разложения дачи. А позже переправила его в квартиру Кирилла, ставшую со временем и ее домом.

– Может, все-таки стоит написать что-нибудь в ответ? Дай ему хотя бы шанс объясниться.

– А зачем? Что он должен мне объяснять?

– Почему он так долго не появлялся в твоей жизни. И почему решил появиться сейчас. Мало ли, у него, например, больное сердце, и он хочет хотя бы раз увидеться с дочерью.

– Если у него проблемы с сердцем, могу передать ему через мать номер Аллы Осиповны. Она отличный кардиолог, должна помочь.

– Нет, ну правда. Мне кажется, тебе надо с ним встретиться и выслушать его. Решать, конечно, тебе… Но мало ли что на самом деле произошло тогда, много лет назад… Ты ведь знаешь только версию матери. Может, он мучился всю жизнь, не мог спокойно спать, но возможности с тобой увидеться у него, по каким-то причинам, не было. А сейчас такая возможность появилась. Встреться с ним, Веронька, правда. Только сначала обязательно убедись, что это действительно он тебе написал.

– А кто, если не он? Маньяк? Вряд ли. И я уже решила: встречаться с ним не буду. Но матери я все же позвоню, выясню, правда ли она с ним виделась.

Вера берет телефон и поворачивается к окну, к проступающему над двором солнцу, к прищуренному, сжавшемуся, но все еще живому летнему дню. И прежде чем она успевает найти в контактах номер матери, на экране высвечивается новое электронное письмо. Письмо, от которого внутри Веры словно развертывается огромное туманное пространство, со всех сторон пронизанное невыносимо острыми трепещущими сквозняками.

– Все в порядке? – встревоженно спрашивает Кирилл, приподнимаясь с дивана.

– Более или менее, – отвечает Вера после долгой паузы. Несколько раз перечитывает про себя новое отцовское послание.

«Вера, дочка, спасибо тебе за такой теплый ответ. Да, я понимаю, что у тебя сейчас совсем мало времени. Ты права, не стоит встречаться впопыхах. Лучше увидимся, когда у тебя будет полегче с работой. Напиши мне, когда появится возможность. Я буду с нетерпением ждать нашей встречи, мысль о ней будет греть мне сердце».