Колыбельная белых пираний

7

Белые пираньи

– Кажется, он окончательно тронулся умом, – говорит Вера. – На, погляди, что он мне только что написал.

Она протягивает Кириллу телефон с последним сообщением от отца. С необъяснимым, чудовищно абсурдным посланием. Кирилл внимательно смотрит на экран, чуть заметно шевеля губами, и переводит растерянный взгляд на Веру:

– Так ты все-таки ему ответила?

– Нет, конечно! Я же тебе сказала. Не ответила и отвечать не собираюсь. И уж тем более идти на встречу с ним.

– Тогда что это значит? Почему он благодарит тебя за ответ?

В квартире потихоньку настаивается вечер. Вера беспокойно ходит из угла в угол, словно мерит шагами сползающую в полумрак гостиную. От приоткрытой молочно-бежевой двери до нелепой, прижатой к стене тумбы, на которой стоит ваза с полежавшими фруктами. Подбитые яблоки, надрезанная мускатная дыня, шершавые лопнувшие персики, истекающие терпким соком. Вблизи Вера отчетливо ощущает их запах – пронзительный, удушливо-сладкий. Как в морге.

– Понятия не имею, что это значит. Скорее всего, он просто сошел с ума.

– Может, ему очень плохо. И он очень надеется, что ты все же согласишься с ним увидеться… поэтому пытается привлечь твое внимание разными способами, даже такими странными. Чтобы ты хоть что-нибудь ему ответила.

– Бред. Не исключено, что он вообще лежит где-нибудь в психиатрической клинике и развлекается в меру своих возможностей. Ладно. Я собиралась позвонить матери. Вдруг хоть она что-нибудь прояснит во всей этой мутной истории.

Вера подносит телефон к уху и слушает нескончаемо долгие равнодушные гудки.

– Алло, только говори, пожалуйста, быстрее, я очень занята, – звучит наконец колкий, порывистый голос матери.

Ну разумеется. Как всегда.

– Я хотела узнать, правда ли ты недавно виделась с моим отцом.

Голос в трубке на секунду замирает.

– Да, виделась.

– Понятно. И зачем-то дала ему мой электронный адрес, так? Скажи, а к чему все это? Ты решила, что мы станем дружной счастливой семьей, будем гулять вместе по выходным в Заречном парке и обедать самодельной домашней кулебякой? Или станем воскресными завсегдатаями кафе «Фиалка»?

– А почему нет? И что плохого в том, что он хочет с тобой встретиться?

– Господи, да что за бред! Вы, кажется, оба спятили. А он еще к тому же пишет мне непонятные сообщения.

– Что еще за сообщения?

– Дескать, я ему уже ответила согласием, и он ждет нашей встречи. Хотя я и не думала отвечать. Так что передай ему, пожалуйста, чтобы больше меня не беспокоил.

– Послушай, Вера, передай ему сама. Что хочешь. У меня, в отличие от тебя, много дел, и нет времени работать передатчицей.

Мать вешает трубку, и Вера словно с головой погружается в безнадежную вязкую топь.

– Ну что, удалось что-нибудь выяснить? – тревожно спрашивает Кирилл.

– Ты и сам все слышал. У моей матери нет времени что-либо мне объяснять. Она просто бросила трубку, вот и все. Ей вообще сейчас не до меня, у нее на следующей неделе открывается еще один салон красоты.

– Ну… ее можно понять, она все-таки деловая женщина.

Вера машинально кивает и задумчиво смотрит в окно, где косым потоком течет мерцание постепенно оживающих фонарей.

– Может, хоть поешь немного? Ты ведь голодная, – осторожно говорит Кирилл, поднося ей кусок анчоусной пиццы, окончательно потерявшей жизненное тепло.

– Я просто от всего устала. Хочу что-нибудь резко и окончательно поменять в своей жизни.

– Веронька, я готов к переменам, ты же знаешь. Я столько раз предлагал тебе все бросить, переехать в другой город или даже в другую страну. Начать жизнь с чистого листа… Но ты сама никогда не хотела никуда переезжать.

На самом деле Вера когда-то хотела переехать. И гораздо дальше, чем в соседний город. Просто это было очень давно, еще до Кирилла.

Когда умерла Тоня, Вера решила, что не останется в родном городе. Что уедет на другой конец света, затеряется в далеких, спрятанных от благоустроенного мира краях. Будет жить там, где нет нелепых эвфемизмов, где можно не стыдиться собственного тела – бренного и непомерно уязвимого.

Например, среди лесов Амазонки. Рядом с мутной водой, несущей смерть. Будет смотреть в нее спокойно и просто, без страха, без предрассудков. Принимать все как есть, не нуждаясь во мнимых благах «цивилизованного» города. Подальше от Тониной и от своей мамы, которым ничего нельзя рассказать о своем наделенном половыми признаками организме; подальше от районного гинеколога, на прием к которому идти мучительно страшно и позорно; подальше от одноклассников, которые сначала смеялись над протекшей менструальной кровью Олеси Емельяновой, а позже с беспечной легкостью забыли о том, что случилось с Тоней. Вера будет жить в гармонии со смертью, с телесностью, с неизбежностью, таящейся в непроглядной водной толще.

Она даже купила себе книгу «В мутных амазонских водах». В глянцевой темно-зеленой обложке с багровыми буквами и изображением изгибающейся полукругом рыбы пираруку: хищно вытянутая голова, крупная серебристо-оливковая чешуя, наливающаяся ближе к хвосту зловещей пурпурной краснотой.

Книгу предваряла довольно странная, не связанная конкретно с Амазонкой статья о многообразии водного мира в целом, о роли рыб в природе и жизни человека, об их различных «характерах» и «качествах». Рассуждения приправлялись цитатами из «Проповеди рыбам» Антониу Виейры, португальско-бразильского миссионера семнадцатого века. Все цитаты почему-то были на языке оригинала – со сносками и крошечным шрифтом перевода, загнанного в нижнюю часть страниц.

Рассказывала книга о страшных амазонских обитателях. В основном о рыбах, но не только. Например, несколько глав были посвящены гигантской анаконде – жуткому водяному удаву, достигающему порой шести метров в длину (а по сведениям некоторых охотников и натуралистов, и десяти, и даже пятнадцати). Анаконда выползает на берег и замирает – долго и неподвижно лежит, подстерегая свою добычу. Смотрит в пространство неморгающим, совершенно гипнотическим взглядом. Поджидает нужный момент. И когда ни о чем не подозревающая, простодушно желающая жить и ни в чем не повинная жертва наконец появляется поблизости, анаконда бросается к ней молниеносно и жадно. Обвивает ее кольцами своего серовато-зеленого, пятнистого, невообразимо мощного тела, сдавливает (порой до хруста костей), не давая дышать, и заглатывает.

Точно так же карцинома заглотила тетю Лиду: неожиданно, мгновенно и целиком.

Или, например, в книге говорилось о сомике кандиру.

Крошечная, практически прозрачная угревидная рыбешка. «Бразильский вампир». Питается сомик кандиру – или, как его еще называли в книге, обычная ванделлия – кровью других рыб. Ориентируясь по запаху аммиака, который рыбы-жертвы выделяют при дыхании, он проникает в чужую жаберную камеру и принимается жадно высасывать чужую кровь. Насытившись, довольный сомик убирается восвояси, оставляя свою жертву в покое.

И вроде бы ничего такого ужасного. Но, если кому-нибудь не посчастливится помочиться в мутной амазонской воде вблизи сомика кандиру, все может закончиться плачевнее… Запах аммиака, исходящий от человеческой мочи, способен ввести голодную рыбешку в заблуждение. И тогда сбитый с толку сомик кандиру заберется в человеческую уретру. И доплывет аж до мочевого пузыря. Причем обратного пути у сомика не будет: из мочеиспускательного канала ему уже никак не выбраться. Человека, оказавшегося с сомиком кандиру в уретре, спасет лишь срочная операция – иначе он погибнет в страшных мучениях.

Сомика кандиру, оказавшегося внутри человека, не спасет ничто. Он погибнет со стопроцентной вероятностью: в человеческом организме ему не выжить.

И это по-настоящему трагично, думала Вера, когда совершенно невинное существо погибает из-за такого нелепого недоразумения. А заодно и увлекает за собой в небытие другое невинное существо. Сомик кандиру просто хочет жить, хочет есть, никого при этом не убивая. Но в итоге убивает и умирает сам.

Как зародыш в Тониной матке. Он просто хотел существовать, развиться во что-то большее, проникнуть в мир. Но выбрал не то тело. Ошибся. Потому что Тоня не желала, чтобы он существовал, чтобы развивался, и отчаянно не знала, что с этим нежеланием делать.

Разумеется, рассказывалось в книге и о пираньях, самых знаменитых обитателях амазонских вод. О том, что благодаря невероятно тонкому обонянию они чуют запах сырого мяса и крови издалека, даже за километр, даже одной-единственной капли крови, и находят жертву в непроглядной темноте; что они вполне способны съесть и своих собратьев – особенно если те ранены; что пираньи могут напасть даже на крокодила, и тот, проплывая над их стаей, предпочитает повернуться к ним надежно защищенной спиной, обратив кверху легкоранимое, уязвимое брюхо; что они умеют выпрыгивать из воды, и поэтому даже подносить к речной поверхности окровавленную руку крайне опасно.

Впрочем, в книге утверждалось, что, «несмотря на широко бытующее мнение», пираньи редко убивают и сжирают крупных животных до самых костей. Конечно, такое случается (скелет крылатой коровы рядом с Вериной больницей тому подтверждение), но в виде исключения. Что касается людей, то и вовсе не зафиксировано ни одного случая убийства человека пираньями. Они могут укусить, оторвать своими мощными челюстями кусочек плоти, причиняя немыслимую боль. Но убить, обглодать до костей, как в некоторых фильмах ужасов, – это вряд ли.

Большинство болезней, с которыми Вере позже пришлось столкнуться по работе, чем-то напоминали пираний. Они не убивали пациентов, а лишь надрывали, надкусывали им плоть, заставляя страдать. И Вера изо всех сил старалась отогнать от страдающих тел ненасытных кровожадных рыбешек.

Помимо «просветительских» статей об обитателях Амазонки, в книге было несколько вкратце пересказанных легенд и преданий, так или иначе связанных с рекой. Вере ярче всего запомнилась легенда про мальчика Луиса, жившего в окрестностях Манауса. Над этим мальчиком издевались сверстники, из-за чего в глубине его уязвленной души родился мальчик-пиранья Артур. Потом он вырвался наружу, в самый что ни на есть реальный мир. И сожрал ни в чем не повинных детей, по воле случая оказавшихся рядом, – совсем не тех, что причиняли Луису боль.

Так порой и бывает в жизни, думала Вера. Люди расплачиваются не за свои, а за чужие ошибки. Или просто за ошибки мироустройства. И даже если ты всю жизнь был добросердечным и отзывчивым, все равно в конечном итоге что-нибудь страшное обязательно вылезет из мутной жизненной толщи, со дна нелогичной, жестоко устроенной природы, и сожрет тебя с потрохами.

А еще история про мальчика-пиранью навела Веру на мысль, что внутри нее самой, в ее собственной слепой глубине, возможно, тоже прячется некто. И этот некто однажды попытается выбраться наружу, а ее саму столкнуть в слепую глубину.

Вера читала книгу медленно, растягивая каждую главу, порой вдумчиво перечитывая. Гуляла с книгой по городу, садилась на парковую скамейку или на синюю облупленную лавку у детской площадки, листала глянцевые, приятно шелестящие страницы. В парке в начале лета сладко пахло распаренным на солнце шиповником – а Вере сквозь этот аромат постоянно чудился запах тропического леса (такой, каким она его себе представляла: влажный, дурманяще-острый, сочный). На площадке резвились дети, наполняя теплый летний воздух звенящим дрожанием, – и Вере все казалось, что среди них вот-вот появится Луис. Иногда она отправлялась читать к местной речушке, протекающей за зданием заброшенного лакокрасочного завода.

И среди вялых, словно полуживых ершей и мерно покачивающихся пластиковых бутылок ей мерещилась огромная мощная пираруку с пурпурно-красной каймой чешуек от брюшных плавников до хвоста. Как на обложке.

А в один жаркий августовский день Вера случайно забрела к тому самому магазину товаров для малышей. Белые рыбки по-прежнему беспечно кружились за витринным стеклом под тихую серебристую мелодию, как и в прошлый раз. Словно с тех пор ничего не изменилось. Словно Тоня все еще была жива.

Увидев рыбок, Вера невольно вздрогнула. Как если бы, оступившись на безумной высоте, получила молниеносный обморочный укол в сердце и сорвалась куда-то вниз, в бесконечную пустоту. Так и простояла несколько секунд у витрины – с рухнувшим в вакуум сердцем. Но уходить не захотела. Оказавшись там, она будто почувствовала себя немного ближе к Тоне.

И Вера уселась на скамейку рядом с магазином. Медленным, аккуратным движением раскрыла книгу – на том самом месте, где остановилась накануне. На очередной главе про пираний. Страницы Вера отмечала изящной маленькой закладкой в виде рыбки (ее дали в подарок при покупке книги). Рыбка была тоненькая и полупрозрачная – как сомик кандиру. Вере она почему-то очень нравилась.

Жара стояла немыслимая: такая же, наверное, царила в окрестностях Манауса – там, где жил маленький Луис вместе со своим внутренним мальчиком-пираньей. От знойной тяжести воздуха создавалось впечатление нереальности всего происходящего вокруг.

Напротив Веры, через размягченный солнцем асфальт проезжей части, была спортивная площадка. На ней, несмотря на адское пекло, играли в волейбол ребята примерно Вериного возраста. Со звонкими выкриками перебрасывали мяч над провисшей, местами дырявой сеткой. Сама Вера сидела в тени и не понимала, как можно прыгать и вертеться в этом зыбком призрачном кипятке, льющемся с неба.

Мимо Веры прошли две девочки-старшеклассницы. Одна из них – высокая, с малиновыми прядями, – что-то вполголоса говорила подруге, размашисто улыбалась и мгновенно, словно опомнившись, прикрывала рот рукой.

Девочки проплыли мимо магазина и остановились рядом с соседней дверью – со входом в кофейню. Их силуэты слегка слоились в раскаленном мареве. Остановившись, они тут же принялись открывать и закрывать дверь, словно оценивающе разглядывая интерьер. Так продолжалось до тех пор, пока к ним не вышла очень полная женщина, вся усыпанная крупными, похожими на раздавленные хлебные комочки веснушками, и не хлопнула дверью у них перед носом. Все-таки внутри работал кондиционер, и прохлада не должна была зря утекать из помещения.

– Блин, тут сауна, а там дубак, – неожиданно громко сказала девочка с малиновыми прядями. – И что нам теперь делать?

Ее курносая подруга с аккуратным пучком рыжих волос кивнула в сторону тени – туда, где сидела Вера:

– Пойдем на лавке посидим. Там попрохладнее.

Девочки подошли к скамейке и уселись с краю, по очереди окинув Веру колким, слегка высокомерным взглядом. Будто прикидывая, достойна ли она их соседства. И тут же между ними потек мерный, неторопливый разговор: о тональном креме, на который «почти у всех знакомых аллергия»; о юридическом факультете какого-то вуза, куда «невозможно поступить без взятки и не по блату»; о том, какая зануда некая тетя Марина.

Вера старалась не слышать их разговора, старалась закрыться в книге, сосредоточиться на амазонских водах.

В главе, которую она читала, говорилось, что пираньи очень часто питаются падалью. Их даже порой называют санитарами рек. Когда Амазонка выплескивается из берегов, многие звери гибнут, не успевая спастись. И если бы не пираньи, их гниющие трупы неминуемо отравляли бы своим ядом воду.

– Смотри, там же Димочка Коршунов! Он и в волейбол, оказывается, играет. И как круто подает! – вдруг вскрикнула девочка с малиновыми прядями, взмахнув рукой в сторону спортивной площадки.

– Где? – тут же выпрямилась, слегка прищурившись, ее подруга.

– Да вот же, слева. В желтой футболке. Видишь?

Вера машинально подняла взгляд на волейбольных игроков. И сразу увидела мускулистую подвижную фигуру в желтой футболке и коричневых шортах. Лица обозначенного Димы Коршунова разглядеть не удалось: он был слишком далеко, да и к тому же все происходящее на спортивной площадке немного дрожало, словно расплываясь в жидком от жары воздухе. И Вера вновь опустила глаза в книгу, на иллюстрацию затопленного тропического леса. Рассматривать какого-то непонятного Димочку было неинтересно.

– Да, теперь вижу. Какой же он все-таки классный… И зачем он только встречается с этой кудрявой идиоткой?!

– Он с ней больше не встречается.

– Ты сейчас серьезно? – заметно оживилась курносая девочка.

– Ага. Я слышала от Насти. Они расстались, это точно. Только радоваться особенно нечему: тебе все равно ничего не светит. Да и мне, честно говоря, тоже.

– Да знаю я. На него очередь на два года вперед. Ну блин, он ведь правда очень классный. Такой душка. И умный к тому же…

– Ага. Такой поступит куда угодно.

– Даже на юридический…

– Он, кстати, как раз на юридический вроде бы и собирается. Но не на наш, конечно. Я слышала, он куда-то уезжает поступать. Ну понятно, ему все двери открыты, даже за границей. С его-то целеустремленностью и суперспособностями… Он ведь правда нереально перспективный парень, это ясно каждому.

– Нереально, да, это точно…

– А еще, говорят, он отличный друг. Он никогда не бросит друга в беде.

Вера невольно вздрогнула и подняла взгляд от книги. На долю секунды ей показалось, что девочка с малиновыми прядями покосилась в ее сторону – то ли с упреком, то ли с издевкой.

– Это правда! – с жаром закивала курносая девочка. – Я тоже слышала от многих. Он умеет не просто поддержать пустыми словами, а действительно помочь, когда нужно.

– Не то что некоторые.

При этих словах Вера почувствовала пронизывающий холод. Словно где-то внутри себя встретилась взглядом с мерзлой мертвой рыбой. И из черных продавленных глазниц на нее остро посыпались ледяные крошки.

Впрочем, уже спустя пару секунд жара вернулась в тело, и Вера успокоилась. В конце концов, ничего такого эти девочки не сказали. Просто общие слова о каком-то незнакомом и ничего не значащем для нее парне.

– А все-таки хорошо, что он расстался с той идиоткой.

– Ага. Меня она тоже бесит.

Девочка с малиновыми прядями добавила что-то еще, совсем тихо, придвинувшись почти вплотную к своей собеседнице (Вера увидела боковым зрением). И вновь широко заулыбалась, тут же прикрывая рукой крупные, влажно-розовые десны.

Потом у курносой девочки зазвонил телефон, и подруги, одновременно подскочив с места, стремительно уплыли в неизвестном направлении. Вера вновь осталась наедине с пираньями, падалью, закладкой-сомиком и невыносимой, едва притушенной тенью жарой.

Небо все тяжелее наваливалось раскаленным боком. Жизнь вокруг словно замерла. За исключением нелогичной, непомерно активной суеты на спортивной площадке, движения практически не было. Машины проезжали крайне редко; вяло и ненужно переключался разомлевший в духоте светофор. После девочек-старшеклассниц мимо Веры прошла только полная веснушчатая женщина из кафе – выкинуть мусор. Обдала Веру крепким запахом пота и рыбного пирога и тут же, слегка покачиваясь, вернулась в свое холодное убежище.

Время от времени на Верину сторону дороги прикатывался вылетевший за пределы площадки мяч. Два раза за ним бегал белобрысый коренастый паренек; один раз мяч подкатился настолько близко к скамейке, что Вера подняла и кинула его обратно сама.

А на четвертый раз за мячом отправился Дима Коршунов. Спокойным, неторопливым бегом пересек проезжую часть, обогнул скамейку и метров десять прошел по асфальтовой дорожке, усеянной присохшими плевками жвачек. Крошечными белыми островками былой мятной свежести. Достал мяч, запутавшийся в пыльных кустах, и так же неторопливо стал возвращаться. Проходя мимо Веры, неожиданно ей улыбнулся – лучисто и простодушно. И тут она заметила, что при довольно атлетическом телосложении лицо у Димы Коршунова по-детски пухлое. Как у мультяшного ангелочка. Вера от растерянности попыталась улыбнуться в ответ или, по крайней мере, изобразить нечто похожее на улыбку.

И вдруг откуда-то из глубины неподвижной удушливой жары вырвался на свободу ветер. Потрепал пшеничные волосы Димы Коршунова, расшевелил нервы отрывным объявлениям на магазине детских товаров и выхватил Верину закладку-сомика из открытой книги. А затем сник, замер, словно растворился в жаре – так же неожиданно, как и появился. И сомик кандиру, невесомо покружившись в воздухе несколько секунд, опустился на середину проезжей части.

– Я принесу, – сказал Дима Коршунов.

– Нет-нет, не надо, я сама! – возразила Вера, тут же поднимаясь со скамейки.

Но Дима Коршунов уже подбежал к сомику и аккуратно поднял его с раскаленного щербатого асфальта.

– Мне совсем не сложно, – снова улыбнулся он.

Одну бесконечно длинную секунду он неподвижно стоял посреди дороги: в одной руке мяч, в другой – сомик кандиру. Улыбался, спокойно смотрел на Веру молочно-голубыми, чуть воспаленными глазами. Вера неожиданно увидела его глаза с необыкновенной, невозможной ясностью, несмотря на расстояние.

В следующую секунду он сделал полшага в сторону скамейки, вытягивая перед собой руку с сомиком. И тогда же где-то слева от него возник тревожно нарастающий шум. Что-то большое и равнодушное стремительно приближалось к Диме Коршунову, а тот словно провалился в расщелину времени – туда, где секунды растягиваются, расползаются до нескончаемости.

В поле зрения внезапно влился красный свет светофора (обращенный как будто одновременно во все стороны). И Вера услышала пронзительный скрежет, долгий острый гудок и каким-то образом почувствовала упругость воздушного потока, толкающего Диму Коршунова в темную студенистую бездну. В бескрайнее ничто, которое уже разворачивалось рядом с ним в неимоверно вытянутых секундах и медленно втягивало его в себя.

Красный свет все разливался, горячо бурлил, превращаясь в безостановочный дорожный кровоток. Раздался еще какой-то непонятный шум, но для Веры вдруг все исчезло на неопределенное время. Может, на полсекунды, а может, на целый час – сказать было сложно. Сначала воздух перед ней начал лопаться красными пузырями, а затем ее и вовсе словно погрузили в непроглядно-красную толщу воды. Как будто видимая и слышимая реальность выстрелила в упор, и сознание мгновенно потонуло.

Когда тяжелая непроницаемая вода наконец отступила, Вера обнаружила себя по-прежнему стоящей около «Детских товаров». Перед ней была разбитая витрина, за которой как ни в чем не бывало кружились белые рыбки. Только теперь с них капала густая багряная кровь. Словно рыбки только что разорвали зубами чью-то тушу, перепачкавшись бурлящей нутряной жидкостью своей добычи. Словно это были вовсе не милые безымянные рыбки, а хищные голодные пираньи.

Мелодия колыбельной все еще струилась, текла, переливаясь легкими серебристыми нотами. Вере она внезапно показалась невыносимо громкой, заглушающей все прочие звуки. Других звуков будто и не существовало вовсе. Равно как и других образов: только бесконечно кружащая рыбья стая. Все, что было за пределами круговорота стаи, накрылось плотным белым саваном.

Несколько секунд Вера неподвижно стояла перед разбитой витриной, спиной к дороге. Застывшим, немного удивленным взглядом смотрела на детских пластмассовых рыбок, так внезапно превратившихся в пираний. Разглядывала крупные кровяные капли, сбегающие с их тонких дисковидных тел.

«Пираньи в основном питаются падалью, – вспомнила Вера фразу из книги. – Их даже иногда называют речными санитарами. Или речными гиенами».

А потом Вера, не оборачиваясь, ушла прочь. Так и оставив книгу про мутные амазонские воды на скамейке. А заодно и закладку в виде сомика кандиру – где-то там, в невидимой зыбкой реальности.