КОМ: Казачий Особый Механизированный

12. БУРЯ МГЛОЮ…

Полина пёрла впереди своего арктического супруга как ледокол, раздвигая толпу решительным: «Позвольте!» Увидела меня — сразу обороты сбросила:

— Ой, Илья, какая встреча! Вы тоже вышли прогуляться в этот приятный денёк? Совсем не ожидала вас увидеть!

— Я себя-то не ожидал сегодня здесь увидеть, — пробурчал Евгений, протягивая мне руку. — Здоров! Как сам?

— Пока всё было хорошо.

Евгений скосил глаза на свою жёнушку, усмехнулся, приподнял шляпу:

— Барышня, не имел чести быть представленным, Евгений, моя супруга Полина…

— Серафима, — представил я. Моя спутница изобразила еле заметный книксен и передала мне фотографии. — Прощенья просим, — я поместил карточки в планшетку и приложил руку к козырьку, — но нам нужно идти.

— Конечно-конечно, — сладко расплылась Полина, — доброго денёчка!

— И вам того же, — мы разошлись, как корабли бортами.

— Может, теперь мы поедем в бильярд? — с тоской спросил Евгений за нашими спинами.

Полина шикнула, но тут же смилостивилась:

— Ладно уж. Но научишь играть меня в эту англичанку.

— Американку!

— А какая разница?

Серафима тихонько хихикнула.

— Это кто такие?

— Катеньки-сестрицы подруженция с муженьком.

— М-м. А пойдём ещё раз бегемота посмотрим?

Обеспечивать безопасность барышни в глазеющей толпе было приятно.

— А пойдём!

В этот раз мы столь же удачно повторили наш манёвр по проникновению на любимое Серафимино место. Также со звяканьем колокольчика вышел служитель и начал забрасывать зверюге в пасть сенно-овощные вкусности. Вот как раз морковка пошла.

Над шумом толпы прозвенел детский возглас:

— Маколька! Маколька![22]

Я невольно отвлёкся на этот звук. И… Нет, ты глянь! Прямо напротив нас, по ту сторону бассейна, стояла ещё одна моя знакомица. На сей раз Лизаветина подружка, Ирина, со всем своим выводком ребятишек — мал мала меньше. Мелкого не вижу, должно, с нянькой в колясочке оставили, а старшие четверо — все тут, бегемота разглядывают. А Ира вот разглядывала нас с Серафимой и не успела отвести глаза, заулыбалась мне радушно, закивала даже.

Я в ответ руку к козырьку приложил, конечно, тоже кивнул слегка — знакомая, всё-таки. А сам чувствую — закипать потихоньку начал. Так-так, значит. Не вняли, выходит, матушка да сестрицы? Сговорились, голубушки? Соглядатаев отправили. Ну я вам…

Как кормёжка закончилась, я поскорее свою барышню под ручку — да на улицу. Точно, вон и нянька с колясочкой похаживает!

— Пойдём-ка, Серафима, мороженое съедим?

— Пойдём! — весело согласилась она. — А там у бассейна ты с кем здоровался?

— Старшей сестры подружка с детьми пришла.

— А-а. Это у которой маленький пищал на морковку?

— Ага.

Глянь-ка, всё приметила!

У павильона с мороженым меня догнал её один довольный возглас:

— О-о-о-ой, Илья Алексеевич! — я скрипнул зубами и медленно развернулся в сторону говорившей. Двух! Этих двух подружек явно Наташка прислала. Обе они были одного с ней класса, на три года меня старше, тоже давно замужние и даже, кажется, с детьми — и казались мне взрослыми тётками.

— Какими судьбами? Право, не ожидала вас тут увидеть! — живо защебетала вторая. Обе дружно закивали головками, как китайские болванчики, в два голоса представляясь Серафиме. — А вы тоже за мороженым зашли? Может быть, посидим вместе, поболтаем?

— Спасибо за предложение, барышни, — ответил я, чувствуя, что начинаю звереть, — но у нас были другие планы.

— Ой, скажешь тоже — барышни! — захихикали подружки в два голоса, но от нас отстали.

— М-м, в вафельных кулёчках возьмём? — нашла повод лишний раз порадоваться Серафима.

— Тебе в вафельке больше нравится? — я аж огорчился. — А в прошлый раз чего не сказала?

— В прошлый раз мы посидеть хотели, и из креманочек тоже вкусно. А сегодня я шоколадного хочу. С орешками.

Мы взяли по порции мороженого, поскорее ушли из этого павильона — пока Наташкины подруженции-сороки за нами не увязались — и свернули на одну из боковых тропинок. За оградой тянулся большой загон, сделанный под вид куска леса — для благородных оленей, которых специально для этого с Алтая привезли. В просветах деревьев виднелись рыжеватые бока небольшого стада.

— Знаешь, Илья, — умненько предположила Серафима, — ты семье, наверное, рассказывал, как в зоопарк ходил — вот, они, должно быть, с друзьями поделились, и те захотели тоже?

М-хм. В том-то и дело, что не рассказывал…

Но вслух я ответил:

— Должно быть. Да и бегемот — зверюга интересная, взрослым — и то в диковинку, а уж малы́м-то!

— Вот! Поэтому сегодня и знакомых столько.

— М-гм. Аж кишат.

Сима хихикнула.

— А дирижабль у тебя большой, Илюш?

И тут я подумал — чего я стесняюсь-то? И начал бессовестно, пользуясь опытом Афони, расхваливать Серафиме свой новый аппарат, обещая, как только его обкатают и благоустроят, выделить денёк и пригласить её на воздушную прогулку над городом. Вроде, успокоился даже, отвлёкся от мыслей о шпионках. По дороге попался небольшой фонтанчик, в котором мы ополоснули липкие от мороженого пальцы. А жизнь-то налаживается!

Тропинка вывернула на круглую площадку, на которой бурлила толпа. Завлекалы, ряженые под цыган, пели и на гитарах да скрипках наяривали, а тётка с бубном плясала на пару с медведём в жилетке. Миша изрядно притопывал и кланялся, снимая картуз. Серафима привстала на цыпочки. Маленькая она, из-за спин ей ничего не видать. А толпа здесь была гораздо более плотная и взбудораженная, чем вокруг бегемота. Эх-х, я б её и на плечо посадил, скажут ведь: неприлично… О! Взгляд мой упал на невысокую ограду этой площадки, собранную, как сейчас любили говорить, «в деревенском стиле». Не знаю уж, в какой деревне они видали этакие криво-ко́сые заборы из палок и коряг, но в некоторых местах меж тонкими коряжинами попадались самые настоящие пни, весьма массивные. Правда, по пояс мне.

— Серафима, а давай на столбик подсажу тебя?

Она немножко опешила от такого предложения и посмотрела на меня круглыми глазами:

— А заругают?

— Ну, мальчишек же не ругают, — ткнул я на противоположную сторону площадки. — Вон папаши и девочек ставят. Давай, пока тут не позаняли!

Пеньков-то было не так много, едва с десяток. А желающих на них забраться — куда больше.

— Только ты не отходи, а то как я слезу?

— Конечно!

Я подхватил её за талию — Сима тихонько ойкнула — и поставил на ближний пенёк. Пушинка же!

— Ой, мишка, мишка-то в жилете! — засмеялась она и захлопала в ладоши, тут же забыв про свои страхи.

Медведь сплясал ещё несколько танцев, стянул с головы картуз и пошёл по кругу, собирая монетки и кланяясь. Представление мне понравилось, так что я тоже кинул от души пятиалтынный.

— Ну, давай, сниму тебя.

— Ой, может, я сама? — застеснялась вдруг Серафима.

Теперь на медведя смотрели не все, некоторые кидали на неё заинтересованные взгляды. Потоптавшись и примерившись, она совсем смутилась и призналась:

— Ой, нет, боюсь.

— Ну, давай, не бойся, я помогу. Присядь чуть-чуть…

Я аккуратно подхватил свою зарумянившуюся зазнобу за талию и поставил на землю, чтобы в следующую секунду услышать:

— Надо ж было из себя недотрогу-то корчить! То всё нос воротила, а то — смотри-ка, сама на кобеля скачет…

Серафима вспыхнула, а я резко развернулся, чтобы увидеть двоих… как бы сказать… да двоих хлыщей! Вот они, видать, те самые, которые с масляными глазами и скользкими предложениями.

— А ну извинились перед дамой. Оба! — я аж голос свой не узнал — низкий угрожающий.

Хлыщ побелобрысее фыркнул:

— Велика честь!

— В таком случае извольте принять вызов на дуэль, сударь. И вы тоже, — кивнул я второму, лупоглазому.

— Уж не прямо ли здесь ты собрался драться? — лупоглазый брезгливо вздёрнул верхнюю губу. — Даже такой мужлан как ты должен бы знать, что использование оружия, как обычного, так и боевого, в общественных местах преследуется законом. Думаешь, медальки нацепил — герой? Собакам на выставках тоже медальки дают! — он явно любовался собой.

Я затылком чувствовал, что сзади уже собралась падкая на зрелища толпа.

— Ошибся я, ребятушки, вызывая вас на дуэль, — оба наглеца высокомерно приосанились, а зря. — На дуэль равных вызывают. А вас чтоб хорошим манерам научить, мне и оружия не надобно.

Эх, не прошла даром Харитоновская школа! Оба хлыща когда сообразили, что я вовсе не юлить перед ними начал, всего-то и успели, что дёрнуться. Одному в рыло — н-на! — только штиблеты над заборчиком мелькнули. Второму — под дых, за шкиряк — да туда же его!

Сам перескочил — и давай их в прошлогодней прелой листве волтузить.

Публика орёт, визг, писк! А вот и свистки!!! Я схватил за шкирки обоих, от души в последний раз впечатав мордами в грязь, приподнял — успеть надо сказать, пока городовые не отняли — встряхнул от души, так что зубы у обоих клацнули:

— Чтоб нынче же вечером принесли барышне свои глубочайшие извинения — в присутствии родителя её! Иначе найду вас, шакалы паршивые, и каждый день бить буду, как по расписанию! Ясно⁈

— Стоять! — свисток раздался совсем рядом. Я бросил обоих хлыщей, обернулся на свист и встал по стойке смирно.

Перескочивший через ограждение городовой при виде меня затормозил, словно в стену въехал. Да и я чутка расслабился. Хотя бы сразу бить не будут. Знакомец из банка!

Но следом лез околоточный надзиратель, настроенный куда более решительно:

— Чего встал, Потянин? Крути дебошира!!!

— Да погоди, Василь Романыч, — Потянин придержал своего начальника и громким шёпотом доложился: — Это ж герой!

— Какой герой, чё ты лепишь мне⁈ — околоточный ещё кипел, но хватать меня тоже не торопился, пригвождая, однако, к месту свирепым взглядом. Внизу, в изрядно взрытых газонах, возились и стонали, привлекая к себе внимание, «потерпевшие».

— Да тот, — заторопился Потянин, — который о прошлой субботе «Государственный банк» спас! Господин участковый пристав представление-то подавали о награждении господину полицмейстеру, помните? — начальство внимало информации, всё более успокаиваясь, и Потянин даже опустил сдерживающую руку, прибавив многозначительно: — Говорят, сам губернатор подписал.

Стоны из-под ног враз стали тише, да и ползанье, вроде, прекратилось. Посмотреть я не мог — героически таращился на околоточного, вытягиваясь во фрунт.

— Та-а-а-ак! — с выражением «да пашись оно конём!» протянул околоточный и повернулся к толпе.

Теперь и я мог бросить взгляд: Серафима была здесь же, ревела в три ручья. Подозреваю, что она и убежала бы, да толпа вокруг стеснилась так, что не протолкнуться. И вот теперь она рыдала, а вокруг — мать честная — наши шпионки! Две сороки и даже Ирина со всеми ребятишками, все успокаивают, веерами обмахивают да успевают платочки подавать. Вокруг них мгновенно сбилось сочувствующее женское общество едва ли не из двух десятков лиц.

— Кто может пояснить по случаю этого безобразного происшествия⁈ — грозно спросил околоточный.

Ответным воплем его чуть не унесло! Дамочки заголосили все разом, да каждая своё! Объединяло их то, что все гневно потрясали веерами, сумочками и зонтиками в сторону валяющихся хлыщей.

— Позвольте, дамы! — привычный к командам голос одним махом перекрыл весь этот курятник. Из-за спин возмущённого женского собрания выдвинулся незнакомый мне военный в форме лётной службы. И с полковничьими погонами!

Полицейские разом вытянулись. Я тоже. Хотя, казалось бы, куда уж больше.

— Полковник Сафонов. Имел неудовольствие наблюдать сцену с самого начала. Оба этих господина, — он ткнул перчаткой в лежащих, — оскорбили спутницу этого молодого человека. При этом извиняться они отказались, и сделанный по чести вызов на дуэль также не приняли. Но продолжили оскорблять уже казака, обозвав его мужиком и быдлом, и далее понося воинский мундир и сравнивая боевые награды с собачьими значками. У господина казака не оставалось иного выхода, как вступиться за честь дамы, свою, а также всего воинского сословия, — тут он обернулся к притихшим женщинам и по-командирски спросил: — Верно дамы⁈

Такого дружного и мощного «да!» я не слыхал от женского собрания ни до этого, ни когда-либо после.

Городовой и околоточный переглянулись:

— Значит, что? — околоточный начал загибать пальцы: — Публичные оскорбления лиц дворянского сословия — раз! Оскорбление армии — два! Демонстрация пренебрежения к наградам, жалованным самим Государем Императором — три!

— И подстрекательство на драку в общественном месте, — подсказал городовой.

— Правильно! Это четвёртое. Доставай бумагу! Протокол напишем, чтоб господина полковника не задерживать. Ещё бы одного свидетеля нам…

— Меня пишите! — вперёд выдвинулась дама обширных достоинств в несколько старомодной шляпке с траурной каймой. — Купеческого сословия вдова Селивёрстова. Я за этими безобразниками с час наблюдаю. Сколько девиц мимо прошло — для каждой дурное слово нашлось. Только за тех барышень вступиться было некому — аль кавалеры у них потрусливее оказались. А этот — молодец! Так их! Злословья спускать не след.

Околоточный, казалось, был не очень рад.

— Вы, сударыня, что же — случить разбирательство, в участок прийти сможете?

— А чего? Сюда ж я пришла. Надо будет — и в участок, и в суд приду, будьте покойны.

Полицейские переглянулись между собой. Околоточный кивнул:

— Пиши её, Потянин.

Еле как через полчаса нас отпустили. Серафима, вроде, успокоилась, но хлопочущие вокруг неё бабы — нет. Хором убедили её, что после такого, конечно же, надо прилечь и успокоительных капель принять — или успокоительных солей понюхать — или, хрен их разберёт, какой-то дрянью виски смазать… В общем, что надо домой, лежать и помирать. И эдак ловко усадили в экипаж той самой купчихи и под контролем подруженций-соро́к умчали! Я только вслед помахать и успел.

Ну, сходил на свидание, пень горелый! И такая меня злость взяла.

Поймал пролётку, адрес сказал:

— Пулей гони! Рубль получишь! — полетели со свистом!

Домчался я домой, только и хватило выдержки, что парадку на комбез переодел. Марта глазёнки выпучила:

— Что такое? Куда?

Такой злой был, еле зубы разжал:

— Надо! К вечеру буду!

Запрыгнул в «Саранчу» — и рысью в Карлук!

Думаете, пока гнал — успокоился? Хрена с маслом! Заскочил во двор — только что дым у меня из ушей не валил. Из шагохода выметнулся — а родственнички мои сидят, красавцы, на улице — тёплыми погодами наслаждаются, чаи гоняют.

Мать увидела меня, вскочила, аж с лица исказилась:

— Ильюшенька! Что случилось⁈ У тебя глаза-то — глянь! Красные аж!

Я подошёл и встал рядом с ней, из последних сил сдерживаясь:

— Глаза, говорите, красные⁈ И не стыдно вам, маман⁈

Матушка совершенно искренне всплеснула руками и схватилась за сердце:

— Да что творится-то, Господи! Чисто минотавр! Илья! Говори толком!!!

Этот вопль немного сбил меня с настроя, и я выдавил чуть спокойнее:

— Кто придумал соглядатаев послать? Подружек сестриных, а?

— Как?.. — растерянно переспросила маман и тут, в три секунды, в ней произошла разительная перемена. Я прям понял, как я примерно выглядел только что.

Евдокия Максимовна упёрла руки в бока и сделалась похожа на бомбу перед взрывом:

— Кто посме-е-ел⁈

Сёстры молча выпучили глаза.

Мать схватила половник, которым только что разливала компот и треснула по столу, так что все подпрыгнули:

— Кому сказала⁈ Отвечать, живо!

— Да чё такого-то… — суетливо забормотала Наташка. — Ну попросила девчонок глянуть аккуратненько…

Мать не успела набрать в грудь воздуха для вопля, как Катерина, кося на Наталью, пробормотала:

— Не могла меня сперва спросить? Я тоже Полину попросила, одна-то не так заметно…

— Та-а-ак, — голос мамани прозвучал раскатами приближающегося грома. — Лизонька, скажи-ка нам, дорогая — ты тоже кого-то попросила?

Лиза смущённо покосилась на меня.

— Да я, в общем-то… не хотела. А тут Иринка говорит: поведу своих короедов бегемота смотреть. А я и говорю… там Илюшка… со своей… — голос Лизы становился тише и тише, пока не угас совсем.