КОМ: Казачий Особый Механизированный

23. НЕПОВТОРИМОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Афоня пригладил аккуратную бородку:

— Илья. Скажу тебе как человек, выполнивший всю самую тяжёлую работу лично: за тебя, считай, почти всё уж и сделали! Я когда за Катенькой полетел, вовсе даже не уверен был… да ни в чём не был уверен! Так боялся, что она меня лесом пошлёт, со всеми моими цветами и дирижаблями… И с родителями мы уж после разговаривали. А у тебя, считай, согласие в кармане! Знаешь, сколько ухажёров твоя цаца отшила? Мне Катерина все уши прожужжала.

— Каких ещё ухажёров? — я немедленно перестал терзаться сомнениями и преисполнился возмущения.

— Таких! Обыкновенных. С букетами и конфетами. Пороги ихнего дома оббивали, напрашивались на визит, — Афоня потянул графинчик и наполнил рюмки, себе и мне. — Давай-ка, выпей рюмочку для прояснения в голове, а то сидишь бледный, как институтка.

— Да я с утра не евши…

— Так закуси. Блинчики вон с икорочкой, милое дело. А то салатика не хочешь? С телятиной, весьма недурён. Давай! — он слегка чокнулся своей рюмкой с моею, по ресторану разнёсся тонкий мелодичный звон. — За удачное сватовство!

После такого тоста я никак не мог не выпить.

— Салат ешь-ешь! — Афоня вернулся к солянке. — Иль спагетти с мясом возьми. Закусывай!

— Не хочу я вашу лапшу итальянскую… — я цапнул с тарелки свёрнутый рулетиком масляный блин, внутри которого краснели икринки.

— А напрасно! — Афоня подвинул к себе тарелку. — Так вот, что я говорю, Илюха. Можно, конечно, пойти путём проверенным, старинным.

— Это к свахе обратиться?

— Ну да. За мзду малую наведёт тебе всю дипломатию.

Я тяжко вздохнул:

— Да думал я… Всё не то.

— Согласен, — Афоня снова потянулся к графинчику. — Нынешние девицы — не то, что ранешние. Нынешние, понимаешь… смелость любят. А сваху пригласил — вроде как за чужую юбку спрятался, соображаешь?

Об этом я тоже думал. Скажет ведь: двух слов не насмелился связать. Стыдоба…

Я сам не заметил, как в руке у меня оказалась вторая рюмка и зять под лёгкий звон произнёс:

— Ну, за твою решительность и её покладистость!

— Афоня, ты чё творишь, я ж неевши!

— Так я тебе и говорю: закусывай, не сиди снулой рыбой. Взбодрись давай, девушки весёлых любят.

— Вот и взбодрюсь, когда до Шальновых дойду.

— Настроение в себе заранее сформировать надо, — поучительно поднял вилку Афоня и опрокинул рюмку. — Не держи, примета плохая.

Пришлось выпить, заел вторым блином.

— Всё, хватит мне.

— Да чего тут оставлять? — зять поболтал графинчиком, в котором плескалось на донышке. — Одному мне много, а на двоих — в самый раз.

— Чую, никуда я сегодня не пойду. Скажут ведь: пьяный припёрся.

— Да не смеши меня, стакан на двоих! Единственное, не евши ты… — он щёлкнул пальцами, и пробегавший мимо официант мгновенно изменил своё направление в нашу сторону:

— Слушаю-с?

— Любезный, порцию солянки, да поживее!

— Сметаны, зелени желаете?

— И сметаны, и зелени, и этих ваших оливок чёрных, и лимончика. Тащи!

— Сей момент!

— Аппетита нет, как есть через силу… — вяло попытался отбиться я.

— Слушай меня! — сурово сказал Афоня. — Попрёшься голодный, в самый неподходящий момент живот начнёт урчать. Оконфузишься, кавалер.

Этот аргумент меня немного напугал. Нет уж, предложение должно делаться со всей торжественностью. Так что солянку (действительно отменно вкусную) я съел, а вместе с ней употребил и третью рюмку коньяка. Вроде как, даже взбодрился.

— Ладно, Афоня, пойду. Сегодня не знаю даже, получится ли к вам зайти.

— Так давай завтра! У младшенькой же именины, как раз и родня вся соберётся — всем сразу покажешь.

— Завтра, что ли? Я и забыл со всеми походами.

— Ну вот! Да с Серафимой приходите. Она чтоб уж на правах тётушки, — посмеивался Афанасий, выходя со мной на улицу. — Ах, я и забыл! — он вынул из внутреннего кармана какие-то леденцы в крошечной коробочке. — На-ка парочку.

— Эт чё?

— Маманя делать приловчилась, где-то выкопала рецепт. Чтоб с похмелья не болеть, и сразу запах приятный, мятный. Никаким алкоголем даже и не протянет.

— М-гм. А мне не предлагает!

— Да не успела ещё. Ну, давай, братец, с Богом! Может, подвезти тебя?

— Не, пройдусь, заодно конфету не торопясь употреблю. Спасибо! — я развернулся и пошагал в сторону дома Шальновых.

Куплю букет — и к ней. Долго тянуть — только хуже. Что я, в самом деле, дурнее других, что ли? Так я бодрился минут пять, пока не почувствовал в себе решимость к предстоящему разговору.

Потом я начал представлять, как войду, да как она выйдет, да что я ей скажу. Загнанная в угол паника робко вякала, что (может быть, на наше счастье) Серафимы не окажется дома — ну, вдруг, в гости к подружке ушла? Или с тётей на моцион. Может же такое статься?

Здравый смысл сурово обрубал эти жалкие страхи: если не сегодня, то завтра объясняться придётся, и лучше бы уж сразу, чем всю ночь мучиться.

Шумно, в общем, было в моей голове и уж точно не скучно. Так я дошёл до цветочного магазина, и продавщица, поглядев на меня, безошибочно предположила:

— Предложение делать?

Я молча кивнул.

— Без паники! Мы соберём вам неотразимый букет. Колец ещё не покупали?

Я прям остолбенел:

— Нет! Ах ты ж, Господи…

— Спокойно, молодой человек! Это не обязательно в день предложения. Вот когда объявление будет — тогда надо. Я просто спрашиваю, чтобы понимать, какую лучше композицию сделать.

Ну, до сих пор эта мадам ни разу не промахнулась — все её цветы вызывали у Серафимы благосклонные улыбки, так что пусть спрашивает что угодно.

В этот раз букет получился пышный и такой… как говорит моя сестрица Наталья, «с намерением».

— Ну вот, теперь вы — настоящий жених! — с удовлетворением сказала цветочница, глядя на меня. Я посмотрел на себя в высокое зеркало, установленное в павильоне, и согласился. Вот, у женщины талант! Цветы заставить говорить — это прям чудо.

Отсюда до дома Шальновых было не больше минуты. Я всю дорогу наново составлял в голове действия и красивые слова: как зайду да как скажу. У двери протянул руку к звонку… и створка неожиданно распахнулась мне навстречу, выпуская Серафимину тётку.

— Ой, Илья Алексеевич! — расплылась та. — А мы вас только завтра ждали!

Все мои заготовки рассыпались в невразумительную кучу.

— А-э-э… а Серафима дома?

— Дома-дома! — округлила глаза тётушка и закричала в сторону лестницы: — Глаша! Проводите Илью Алексеевича в гостиную и пригласите Симочку! — и мне: — Я до своей квартиры, пенсне забыла. Возьму и вернусь.

— Понял, — брякнул я и пошёл за Глашей по лестнице.

Серафима, привлечённая криками, уже сама вышла в гостиную. Увидела букет, обрадовалась:

— Ох, какой шикарный! Великолепный, Илья, честное слово! Глаша, — она обернулась к прислуге, — будьте добры, поместите его в хорошую вазу. И… чаю поставьте, наверное.

Но не успела кухарка удалиться за дверь, как Сима схватила меня за руку:

— Илюша! Пошли гулять, пока не поздно? А то тётя сейчас придёт, начнёт свои нравоучительные беседы! Не хочу.

Совсем не так представлял я момент решительного предложения.Впрочем, может быть, где-нибудь в живописном сквере? Девушки, кажется, считают, что это достаточно романтично.

— Пойдём, конечно!

— Я только шляпку возьму!

Она пулей метнулась в свои комнаты, потом назад, с лестницы мы ссы́пались горохом, чтобы внизу нос к носу столкнуться с Ольгой Ивановной.

— Илья Алексеевич пригласил меня на прогулку по свежему воздуху! — прощебетала Серафима, и мы бочком-бочком просочились мимо тётушки.

— Будьте к ужину! — строго наказала она.

— Конечно, тётя, — заверила Серафима и потянула меня за угол.

Первое, чего ей всегда хотелось — скрыться от тёткиных надзирающих глаз. На соседней улице начинались магазины. Сима притормозила у одной из витрин, окинув себя критическим взором. Осталась довольна и живо обернулась ко мне:

— И куда же мы пойдём сегодня?

— Куда твоей душеньке будет угодно.

— Эх, жаль, карусели уехали, — она грустно вздохнула. — Как бы я хотела ещё раз прокатиться! И на «Ветерке», и на горках…

И тут — честное слово, сам не понимаю, как мне это в голову пришло — я предложил:

— Могу устроить персональный аттракцион.

— Это как? — она остановилась, глядя на меня снизу вверх своими огромными глазами.

— На «Саранче», — таинственным шёпотом пояснил я.

— Прям на настоящем шагоходе? — с весёлым ужасом уточнила Серафима.

— Ну, конечно. По тем просекам пронестись, где я тренировался — ух-х! Там тебе и горки будут, и ветерок — всё, что хочешь.

В глазах зазнобы засветился совершенно подростковый азарт:

— А давай!

Рассудок попытался пискнуть, что подобную выходку не вполне одобрила бы тётушка (кабы узнала), но эти соображения были отброшены пинком в тёмный угол и больше не отсвечивали. По зрелом размышлении полагаю, что в тот момент третья рюмка как раз вступила в фазу своего решительного действия, но именно в те минуты я об этом совершенно не думал.

— А мне разрешат? — спросила Серафима.

— А кто нам запретит? Шагоход — мой личный. Не на базе, во дворе стоит. Идём.

Город у нас не особо большой, и здравый смысл не успел над нами возобладать — пришли мы раньше. Барышня моя немного помялась, прежде чем зайти ко мне на двор (ясно же, никого там нет и не предвидится, вроде как неприлично), но желание прокатиться на огромной машине, выглядывающей из-за забора, перевесило.

— Смотри! — продемонстрировал я свою зверюгу. — Вот это — выдвигающиеся скобы. Поворачиваем вот эту штучку, и как будто лесенка получается. Я сейчас поднимусь, открою, а потом ты заберёшься.

— А ты?

— А я внизу буду караулить, чтобы поймать, если ты вдруг свалиться надумаешь.

— Ой…

— Не боись! Даже моя матушка ездила.

— Да ты что⁈

— Честное слово. Тогда эта лесенка не работала, она вообще по приставной забиралась.

Я быстро поднялся наверх, открыл люк, спустился.

— Не передумала?

Сима этак повела плечиком, мол — тут вон даже женщины в возрасте ездят, буду я бояться! И полезла. И ничего, управилась, хоть пару раз на подол и наступила. Ругалась себе под нос смешно, по-девчачьи.

Я забрался следом, дверцу закрыл.

— А что это за сабли? — удивилась Серафима.

— А-а… Это я выгрузить забыл, — ну, правда же, забыл. — Не обращай внимания. Держи вот шлем.

— Ой, смешной какой, как из ваты!

— Он и есть из ваты. Ну, или из шерсти — я не распарывал. Но мягкий, на случай, если ты в кабине головой о что-нибудь стукнешься.

— Понятно. А ты тоже наденешь?

— Конечно! У меня два их — если я, например, второго стрелка с собой возьму.

— А кнопочек сколько!

— Чур, ничего не трогать. А то шмальнёт — и прибьёшь кого-нибудь нечаянно.

— Ой…

— Садись в это вот кресло. Ремешками пристёгивайся.

— Обязательно?

— А как же! Ты ж русских горок хотела. Понесёмся с ветерком!

Нет, понеслись мы, понятное дело, не сразу. Сперва — аккуратно по городу прошагали, до самых промышленно-складских окраин. Потом — чуть побыстрее, можно сказать, рысью — по просёлку в сторону леса, где разведаны мной были оставленные зарастать вырубки. А вот уж там — считай, галопом, быстрее и быстрее, с поворотами и прыжками, вихрем с сопки на сопку, да чтоб склоны покруче — ух и дали жару! Серафима визжит! Я хохочу!

Залетели на место моё любимое, на самой высокой сопке, чуть в отдалении от города. На лысую заросшую травой верхушку-маковку забрались.

— А теперь ещё выше! — сказал я и поднял саранчу в сторожевой режим, на максимальную высоту опор, откинул крышку верхнего люка и позвал Серафиму: — Иди сюда.

— А зачем?

— Иди-иди, изнутри такого ощущения нет…

Она завозилась, отстёгиваясь. Шлем сняла — это вот правильно, я тоже. Подхватил её за талию и посадил на край люка, а потом сам подтянулся на руках и сел рядом.

— Ну, как?

— О-бал-де-е-еть… Илюшка, это же не высказать, как красиво! Даже с дирижабля такой красоты нет!

Вокруг нас на многие километры вокруг расстилались волны сопок, слева, далеко внизу переливалась серо-голубая лента реки, а далеко-далеко, у самого горизонта, сахарно белели горы. И здесь был ветер — очень тёплый сегодня. Он налетал порывами и трепал локоны, выбившиеся у Серафимы из причёски. А она поправляла их и улыбалась, оглядываясь вокруг сияющими глазами. И такая она была красивая, что я не удержался. Притянул её к себе и начал целовать, прямо в эти нежные приоткрытые губы…

И тут, каюсь, совсем мне голову снесло. Так бы, наверное, и взял её там, в шагоходе, на мешках с сеном, рядом с грудой трофейных сабель… если бы не казус.

Иначе, пень горелый, никак эту ситуацию не назовёшь.

Целуемся, значицца. Кровь в голове шумит (а, может, коньяк тот, будь он неладен?). И тут вдруг она отстранилась и говорит:

— Нет-нет! Что же это? Нельзя до свадьбы! Ребёнок ведь получится!

Меня прям как свинчаткой в лоб треснули. Какой ребёнок?.. Нет, понятно, что все мои хотения уже вожделенно были в ту сторону направлены — но пока-то мы сидим на краю люка, целуемся⁈

— Какой ребёнок? — спрашиваю.

А она ладошками мне в грудь упёрлась, глаза большие:

— Ну, как же? Ты, разве, не знаешь? Мне тётя говорила: от поцелуев дети получаются…

Вот это меня мгновенно отрезвило. Натурально, ушатом холодной воды. Ядрён корень, городская девочка, без мамы, строгий папа — и в качестве воспитательницы тётушка, которая нарисованных голых людей в книжке боится!

А у неё губки задрожали:

— Мамочки, что ж я натворила!.. Как же я буду?..

Я барышню свою за руку схватил, ладонями сжал:

— Симушка, а ну — не реветь! Во-первых, не бывает от поцелуев детей! А во-вторых, отвечай мне: пойдёшь за меня замуж?

Другого момента ждать никак нельзя! И совсем не страшно получилось, к слову.

А она своё:

— Как — не бывает детей? А от чего же?

— Сперва ответь на мой вопрос!

Она мокрыми ресницами похлопала, достала платочек, носик вытерла:

— Пойду.

— Ну, тогда я знаю, кто на все твои вопросы ответит.

— И кто же?

— Лиза! Она у нас старшая. Тридцать ей почти.

— Но тётя…

— У тёти твоей, — перебил я спрыгивая в кабину, — и детей-то своих нет. Откуда ей знать? А у Лизаветы четверо! — я ссадил слегка покрасневшую Серафиму вниз. — Садись, пристёгивайся и шлем надевай. Помчимся со свистом, иначе нам до ужина не успеть.

Назад мчали без вывертов, экономно, максимально быстро. До двора доскакали, вымелись — и бодро-бодро — к Лизавете. Я бы и пролётку нанял, да на наших окраинных улицах они редко водятся.

В почтмейстерском доме царила тишина и благорастворение воздухов. Сестра сидела на веранде с книжкой, покачиваясь на подвесных качелях. Увидела запыхавшихся нас, насторожилась.

— Симочка, посиди тут, на диванчике, — я пристроил зазнобу в уголке. — Лизонька, сестрица, можно тебя на несколько слов буквально? — схватил Лизу за руку и потащил вглубь дома. — А чего тихо так?

— Няня ребятишек на детский праздник повела, а Виталя не вернулся ещё со службы, а что…

— Ч-ч-ч! — мы проскочили ближнюю комнату, я практически затащил за собой сестру во вторую и двери прикрыл.

— Ну, ты медведь! — потёрла она запястье.

— Извини. Я это… от нервов.

— Ты… — Лиза вдруг прищурилась: — Илюшка! До свадьбы не дотерпел, что ли?

— Да чё ты сразу⁈ Ну… поцеловались.

— И только?

— Да что мне, клятву дать⁈

— Ладно-ладно, успокойся, — Лиза и сама сразу успокоилась. Видать, не так страшен в её глазах был этот грех. — А чего принеслись с глазами вытаращенными?

— Она теперь боится, что дети будут раньше времени.

Лиза уставилась на меня не хуже фарфоровой кошки, что стоит у матушки на комоде.

— Тётка ей так сказала, ну. Не в службу, а в дружбу, помоги, а? Не мне ж ей всё это объяснять…