Конан и слепая богиня

Глава 12

В Кармайре торжественно зазвенели колокола — наступил полдень. Был первый день весны, праздник прославления Анахиты, один из немногих дней, когда истерзанные, затираненные и испуганные горожане осмеливались выйти на улицу. Пережить зиму в Карпашских горах никогда не было легко даже и в дни, когда старостой был Харам. С приходом весны, вместе с началом паломничества к святыне Аннах Тепе, оживлялись рынки и понемногу снова возрастали послезимняя деловая активность и торговля. Охотники спускались с гор, чтобы продать накопившиеся за зиму шкуры зверей и пополнить запасы выпивки, соли и одежды. Сельские жители из окрестностей привозили свежее молоко, сыр, первые весенние цветы, овощи и их гордость — ручной выделки ковры из разноцветной шерсти, украшенные характерным красным геометрическим узором. Местные ремесленники в свою очередь будут продавать металлические инструменты, разнообразнейшие одеяния и кожаную обувь. Первые же купцы, проходящие неподалеку по Дороге Королей, не жалея делали небольшой зигзаг, чтобы иметь возможность посетить известный рынок Кармайры, предлагая там вендийские коренья и специи, офирский хрусталь, прозрачный кхитайский фарфор, иранистанские розовые духи в деревянных флакончиках, орехи, финики, инжир и другие экзотические фрукты из южных земель. И довольные увозили с собой купленные редкостные кожи и шелковистые меха, не пренебрегая также коврами или овчинами, которые бог знает почему так пользовались спросом у избалованной немедийской знати. Рынки бурлили кипящей, пульсирующей жизнью, лотки перетекали в площади, переполненными прилавками, сомкнувшимися, как оцепление, вокруг каменных домов, углубляясь в извилистые окрестные улочки. Товары и деньги переходили из рук в руки, и местным трактирщикам также перепадало достаточно золота для оборота. На четвёртый день торгов, когда уже было заключено достаточно сделок, восхищаясь полученной прибылью и честным заработком, пёстрыми непрерывными потоками паломники отправлялись к древнему зиккурату, посвященному суровой Анахит — к святыне Аннах Тепе — чтобы поблагодарить богиню за пережитую долгую зиму и успех в сделках предыдущих дней, а также вознести и небольшие подношения в целях обеспечения благосклонности и в будущем. Позже вечером везде вспыхивали оживлённые радостные торжества — с безудержными плясками и танцами, несмолкающими песнями и представлениями, обильно льющимися отовсюду и захватывающими всех, кто хоть на миг появлялся рядом. Некоторые гуляли и распутничали аж несколько дней подряд, потом едва очухиваясь. В таком духе прошла целая неделя. Все были довольны и счастливы, охотно платя невысокие городские налоги, благодаря чему город оживал с весной: избавлялся от намёрзших льдин на потрескавшихся стенах, чинил поломанные плитки мостовой, чистил колодцы, белил фасады и украшал. Изнурённая Кармайра, очнувшаяся после зимней спячки, вновь возрождалась и расцветала.

Так бывало раньше. Теперь богатые купцы уже годами избегали города, огибая его большой дугой. Охотники, которым больше некому было сбывать товар, удалились в город Мегрелу, хотя и лежащий далеко от гор, но гораздо более приветливый и безопасный. И жителей окрестных местностей прибыло на рынок всего несколько парочек — большинство из них отпугнули распоясавшиеся группы молодёжи, одичавшей от свободы и дешёвого пойла, выставляемого без присмотра на улочках. Плохо это было и для самих жителей города, непреуспевающего и оголодавшего, которые целый день вкалывали, чтобы их родные могли выжить, а по вечерам прятались за укрепленными воротами своих когда-то нарядных домов. Фасады, раньше блестевшие известью, обветшали и были забрызганы грязью, скрипящие и ссохшиеся дубовые ставни кое-где болтались на ветру на одной петле. На недавно расчищенных балюстрадах мелькали тени женщин и мужчин, сливающихся в танцах в унисон с ритмом бубнов и гобоев. Твёрдые сосновые шишки с пиниоли сплошь устилали улочки, а люди просто апатично перешагивали через них.

По полупустому рынку в знойный полдень еле плелось несколько бледных горожан. Прохаживаясь прогулочным шагом между нескольких лотков и лавочек, они спорили с торгующими селянами о ценах на яйца, цыплят, весенний салат, редиску и лук. В углу площади в тени под полотняным навесом измотанные грустные мужчины вяло пытались залить свою грусть алкоголем.

— Одну дополна!

— И мне нацеди ещё одну, Раффи!

Постаревший худощавый тавернщик, с остатками рыжей, уже тронутой серебром шевелюры, но огненно-рыжими бакенбардами, лениво согнулся над краном бочки. Тонкая струйка пива вытекала из крана до тех пор, пока кувшины не наполнились. Только потом Раффи выпрямился, позволяя осесть пене.

Кузнец и плотник, оба здоровенные широкоплечие парни, меж тем опасливо примостились на лавочках друг напротив друга в углу позади бочки. Они были знакомы ещё с детства и знали, что могут доверять друг другу.

— Говорю тебе, Сардур, её просто разорвали на части. Я никогда не видел таких страшных ран: два фута в длину, три дюйма глубиной. А правая рука была оторвана от тела. — Последнюю фразу кузнец Бек прохрипел, как будто его горло пересохло, и сделал глубокий глоток. — Старая Шарка вчера вечером послала её за водой к городскому колодцу. Теперь воет от горя так, что к ней присоединились все псы в округе. Ведь она воспитывала её сама, в одиночку, когда Кажак умер.

— Это мог быть медведь, после зимы оголодавший и частенько забредающий далеко от гор в долину, — предположил побледневший плотник.

— У медведя когти иначе посажены, но это выглядело так, будто её растерзал оборотень. Только это не мог сделать зверь. Ведь помимо этого… ты знаешь…. — кузнец понизил голос до шипящего шёпота.

— И ты думаешь, что это… Янисы? — настороженно оглянулся Сардур через плечо.

— Не знаю. Эти ублюдочные выродки на такое несомненно способны, но те раны — они нанесены не людскими руками или оружием. Я не знаю ничего такого, что могло бы вызвать подобные повреждения, в этом ты можешь мне верить.

В разговор внезапно встрял Раффи.

— К тому же, те отбросы (уж лучше бы их мать, та старая ведьма, задушила их в колыбели) были у меня вчера — хлестали взахлёб от обеда до полуночи. Мальян мне облевал кран, а Сарьян с Варьяном поразбивали половину стульев. Всех девок, даже мою старуху, пришлось запереть в подпол, чтобы их свинья-Терджан не достал. И хорошо, что я так сделал — тот колотил и бил в дверь добрых полчаса. Но ему не повезло, не пробился — дверь была окована. — Рыжий Раффи присел к говорящим со своим кувшином и сделал вид, что не заметил, как те испуганно вскочили. — Я всё это слышал. Бедная девочка, ей было всего пятнадцать. Аккурат на выданье. Свинские времена. Раньше, при Хараме, было лучше. И сделки в лавчонках заключались, и торговля просто расцветала. А нынче?..

Бек и Сардур перекинулись удивлёнными взглядами. Мало кто в Кармайре осмеливался направлять ругательства в адрес братьев Янис. Выходит, что вчерашние финансовые потери и вправду разозлили трактирщика. Более того, в последнее время распоясавшаяся четвёрка обычно вообще не утруждала себя оплатой выпивки.

— Раньше с торговлей проблем не было, — мечтательно кивнул головой плотник. — Припоминаю, как пятнадцать лет назад купил своей Сарийе розовые духи в деревянном футляре, вырезанном в форме цветка розы. Каждый листик был виден — я бы и сам так хорошо не сделал. До сих пор дома хранится. А теперь? На рынке только пара кочанов капусты и укроп. Нечего ни купить, ни продать, так как нет ни продавцов, ни покупателей.

— Всё это началось, когда исчез Кетт. Кто знает, где он скончался… Тот бы навёл порядок.

— Мы сами можем навести порядок, это наш город! — Рыжие усы Раффи ощетинились.

— Парни, потише! — снова оглянулся через плечо Сардур. — Вы, может, и не боитесь, но я-то остерегаюсь. У меня двое детей и Сарийя ожидает третьего. И вспомните о Хараме!

— Уже тогда надо было принять меры — все наши сегодняшние страдания являются справедливым наказанием за то, что мы поджали хвост! — возопил напоследок вспыхнувший хозяин.

Но при упоминании Харама его запал заметно охладел.

— О… чума и холера! — ругнулся он уже без задора и отправился разносить другие кувшины.

Через дверь, отворённую изнутри, волной хлынул запах потных и немытых тел, дыма из камина и дешевого пойла, причём настолько густой и плотный, что Митанни дрогнула. Над всеми запахами витал, перекрывая их, удивительно притягательный, царственный аромат свинины, жареной на вертеле.

— Иди смелее дальше, дивчина, ничего не бойся! Ты же слышала, что это наилучшая гостиница в округе! — усмехнулся Конан и первым шагнул за дверь.

Гомон усилился, а потом разом утих.

Киммериец левой рукой слегка подтолкнул оробевшую девушку, а его правая в это время спокойно скользнула к мечу. По сравнению с этим логовом притон «У козы» Тамира был высококлассной гостиницей для знатных родовитых вельмож. Глиняный пол, утоптанный поколениями, был залит мочой. У стены напротив двери горел открытый очаг, над которым здоровяк с голой задницей вращал вертел с золотистым жарким. Дым от огня поднимался прямо к дыре в потолке над ним, но также и расползался по комнате. В другом углу лежал на истлевших трухлявых козлах впечатляюще огромный бочонок пива, из которого, как вскоре обнаружилось, каждый наливал сколько захочет. Столы были грубо сбиты из разных досок и заляпаны пролитым пивом, горилкой, плесенью, подгоревшим жиром, пеплом, остатками пищи и рвотных масс, что создавало неповторимый слой, напоминающий ветхие обломки судна, когда-то давным-давно выброшенные на опустевшее побережье. И о лавочках никто не позаботился — все сидели на вкопанных колодах, чурбаках и гигантских брёвнах, лежащих вдоль стен. Этим и завершался весь интерьер. Впрочем, судя по всему, местные посетители всем этим были весьма довольны.

Вход Антары вызвал ропот, хотя и тихий, но вскоре умолкший под недобрым взглядом гиганта в фартуке, вернувшегося к пузатому бочонку. Через некоторое время, после завершения взаимного разглядывания, веселье снова возобновилось. Вошедшим освободили стол в углу прямо напротив бочонка, где в знойный вечер ещё и текло тепло от очага. Поросёнок, которого хозяин просто поливал пивом, пах всё более притягательно, а пенящееся пиво в кувшинах, мгновенно поставленных перед ними сразу же после того, как Таурус блеснул золотом, было на удивление вкусным и холодным. За этим последовал ещё один подход, и перед ними были поставлены сочная свинина с вкусной запеченной корочкой, сладко пахнущие душистые карамели и имбирь, маринованный лук и блюдо мягкого хлеба.

— За здравие!

— Доберёмся до Аквилонии!

— За хозяина! За местного повара!

Вскоре путникам начало казаться, будто в этой уютной лачуге они сидят очень давно. Посетители — все местные — едва их коснулся взор гиганта с писклявым голосом, оказавшегося замечательным поваром, налегли на выпивку, и пиво текло рекою. Поросёнка на вертеле сменили цыплята, медленно меняющие цвет с бледно-розового на золотистый. Таурус, Зурн и Кермар куда-то вышли. Когда они возвратились, то несли в руках все музыкальные инструменты, которые смогли подобрать. Таурус нежно поглаживал свою мандолину, Зурн сжимал в руках несколько бубнов и тамбурин Каринны, Кермар втиснул в руку Хикмета флейту и стал настраивать свой танбур.

— А ты, Карагиз? — проявила любопытство Антара.

— Милая дева, тому, кто мастерски владеет речью, а не блеянием, не требуется тратить время, достаточно удобно и в хлеву или на лугу.

— Завидую — сам каркает хуже, чем стая воронов, — наклонился к ней с другой стороны стола Кермар.

— Но когда он декламирует, у женщин увлажняются не только очи, а парни, которые никогда ранее не видели его, верят каждому слогу, — добавил Зурн.

Таурус ударил по струнам своей мандолины, и от его сочного густого баса задрожали хлипкие стены хибары. К нему присоединились бубны Зурна и лютня Кермара, и тогда потекла героическая баллада о Боге Туллипе, известном почти во всех странах от Пустошей Пиктов до моря Вилайет. А когда дошло до тоскливого припева с грустным соло флейты, вся таверна, до единого человека, замолчала. Затем последовали хвалебная песнь о сражении бога бурь с драконом, тоскливая элегия о рыбаке и найденном дитяте и игриво-развесёлая общеизвестная песенка об охотнике Кессе, который всегда путал с лису с выдрой, потому что «имеют хвост, и все похожи, как братья». Дошло и до песни об ужасной судьбе согрешившей дочери купца, припев к которой — «Хэй, хэй!» — подхватили все присутствующие. Чуть хрипловатый альт Каринны, тенор Кермара и бас Тауруса сливались в переплетении бесхитростных ритмов и мелодий, растекались во всех направлениях и отдавались, резонируя, у всех в ушах ещё долго после завершения песни.

Ночь понемногу уступала утру. От цыплят остались только обглоданные кости, последние капельки пива исчезли в глубине пересохших глоток, и на стол пришла уже охлаждённая в подземелье горилка, которая таяла на языке так сладко, как предсвадебное обещание пожилой девственницы, мечтающей попасть под венец. Посиделки с песнями сменились состязаниями по выпивке.

Карина, Антара и Митанни, зевая, направились к бричке, стоящей перед таверной невдалеке от того места, куда парни ходили избавляться от излишков пива. Зурн, Кермар и Карагиз сопровождали их. Бережно уложив инструменты, они прилегли рядом с колёсами брички, чтобы убедиться, что ни с вещами, ни с женщинами ничего плохого не случится. Конан и Таурус взаимно потчевали, угощая друг друга горилкой, а Хикмет подрёмывал, обеими руками обнимая бревно.

К утру таверна начала понемногу пустеть, когда предрассветную тишину разорвал пронзительный женский вскрик.

— Антара! Антара!

Конан выскочил из-за стола, как стрела. Он чувствовал себя так, словно целую ночь отдыхал, и никак не мог дождаться, когда же он получит импульс к действию. Таурусу на этот раз было похуже, но даже и он со второй попытки, ударившись о косяк, выскочил за дверь. Вокруг брички в сумраке мелькали тени комедиантов, сконфужено перебегающих с места на место, и Конану потребовалось время, прежде чем ему удалось найти причину для столь раннего переполоха и шума. Теперь варвар окончательно разобрался в происходящем.

Антара исчезла.

А вокруг них стали собираться деревенские жители с мрачными лицами и факелами в руках.

— Она не могла уйти далеко! Думаю, она куда-то отошла, когда я заснула. А когда я проснулась, её тут уже не было. Но что это?.. — Раздражённый голос Каринны перешёл в визг, когда она огляделась вокруг. Заверещав, она полезла обратно под парусину.

Сельские жители, стоявшие вокруг, злорадно расхохотались.

— Отойдите от брички, парни! — повелительный голос Конана враз прервал веселье.

Тихо, но пугающе свистнувший меч варвара заставил некоторых мужчин недовольно зарычать. Хоть их и было гораздо больше дюжины, то есть в итоге почти по трое на одного, но их жертвы выглядели скорее решительными, нежели испуганными. А повелительно рявкнувший гигант-варвар внушал уважение даже самими мускулами, не говоря уже о странном мече, который он угрожающе сжимал. Было яснее ясного — дикарь умеет им пользоваться весьма неплохо. Ни один из этих мужчин не желал умереть, тем более умереть первым, чтобы оставшиеся потом поделили всю добычу. Они полагали, что исподтишка убьют спящих — как обычно. Но кто-то, видимо, не выдержал и утащил красотку домой прежде, чем можно было разделить добычу с друзьями. А теперь возникли проблемы.

Кони чужаков начали беспокойно взбрыкивать, стуча копытами, словно ощутив напряжение, повисшее в воздухе.

— Это ваше гостеприимство?

— Время сейчас трудное, варвар. Рынок Кармайры давно бездействует. Да, бывало времечко, когда мы двигались позади купеческих караванов. Тогда у нас имелись и свои собственные лошади, мы могли догнать и ободрать каждого, кто оказывался рядом. — Пронзительный гогот остальных вторил сказанному.

— Селение разбойников… — выдохнул удивлённо Таурус, держа в руке саблю и, очевидно, трезвея.

Даже у других комедиантов не было никаких признаков паники — сжимая в руках мечи, они молча оценивали ситуацию. Было очевидно, что они до сих пор хорошо помнят встречу с шайкой Фикрета и при этом безмерно доверяют киммерийцу, полагая, что тот найдёт выход.

События однако развивались так, что даже инстинкт варвара не позволил среагировать вовремя.

За Конаном вдруг всколыхнулась парусина, и возле его уха просвистела стрела — так близко, что её древко растрепало его чёрную гриву. Стрела ударила владельца таверны в руку, и тот, удивлённо вскрикнув, уронил на землю факел.

Более варвар не ждал:

— На них! — яростно неистово взревел он.

Киммериец одним скачком оказался перед застигнутым врасплох здоровяком, и прежде чем тот опомнился, взмахом меча рассёк его пополам в талии, словно это была обычная детская кукла. Верхняя половина тела в фартуке отлетела и едва не сбила ближайшего грабителя. Нижняя же часть разбойника ещё некоторое время потерянно шаталась, а потом рухнула под ноги Конана. Тёмная лужа, вытекающая из его останков, задымилась на пожухлой траве.

Комедианты не стеснялись — следующие двое грабителей пали прежде, чем смогли опомниться. Потом вспыхнул свирепый ожесточенный бой человека против человека. Вернее, по двое против одного, поскольку численное превосходство разбойников было более чем значительно. Когда их главарь закачался и упал, негодяи с ещё большей злостью и яростью ринулись в бой.

Совсем скоро актёры под напором мелькающих лезвий упёрлись лопатками в бричку, и отступать дальше было некуда. Только один киммериец вращался кругом, отбиваясь одновременно от четырёх мужчин, которые окружали и напирали со всех сторон. Но варвар и не пытался поддаваться. Со звериным рёвом он раскрутил свой меч над головой так, чтобы тот напоминал вращающийся металлический диск, заставив своих противников отступить на шаг назад. Воспользовавшись этим, дикарь отскочил назад и, быстро развернувшись, не глядя, рубанул человека за своей спиной. Рука со ржавым кинжалом отлетела в тень, и человек с болезненным ревом свернулся клубочком, пряча изуродованную конечность у себя между коленей. Свистнув, меч Конана неожиданно повернул вправо и пропорол бедро другого человека, начисто разрубая мышцы, сухожилия и кости. Нога, повисшая на тоненьком куске кожи, уже не была достаточной опорой, и мужчина упал, заливая землю кровью. Двое других разбойников в ужасе отпрянули. Варвара же схватка в пенящейся крови нисколько не смутила. Резко прыгнув вперёд, он заставил их обменяться с ним ударами. И последний, нанесённый наискось слева вверх, рассёк грудь третьего бандита. Даже не остановив размаха, Конан нацелился в голову четвёртого мужчины. Тот успел отпрянуть в последний миг, так что лезвие почти минуло его и вместо отсечения всего лица отрезало лишь кончик носа. Несчастный взвыл, как грешная душа во власти дьяволов Зандру, и обратился в безумное бегство.

Киммериец оглядел поле боя. Злоумышленников ещё по-прежнему было немного больше, чем комедиантов. Хотя его друзья и оставались на ногах, но у каждого текла кровь из нескольких ран. Внезапно глаза варвара вспыхнули. Тигриным прыжком он очутился у коней, старающихся вырваться. Успокоив их, он отвязал своего тёмно-серого, вскочил в седло и ударил благородного зверя каблуками так, будто это был перевозящий пивные бочки мерин. После этого Конан, сжав уздечки двух лошадей в кулаки, рванул диким галопом к бричке.

Небольшая кавалькада врезалась в спины нападавших. Дико бьющие копытами кони загремели позади них в опасной близости. Меч в правой руке Конана взлетал как вспышка серебряной молнии. Дезориентированные разбойники развернулись к неожиданной опасности, подставив спины комедиантам. Это стоило жизни ещё троим, и силы теперь сравнялись. Варвар приостановил дикую скачку. Краем глаза он заметил, как Каринна распахнула парусину, восстав из-под неё, как богиня мести, растрепанная и решительная, натянула лук, неуверенно замерла и выпустила стрелу. Вспотевшая от ужаса рука дрогнула, так что вместо того, чтобы попасть в спину ближайшего негодяя, стрела вонзилась в место много ниже. Человек заревел как тур, схватился за зад и отшатнулся в безопасное место. Таурус воспользовался тем, что внимание нападавших отвлеклось, прорвался между ними, схватил уздечку рыжей и бросил узды вороного коня Карагизу, который стоял поблизости. Пятеро оставшихся мужчин теперь столкнулись с тремя всадниками, двумя пешими воинами и неумелым стрелком. Одного из них поразил ударом в спину Кермар, другой остался лежать под копытами тёмно-серого. Трое оставшихся изо всех сил пустились наутёк.

Всё утихло. Зурн устало опёрся о борт брички. На правом плече и груди его рубаха намокла от крови. Было заметно — его силы на исходе. Кожаные петли двери таверны внезапно громко скрипнули. О дверную раму опирался только что проснувшийся Хикмет. Он недоумевающе осматривался вокруг, протирая глаза, как бы не веря тому, что видит. Солнце, висящее низко над горизонтом, окрашивало причудливыми фантастическими тенями очертания мёртвых тел, разбросанных повсюду вокруг, блестело в лужах крови и заливало всю сцену мрачным красным светом.

Сражение закончилось.

Мужчина, которого называли «Первым», беспокойно перевернулся на ложе. Кровавая бойня, которую он только что видел в своём зеркале, его расстроила и вызвала отвращение. Он задумался о сомнениях остальных чародеев Радужного квадрата.

«С какой же силой варвар рассёк человека пополам! Как будто это была трость! А какие страсти возбудило зрелище пролитой крови в его жилах! — Когда старец напряжённо концентрировался, то был способен воспринимать чужие эмоции. — За один краткий, головокружительный миг этот варвар пережил упоение боем, как сумасшедший отсекая врагам руки и ноги, стал свирепым безжалостным зверем, жаждущим крови и убийства. Какой ужас — и какое наслаждение одновременно…»

Старец вскочил с ложа, смочил белый носовой платок в холодной воде и вытер капли пота, которые выступили у него на лбу. Раздвинул тяжёлые коричневые занавеси и распахнул окно. В комнату ворвались прохладный утренний воздух и яркий свет зари. Его взгляд упал на тёмный вход в скромное святилище любимой Анахит, находящийся в тени прямо напротив дома старца. Его богине в Кармайре принадлежал небольшой зиккурат, вросший задней стеной в городские стены и также возведённый из обожженного красного кирпича. Вначале он, однако, не верил, что Она обитает поблизости, ютясь в том тесном жилище. Он чувствовал, что на самом деле та принадлежит своему величественному храму высоко в горах, на плато Аннах Тепе, где властвовала царящая тишина, изредка нарушаемая лишь криками диких орлов, где воздух пах хвоей и смолой и где не было необходимости сосредотачиваться, чтобы проникнуть в Вечное, так как это растекалось там всюду.

Ободрённый этой мыслью, старец снова улёгся.

Анахит, его утеха и чёрное пятно на совести… Непрекращающееся чувство вины…

Это длилось с тех пор, как богиня провела его через ритуал посвящения символической дорогой смерти. С молодым задором он последовал по её стопам в подземный мир, тёмный и устрашающий настолько, что само воспоминание о пережитом безграничном ужасе мрачной пустоты преследовало его и доныне: как она восстала из мёртвых, чтобы понять основы её власти над судьбой.

И всё-таки где-то глубоко в его теле, лысом и морщинистом, всё ещё тлели тёмные страсти. Когда-то, давным-давно, он мог бы спутать это с вожделением к женскому телу, но ныне осознал, что просто хочет обрести могущество. Только так он мог вынести ответственность за весь свет, которая его, как посвящённого культа Анахит, давила и угнетала.

Ранее подобное пытался осуществить другой чародей — талантливейший, могущественный, с добрым сердцем. Так возник созданный им Радужный квадрат. Сначала он верил, что всё удалось. Сколько добра он сделал, скольким людям помог, с каким сопротивлением зла столкнулся и совладал. И всё же мир не изменился. Стали умирать невинные, мошенники всё ещё обдирали простаков, живущих в нищете, а клевете и лжи постоянно удавалось побеждать честность. А богиню мало тревожили заботы простых смертных.

Когда старец это понял, то решил — он должен обрести реальное могущество. Только так, согласно его замыслам и намерениям, можно управлять людскими судьбами. Радость и возбуждение, которые его при этой мысли охватили, были так же сильны, как и его юношеские страсти. Теперь же в его разум проник страх. Долгие годы Первый, охраняемый только несколькими посвящёнными, размышлял и медитировал об идеальном обществе, свободном от несправедливости и насилия. И понял (или же просто внушил себе это), что только абсолютная власть может решить проблему. Теперь, однако, он увидел могущество в своих наиболее жестоких проявлениях — через разум дикаря, управляющего человеческими жизнями с помощью грубой силы. Его утончённый разум буквально скулил и выл от ужаса, но трепещущее сердце пело…

«Помоги мне, Анахит! Ты, которая утратила зрение, для того, чтобы получить власть над судьбой! Помоги!» — Он застонал и натянул одеяло на голову, как если бы мог укрыться от беспокоящих его образов так же легко, как от света. Усталость вновь погрузила его в беспокойный сон.

Внезапно старца охватили пронизывающие ощущения умиротворения, блаженства и успокоения, и он понял, что не одинок. Слепыми очами своей богини он воспринимал гармонию Вселенной, глубинный смысл всего сущего. Мельчайшие детали обычной жизни переплетались с вещами, лежащими в основе бытия, сплетались друг с другом пёстрым разноцветьем, образуя человеческие судьбы…

— Выдержи, мой Первый! Не позволяй себе быть ослеплённым любовью, каковая привела к гибели и твоего деда, не поддавайся стремлению к могуществу. Забудь о чувствах того варвара, он всего лишь орудие! Да, этому мужчине предназначены великие дела. В наши дни пересекаются пути богов и могущественных людей, и его деяния изменят этот мир. Твоя дорога, однако, иная и заключается в смирении и служении. Это твоя судьба, которой ты должен следовать, — зазвучал голос где-то в его разуме. Голос без эмоций, без сочувствия, без пощады.

«Откуда Она может знать про это его тягостное желание? Откуда взялась у него эта жажда судить людей? Почему он, такой мудрый и ответственный, стал так слепо поклоняться могуществу?» — Первый задохнулся от негодования на несправедливость судьбы. Да, теперь он наконец понял своего деда, который взроптал и бросил вызов самим богам. Ещё не слишком поздно! Он ещё успеет пойти по своему намеченному пути!