Конан и слепая богиня

Глава 5

В этом году весна пришла рано. Яркое солнце отражалось на глади озера Венна и озаряло ослепительными светом огромные каменные блоки циклопической кладки. Слабый ветерок доносил сладкий аромат цветов с близлежащих лугов аж до крепости Топраккале.

Мужчина на бастионе не внимал красоте дня, словно не замечая её. Закутанный в широкую чёрную мантию с закрывающим лицо капюшоном, он нетерпеливо ходил взад и вперёд. Несмотря на защиту, его глаза больно кололи яркие блики, отражающиеся от водной глади. Его зрачки, слишком маленькие и круглые, чтобы быть людскими, всё ещё оставались почти человеческими, хоть уже и достаточно приблизились к кошачьим, и посылали мучительные импульсы, бьющие в голову. Нар-Дост проходил через предпоследние трансформации.

Чем больше он утрачивал человеческий облик, тем легче овладевал силами магии. И всё же трудно было свыкнуться с собственным отражением в зеркале. А когда выросли жабры, Нар-Дост едва это пережил. В минуту слабости он даже хотел покончить с жизнью, уже не в силах переносить и терпеть ужасную боль. Но всё же он выдержал. Сероватый полумрак и мрачный мир на дне озера его очаровал. Там он стал проводить долгие часы. Дышал холодной водой, что давало ему частичное освобождение от бесконечной боли, и думал о будущем.

Ещё одно превращение. Даже на его запястьях и бёдрах вместо появившейся тонкой прозрачной мембраны вскоре нарастут костные наросты — хрящи, придающие форму крыльям, и сможет летать. Повелевать землёй, водой и воздухом. Овладеет целым светом. Он всё должен испытать сам — и тогда он будет править всем миром.

Нар-Дост задумчиво поглядел на крутые гранитные вершины на горизонте. Одна вещь не переставала его тревожить. Пропорционально его увеличивающимся силам возрастало и некое противодействие. Он никогда не встречался с ним лицом к лицу, но воспринимал его ощутимо. И не понимал, откуда это ощущение берётся.

Его ученик Сайят-Нов безгранично любит его, в этом маг был уверен. Когда несколько раз в год он сталкивался с гуляющими обывателями города Кармайру, с которыми у него не получалось разминуться, те быстро опускали голову. Они не отваживались на него даже взглянуть. Тот ублюдок Харам недавно перестал даже и высовываться из дома. А Кетт уже десять лет как мёртв.

Тем не менее Нар-Дост ощущал противодействие. Это витало где-то в воздухе, в воде, в древних величественных валунах каменной кладки, в тёмных тенях его спальни, когда он утром ворочался на ложе, обливаясь потом. Пробуждал его ото сна звонкий злобный смех, леденящий, как звон колоколов из льда. А во сне он видел строгие осуждающие лица. Лица людей, которые его не боялись.

«Кто они? Где их найти? Успеет ли пройти через преобразования, прежде чем те уничтожат его?»

А они его хотят уничтожить, в этом он не сомневался.

Минувшей ночью они опять ему явились. Зрелая женщина и мужчина в расцвете сил, выглядевшие как двойняшки. Одни и те же оттенки коричнево-золотых волос, характерных для коринтийцев. Те же карие глаза. Как и строгие прекрасные лица, полные внутренней силы. Они не промолвили ни слова, только молча взирали на него. В их пронзающих взорах сквозили настороженность, неприязнь и жалость.

Нар-Дост пробудился с сердитым рёвом, настолько сильно его оскорбил облик тех двоих. Он разжёг свечи. Его лицо в шлифованном зеркале слишком явно и отчётливо указало на изменения его тела. Драгоценный вендийский камень от удара его кулака раскололся на тысячу кусков. Он задул огонь и долго прохаживался по тёмной комнате, прежде чем опять лечь на ложе.

Устрашающие видения преследовали его и дальше. На этот раз ему явился мужчина. На самом деле — двое одинаковых, как и те близнецы, людей. Черноволосый синеглазый варвар, сражающийся за жизнь на смерть. Нар-Дост никогда не видел, чтобы кто-то так сражался. От варвара исходила угроза. Он был олицетворением примитивных, первобытных сил ещё с тех времён, когда люди ютились в пещерах и их жизнь едва ли ценилась и стоила больше, чем жизнь мотылька-однодневки. Видение двоих сражающихся было недолгим, однако всё более притягательным. Оба сцепившихся дикаря рухнули почти одновременно. А над их остывающими телами звучал смех, так хорошо знакомый магу. Жестокий, насмешливый, мелодичный смех, который в его голове отзывался эхом всё чаще и чаще по мере его трансформации.

— Твоё лекарство, наставник.

Сайят-Нов услужливо подал ему чашу из кованой бронзы, которая когда-то принадлежала Кетту. Нар-Дост из неё пил с радостью, и его ученик это знал.

— Ну, хорошо смешал, — похвалил его чародей.

Бледное веснушчатое лицо мальчика зарделось, вспыхнув от восторга. Он всего лишь смешал вино с болеутоляющими успокоительными средствами, но полученная похвала обрадовала его. Он любил своего хозяина. Нар-Дост был ему и отцом, и матерью, которых он никогда не знал. Когда женщины из крепости нашли однажды утром на деревянном мосту перед водосбросом и укреплением подкинутого кем-то брошенного малыша, бредящего в горячечной лихорадке, чародей своими отварами из трав сохранил ему жизнь. И нарёк его именем «Сайят-Нов» — «Возрождённый»».

Это случилось во времена Кетта. Тогда Нар-Дост был всего лишь лекарем при замке, молчаливым ворчуном, который с помощью белой магии вылечивал воспаление суставов старикам, а также реально или мнимо предлагал исцелить мужчин от мужского бессилия и женщин от бесплодия.

— Отче, что значит «Нар-Дост»? — спросил малыш, едва к нему вернулось сознание.

Лекарь погладил его по голове.

— На древнем мёртвом языке в окрестностях моря Вилайет это означало человека, о чьих подвигах слагают легенды, — ответил он со странной горечью в голосе.

Тогда тот парнишка ещё не мог назвать его «отцом».

За последние три года ученик видел своего повелителя без рубашки только один раз. И то случайно, когда вечером отправился к озеру ловить рыбу. Уже стемнело, поэтому видимость была никудышная. Но в одном Сайят-Нов был уверен: тварь, которую он мельком заметил вылезающей из холодных волн, безусловно, не человек.

— Нов, недоносок! Спишь средь бела дня? — Раздражённый голос разом вернул парнишку на нагретые солнцем укрепления, охраняющие вход в город.

— Прости, Учитель!

Маг сердито фыркнул:

— Говорил тебе бежать за Варьяном.

Сайят-Нов заёрзал и начал неловко мяться.

— Ну что? Разве не слышал?

— Это злой, плохой человек. Хромая старушенция, что живёт у Харама говорила: он — порождение тёмных сил, и те силы его когда-нибудь поглотят. Людям в городе не нравится ни Варьян, ни его братья.

«А тебя ведь ненавидят ещё больше», — грустно и с печалью подумал парнишка, не рискуя произнести это вслух.

— Не слушай бред старых баб, — произнёс Нар-Дост резче, чем первоначально предполагал. — Немедля отправляйся!

Парнишка не решился дальше противиться. Опустив голову и плечи, он скрылся в крепости. Через некоторое время маг увидел его небольшую фигуру, бегущую трусцой по холмистой извилистой дороге к Кармайре.

«Проклятая ведьма!» — Нар-Дост стиснул зубы и сердито забросил ценную бронзовую чашу далеко в тёмные волны озера.

Старую няню, воспитавшую Кетта, теперь уже полуслепую и беспомощную калеку, он упустил из виду в тот же день, когда Кетт на пиру лишился зрения. Хотя бывший повелитель замка просто выплеснул на неё свою отчаянную ярость, теперь та молилась на него и считала мучеником. Таких людей требуется вовремя останавливать. Тогда он проявил излишнюю мягкость. Подобной ошибки он во второй раз не повторит.

Поездка длилась уже четвёртый день. Они давно миновали ложе каменистой пустыни. Комедианты оказались хорошими спутниками — каждый вечер вытаскивали откуда-то из брички музыкальные инструменты и кувшины с дешёвым вином. Радостные и печальные мелодии в сопровождении мандолины, флейты, бубенцов и тамбуринов потом долго звучали в ночи.

В свободное время Кермар и Зурн обучали Антару игре на мандолине. Та быстро улавливала преподаваемое и сияла от похвал, которыми оба её награждали. Кроме того, и Таурус находил для неё только добрые слова, и даже старый Хикмет переставал покрикивать рядом с ней. Лишь Каринна недовольно поджимала губы всякий раз, когда на неё поглядывала. Карагиз же держался в стороне и редко вмешивался в разговор.

Митанни также в основном молчала. Следы плетей Абулетуса понемногу исчезали, и девушка с каждым свободно прожитым днём расцветала. Однако держалась за Конана, как клещ. Иногда застенчиво перебрасывалась парочкой слов с Зурн и — что удивительно — с Ардазиром, которому даже удалось вызвать мимолетную улыбку на её лице. Однажды утром она обнаружила у головы букетик фиалок, а иногда удивлялась горсти сладких свежих лесных ягод рядом с собой.

Киммериец изначально избегал проявлений неподдельной заботы и симпатии к слепой девушке, однако это несколько сблизило и его, и парня.

Их путешествие продолжалось спокойно, и даже Конан убедился, что его никто не преследует. Таурус, однако, считал, что им следует оглядываться, покуда они не доберутся до города.

Шадизар лежал всего в двух днях езды впереди. Насколько хватало взоров, всюду простиралась степь, на западе окаймлённая фиолетово-лиловыми тенями далёких гор. Пустошь, засушливая большую часть года и имеющая расцветку серебристой охры, после весенних дождей стала ярко-зелёной.

Они проехали лесом, переполненным зверьём. Очевидное изменение рациона предыдущих скудных деньков обрадовало всех.

Лагерь разбили в полдень возле источника чистой воды на маленькой травянистой полянке.

Конан изготовил импровизированной лук из прочных, гибких ветвей кедра. Тетивой лука послужили длинные конские волосы из хвоста его чалого рысака. Мысль о хорошо пропечённой оленине моментально вытеснила из его мыслей почти всё остальное.

— Возьми меня с собой, прошу. — Антара возникла возле него тихо, как призрак.

Благодаря настою из смеси трав, приготовленному Каринной без энтузиазма, но хорошо, и влажным примочкам та передвигалась почти без проблем.

— Лес — не лучшее место для исцеления раненой лодыжки, — возразил киммериец.

— Если я не смогу идти дальше, то сама вернусь сюда, — настаивала она.

— Будет лучше, если ты останешься здесь, — отверг её предложение Конан, которого не прельщало тащиться через лес с хромой девушкой.

— Пожалуйста, — прильнула к нему девушка всем телом.

Возражения Конана иссякли.

Казалось, они прогуливаются по обширному лесопарку. Развесистые платаны с широкими листьями смешались с оливами, столетними буками и каштанами. Их лиц, обжигая, касались ветки лавра с всё ещё зелёными листьями. Они обогнули изломанные дубы и заросли кустарников мирта, покрытые тяжёлыми крошечными белыми цветами. Цветущие рододендроны изо всех сил радостно пылали палитрой оттенков розового, ярко-красного и фиолетового и оглушали опьяняющими ароматами. На земле виднелись пересекающиеся цепочки следов оленей, муфлонов, антилоп и газелей.

Антара с гривой чёрных кудрей, умело сплетённых на затылке, ловко пробиралась сквозь сплетённые заросли пышной растительности. Если бы киммериец не знал, что она выросла в королевском дворце, а с природой была знакома лишь по ухоженному парку шаха, он подумал бы, что она рождена в деревне и лес знает с детства.

— Там, — указал варвар в сторону близлежащего ручья. — От жары звери начнут стягиваться сюда в полдень, чтобы передохнуть у воды. Будь осторожна, когда ступаешь. Треск сломанной или потревоженной веточки может отпугнуть многих, сорвав нам намеченный ужин.

Девица, соглашаясь, кивнула и просто последовала за ним след в след.

Вскоре они наткнулись на глубокий пруд. Берег вокруг него был усеян отпечатками сотен копыт.

— Сюда многие приходят на водопой, — Конан замедлил шаг.

Антара, не успев среагировать, слегка врезалась в него. На миг мускулистая рука варвара коснулась небольших твёрдых грудей, прежде чем девушка с загадочно-непостижимым взором отступила на шаг.

— Стой, нужно укрыться здесь, в тени. Звери сами придут к нам, — добавил киммериец чуть более нежно, чем обычно, поскольку мимолётное прикосновение не выходило у него из головы.

Они расположились в тени укрытия, которое обеспечивал им суковатый корявый дуб и два кустарниковых рододендрона. Тут, в тени густого леса, кустарники только начинали расцветать. Антара сорвала полураскрывшийся бутон и воткнула его за ухо.

— Слушай… — она не закончила вопрос, поскольку Конан прервал её решительным «Тсс!», тем самым вновь вернув её мысли к охоте.

Стена кустарников лишь едва дрогнула, когда на полянку у пруда осторожно вышли две газели.

Антара потянулась к импровизированному луку, глаза понемногу начали расширяться, разгораясь охотничьим азартом. Тогда Конан неодобрительным жестом положил свою огромную руку на её тонкое запястье и сурово сдвинул брови. Изящные звери спокойно напились и, испуганно отпрыгнув, скрылись в лесном сумраке.

— Вероятно, они беременны, — пояснил киммериец. — Подождём оленя, — добавил успокаивающе.

— Первый выстрел — мой, — ответила решительным шёпотом девушка.

Белые зубы варвара блеснули в усмешке.

Послеполуденный удушливый зной медленно уступал место надвигающимся сумеркам предвечерья, когда на противоположном берегу громко затрещали ветки. К воде выбрался олень. Он осторожно оглянулся по сторонам и принюхался, прежде чем склонил голову к водной глади. Этого момента и ждала Антара. Тихо опустившись на колени, она положила стрелу на тетиву, медленно, плавным движением, натянула её, прицелилась и застыла.

— Спереди его сложновато поразить. Подожди, пока повернётся, а затем целься позади лопатки, — зашептал Конан возле неё.

Антара нетерпеливо тряхнула головой, прикидывая расстояние между собой и зверем, и твёрдой рукой выпустила стрелу. Раненый олень, подпрыгнув как кузнечик, отскочил в сторону и скрылся в ближайших кустах.

— Несомненно, он ранен, — разочаровано забурчал варвар. — Кто знает, сколько теперь мы его будем гнать и преследовать.

При представлении о том, что для воплощения надежд о пожаренном бедре придётся тащиться не одну милю, его настроение резко понизилось.

Они пересекли поток вброд немного выше по течению. Олень лежал под могучим огромным буком, меньше, чем в сотне шагов от места выстрела. Мощный поток яркой крови свидетельствовал о том, что стрела попала прямо в сердце.

— Чёрт, точное попадание, — прогудел Конан, глядя на Антару одновременно и восхищенно, и осуждающе.

Та радостно улыбнулась:

— Когда я ещё была ребенком, мой отец владел шемитским рабом. У того были чёрные кудрявые волосы и борода, брови толщиной в большой палец и нос, как клюв орла. Хоть он и выглядел угрожающе, но меня он любил. А я — его, а не свою няню. Он говорил, что когда-то был воином. Он-то и научил меня стрелять из лука. И с тех пор я почти ни разу не промахивалась.

Девушка подошла к павшему зверю и погрузила средний палец в рану, смочив его в густом потоке крови.

— Она солёная, — облизнув палец, она пристально посмотрела киммерийцу прямо в глаза.

Капелька красной жидкости осталась на краешке её губ.

Кровь в уголке рта и ароматы тёплого вечера полыхнули как огонёк.

Сильнейшее сочетание.

Варвар крепко обхватил её руками и слизнул каплю красного цвета. Поцелуй, которым она ему отплатила, ответив на нежное прикосновение, был далеко не невинный. В нём билось, пульсируя, тёмное течение дикой страсти, звучал смех пьяных наидешёвейших шлюх с пристани и визжащий рёв труб последнего суда. И киммериец повалил её на землю.

Злобное рычание, услышанное им где-то на краю восприятия, резко заставило его опомниться. Они были не единственными, кого привлёк запах крови.

Над добычей Антары, едва ли в десяти шагах от них, присела чёрная пантера. Передние лапы с обнажёнными когтями, крепко вцепившиеся в лежащую тушу, и обнажённые клыки ясно давали понять, что оленя она считала своей добычей.

Конан вскочил на ноги. В его голове молниеносно пронеслась мысль, что единственное оружие, которое сейчас имеется у него под рукой — это кинжал. Ему казалось излишним тащить с собой длинный меч, и он оставил его в лагере на привале, а теперь об этом горько сожалел.

Пантера пригнулась, готовясь прыгнуть. Это был могучий огромный самец. Выступающие изящные мускулы играли под блестящей чёрной, отливающей шерстью. Круглые жёлтые глаза пылали яростью, пробуждённой запахом смерти. Хищник весил почти вполовину меньше киммерийца, но тот определенно не собирался терять сегодняшний ужин. Варвар выхватил из-за пояса кинжал и напрягся, сосредоточенно выжидая.

В наползающих сумерках друг напротив друга стояли два смертельно опасных зверя, каждый разного вида, но оба решившие убить за мясо.

Огромный кот метнулся, как вылетевшая пружина. Конан отскочил и ударил кинжалом, скользнувшим по рёбрам зверя и не оставившим серьёзных ран. Зверь яростно взревел и вновь напал, на этот раз всё же остерегаясь лезвия, которое доставило ему некоторое неудобство. Человек опять отскочил. Взмах кинжала пронзил пустоту.

Над телом убитого оленя происходил странный танец: прыжки разъярённого зверя чередовались с лёгкими, почти балетными увёртками человека. Конан нанёс пантере ещё несколько незначительных ран, которые разозлили её ещё больше. Лапы со смертельными когтями были слишком длинными и быстрыми, чтоб киммериец мог атаковать напрямую. Варвар успевал лишь уворачиваться и надеялся получить возможность для нанесения решающего удара.

Зверь приготовился к очередному прыжку. Вдруг что-то просвистело мимо уха Конана. По лесу разнёсся яростный вопль пантеры — из её шеи торчала стрела. Сильный удар опрокинул её наземь. Варвар не колебался даже миг. Лезвие его кинжала проникло через глаз в череп и пронзило мозг. Тяжело раненый зверь пошатнулся в последней конвульсивной попытке атаки, схватил пустоту и рухнул под ноги киммерийца.

— Точное попадание, — констатировал Конан уже второй раз за день. — Но слишком рискованно. А что бы ты делала, если бы промазала?

— Но я попала, — сухо отсекла Антара.

Конан раздражённо посмотрел на неё. Потом оба рассмеялись.

Скалистой пустошью скакал наездник на взмыленном коне. С человека и зверя в жаркий знойный день лился пот. Они проделали утомительный путь более чем через половину Заморы по Дороге королей до врат Аренджуна и назад до Махраабада. Он повстречал десятки купцов, двух одиноких глупцов, которые рискнули в одиночку отправиться в такой опасный путь, и несколько безработных наёмников, каждый из которых предпочёл избежать друг друга. Он гнал коня уже пятый день. Дождь смыл все следы. Высокого черноволосого варвара никто не видел.

Мужчину начинала охватывать отчаянная безнадёжность. Полуденное солнце, застывшее высоко на небе, обжигало страдающую землю раскалённым белым заревом. Воздух мерцал и сверкал, а трещины скал сияли как раскалённые печи. Узенькая струйка — последние остатки минувшего ливня, — бегущая по руслу пересохшего потока, стремительно истончалась и высыхала. Ручьи пота текли по лицу всадника, просачиваясь на небритую щетину на подбородке. Заплетённые светлые волосы то и дело взлетали за ним, когда он безжалостно пришпоривал вороного жеребца, с губ которого начали капать сгустки пены.

Если бы он не был так внимателен, то проскочил бы небольшую расщелину в скалах незамеченной, но инстинкт предупредил его в последний миг. Бартакус дёрнул коня так резко, что зверь почти осел на свой зад, и соскользнул с седла ещё до того, как жеребец снова твердо стоял на всех четырёх конечностях. Положа руку на рукоять меча, воин осторожно шагнул в тень скалы. Кострище на площадке под навесом было давно остывшим. На скале не осталось никаких следов. Сухой лошадиный помёт свидетельствовал — по высохшему устью ущелья прошло несколько животных. У всадника бешено заколотилось сердце.

Он находился в дне пути на запад от Махраабада. Бродячих актёров на дороге в Аренджуне никто не видел, так что, очевидно, те пошли в Шадизар. У них был только один конь — тощий мерин коричневого цвета. И Динак жаловался, что в ту катастрофическую ночь кто-то дерзко и нагло украл наилучшего жеребца прямо у него на глазах. Тот нахальный варвар сидел на нём, как на собственном.

Наконец возник хоть проблеск надежды.

Мужчина тщательно напоил коня и отвёл его на отдых в тени навеса. Нельзя позволить лишиться коня сейчас, когда возникла чёткая ясная цель. Можно двигаться и глубокой ночью, покуда конь выдержит. И так снова, на следующий день. И снова. Он погонится за ним как призрак. Он выследит свою добычу, либо падёт сам.

Бартакус напал на след.