Корделия

Глава XXIV

"Наглый обман. Вот как это называется. Двурушничество. Мерзкое притворство. Неужели они поверят? И что теперь делать?

Ты пыталась открыть Бруку глаза? Да, пыталась. Начала фразу, но он постоянно перебивал. Тогда почему ты сама не перебила? Если люди чего-то по-настоящему хотят… Ты действительно хотела?

Я не могу развестись с Бруком. Иначе мое дитя станет незаконнорожденным. Клеймо на всю жизнь. Позорный пробел в свидетельстве о рождении. Немыслимое пятно. Общество беспощадно к согрешившим родителям, но при чем тут дети? Изгой, прокаженный – вот какая участь его ожидает. Помню историю Салли Фармер. Когда все узнали… А ведь гораздо хуже, если родится мальчик…"

Если бы не истерика, ни за что не открылась бы Бруку. Это было чистым безумием – не подумав, не взвесив… Ей вдруг захотелось сказать ему правду, схлестнуться лицом к лицу: ах, ты хочешь знать? Тогда приготовься к худшему! Но в последний момент его сияющее лицо опрокинуло ее планы. С тех пор она несколько раз была на грани признания. Пусть ее выгонят из дома! Она не пойдет к Стивену – и даже к своим родным. Укроется где-нибудь… Ей не раз приходилось читать о подобном в книгах. Преступная мать с ребенком бредет сквозь метель… Правда, сейчас нет никакой метели, только дождь, и ребенок еще не появился на свет.

Жизнь сыграла с ней злую шутку. Она до сих пор продолжает участвовать в пошлой мелодраме. Вместо позора и всеобщего презрения…

– Дитя мое, – сказал мистер Фергюсон. – То, о чем сообщил мне Брук вчера вечером… неужели это правда? Вы не можете себе представить, какое это счастье. В силу множества причин, о которых мне не хотелось бы распространяться, преемственность для меня – главное в жизни.

Это были те самые полчаса, в которые он обычно занимался домом, но сейчас все было забыто. В холодных, как сталь, глазах мистера Фергюсона светилась доброта, чуть ли не обожание. "Легко сказать – открой правду. Нет, это невозможно! Но долго ли я выдержу? Почему они не могут отнестись к этому спокойнее?"

Мистер Фергюсон встал.

– Мой отец основал красильню. Я рассказывал, как мы переселились в этот город?

– Нет.

– Мой дед был фермером в Карлайле. Он прослышал о необыкновенных возможностях, какие человеку представляет большой город, и решил переехать сюда. Я тогда еще был совсем маленьким. Это было грандиозное событие – почти как эмиграция в чужую страну. Мы плыли пароходом; путешествие заняло целых две недели. В конце концов судно село на мель; пришлось взять лодку и грести последние двадцать миль до Ливерпуля – в шторм, в открытом море. Мама рассказывала, что все до одного – даже гребцы – страдали морской болезнью. От Ливерпуля мы ехали сюда в неудобной повозке. У нас было мало денег, но дедушка открыл магазин и за короткое время скопил достаточно средств, чтобы приобрести земельный участок возле реки и заложить красильню. Фабрика в том виде, в каком она существует сейчас, была построена уже тогда, когда я женился. На словах все выходит легко, а на деле это были тяжкий труд и пот, борьба, планы, долги, строительство… Стоит ли удивляться, что моим самым сокровенным желанием всегда было знать, что эти усилия не затрачены впустую – что новый член семьи, плоть от плоти и кровь от крови нашей… "А Стивен? Как быть со Стивеном?"

– Для меня сейчас лучше всего было бы уехать, – слабым голосом проговорила она. – Должно быть, я переутомилась, ухаживая за Бруком. – (Месяца будет мало – год. Время на размышление…)

– Признаюсь вам, что, как это ни глупо с моей стороны, я уже на такое и не надеялся. Поэтому и стал приобщать вас к бизнесу. По крайней мере, еще какое-то время продержалось бы наше имя. У меня всегда было чувство, что Брук не доживет до старости. Может быть, я ошибся. Поневоле вспомнишь: скрипучее дерево…

Питал ли он подлинные чувства к Бруку или смотрел на него как на орудие для достижения своей цели?

– Ваши… другие сыновья, мистер Фергюсон… Сколько им было лет, когда вы их потеряли?

– Что вы сказали? – он неодобрительно надул губы. – Да. Их обоих унесла скарлатина. Одному было семь, а другому всего четыре. Страшный удар. – Корделия поняла, что он не хочет, чтобы ему напоминали об этом.

Одно дело – проявить слабость, когда на него обрушилась болезнь Брука, и другое…

– Простите…

– Мы возлагали особенно большие надежды на старшего, Вогена. Господь странным образом являет волю свою. – Мистер Фергюсон покачал головой. – Ну ладно. Это старые болячки. Нужно смотреть в будущее. Оно светло и прекрасно.

Светло и прекрасно. Отныне ей предстоит стать маткой в улье: ее будут лелеять, оберегать, баловать…

Мистер Фергюсон – сама доброта. Надолго ли? Что, если до него дойдут какие-нибудь слухи? До сих пор ей было все равно… Возможно, Мэссингтон не единственный, кто мог видеть ее со Стивеном. Рано или поздно их ушей коснется сплетня…

Он сама доброта. Смерть Маргарет произошла от естественных причин. Не было никакой особой тайны, ничего такого, что нужно было бы скрывать – их молчание объяснялось естественным нежеланием вспоминать о неприятном, особенно в присутствии второй жены, молодой, впечатлительной женщины…

Вечером заехал Роберт, и они побеседовали. Корделия знала – ему приятно ее общество. Жаль, что врожденная сдержанность мешает ему сходиться с людьми.

Она круто переменила тему разговора:

– Вчера Брук впервые посвятил меня в некоторые подробности смерти Маргарет. До меня доходили слухи, и весьма неприятные, но…

Он покраснел.

– Да, имели место нападки со стороны ее родных.

– Вы не могли бы точно сказать мне, что все-таки произошло?

Роберт устремил на нее проницательные карие глаза. Корделия не отвела взгляда. Он сказал:

– Первая жена Брука страдала бессонницей. Я прописал ей простейшее наркотическое средство и как раз накануне смерти привез коробочку с двадцатью пилюлями. На следующий день нашли только четыре. В ее смерти не было ничего подозрительного, но я счел необходимым привлечь внимание к этому факту. К счастью, вскоре пилюли отыскались, но возникли слухи – из-за нескромности сиделки и благодаря усилиям Дэна Мэссингтона.

Корделия припомнила: когда она впервые увидела Дэна, он был трезв и не высказал никаких особых подозрений. Зато потом при каждой встрече сыпал намеками – в нетрезвом виде.

Она помрачнела.

– Роберт, вы не могли бы по-дружески ответить на один вопрос?

– Все, что в моих силах.

– Дэн Мэссингтон не раз обвинял Фергюсонов в том, что они сделали жизнь Маргарет невыносимой и она от этого умерла. Это правда?

Роберт Берч заложил руку в карман бриджей и поморщился.

– Мне трудно ответить со всей определенностью. Могу лишь высказать свое мнение.

– Прошу вас, выскажите его!

– В малокровии, которое и послужило причиной смерти, они не повинны – никоим образом. Но я был бы бездарнейшим медиком, если бы не сказал вам, что, действительно, состояние души способствовало обострению болезни. В более благоприятной обстановке она прожила бы немного дольше – на полгода, на год…

– Роберт, а почему она была несчастна? Было ли между ней и мистером Фергюсоном что-либо, кроме…

– Кроме взаимной неприязни? Нет, не думаю. Просто… – он запнулся, и Корделия догадалась, что именно ему так трудно выговорить: "Просто она не подарила ему внуков".

– Мне трудно, – продолжал Роберт, – быть предельно откровенным, миссис Фергюсон… Корделия, если вы позволите так себя называть. Я боюсь быть обвиненным в нелояльности. Мистер Фергюсон – человек с сильной волей и тяжелым характером. Чтобы с ним ужиться, нужно быть или совсем слабым и всегда уступать, или, наоборот, сильным, чтобы настоять на своем. Маргарет не принадлежала ни к одному, ни к другому типу.

Корделия поднялась.

– Большое спасибо за откровенность.

Интересно, к какому типу он относил ее самое?

В пятницу они уехали в Северный Уэльс. Брук не очень-то хорошо себя чувствовал, но был готов исполнить любое ее желание, а Корделией руководило одно паническое стремление – бежать! После первых шагов к отступлению последующие дались ей значительно проще.

По предложению Корделии, они сняли комнату на ферме близ Лландидно. Перед отъездом она написала Стивену не менее дюжины писем – и ни одного не отправила. И вдруг, за полчаса до отъезда, нацарапала коротенькую записку:

"Стивен!

Брук все еще очень слаб и нуждается в моей заботе. Я вышла за него свободно и без принуждения, поэтому мой долг – сдержать слово и остаться с ним.

Это конец, Стивен. Правда, конец. Прошу тебя, не приезжай. Мы были очень счастливы, и я этого никогда не забуду. Но мы оба знаем, что другой путь грозит обернуться несчастьем для нас четверых и для многих других людей.

Прощай, Стивен.

Корделия."

Она измучилась, пока писала, а приехав в Уэльс, чуть не написала новое письмо, в котором отказывалась бы от предыдущего, открывала правду о своем состоянии и обещала последовать за ним куда угодно – по первому зову.

Первые две недели оказались самыми тяжкими. Корделия не раз была на грани истерики. Она постоянно прокручивала в голове сложившуюся ситуацию, глядя на нее то под одним, то под другим углом; внезапно просыпалась среди ночи в ужасе – ей чудилось, что нужно срочно бежать, спасаться, пока ее не разоблачили. Потом она в изнеможении опускалась на подушки, брала себя в руки, а проснувшись, вновь становилась самоотверженной труженицей.

Как ни странно, в это время ее очень поддержал Брук. Он был добр, внимателен и очень неприхотлив. Здоровье его поправлялось, так что вскоре он уже мог сопровождать жену на прогулках.

Иногда наезжал мистер Фергюсон – всякий раз его последующий отъезд приносил им обоим облегчение. Корделия пытливо всматривалась в лицо свекра: нет ли признаков того, что ему все известно?

Наступило Рождество. Оно прошло совсем не так, как в прошлые годы. Ни своего дома, ни хлопот по подготовке званого ужина.

Наконец Корделии удалось достичь хотя бы внешнего спокойствия. В душе она чувствовала себя ничуть не менее несчастной и не более уверенной, чем когда они покинули Гроув-Холл, но огромное напряжение последних месяцев немного отступило.

Вскоре после Нового Года они поехали в Рил. Прошлись по набережной, полюбовались прибоем и зашли в павильон выпить чаю. Только они сели, как Брук воскликнул:

– Боже праведный! Да ведь это Стивен Кроссли!

Вот оно…

– Привет, Кроссли. Вот это сюрприз! Не знал, что у вас есть дела в Уэльсе. Подсаживайтесь к нам.

– Спасибо. Здравствуйте, миссис Фергюсон. Мне показалось, что я видел вас на прогулке, но я не поверил своим глазам.

Встреча старых, но не слишком близких друзей… Все то же обаяние, та же раскованная мужская грация, которую она любила и которой боялась. Он сел напротив нее – сильный, мужественный, прекрасно сложенный.

– Нет, – ответил он на вопрос Брука, – не думаю, что "Варьете" снова откроет двери. Мы продали театр.

– Да? – удивился Брук. – А я и не знал. В последние два месяца я большей частью сидел дома.

– Его приобрел некто Пембертон. Думаю, что "Варьете" снесут и возведут административное здание. Их не интересует шоу-бизнес.

– Как жалко. Я был у вас пару раз и получил большое удовольствие. Хотел как-нибудь взять с собой Корделию.

– Я тоже мечтал об этом, – вежливо ответил Стивен.

– Каковы ваши планы? Останетесь в Манчестере?

– Нет. Я буду управлять одним из наших театров в Лондоне.

– Здесь вы тоже собираетесь открыть мюзик-холл?

Стивен улыбнулся шутке.

– Нет. Я приехал по делу, связанному с моим разводом.

Брук вздрогнул и, ощутив неловкость, взглянул на Корделию, а потом на Стивена.

– Вы это серьезно?

– Конечно. Какие могут быть шутки?

– Я даже не знал, что вы женаты.

– Об этом мало кто знал. Мне нечем было хвастаться. Мы с самого начала не сошлись характерами. Вам трудно это представить: ведь вы счастливы в браке и вряд ли за все время хоть раз поссорились с миссис Фергюсон. Моя жена была ревнивой и властолюбивой женщиной. Если я уходил, то потом обязательно давал подробный отчет, где был и что делал. Это мешало моей работе… Прошу прощения, миссис Фергюсон, вам, должно быть, скучно?

– Нет-нет, – она смотрела в сторону; где-то в потаенных глубинах ее существа шевельнулась страсть, но она ничем себя не выдала.

– Но вы со мной не согласны?

– Как женщина, я не могу не жалеть о том, что вашей жены сейчас нет с Вами и она не может защитить себя.

– Вы мне не верите?

– Конечно, верю. Но в споре две стороны.

– В каждом споре две стороны, миссис Фергюсон. Только очень предубежденные люди отказываются выслушать другую сторону.

– Именно это я и хотела сказать.

Наступила короткая пауза. Стивен взволнованно смотрел на Корделию.

– Я, конечно, не без греха. В мире столько прелестных существ, но все это такие пустяки – рябь на море; ей следовало знать об этом. Уверяю вас, я не корчу из себя святошу. Но женщина с сильным характером, с любовью в сердце, а не в плену у мелкого самолюбия, должна найти в себе силы отбросить мелкое, наносное и понять главное в человеке.

– Трудно понять правду, если ее от вас скрывают.

– Конечно, трудно, если только и думать о своем оскорбленном достоинстве.

– Может быть, то, что вы называете оскорбленным достоинством, не что иное, как самозащита?

Брук поставил свою чашку и безмятежно поинтересовался:

– Кажется, вы говорили, что у вас кто-то есть?

– Совершенно верно.

– И она тоже замужем?

– Да. Но я думаю, если люди по-настоящему любят друг друга, ничто, никакие придуманные людьми законы не могут помешать им соединить свои судьбы.

Молчание.

Наконец Корделия промолвила:

– Брук, нам пора идти. Тебе вредно после наступления сумерек оставаться на улице.

Они еще немного поговорили и дружески расстались. Дома Брук сказал:

– Странно, что вы с Кроссли вечно пикируетесь. Ты всегда его недолюбливала, да?

– Нет, что ты.

– Он неплохой парень. Хотя, мне кажется, ему не следовало при тебе вдаваться в подробности своего развода. Не очень-то это приятная тема. – Он немного подумал. – Это лишний раз подтверждает…

– Что?

– Что чужая душа – потемки. Мне много приходилось слышать о распущенности людей театра, но я считал Стивена не таким, как все.

Корделия не удержалась:

– Если люди совершили ошибку и поняли это, не лучше ли попытаться исправить ее, а не оставаться несчастными до конца жизни?

Он был удивлен ее горячностью.

– Развод? Не знаю. В нем есть что-то безобразное. Развод влечет за собой множество последствий, о которых вначале не думаешь.

– Понимаю.

– Я лично тысячу раз подумал бы, прежде чем решиться на такой шаг. И уж во всяком случае, не стал бы обсуждать это за чаем так, словно собираюсь поменять квартиру, а не жену.

Корделия промолчала, и он оставил эту тему. Женщин не поймешь. Постоянно меняют свое мнение, так что не стоит придавать значения.

Она старалась не выходить из дома и только на следующий день, ближе к вечеру, пошла в деревню, чтобы отправить письмо. Отойдя от почты, она увидела Стивена, спешившего к ней со стороны местной гостиницы.

Он приподнял шляпу.

– Какая приятная неожиданность! Ничего, если я провожу тебя до фермы?

– Стивен, – быстро произнесла Корделия, – я говорила серьезно.

– И все из-за Вирджинии? Тебе невыносима мысль о том, что я был женат?

– Сейчас это уже не важно. И неважно, по какой причине я… Во время болезни Брука я сделала свой выбор. Я поняла, что дорожу им больше, чем думала раньше.

– Не понимаю и не верю. Что на тебя нашло?

– Ничего, – внезапно в голосе Корделии зазвучала нежность. – Мне очень жаль… очень. Не думай, что мне легко.

Они дошли до околицы. День угасал. Отсюда брала начало тропинка – утоптанная, сухая.

Корделии очень хотелось сказать Стивену правду, объяснить свое положение. Но его дернуло сказать:

– Если ты не хочешь бежать со мной и ничто не может тебя переубедить – может, будем встречаться, как раньше?

Она яростно замотала головой.

– Что нам мешает? Мэссингтон больше не стоит у нас на пути.

– Нет-нет, никогда!

Стивен начал злиться.

– Можно подумать, я уговариваю тебя заделаться святой мученицей.

– Боже мой, как это далеко от того, что я чувствую!

– Отец предупреждал, что ты меня бросишь.

– Ну что ж, – в ее душе смешались обида, боль и гнев. – Считай, что я тебя бросила. Что еще он говорил? Что твое поведение – верх совершенства и что позволительно лгать – пока это удобно? С кем еще ты говорил о нас? Делился, так сказать, маленьким секретом. Должно быть, все твои друзья осуждают меня за то, что я от тебя отказываюсь. А теперь…

– Успокойся! – он схватил ее за руку. – Если ты…

Корделия попыталась вырваться, и наконец ей это удалось. Не обращая внимания на коровницу, глазевшую на них из-за изгороди, она бросилась бежать по тропе, а Стивен за ней. Потом они замедлили шаги и пошли через рощицу – до самой фермы. Под ногами шуршала прошлогодняя листва. Чтобы попасть на ферму, оставалось пройти по узеньким мосткам.

– Он предупреждал меня, – с горечью повторил Стивен, – говорил, что ты в последний момент струсишь.

Корделия глубоко вздохнула. Хорошо, что он сердится. Гнев легче печали. Может быть, в нем сгорит их общее прошлое.

– Для тебя большое утешение знать, что он оказался прав.

Она ступила на мостки, но Стивен снова схватил ее за руку и привлек к себе. До сих пор он никогда еще ничего не терял и не мог поверить, что теряет Корделию.

– Корделия, милая, в своем ли ты уме? Мы же договорились бежать вместе.

– Пусти меня!

Стивен рассвирепел.

– Ещё немного, и я подумаю, что ты меня ненавидишь.

Она попыталась вырвать руку, но он держал ее так крепко, что Корделии стало больно. С головы у нее слетела шляпа. Стивен стал целовать ее. Она больше не сопротивлялась, а только отворачивала лицо, так что он больше целовал ее щеку – свежую и прохладную.

– Ты меня ненавидишь? – тихо спросил он, надеясь на отрицательный ответ.

Корделия прошептала:

– Теперь – да.

Стивен так резко отпустил ее, что она чуть не упала. Он был бледен, как смерть.

– Я знаю, что не всегда вел себя идеально, – вымолвил он, задыхаясь. – Я не ангел и не претендую на это звание. Но я знаю одно: за весь этот год я ни разу не помыслил ни о ком, кроме тебя. Не думал ни о чем, кроме твоего счастья, твоего благополучия. Что ж… Если ты так решила, пусть будет по-твоему. Отступаюсь. Возвращайся к Бруку. Желаю вам счастья. Это конец.

Он повернулся и пошел через рощу, вне себя от гнева, ненавидя Корделию со всей силой отвергнутой любви.

Она вытерла лицо перчаткой и, как слепая, как человек, который ищет, не зная, что потерял, начала шарить в траве, пока не наткнулась на свою шляпу с вуалью.